Текст книги "Польский синдром, или Мои приключения за рубежом"
Автор книги: Вероника Витсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
В ответ на возмущение наглого новенького и потерявших веру в справедливость парней-кавказцев, молодой человек только равнодушно пожал плечами и исчез за дверью.
Дорогие мои! Будучи за рубежом, не надейтесь на русское гостеприимство родного посольства – для всех, кто обитает в нём, вы – чужак, и если вы голодны и вам негде переночевать, вас там не накормят и не предоставят ночлега! Надейтесь на самого себя и на изобретательность своего ума, если, не дай Бог, по несчастливой случайности, вас ограбили и отобрали документы, удостоверяющие вашу личность! Особенно будьте осторожны и бдительны в выходные дни, когда консулы отдыхают!
Я увидела разбросанные в траве мириады самоцветов. Замёрзшие кристаллики капелек росы на вечнозелёном травяном ковре у сверкающего белизной здания посольства, калейдоскопом переливались в лучах солнца. Я шла, не зная куда идти и где искать защиты и справедливости, невольно любуясь игрой света.
Гроздья замёрзшей росы поглощали щедрую даже в это время года солнечную энергию, преломляли лучи и, отражая их радужным спектром, таяли, превращаясь в дрожащие на тонких листьях огромные капли, которые падали с оглушительным звоном, утопая в густой траве. Я слышала утреннюю симфонию миллиарда падающих капель. Это был ослепительный фейерверк цвета в сопровождении слаженного оркестра, созданного самой природой.
«Как можно обмануться в иллюзиях!..» – подумала я.
За моей спиной послышались тяжёлые шаги. Я оглянулась. Меня догонял тот новенький – увалень среднего роста, лет тридцати пяти – сорока, который пришёл последним.
– Слушай, – начал он, как будто знал меня всю жизнь ибыл со мной на короткой ноге, – мне нужны деньги!
– Мне тоже! – ответила я.
– Дай мне денег! – вдруг рявкнул он, безо всяких дипло-матических вступлений, вперив в меня граничащий с безумием странный, нахальный взгляд. – Мне нужно пять миллионов злотых, чтобы заплатить штраф в полиции, выкупить на полицейской стоянке автомобилей свою машину, я верну тебе, вот увидишь!
Я рассмеялась. Мне стало смешно, что всё население Земли словно сговорилось и требует, и требует от меня денег!
– Да, нету у меня денег, не-ту..!
– Не ври, если ты здесь живёшь – а я слышал, как ты гово-рила «этим», – то деньги у тебя есть и должны быть!
Его наглость просто потрясала.
– Есть, да не про вашу честь! – огрызнулась я.
Это был очень странный и небезопасный тип, поэтому я старалась держаться на всякий случай на почтительном расстоянии.
Мои надежды, что он оставит меня в покое, окончательно рухнули.
– Да, ты знаешь, кто я? – взревел он, делая страшные гла-за и волочась за мной.
– Ты можешь быть, кем угодно, – отозвалась я.
– Я – афганец! – злобно окрысился он и посмотрел на меняс любопытством, проверяя впечатление.
– Ну и что? – я равнодушно пожала плечами.
– Я привык убивать, мои руки обагрены кровью! Мне разплюнуть убить тебя и всех, кто встретится на моём пути! – истошно взвыл он и обвёл безумными глазами пустынную площадь – вдали ковыляла только какая-то старушка с клюкой.
Напротив меня стоял отчаявшийся афганец, прошедший войну и оказавшийся слабым и беспомощным, столкнувшись с суровой жизнью.
– Если ты стараешься меня запугать, то хочу заверить –зря стараешься! Я тебя не боюсь! – сообщила я, собравшись в комок. – Какой смысл убивать здесь? Или ты хочешь сделать это по привычке? Я, конечно, понимаю, что ты в безвыходной ситуации в чужой стране, что тебе нужна помощь, но мне-то какое дело! Помогай себе сам! Я вижу тебя в первый и, надеюсь, в последний раз! – отрезала я. – Какая потрясающая бесцеремонность – требовать у меня денег! Иди к консулам и требуй!
