Текст книги "Смерть предпочитает блондинок"

Автор книги: Вероника Рыбакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Глава 30

Когда стало ясно, что Данечка болен, а Гриша сделал то, что он сделал – отказался от нее и от их сына, и мама плакала тайком на кухне по вечерам, а отец грозился поехать в город за Уралом и пришибить «этого мерзавца», – тогда Жанне приснился один удивительный сон.

Ей приснилась пустая и тихая комната, где за ровным столом сидела она, Жанна, и желтый круг света подрагивал в серой тьме размытых стен.

В этой комнате совсем не было окон, и было неясно, что лежит за ее пределами – город или лес. В этой комнате всегда была ночь, желтый круг света над пустым столом и закрытая дверь. Зеркал там тоже не было. Только Жанна знала, что лицо ее в тени, а руки на свету.

Фонарь под потолком покачивался, а граница света и тьмы перемещалась по грубым серым стенам.

Неожиданно дверь, такая же грубая и серая, как стены, открылась, и в комнату вошел очень красивый брюнет – лицо его было тонким и бледным, губы капризными и чувственными, профиль точеным и тонким.

Вошедший удивил Жанну одной особенностью: его правильное лицо и вся его фигура выражали лишь одно чувство – скуку.

Скука была так велика, что доходила до полного, невероятного отвращения ко всему, что окружало брюнета. Эта скука была сродни невыносимой ноше, лицо гостя кривилось, даже не силясь скрыть за вежливым выражением то, чего скрыть было невозможно.

Скука разрывала его, терзала, он просто умирал от скуки, скучищи, вечной, мерзкой, ледяной скукоты.

Жанна лишь почувствовала, как смерзшаяся гора скуки и отвращения окатила ее с ног до головы и сковала так, что она не могла пошевелить и кончиком пальца.

Умирающий от скуки и отвращения брюнет вынул из ножен тонкую, острую шпагу – скорее толстую и острую иглу, вот что она подумала, не в силах шевельнуться, когда он подходил к ней все ближе и ближе.

Жанна поняла, что боится не самой этой иглы, которую хотели вонзить ей в сердце, а того, что, испугавшись невыносимой боли, она признает гостя своим господином и станет молить его о пощаде. Она прерывисто начала читать «Отче наш», и видение будто завертелось воронкой где-то внизу, а сама она вынырнула на поверхность солнечного зимнего утра.

Этот сон Жанна поняла лишь наутро, при дневном свете, и вздрогнула – таким жутким оказалось воспоминание о холодном отравленном жале, которое было готово дойти до самой ее души. Она не была религиозной, однако сходила в ближайшую церковь и как следует помолилась.

Тогда и приняла решение ехать в Москву, искать работу, за которую ей хорошо платили бы, чтобы помочь сыну, своим родным. Жанна окончательно отказалась от мысли отдать ребенка в интернат. Ей показалось, что она все сможет, и ей сразу же стало легче дышать. Мать, отец и брат поддержали ее.

С тех пор Жанна не боялась никого – или почти никого.

Теперь она видела туманную реку вдали, а сама летела туда, где тихо слышался голос ее матери, в котором она никак не могла разобрать ни одного слова. Голос становился то ближе, то дальше. Но это был именно он – голос мамы Тани, тот же самый, что звал ее вечерами в Балхаше со двора домой, тот же самый, который пел ей колыбельные песенки и рассказывал сказки про Ивана-царевича, тот же самый, который она слышала всегда, с тех пор как застучало ее сердце.

Серое марево растаяло, и Жанна увидела перед собой сероглазое лицо, свет, белые стены.

– Если вы слышите меня, Жанна, закройте и откройте глаза в знак согласия, – отчетливо проговорил человек с серыми глазами. У него была белая шапочка на голове.

Она закрыла глаза и медленно снова их открыла. Человек улыбнулся:

– Жанна, я ваш доктор, моя фамилия Кузиков. Здесь ваша мама.

Вместо сероглазого лица перед Жанной появилось лицо ее матери Тани с невыразимыми глазами, из которых почему-то текли слезы прямо на улыбку.

