Текст книги "Польский синдром, или Мои приключения за рубежом"
Автор книги: Вероника Витсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
На следующий день я вошла в магазинчик пана Мечислава, пройдя под перекрёстным огнём взглядов десяти пьяниц, тоскливо стоящих по обе стороны от входа.
Пан Мечислав был за прилавком и обслуживал покупательницу, заметив меня, расплылся в улыбке.
– День добрый, пани Вероника! – воскликнул он и весь залоснился от удовольствия.
Пока он был занят, я обвела взглядом магазин – небольшой, но достаточно вместительный, с разумно использованной площадью. Посередине белел морозильный шкаф для мороженного со стеклянной витриной. Вокруг – разнообразные продовольственные товары, с красующимися на них ценниками, расставленные на белых стеллажах, достающих до потолка, по ту сторону прилавка виднелась коричневая приоткрытая дверь в подсобное помещение.
Получив положенную ей сдачу, пожилая женщина, волоча тяжёлую сумку, направилась к выходу.
Пан Мечислав вышел из-за прилавка и поцеловал мою руку. Мы поговорили о чём-то, затем он продолжил начатый ещё вчера разговор, что хочет иметь партнёра с деньгами, чтобы расширить бизнес, предложил обсудить кое-какие вопросы у него дома, заверил, что его жена, женщина тёплая и приветливая, будет рада со мной познакомиться.
Мы договорились встретиться на следующий день. Купив кое-какие продукты, я вышла из магазина.
В группе обивающихся без дела пьяниц, стоял Вальдемар. Заметив меня, он подбежал и предложил донести мою сумку с продуктами хотя бы до подъезда. Он так убедительно настаивал, что мне ничего не оставалось, как только согласиться. А возле подъезда он заявил, что считает своим долгом донести эту тяжесть до моей двери.
На следующий день было воскресенье. Пан Мечислав по воскресеньям магазина не открывал, поскольку был католиком. Настоящий католик в воскресные дни не работает, а исправно ходит в костёл к дневной мессе. Но католическая вера не помешала пану Мечиславу назначить нашу деловую встречу у него дома именно в воскресенье.
Его жена была похожа на маленького прирученного домашнего зверька с затравленным взглядом, а её имя – Леонарда, производное от «царя зверей», совсем не подходило к её скрюченной тщедушной фигурке и измождённому лицу, на котором не только полностью отсутствовали следы былой красоты, но оно было лишено даже минимальной привлекательности. Такие лица встречаются не часто, и их нельзя забыть, они впечатляют своей уникальной безликостью.
Пан Мечислав представил меня. За вежливостью, с которой она со мной поздоровалась, скрывалось нечто большее, чем настороженность и желание разгадать истинную причину моего появления. Казалось, что эта женщина носит в себе великое горе, но, покорившись судьбе, готова принимать её новые и новые удары, считая их неумолимым роком и не желая им противиться. Её худенькая фигурка с впалой грудью появилась и сразу же бесшумно исчезла гдето, а пан Мечислав пригласил меня в уютную и чистую гостиную.
Я почувствовала внутренний дискомфорт от впечатления, произведённого на меня его женой, и пыталась угадать, что могло быть причиной её внутренней драмы. Между ними был несопоставимо резкий контраст, редко наблюдаемый в супружеских парах: пан Мечислав выглядел ухоженным и самодовольным, а она – словно наложница-служанка, добровольно заточённая в неволе. «Наверное, он деспот», – подумала я, стараясь поймать его постоянно ускользающий взгляд.
Есть люди, чей взгляд ищет точку опоры на предметах неодушевлённых и никогда не устремлён прямо на вас, эти люди боятся, что в их глазах вы прочтёте нечто большее, чем они бы хотели поведать о себе.
Пан Мечислав задавал мне вопросы осторожно, словно прощупывая грунт, на котором я стою. Его интересовало, откуда я и каковы мои цели. Я рассказала ему о своём крае, немного о себе и о своей профессии.
Я посчитала, что я достаточно отвечала на его вопросы, и заработала право на свой собственный, который интересовал меня не из праздного любопытства. Что-то не давало мне покоя в этой истории с погибшей так внезапно русской женщиной, которая была партнёром пана Мечислава.
– Пан Мечислав, а при каких обстоятельствах погибла вашапартнёрша? – спросила я, снова безрезультатно пытаясь перехватить его взгляд.
– А... Инга… Это был несчастный случай: она и её любов-ник отравились алкоголем...
Его голос дрогнул, а взгляд вперился в клочок неба за окном, словно в безмолвной скорби по безвременно ушедшей.