Я так закалилась на чужбине, что даже привыкший убивать афганец не сумел запугать меня. Он тащился за мной вразвалку, и всё ещё, наверное, по инерции делал страшные глаза.
– Ну, чего ты идёшь за мной? Ещё раз повторяю – денег ятебе не дам по одной простой причине – у меня их не-ету! Неужели не понятно! – и, сделав небольшую паузу, добавила:
– Но знаешь что, ты сейчас немного присмирел и пере-стал угрожать, поэтому мне вдруг захотелось помочь тебе, но совершенно другим способом. Я помогу тебе устроиться на эти две ночи до понедельника в гостинице. Согласен?
Меня нисколько не трогал его снисходительно-презрительный взгляд. Я старалась делать вид, что не замечаю его кривой пренебрежительной усмешки.
– Но только сначала у меня есть одно дело. Мне нужнозайти в полицию! Не боишься? – спросила я.
Афганец прицепился ко мне, сознавая собственную беспомощность, интуитивно чувствуя, что только благодаря мне может продержаться до понедельника. Он смотрел на меня как на средство своего спасения, но не как на человека. Ну, а что до меня, я была равнодушна к тому, какое впечатление произвожу на афганца, хотя была уверена, что самое нелестное.
Мы сели в автобус и поехали. В полиции я писала что-то похожее на заявление, устно объясняла, что хозяйка квартиры, которую я сняла, выгнала меня, не отдав даже мои личные вещи, показала договор, который, к счастью, постоянно носила в сумке. Из полицейского участка я и афганец ехали уже в полицейской машине.
Пан полицейский позвонил в чёрную дверь на десятом этаже. Появилась темнокожая хозяйка, немного удивлённая, но уверенная до наглости в своей ненаказуемости. Полицейский потребовал открыть квартиру, которую я снимала. Она нехотя повиновалась, не решаясь спорить с властью.
Мы все гурьбой вошли в квартиру. Выпучив глаза и забыв о сигарете, владелица упоённо обливала меня грязью. Кричала, что я пьяница, показывая на груду своих же пустых бутылок, которые я не выбросила по её приказанию, наверное, приберегая их на чёрный день. Видя, что полицейского всё это не очень волнует, она решила открыть, как ей казалось, главный козырь – выпучив налитые кровью и ненавистью глаза, она кричала:
– Это проститутка! Посмотрите, – это её очередной кли-ент! – орала она, показывая на афганца.
Афганец смотрел на меня с нарастающим любопытством. Полицейский терпеливо выслушал, вошедшую в роль хозяйку, но снова остался безучастен, видимо, как хороший психолог, он понимал ситуацию, и обратился ко мне:
– Пани может жить здесь ещё четыре месяца.
– Нет, никогда! – взмолилась я. – Я хочу только забратьсвои вещи!
Я быстро собрала вещи и в сопровождении всё той же, более чем надёжной охраны, вышла из ненавистного помещения, не удостоив даже взглядом изумлённую владелицу.
Полицейская машина подвезла нас прямо к гостинице. Афганец отмалчивался и смотрел на меня, изучая. Я поблагодарила полицейского.
Мария была ещё на дежурстве, заохала, что сменщица внезапно заболела, и она теперь волей-неволей должна отработать второе дежурство.
– Мария, дорогая, этот человек нуждается в помощи.
Я вкратце рассказала ей о приключениях афганца, объяснила, что у него нет ни копейки денег, но я заплачу за комнату для него, если, конечно, таковая найдётся.
– Нет, – категорически заявила Мария, – ничего ты пла-тить не будешь, у меня есть возможность поселить его даром – выходные дни, и – т-с-с..., – многозначительно прошептала она, приложив палец к губам.
Мария отворила комнату для афганца, мы оставили его одного, в тиши и наедине с собой. Через час я постучала к нему, вернувшись из магазина, и выложила на стол продукты, которых, по моим расчётам, должно было хватить до понедельника.