– Ее нельзя тревожить. Ей нужно спать, – прозвучало где-то далеко, и Жанна опять ухнула в прохладную темноту.

Голос ее матери снова тихо зашелестел вокруг, как добрая и светлая река, а потом исчез, и Жанна заснула.

Река текла с правой стороны, а она шла и шла по лугу в рассветной дымке, зеленому и яркому лугу, и рядом с ней бежал маленький белый котенок, ничуть не отставая. Он все время подавал ей голос: «Я здесь, я тут, я не терялся». Просто иногда он отбегал в сторону, чтобы с чем-нибудь поиграть.

Потом ей показалось, что идти совсем не обязательно, а можно лететь над милыми зелеными холмами в рассветных лучах, тогда она взяла котенка на руки, и они полетели. Котенок смеялся – он не боялся высоты и просился полетать сам. Но она не отпускала, опасалась – маленький, еще, чего доброго, упадет на землю.

Потом зеленые холмы кончились, и Жанна спустилась на землю, потому что вокруг начался город, и она боялась запутаться в проводах и домах.

Белый котенок все время был рядом, а где-то справа текла река, всегда с правой стороны, но уже совсем далеко.

Она шла. Шла и шла вперед по каким-то постройкам, переходам, вроде тех, которыми отделяют стройку от трассы, между желтоватыми стенами домов, и люди встречались ей безмолвные, куда-то спешащие. Котенок все время был рядом, Жанна иногда окликала его:

– Эй-эй! – И тут же видела поблизости его белые лапки.

Постепенно город стал более шумным, в нем появились гудки машин, потом сами машины и шум моторов, деревья в скверах, а идти стало гораздо просторнее и проще. Она понимала, что ей надо спешить. И старалась не отвлекаться – дорогу Жанна как будто знала, ей надо было прийти к восьмиэтажному сталинскому дому со старыми липами во дворе.

Свет был все еще утренний, рассветный, и стояло в этом городе лето, потому что ей было совсем не холодно. Но восьмиэтажный дом все никак не появлялся на ее пути – а возникали какие-то другие переулки, иногда совсем узенькие.

Иногда Жанна попадала в тупички, звала котенка, и они снова шли вперед.

Она ничего не боялась, теперь совсем ничего – даже своего страха. Ее страх исчез, потому что она говорила со светом, и свет велел ей вернуться и жить, обещая, что ее ждет очень много счастья. И этот свет был теперь внутри нее самой – Жанна не испугалась бы ни тьмы, ни железных игл, ни кривящихся в отвращении угрюмых брюнетов из серых дверей.

Свет был гораздо больше всего этого, все просто тонуло в этом свете, встреча с которым у нее случилась однажды и длилась в ее памяти теперь, как она считала, на веки вечные.

…Жанна и раньше подозревала, ей и раньше казалось, что где-то он есть, этот теплый, вечный, бескрайний, любящий ее свет.

Татьяна Петровна сидела у кровати Жанны, покачивалась и напевала детскую колыбельную, не выпуская из своей руки тоненькую и бледную руку дочери. Она не отходила от нее больше чем на пару часов с той минуты, как появилась в больнице.

Когда стало понятно, что Жанна заснула и дышит тихонько, но ровно, Татьяна Петровна пошла искать доктора Кузикова, чтобы поплакать от счастья и сказать ему, какой он замечательный врач.

Доктор Кузиков велел Татьяне Петровне ехать домой и спать, спать, пока она не выспится, потому что Жанна заснула и мешать ей не нужно.

– Вы даже сквозь сон можете ее взволновать чем-нибудь, вы же на ногах уже не стоите. Поезжайте выспитесь хорошенько и вот тогда возвращайтесь – бодренькая, крепенькая, чтобы помогать ей дальше выздоравливать.

Так Татьяна Петровна и поступила – вышла на проспект, поймала машину, назвала адрес и поехала домой. Любовь к дочери и жалость к ней попеременно застилали ее глаза горячей влагой слез, а на сердце у нее было сплошное Восьмое марта.

Глава 31

Магазин «Солейль» на Восьмое марта выдал на-гора рекордную выручку за все время своего существования. Рекорд был побит еще около шести часов вечера.