Его жена вдруг так неожиданно и бесшумно выросла передо мной с подносом в руках, что я раскрыла рот от удивления, мне показалось, что она материализовалась и, поставив поднос на стол, тотчас же растворится в пространстве, исчезнув так же, как появилась. Я уставилась на неё, чтобы не пропустить этот интересный момент, но она юркнула в дверь, беззвучно прикрыв её за собой.
На мельхиоровом подносе дымились две чашки с чёрным кофе и стояла тарелка с какими-то тартинками.
Пан Мечислав, казалось, не заметил внезапного появления и исчезновения своей супруги, вдавленный в винтовое кресло, но, повернувшись, нисколько не удивился появлению подноса и только переставил стоящие на нём предметы на стол.
– Где похоронили Ингу – в Польше или в России? – спро-сила я, совсем не надеясь что-либо ещё вытянуть из него.
– Она была одинока, некому было сообщить о её смерти,поэтому она похоронена здесь, в Польше, – глухо произнёс он.
Я пыталась хотя бы ненароком поймать его взгляд и прочесть в его глазах, что же он чувствует в этот момент, но – тщетно.
Считая свой визит затянувшимся, я взвешивала – удобно ли попрощаться сейчас же. Мне захотелось уйти, но он неожиданно заговорил о хозяевах снимаемой мною квартиры.
Пан Мечислав и Кристина были родом из одного и того же местечка – Плоцк, да и жили они по соседству достаточно долго. Жизнь Кристины, начиная с бурной молодости, была известна пану Мечиславу в мельчайших интимных подробностях; её основной профессией долгое время была проституция. Анджей – личность дерзкая и опасная. В Варшаве о нём никто ничего не знает. Какой именно багаж криминального прошлого носил этот человек, было тайной.
Пан Мечислав так горячо и убедительно просил меня быть осторожной с этими бесчестными людьми, что меня на какой-то момент обуял страх. Более того, он называл их коварными обманщиками и злодеями, давал наставления, просил во всём рассчитывать на его помощь и предложил покровительство и партнёрство – присоединиться к его бизнесу, внеся определённый капитал. Советовал, что если я хочу жить в этой стране, то разумно будет выйти замуж за поляка, приобретая, таким образом, вид на жительство.
Насчёт партнёрства я обещала подумать, а вот рассказ пана Мечислова был только подтверждением моих догадок относительно прошлого людей, с которыми свела меня злая судьбина.
Я вышла от пана Мечислава в окончательно удручённом состоянии, на какое-то время забыв о погибшей Инге. Мне нужно было подумать о себе, поскольку я остро чувствовала, что тучи надо мной сгущаются.
Глава 12
Была уже середина января, но в воздухе висела осень или преддверие весны. Странное ощущение для человека, который изнывал под гнётом долгих нескончаемых зим, оказаться в стране, где зимой вовсе не чувствуется её присутствия: нет холодов, метелей, резких перепадов температуры, отсутствует понятие «буран» и «пурга».
Я не была подготовлена для такой погоды. Часто шли моросящие или проливные дожди, и моя каракулевая шубка от постоянного непросыхания стала превращаться в лохмотья, которые я зашивала и даже подклеивала, терпеливо борясь с этим разрушительным процессом. Ничего другого взамен я купить не могла, поскольку мои средства оскудели, но я боялась даже себе самой в этом признаться, тем более пану
Мечиславу, который так страстно желал видеть меня своим партнёром по бизнесу. Поэтому я подписала с ним контракт на малую сумму, плюс отдала ему в пользование этот злосчастный «Фиат», купленный под давлением Кристины и Анджея, и мы договорились, что это всего-навсего вступительный взнос, ну а потом, со временем, я постараюсь вложить больший капитал. Впрочем, это была его собственная идея: он, благодаря моим жалким капиталовложениям, увеличит товарооборот, а половина от прибыли будет выдаваться мне в качестве зарплаты ежемесячно.
Я не собиралась контролировать пана Мечислава, я была не только не в состоянии это сделать, но это даже не приходило мне в голову, так как я целиком полагалась на его честность и порядочность, в которых не сомневалась ни на минуту. В моём воображении он был образцовым человеком и семьянином, а некоторые странности в его поведении, я объясняла последствием двух трагических случайностей, унёсших жизни двух близких ему людей: его собственной дочери и Инги – женщины, с которой он сотрудничал. Я не знала, которое из событий произошло первым, но тогда это не имело для меня особенного значения, пана Мечислава я просто жалела как человека пережившего две жизненные драмы. Теперь я понимала, почему его жена так безутешна в своём горе.