– А ты что, уходишь? – спросил он, когда я направилась кдвери. – Останься, давай поедим вместе!
Это прозвучало c оттенком проявления одного из людских качеств. Мне и самой хотелось с кем-то поговорить, кто нёс в себе частичку русскости, хоть немного развеять щемящую вязкую тоску, которую я старалась постоянно притуплять в себе. Конечно, афганец не казался мне подходящим и приятным собеседником, и я ещё была под впечатлением его агрессивной попытки запугать меня. Но я осталась.
Он рассказал свою историю, которую я и попытаюсь изложить вкратце, в таком виде, как она мне запомнилась.
Он был с севера. Не буду называть города, да и его имя выветрилось из моей памяти в вихре событий, он навсегда остался для меня только афганцем. Его появление было связано с вышеописанными событиями, он стал свидетелем моего унижения, оскорбления и насилия в чужой стране, и его, как мне казалось, презрение ко всем людям – и я не была исключением – сменилось любопытством: он изучал меня исподтишка, быть может, чисто подсознательно признавая неадекватность происходящего. Да и кто знает, какие мысли роятся в голове у людей, прошедших подобное пекло, как афганская война? А что до меня – ну, какое право я имею осуждать их, чьи руки обагрены кровью, которую нельзя смыть? Мне только жаль их до боли, что они будут до конца дней своих нести этот тяжёлый крест – грехи сильных мира сего!
– Как ты только живёшь здесь, в этой сумасшедшей, от-вратительной и грязной стране? – спросил меня афганец, когда между нами появилась невидимая ниточка, которая тянулась издалека через континенты и связывала нас, чьи дороги пересеклись в одной точке.
– Я просто пытаюсь здесь выжить, – ответила я.
Все люди одинаковы тем, что ищут простого человеческого сочувствия, и даже если не находят его, опустошаются, выбрасывая негатив, раскрываясь и рассказывая о своих горестях. Афганец не был исключением, он превратился в обыкновенного человека, забыв о том, что он – афганец.
Он имел собственный бизнес. Одним из источников дохода его частного предприятия была перепродажа автомашин, а приоткрывшиеся границы способствовали расцвету торговли. Германия и другие страны освобождались от излишков подержанных авто и машинного хлама, который незаметно рассасывался в необъятных просторах нашей Родины или исчезал в её глухих дебрях, серьёзно конкурируя с надменным ВАЗом.
Поздним февральским вечером два чёрных джипа пересекли границу Германии и Польши в районе приграничного польского пункта Колбасково. Афганец ехал вторым и был в машине один. Темнота опустилась мгновенно, появился лёгкий туман, и первая машина, которую вёл его компаньон и в которой восседала бухгалтер, обнимая портфель с документами, скрылась во мгле, и он потерял её из виду. Заметавшись, слишком поздно заметил две машины, прижавшие его джип спереди и сзади, не давая возможности бегства влево, а справа простиралось необъятное лесистое поле с торчащей прошлогодней стернёй, исчезающее в чёрной дали.
Решение пришло мгновенно – не раздумывая ни секунды, он свернул вправо, предпочитая смериться лошадиными силами джипа с мягкой почвой. Два ведущих вала машины и стерня – вот что спасло афганца. Но из огня, да в полымя. Ехал он всю ночь по овражисто-лесистой местности, а к утру выехал на какую-то дорогу. Занималась заря, светало. Он выключил фары. Не имея понятия, где находится, решил ехать дальше, в надежде встретить дорожный указатель.
Неожиданно за крутым поворотом он был остановлен полицейским патрулём. Откуда было знать бедняге, что в Польше введён в действие закон, обязывающий автомобилистов круглый год ездить с включёнными фарами, да ещё и на радостях, ощущая под колёсами твёрдый асфальт, он чуть больше нажал на газ...
Полицейский выписал «мандат» по двум пунктам нарушения правил дорожного движения, что было отображено на бумаге круглой суммой с шестью нулями. Но афганцу заплатить было нечем, так как вместе с документами его бухгалтер надёжно охраняла доверенную ей денежную кассу...