Другой доброй новостью был звонок от Татьяны Петровны на мобильный Арины.

– Ариночка, с праздником вас, извините, что отрываю от работы. Жанна пришла в сознание, – сообщила срывающимся от счастья голосом Татьяна Петровна.

И Арина, вся в мыле от постоянных переговоров и беготни, только и смогла что радостно выдохнуть:

– Я очень рада вас слышать, Татьяна Петровна! Поздравляю вас с праздником тоже! Спасибо за вашу добрую новость!

Вика, Ксюха и Марина, занятые с покупателями, только повели ушами в ее сторону.

Арина спрятала мобильный в боковой карман пиджачка и принялась помогать Вике убирать со смотровой подставки украшения.

Конечно, они кое-что продали за эти дни. Но и Михаилы постарались – подвезли заранее две новые коллекции, несколько очень красивых вещиц с большими камнями, и немалое количество украшений средней цены, что было очень разумно.

Это лет десять назад их магазин высился Памиром среди всяческих недорогих ювелирных лавочек, теперь же хорошее золото было доступно многим.

Правдой было и то, что пятьдесят процентов успеха их магазина решала работа продавцов и менеджеров, но по крайней мере половина успеха зависела от удачной закупки, красивой рекламы и четкой политики скидок.

Они предлагали также сервисы вроде ремонта, гарантийного и самого обыкновенного, всегда делали оценку по просьбе старых покупателей, без всяких дополнительных оплат, а Жанна так и вообще могла прочитать блестящую лекцию о швейцарских часах – увлекательную, с примерами и с историческими сведениями.

В общем, корешками была упорная многолетняя работа, а вершками в виде роскошных продаж весь их коллектив упивался не так уж и часто – на Восьмое марта да на новогодние праздники.

Сегодняшний день развеселил их всех незабываемым посещением четы Конотоп.

Андрей Конотоп, известный промышленник, занимался не то фармацевтикой, не то поставками медоборудования и считался олигархом класса «лайт».

Его супруга, мадам Конотоп, была полной силиконовой блондинкой, в которой все было немного чрезмерным. Ее силиконовый бюст аппетитного вида был великоват. Пухлый силиконовый рот делал ее похожей на женщину из племени масаи, живущего в Кении. Нарощенные в парикмахерской до длины ниже пояса блондинистые пряди имели какой-то подозрительный, нечеловеческий вид.

В целом женщина выглядела броско, нетривиально. В этом что-то было – точно она насмотрелась комиксов и ваяла свой облик как раз в соответствии с ними.

Госпожа Конотоп ослепила всех в «Солейль» светло-зеленым платьем, которое бросало двусмысленные зеленоватые отсветы на ее подтянутое, заштукатуренное лицо. Войдя в магазин, она медленно оглядела витрины и уловила на одной из них блик немереной яркости.

Это было кольцо с большим белым бриллиантом, дорогое, роскошное, белого золота.

– Пусик, я хочу это! Хочу это, и только это кольцо! – загудела страстным контральто госпожа Конотоп, схватив мужа выше локтя и подтаскивая его к витрине. – Я видела такое, точно такое кольцо у одной женщины в отеле «Георг» в Париже, когда ехала вместе с ней в лифте в ресторан!

– Сколько стоит? – поинтересовался господин Конотоп, впрочем, без всякого энтузиазма.

Услышав цену, решительно схватил мадам Конотоп за филейные части ее фигуры и вытолкнул из магазина в коридор. Мужчина он был крепкий, невысокий, но кряжистый.

Через пять минут в магазин ворвалась все та же мадам Конотоп, утирая слезы под глазами салфеткой, чтобы тушь не потекла и не разъела тон на ее щеках.

– Отложите мне это кольцо, мы поужинаем и заберем его! – стала она молить менеджера Сашу охрипшим от внезапно возникшей страсти трубным голосом.

– Хорошо, обязательно отложим. Не волнуйтесь, – заверил ее Саша.