Однажды вечером в мою дверь позвонили. На пороге стоял Вальдемар. Он спросил, можно ли войти ко мне, так как он должен сообщить мне нечто важное для меня. Я утвердительно кивнула, и он переступил порог. Это был его первый и неожиданный для меня визит. Он снял плащ, и я пригласила его в комнату.
– Нельзя ли чашечку чая? – спросил он.
Я ответила утвердительно и пошла на кухню – вскипятить воду и приготовить что-нибудь к чаю.
Начинался выпуск польских телевизионных вечерних новостей. Я поставила на стол всё, что имелось в моём холодильнике, принесла чашки с горячим чаем.
Вальдемар набросился на еду с необыкновенным аппетитом, приговаривая, что нет ничего лучшего, чем выпить чашечку горячей herbaty*. Он просидел около часа, но так и не приступил к теме, которая привела его ко мне.
Вдруг входная дверь сотряслась от удара чего-то металлического и тяжёлого. Кто-то неистово колотил по моей двери огромным металлическим предметом с такой страшной силой, что, казалось, она вот-вот сорвётся с петель или же в ней проломят дыру. Мы с Вальдемаром посмотрели друг на друга. Я на него – беспомощно и умоляюще, а его лицо моментально изобразило гнев, и в перерывах между грохотом ударов, я услышала, как заскрежетали его зубы.
Мы подбежали к двери. Он повернул ключ в замке. Дверь, сотрясаясь, распахнулась, и я, выглянув из-за его широкой спины, увидела искажённое ненавистью лицо Анджея, его руки, замахнувшись в очередной раз, чтобы обрушить сокрушительный удар, держали... топор.
Это была немая сцена: их взгляды скрестились, как две рапиры в немом поединке. Вальдемар смотрел на него с превосходством лидера, а выражение лица Анджея менялось на глазах: ненависть и злоба обернулись в покорность и кротость. От его воинственности не осталось и следа, он был укрощён взглядом. Его руки, держащие смертоносное орудие, опустились, взгляд потупился, и он медленно побрёл прочь.
Вооружившись топором, Анджей пришёл воевать с беспомощной безоружной женщиной, но не осмелился сразиться с мужчиной.
– Боже мой, – я закрыла лицо руками, трепеща от страха, боясь представить, что бы было, если бы не Вальдемар, случайно пришедший ко мне по какому-то важному делу.
Плачу я очень редко, но тогда я дала волю слезам. Из моей груди вырывались надрывные всхлипывания, а голова уткнулась в широкую грудь моего спасителя. Он поцеловал меня
* Так поляки называют чай.
в волосы и вытер слёзы оказавшимся под рукой кухонным полотенцем.
– Ну, ну, хватит, не плачь. Он больше не посмеет даже дёр-нуться, а я останусь и буду охранять тебя.
– Да, конечно, останься, – пролепетала я, стараясь успо-коиться, но это было так трудно.
Рыдания постепенно утихали, но всё ещё бурными потоками лились из глаз теперь уже тихие слёзы.
«Что же будет?» – пронеслось в глубине сознания.
Я была вынуждена принять предложение Вальдемара и оставить его у себя, потому что, боясь Анджея сначала чисто инстинктивно, я ощутила теперь реальную физическую угрозу не только для своего здоровья, но и для жизни. Но дело в том, что своего защитника Вальдемара я тоже боялась и не доверяла ему, сомневалась в благородстве его порывов.
«Если он даже влюблён в меня, я всё равно не смогу дать ему ответного чувства, и рано или поздно созреет конфликтная ситуация, о последствиях которой можно только догадываться. Такого лоботряса (как охарактеризовал его пан Мечислав) я не смогу полюбить никогда, я могу быть только благодарна ему за своё спасение, но каким образом я отблагодарю его?
Почему он пришёл, что он хочет от меня? Какую цель он преследует? Если я не приму предлагаемые им услуги, существует опасность приобрести ещё одного врага и, быть может, более грозного и беспощадного, но и, находясь рядом со мной и делая вид, что охраняет меня, он на самом деле будет поджидать удобный для внезапного нападения момент!» – такие мысли хаотично роились в моей голове.
Я вдруг вспомнила сон, виденный накануне. На меня нёсся бык. Всё моё существо трепетало от панического страха, но я не могла двинуться с места, а бык приближался с намерением сокрушить меня, словно я была красной тряпкой, и уже довольно отчётливо были видны его огромные рога, приготовленные для удара. Неожиданно появился другой бык, и я молниеносно оказалась сидящей на нём верхом, словно на лошади без седла, держась обеими руками за его мощные рога. Казалось, эти два самца сплетутся в жестокой схватке не на жизнь, а на смерть, но совершенно неожиданно бык, который хотел меня уничтожить, остановился и пристыженно опустил голову, превратившись затем в дрожащего от страха кролика, поджавшего длинные уши. Я проснулась в холодном поту, сердце моё бешено колотилось.