Лязгнули наручники, безжалостно врезавшись в запястья рук, замкнулась железная решётка полицейской машины. Чужой язык, тюрьма, непонимание, неизвестность...
Бессонная ночь в заграничной тюрьме, а утром свидание с консулом, затем суд и освобождение.
– Машину свою я получу, только заплатив штраф, но где явозьму деньги, если мои товарищи по работе не догадаются искать меня в Русском Посольстве в Варшаве?
– Я уверена, что в понедельник всё изменится в лучшуюсторону, что твои друзья найдут тебя, увидишь – всё будет хорошо! – так пыталась я вселить уверенность в человека, привыкшего убивать и видеть смерть.
На следующий день, в воскресенье, афганец был в чуть лучшем настроении, но он явно изнывал, день для него тянулся нескончаемо медленно.
Кому, как не мне, хлебнувшей горького пойла из чаши чужбины и сполна вкусившей тягостность и болезненную уязвлённось ситуации изгоя, были известны и острое ощущение вязкой пустоты, и галопирующая мысль, рождённая в глубине изолированного пульсирующего сознания, которую некому излить? Его слабая личность с расхлябанной психикой, ошарашенная польской жестокостью и коварством польских законов, едва не претерпела нервного срыва, поэтому я пыталась отвлечь ход его хмурых мыслей в другое русло пустой болтовнёй, приняв роль шута, делая вид, что не замечаю чрезмерную подозрительность с примесью презрения, ярко написанные на его унылой физиономии.
Иногда мне даже казалось, что он побаивается меня. По сути, он не понимал, с кем имеет дело, и терялся в догадках, расценивая услышанное обо мне пятьдесят – на пятьдесят: не подвергая сомнению и не опровергая его. Я старалась терпеливо выдержать и это испытание, а в понедельник утром он исчез, забыв поблагодарить меня, и больше я его никогда не видела. Он скрылся, как дезертир с поля брани, но я вздохнула с облегчением. В конце концов, я не психиатр, не врачеватель незаживающих ран надорванной психики и не представитель благотворительного общества за рубежом! Надеюсь, что злоключения афганца в Польше имели счастливый конец.
Глава 17
Мои мысли растворились в прозрачном утреннем свете. Гостиница находилась в глуби квартала, и к остановке нужно было пройти через выложенный железобетонными плитами пустырь мимо аптеки и старого ободранного дома, фасадом выходящего на оживлённую улицу. Ощущение полной уверенной беспечности. Я любовалась начинающимся днём и с улыбкой Джоконды на устах ждала трамвая, не обращая внимания на обивающихся рядом подростков.
– Проше, пани, ктура тэраз есть годзина? – вдруг спросилменя один из них, между тем, как второй стоял рядом, разинув рот.
– Девёнта тшидесице, – охотно отозвалась я с душеразди-рающим русским акцентом, покосившись на часы, и, моментально забыв о недорослях, снова погрузилась в прерванный диалог с собственным эго – утратой и обретением целостности бытия.
Я вдруг удивилась, что лежу на земле, раскинувшись в глупой позе, и, словно упав с облаков на землю, сразу же ощутила горечь и брутальность реального мира. Моя сумка валялась на земле в полуметре от меня, обронённая незадачливым, не рассчитавшим свои силы, юным грабителем. Мы потянулись к ней одновременно, но я оказалась ловче и овладела своей собственностью ещё лёжа распростёртой на пыльном асфальте.
Две пожилые сердобольные пани, сочувствуя и охая, помогали мне подняться. Но мой взгляд был неотрывно прикован к стриженному белобрысому затылку. Это был «его» затылок, но более всего меня манили и притягивали обрамляющие его с двух сторон розовые огромные уши, я вцепилась в одно из них с неистовым наслаждением, которое с удивлением открыла в себе. Жертва пронзительно взвизгнула – больше от неожиданности, нежели от боли. Я ощутила эластичность материала, которым завладели мои пальцы, но воришка вывернулся, его ухо выскользнуло из моих рук, и он исчез, смешавшись с толпой, сверкнув напоследок злыми глазками.