Через пятнадцать минут в дверь магазина вошел господин Конотоп и завизжал:

– Это кольцо я брать не буду, не откладывайте его, пожалуйста. А возьму его, если только мне за него пятьдесят процентов сбросят!

Пятьдесят процентов за такое кольцо сбросить было нельзя, о чем Саша и сообщил господину Конотопу.

Еще через пятнадцать минут чета Конотоп снова появилась в «Солейль»: мадам тихо и жалобно всхлипывала, обиженно кривя пышные губы женщины из племени масаи, а господин Конотоп хмурился и смотрел в сторону.

– Вы ведь отложили это кольцо для меня? – загудела мадам, взывая к совести Саши. В ней воистину было что-то африканское.

– Вот кольцо, оно пока что в витрине. И никто его еще не купил, – спокойно объяснил Саша.

– Пусик, купи, а то я жить с тобой не буду, – загудела мадам Конотоп в сторону мужа.

– Какая возможна максимальная скидка? Хотите, я сам с Михаилами поговорю? – хмуро предложил ее муж.

Должно быть, он любил ее. Должно быть, хотел жить с ней и дальше. Во что бы то ни стало.

– Ты моя пусичка, ты мое сокровище, ты моя лапочка, – бросилась на шею мужа мадам Конотоп и расцеловала его своими красными напомаженными губами, а потом отерла с его щек помаду своим заплаканным платочком.

Они купили кольцо и ушли.

Мадам Конотоп была еще ничего. По их отелю время от времени ходила высокая блондинка, которую охранники прозвали «девушкой с большими голубыми глазами». Силиконовый бюст этой девушки ходил впереди нее вообще чуть ли не на полметра, почти сам по себе. К тому же девушка не признавала бра, зато очень любила полупрозрачные блузки и тонкие трикотажные кофточки.

Другие появления Конотопов в магазине «Солейль» выглядели примерно так же, как и сегодняшнее, поэтому под занавес представления Вика отпросилась у Арины и побежала перехватить салатика в кафе наверху. Она очень боялась неприлично прыснуть и заржать – не засмеяться, а именно заржать во весь голос, сгибаясь пополам, как в детстве на каникулах в кинотеатре.

Особенно ее тянуло похохотать при взгляде на серьезного, поблескивающего очками Сашу, который старался не смотреть ни на дыньки, ни на зеленое платье, из которого они выскакивали, а смотрел на Арину и на витрины. Время от времени он убегал в подсобное помещение, покусывая губы, сильно краснея и покашливая в кулак.

В кафе Вика быстро набросала на тарелку всего, что попалось ей под руку, взяла кофе и побежала в уголок, заметив там за столиком Женю из «Патриция» и Наташку из «Гиперборея».

– Привет, девочки, – поздоровалась она и присела к ним за столик со своим перекусом. – У нас сейчас Конотопы в магазине – это цирк! Я просто сбежала, боялась, что не удержусь и начну ржать как лошадь.

– Там среди пампасов, где бегают бизоны, – отозвалась Женька, – Да, тетка смешная, вроде и вещи дорогие покупает, а толку!

– Зато этот ее Конотоп все украшения только с ней да для нее покупает, – поддела пока незамужнюю Женьку Наташа. Женька часто подозревала своего парня в неверности и очень страдала от этого, о чем все знали.

Конотопы на самом деле были очень дружной и верной парой. Мадам Конотоп при всей ее африканской сути была впечатляющей и непосредственной – хотела бриллиантов, так и ревела во весь голос в коридоре. Хотела обратить внимание мужа на свою красоту – и действительно, при взгляде на нее тянуло протереть глаза – настолько она выпадала из реальности своими чрезмерными дыньками, чувственными губами, загаром – всегда до черноты, платьями – всегда такого цвета, что вырви глаз! Утерять ее из виду было невозможно. Скучно рядом с ней точно никому не бывало.

Но Женька решила не сдаваться Наташке и возразила ей с подколкой:

– Это в нашем отеле он, может быть, ничего для других женщин не покупает. Может, у него вообще такие любовницы, что им и парфюма хватает.

Девушки не хотели ссориться, просто они по-разному относились к Конотопам. Наташа считала мадам Конотоп своего рода эталоном, спокойная и мягкая Женька находила эту женщину представительницей категории «Ужас что».

Повисла неловкая пауза.

Вика быстро жевала салаты, прихлебывая их горячим кофе. Тут Наташа ее спросила:

– Слушай, Викуш, а куда ваша Жанна подевалась? Что-то ее несколько дней уже не видно.

– Я точно не знаю, по-моему, она уехала к сыну, – ответила Вика, когда все прожевала и проглотила. – Ну, я побегу, девочки, а то у нас сегодня никто еще на ужин не ходил.

И маленькая Вика со своими большими ресницами как-то боком, склонив голову, вылетела из-за стола, метнулась к выходу из кафе.

Глава 32

Маша ехала домой и обдумывала услышанную по телефону информацию. Василий Иваныч тоже двигался по направлению к ее дому. Он сказал ей, что того, кто обрезал им волосы, уже почти что поймали, только еще не задержали и что ему надо отстричь от Машиных волос тонкую прядочку для экспертизы.

Волосы, принесенные из парикмахерской, пылились в мешочке в одном из ящиков комода, и Маша радостно сообщила об этом Василию Иванычу. Ее еще бабушка научила никогда не выбрасывать свои отстриженные волосы, а хранить их дома, где-нибудь в мешочке. Должно быть, бабушка знала про это какое-то поверье.

Наступали тревожные, будоражащие душу весенние сумерки. Маше казалось, что весь мир раскрывается, что пространство разлетается в стороны, а все дальние страны на свете начинают ждать долгого, теплого, роскошного лета. Это лето вдруг стало реальным, суховатый запах асфальта смешивался с запахом бензина, а запах снега пропал, пропал совершенно!

Она приехала домой, осторожно достала из кармана пугач, сунула его в платяной шкаф – в то отделение, где хранились ее носки и колготки, – и услышала звонок в дверь.

В дверной глазок она увидела Василия Иваныча, впустила его, поздоровалась и побежала было на кухню заваривать ему чай, но Василий Иваныч остановил ее и сказал, что совсем не голоден.

Маша усадила гостя на диванчик.

– Ну прежде всего, еще раз тебя с праздником, и расскажи, как у тебя дела, – попросил Василий Иваныч.

Маша обратила внимание на то, что он опять с ней на «ты», и ответила:

– Дела у меня хорошо, учусь, завтра на работу поеду. Василий Иванович, а вы что, уже его поймали – того, кто напал на Жанну?

– Пока мы никого не поймали. Мы просто… эээ… нашли тайник, где были спрятаны твои и Жаннины отрезанные волосы. Правда это или нет, покажет экспертиза. Могу я тебя попросить вспомнить, не видела ли ты чего-нибудь странного в последние дни?

– Я все время вижу красную «девятку» у нашего дома и не знаю, кто на ней ездит. Но, наверное, это чьи-то гости. А странного я ничего не видела.

– Могу я тебя попросить вот о чем: веди себя осторожно, смотри по сторонам. Молодец, что сказала мне насчет машины, – я тоже видел ее, проверю номер, но думаю, тут ничего страшного нет, и ты не волнуйся. Я вот что хочу тебе сказать – старайся… эээ… старайся вести себя сейчас осмотрительно, всяких неизвестных тебе людей избегай, вот о чем я хотел тебя попросить, понимаешь?

– Да понимаю. Только что же мне теперь делать – я же не могу все время сидеть дома и никуда не выходить. Но буду осторожной.

– Вот и договорились. Давай твои волосы.

Маша полезла в ящик тумбочки и достала мешочек, в который спрятала свои отстриженные прядки.

– Только тут еще и с прошлой стрижки есть. Но в общем с последней подстрижки вот эти коротенькие, – пояснила она и аккуратно переложила пряди в другой, маленький целлофановый пакет.

– Это просто отлично. Ну спасибо тебе. – Василий Иваныч подхватил мешочек, поднялся и направился к выходу.

Маша спросила его:

– А как Жанна? Я Татьяну Петровну и не вижу, она все время в больнице, а звонить ей я тоже боюсь – вдруг помешаю.