Взгляды случайных прохожих и бесцельно стоящих зевак, вызванные моим отважным и воинственным поведением, удивлённо останавливались на мне. Всё моё существо вдруг переполнили неистовство и злость – предшественники жажды сражения. И скромная серая мышка превратилась в хладнокровную воительницу, для которой исход битвы был предопределён заранее. Будучи наслышана о бандитах-подростках из варшавских подворотен в районе «Прага», вырывающих сумки средь бела дня, я не предполагала, что это так болезненно коснётся непосредственно меня. Мной овладело предчувствие, что это не последняя стычка: ведь русские, по их мнению, всегда при больших деньгах, они не оставят меня в покое. Ну, что ж, я готова! Но как я буду сражаться одна с толпой подростков, которые на голову выше меня?
– Пан Мечислав! Нам нужно серьёзно поговорить! –провозгласила я.
Наконец, после нескольких тщетных попыток, мне удалось поймать его в магазине, потому что пан Мечислав превратился в неуловимого, постоянно ускользающего и очень занятого.
Посетителей не было, и я сочла это подходящим моментом.
– Ваша забывчивость просто потрясает! Вы не выполняе-те своих прямых обязательств, согласно подписанному контракту! – продолжала я, доставая из сумочки документ со стоящей на нём витиеватой подписью пана Мечислава и его фирменной печатью.
Внезапно, одним прыжком, он приблизился и вырвал из моих рук развевающуюся бумагу. Мгновенно отскочив, сделал характерное движение руками, собираясь разорвать договор.
– Не делайте это! – раздался громкий требовательный воз-глас, которому трудно было не повиноваться.
Мы оглянулись. В дверях за нашими спинами стояла неожиданно появившаяся Тереза. Пан Мечислав не успел опомниться, как Тереза, овладев спасённой бумагой, углубилась в её чтение, а прочитав, вернула мне.
– Придётся платить, пан Мечислав! – потребовала она.
– У меня нет средств, я на грани банкротства! Я еле-елесвожу концы с концами, чтобы наскрести денег на закупку товара..., – он осёкся под твёрдым взглядом Терезы.
Этот взгляд и голос, привыкший повелевать, могли принадлежать только лидеру, теперь я поверила, что Тереза действительно была когда-то предводительницей и верховодила горсткой головорезов, но меня вдруг осенило, что она могла быть только борцом за справедливость, что-то вроде Робина Гуда в женском обличье, но в конечном итоге была несправедливо осуждена.
– Выбирай всё, что тебе нужно! Если у пана Мечислава нетденег, то он будет платить продуктами, – обратилась она ко мне.
Выбирать особенно было нечего. Сыпучие продукты, мука и крупы, были мне не нужны при моей бродячей жизни. Консервы я терпеть не могу, но назло скаредному пану Мечиславу, я носилась по магазину, собирая с полок всякую-всячину: консервированные огурцы в стеклянных пол-литровых банках, шпроты и ещё что-то, демонстративно поглядывая на преступного скупца.
Он делал вид, что не обращает внимания, но я была убеждена, что его мозг лихорадочно подсчитывает понесённые убытки.
Тереза достала откуда-то ключ от кассового аппарата, выгребла на глазах владельца магазина почти всю дневную выручку – пять миллионов злотых – и вручила мне.
Лицо пана Мечислава изобразило трагизм, его глазки вожделенно проследили за исчезновением денег в кармане моих джинсов. По его лысине и искривлённому злостью лицу от нервного перенапряжения потекли струйки пота. Он был похож на утопленника.