– По-моему, она сейчас дома, наверное, спит. Жанне уже намного лучше, прямая опасность для жизни миновала, вот и все, что мне известно.

У порога он еще раз глянул на нежное лицо девочки – она переживала, просто не позволяла себе показать, что боится. Глаза у Маши были светло-карие и прозрачные, а щечки – розовые, смугловатые. Ее хорошо подстригли после всего этого безобразия. У нее был упрямый подбородок с ямочкой посередине и ровные бровки, которые она не выщипывала в нитку, а лишь немного снизу подправляла.

– Ну будь здорова, Маша, – попрощался он с ней. У него была дочка ее возраста, Верка. Верка была совсем другой и в то же время очень похожей на нее. Все они в этом возрасте, как котята – мягкие, беспомощные.

Он ни за что не снимет с нее наружку, пока не изловит гада. Вот что говорил себе Василий Иваныч, пока спускался по лестнице, и думал, что пора бы уже и домой, к своим женщинам, которых он намеревался сводить в ресторан, предварительно одарив.

На улице в лицо ему дунуло свежим весенним ветром, он поежился и подумал об отпуске, обязательно у моря. Воздух стал весенним. Зима прошла за какие-то три дня.

Василий Иваныч сел в машину, и тут зазвонил его мобильный. Это была Арина.

– У меня для вас две новости – хорошая и не очень, – сообщила она. – Начать с хорошей?

– Начинай.

– Жанна пришла в себя, мне позвонила Татьяна Петровна. Жанна пока еще слабенькая, но все равно, это отличная новость для нас всех.

– Здорово! Дальше, – попросил Василий Иваныч.

– Вику в кафе расспрашивали о Жанне. Спрашивала девушка из соседнего магазина, из «Гиперборея». Зовут ее Наталья, возраст двадцать лет. Пока у меня все. Сообщаю, как договорились.

– Как у вас дела?

– Все хорошо, только мы очень устали. День бешеный.

– Спасибо за звонок, Арина. Держитесь там!

Василий Иваныч, вместо того чтобы ехать домой, нашел разворот, развернулся и решил помчаться в отель. Помчаться! Как бы не так.

От следующего светофора по направлению к центру вся улица стояла.

– Нет, нереально, – понял он. – Так я доеду туда только к часу ночи.

Повертев головой, он выудил из бардачка карту и стал искать пути объезда.

Или хотя бы путь выезда.

Затем нашел «Авторадио», прослушал новости и сводку о пробках на дорогах. Ему захотелось бросить машину прямо в ближайшем дворе и отправиться домой на метро – тогда будет хоть какая-то надежда поспеть к своим.

Центр, судя по всему, был запружен наглухо.

Как это он еще спокойно доехал сюда из Сокольников? Ах ну да, он же шел как бы от центра в сторону области. А сейчас все как раз наоборот.

Э-хе-хе!

Василий Иваныч сидел и думал, что скоро в конце концов встанет вся Москва. В тяжелые трассы очень быстро превращались еще год назад вполне свободные улицы. Он знал этот город как свои пять пальцев. И не пересел бы на метро ни за какие коврижки – с его-то водительским стажем!

Но все же ездить по городу становилось все труднее и труднее.

А что летом-то будет твориться?

Вот в таких невеселых мыслях, тормоз-газ, тормоз-газ, Василий Иваныч и провел ближайший час, пока ему не удалось вслед за каким-то лихим мужиком на стареньком БМВ ломануться во дворики и, сделав большой крюк, все же выскочить на объездной путь – плохо заасфальтированную дорогу между гаражами, заводами, заборами.

Покряхтывая на ямках и ухабах, Василий Иванович несся домой на всех парах. Все проблемы он отложил на завтрашний день, – заодно придет экспертиза, вот и станет понятно, в каком таком направлении будет двигаться это странное дело, впервые за десять лет потрясшее небольшую и правильную страну Михаилов: несколько магазинов в лучших местах, лучший менеджмент в бизнесе, лучшая реклама и лучшие кадры – по причине лучшего к этим самым кадрам отношения.