Пластиковая сумка оттягивала правую руку и едва выдерживала вес переполнявших её консервированных огурцов в стеклянных банках, шпрот и другой снеди. Левой рукой я придерживала висящую на левом плече сумку из кожаных кусочков. Войдя в опасную зону, мощёную изношенными железобетонными плитами с кое-где вылезающей ржавой арматурой и кустиками робкой весенней травы, я краем глаза заметила группу парней, отделившуюся от соседней подворотни. Это было огромное безлюдное пространство, где мне предстояло сразиться с несколькими юными переросткамиакселератами. Они находились от меня на почтительном расстоянии, дающем возможность убежать, скрыться, но я намеренно не использовала этой возможности. Поставив авоську с консервами на шероховатый бетон, остановилась как раз посередине обширного открытого полигона. Я была маленькой женщиной, которая почувствовала себя великаном, повернувшись к подходившим злодеям всем корпусом, и даже поманила их пальцем.
Их было четверо, у нас таких называют «шкафами». Они приближались, не спеша и нерешительно, видимо, не совсем понимая, почему эта козявка намеренно бросает им вызов. Я знала, что буду сражаться исступлённо и что готова умереть в сражении, отстаивая свою сумку. Единственным моим оружием были маринованные огурчики, которым предстояло служить метательными снарядами или гранатами, возможно, даже «коктейлем Молотова», и только на эти невинные зелёные творения природы, безжалостно втиснутые в стекло в кисло-солёном растворе, я возлагала последнюю надежду. Всё это граничило с безумием, и то, что вихрем кружилось в моей голове, тоже было полным безумием.
Между тем, грабители подошли совсем близко и почти окружили меня. Я стояла и смотрела на них снизу вверх с насмешливо-вызывающим выражением лица, но, несомненно, была выше этих безусых мерзавцев, годящаяся им по возрасту, как минимум, в матери.
Наконец, один из них решился и не совсем уверенно, кончиками пальцев, потянул к себе за ручку мою сумку.
– Давай д-зеньги! – протянул он после некоторых колеба-ний по-русски, вкладывая в слово «деньги» характерный металлический звон.
– Я не мам пенендзы! – твёрдо, по-польски, возразила я.
– Давай дзеньги! – монотонно и заученно повторил другой.
– Я не мам пенендзы! – упрямо повторила я громче пре-жнего.
Им ничего не стоило вырвать мою сумку и медленно отойти – вокруг не было ни души на расстоянии нескольких сот метров, но они почему-то не делали этого, а только стояли вокруг меня, переминаясь с ноги на ногу. Одному из них надоело это бессмысленное противостояние, и он решился мощно потянуть к себе предмет их преступного вожделения. И в этот момент я совершенно неожиданно для себя издала такой истошный крик на частотах, не поддающихся никаким измерениям в децибеллах. Мне показалось, что сила звуковых колебаний, вырвавшихся из моей глотки, заставила сотрястись бетонную плиту подо мной и застыть удивлённых прохожих в далёком далеке. А близлежащие дома, всколыхнулись от достигшей их звуковой волны, сила которой отодвинула стоящих вокруг меня грабителей. Они смотрели на меня с ужасом. Я поняла, что моё лицо исказилось, и я превратилась в ведьму. Как бы я хотела видеть себя в этот момент в зеркале! Мне казалось, что я сейчас вознесусь над землёй, и буду летать, даже без помощи метлы. Моя природная доброта, которая расслабляет, усилием воли была спрятана и заперта на ключ, как можно глубже, а вместо неё, таким же неимоверным усилием воли была выпестована и взлелеяна злость, без которой невозможна победа. Кадры были замедленными – они пятились с застывшими от ужаса лицами. Расстояние между мной и ними увеличивалось в арифметической прогрессии.
Убедившись, что процесс необратим, я неторопливо взяла в правую руку сумку с огурцами, стоящую на бетоне и медленно, не оглядываясь, пошла в сторону гостиницы.
– Я только что не дала себя ограбить, – сказала я Ядвиге,дежурному администратору, с которой часто разговаривала, – мне удалось отстоять свою сумку. Местные воришки охотились за мной целый день, но им и невдомёк, что она напичкана только косметикой, я давно не ношу в ней документы и деньги.
– Час назад ограбили двух русских парней, наших посто-яльцев, а ещё двое русских провели сегодня полдня в аптеке, что ты думаешь – спаслись! – пропела она восхищённо.
– Это хорошо, что спаслись, но мы всё-таки должны по-звонить в полицию! В белый день подвергаться нападению – это уж слишком! – воскликнула я, потянувшись к телефонному аппарату, но она поспешно отодвинула его в глубь администраторской стойки, куда не могла дотянуться моя рука.
– Ты что, с ума сошла? – побледнела она. – Какая поли-ция!
Она вся затряслась от страха и с этого момента резко переменилась ко мне. Позже она старалась не замечать и избегать меня. Поистине, у страха глаза велики.
На следующий день я пошла в продуктовый магазин с пустыми руками, имея при себе купюру в сто тысяч злотых. Только звучит так грозно, тогда это было адекватно теперешним десяти злотым, – после денежной реформы, упразднившей четыре нуля и превратившей сорок миллионов поляков-миллионеров в жалких нищих.
Продавец выдала сдачу со ста тысяч злотых, это была бумажка, не представляющая никакой ценности, на которую нельзя было купить даже буханки хлеба, – десять тысяч злотых.
Боковым зрением я заметила молодого воришку, следившего за мной и манипуляциями продавца. Воришка готов был в любой момент схватить мою сдачу, но его разочаровала такая малая ценность купюры. Сделав движение, он остановился, алчные огоньки в прикованных к деньгам глазёнках погасли, физиономия выразила разочарование. Я двинулась на него, протягивая деньги.
– Хочешь деньги? – вопрошала я, надвигаясь.
– Хцеш пенёндзе? – повторяла я по-польски, будто заелостарую обшарпанную пластинку.
Его далеко уже не детские глаза расширились от страха, словно увидели ужастик, он шарахнулся и выскочил из магазина. Я фурией вылетела на улицу и настигла его со смятой купюрой, пытаясь втиснуть её прямо в мокрый полуоткрытый рот. Он замычал, вывернулся и дал такого стрекача, исчезнув с такой скоростью, что я даже не успела проследить за ним взглядом, а моя рука повисла в воздухе, сжимая смятые деньги.
– Ну и ну, – подумала я вслух, – украсть – так они с удо-вольствием, а когда предлагаешь, не берут! – и засмеялась истерическим смехом, заставившим оглянуться безучастных прохожих.
В тесной воровской среде пронеслась молва, что безумную и непредсказуемую русскую лучше обходить десятой дорогой, так как от неё можно ожидать чего угодно. Местная шпана целиком оставила затею ограбить меня. Они здорово побаивались встреч со мной. Иногда мне удавалось поймать чей-нибудь молниеносный взгляд, который неизменно ускользал, изображая деланное безразличие. Они были повсюду. Растворяясь в толпе, терпеливо вычисляли ослабившие бдительность очередные жертвы.
Глава 18
Моя собственная жизнь так мало для меня значила! Было полнейшее отсутствие страха в душе, который искоренялся разгоревшейся и достигшей чудовищных масштабов ненавистью – целиком и полностью негативным чувством. Но это была не просто ненависть, а ненависть к самому негативу, чем является зло, – целеустремлённость к борьбе за справедливость. Носящий доброту в душе имеет малый шанс победить противника. Доброта – одна из прекраснейших людских добродетелей – расслабляет, а злость, ненависть и дерзость, как ни странно, дают силы и уверенность – именно то, без чего невозможна победа!
Это был медленный процесс рождения новой личности, совершено не похожей на меня прежнюю. Я и ощущала себя в новом качестве. Не скрою, что я восхищалась собой, своей внутренней духовной приобретённой силой, потому что моё новое душевное перерождение было абсолютно осмысленным. Серая мышка превратилась в львицу!
* * *
Был разгар весны, когда я возвращалась в страну своего добровольного изгнания с бумажкой, удостоверяющей неопровержимый факт моего рождения и появления на этой земле, преодолев часть пути самолётом, затем долгий путь поездом. Остановилась в Москве, чтобы зайти в посольство Польши и поставить в паспорт визу на въезд в эту страну.
– Это невозможно, потому что наша страна безвизовая, –услышала я то, что боялась услышать.
– Белорусские пограничники требуют какую-то въезднуювизу, и я полагала, что виза может быть получена непосредственно в посольстве Польши. Я настоятельно прошу выдать мне эту визу!
Оппонент по ту сторону окна на мгновение дрогнул, но вновь обрёл противоаргументную уверенность и неприступность.
– Повторяю, Польша является безвизовой страной!
Абсурдный замкнутый круг! Курица не птица – Польша не заграница. Совершенно не разбираясь в визовом режиме, я не могла понять, какую же визу всё-таки требуют белорусы. Если Польша принимает всех с распростёртыми объятьями, то кого и по каким причинам отфильтровывают на границе? Всё это, с моей точки зрения, было лишено даже минимальной логики, но я давно перестала искать логику в законах и праве, так как в один прекрасный момент вдруг отчётливо поняла, что вышеупомянутые составлены с циничным подтекстом приоритета государства над человеком, постоянно напоминающим последнему о его бренности и ничтожности. Государство – призрак, где каждая человеческая единица ставилась в ранг врага народа, из множества которых и состояло это пресловутое государство.
Ранним утром я вышла из вагона поезда, прибывшего из Москвы в Брест. Зная, что бесполезно нестись сломя голову за толпой рвущихся как можно скорее перейти государственную границу, навьюченных, словно мулы, «муравьёв», размышляя, направилась к стоянке такси.
Я поражалась своей собственной наглости! Не имея выездной визы, без которой невозможно проникнуть легальными путями через пограничный контроль, я была уверена, что сделаю это с помощью наркотического зелёного средства – американского доллара, от которого подавляющее большинство стерегущих эту часть границы были болезненно зависимы.
Но как выйти на одного из таких людей, которые владея неограниченными возможностями, с лёгкостью переступят через преступную черту и пойдут на сделку со своей совестью? Кто, как не привокзальные вездесущие таксисты пограничного города, знают больше, чем кто бы то ни было, о подобных вещах и могут быть контактным звеном? Через несколько минут я убедилась, что ход моих мыслей и поступков был не только правильным, но и результативным.
Стоя в сторонке, опершись на дорожную коляску (после одного из великих изобретений – колеса, – глупо надрываться, нося в руках тяжёлую дорожную сумку), присматривалась к группе таксистов, состоящей из трёх человек, оживлённо беседующих между собой, но одновременно профессиональным оком держащих ситуацию под неусыпным контролем.
Из этой группы я выделила одного – высокого малого. Собачьим чутьём определила, что это именно тот человек, который мне нужен. Я присматривалась к нему, что не ускользнуло от его недремлющего ока. Он же, обладая несомненно ещё большим звериным чутьём охотника, направился ко мне, так что мне не пришлось делать никаких лишних усилий, чтобы войти в контакт: на ловца и зверь бежит.
– Чем могу помочь? – спросил он.
Я улыбнулась и посмотрела ему в глаза.
«Да, – решила я, – можно приступать сразу и открыться ему без страха, потому что это именно тот вариант».
– Мне нужно перейти на другую сторону.
Его глаза загорелись зелёными огоньками, предвкушая хорошую сделку, согласно сложности ситуации.
– А паспорт у тебя есть? – с лёгкой тревогой спросил он.– Да, паспорт есть, но нет выездной визы.
– Сто долларов, – произнёс он уверенно, и чувствовалось,что он не впервые сталкивается с подобным. – Это не дорого, потому что...
– Я согласна, – поспешила ответить я, прервав объясне-ния причин возникновения таксы за эту нелегальную услугу, сопряжённую с определённым риском, – Но как это всё будет выглядеть?
– Стой здесь и жди меня! Я сейчас!
Он исчез в здании вокзала и появился снова по истечении десяти тревожных для меня минут.