Теперь я понимала, что означал этот вещий сон. Источник снов предупреждает меня всякий раз о событии значимом, которое должно произойти в моей жизни. И на сей раз я была предупреждена кем-то, хоть и с помощью символов, но исход ситуации был ясен: бык – животное, символизирующее опасность и страх, превращается в робкое и трусливое существо – кролика.
– Вальдемар, ну скажи мне, что я сделала не так? Что такожесточило его против меня? – простонала я, всё ещё всхлипывая.
– Ты не сделала ничего плохого, ты просто не оправдалаих надежд, отказавшись быть источником вечного вымогательства. Это твоя единственная вина. Но главная причина – ты стала сотрудничать с паном Мечиславом.
– Но неужели, снимая у них квартиру, я автоматически ли-шаюсь свободы и права делать то, что я хочу, а они приобрели надо мной шефство и будут решать за меня всё без исключения и контролировать все мои поступки? Я и так живу тихо, как серая мышка!
Он расхохотался. Я впервые видела, как он смеётся, раньше мне казалось, что он не умеет смеяться от души, что дать волю хохоту могут только натуры широкие и открытые для радости, имеющие тёплую душу. Я считала, что натуры чёрствые и холодные, каковым был Вальдемар, не смеются никогда, но это оказалось не совсем так. Впрочем, это был первый и последний раз, я больше никогда не слышала его смеха.
– Вальдемар, кто ты? Почему он так боится тебя? – спро-сила я удивлённо.
Его лицо вновь приняло то холодное выражение, что так настораживало в нём. Глаза излучали циничную холодность. Мгновение он словно раздумывал, признаться ли мне в той страшной правде, которую носил в себе, а я, вся трепеща, боялась её услышать; он понимал, что не должен произносить её вслух.
– Тебе не нужно это знать! – отрезал он, давая понять, чтоподобные вопросы неуместны, и в его голосе зазвучали резкие нотки.
Глава 13
Неожиданно я приобрела телохранителя, посланного кемто в нужный момент, чтобы быть спасённой от верной гибели. И если небом ниспослан был именно Вальдемар, то, несомненно, на тот момент времени никто другой не мог выполнить эту функцию лучше, чем он.
Из ряда вон выходящее событие, произошедшее накануне, поглотило вопрос: какое же важное сообщение или дело привело его в мой дом? Об этом я спросила Вальдемара только на следующий день утром.
– Я пришёл сказать, что люблю тебя, – ответил он, метнувбыстрый взгляд, проверяя, какое действие производит сказанное.
Признание в любви прозвучало издевательски. Слова, идущие от сердца, не произносят так, словно режа ими воздух. Создалось напряжение, которое нечем было разрядить. Он уже стоял одетый у порога, намереваясь выйти.
– Куда ты идёшь так рано? – спросила я, чтобы что-нибудь сказать.
На мгновение замявшись, он стоял в нерешительности, словно взвешивая, что ответить.
– По делам, – процедили стиснутые губы, а их владелецтотчас же исчез за дверью.
Потянулись дни, которые я вспоминаю с леденящим сердце страхом и только сейчас, по прошествии времени, понимаю по какому острому лезвию я ходила, какая страшная и необратимая печальная драма могла разыграться каждую минуту или даже мгновение.
Вальдемар просыпался очень рано и около шести часов утра выходил из дома, словно был кем-то запрограммирован, или же в его голове было вмонтировано специальное будящее устройство, причём, это происходило ежедневно, невзирая на выходные. Конечно же, он не работал и не числился нигде на службе, что было предметом его гордости, о чём он самодовольно любил повторять, что является человеком свободным, вкладывая в слово «свобода», что-то своё личное. Появлялся он, исключительно, чтобы утолить голод и выспаться, причём, всегда пьяный и мрачный до злости. Можно было только догадываться куда он ходит ежедневно, вставая ни свет ни заря, пробуждаясь в одно и то же время.
Дня два ему удалось продержаться в добром расположении духа, но потом он устал притворяться и дал волю своему истинному мрачному нраву – большую часть времени был понур, молчалив и пьян.
Как-то вечером, буквально ввалившись в прихожую и едва держась на ногах, он сразу же упал на диван одетым. Мне показалось, что он уснул, но прошло минут двадцать, и его тело вдруг забилось в эпилептических конвульсиях: оно дёргалось и подскакивало, периодически мощно напрягаясь, вытягивалось; зубы выстукивали лихорадочную дробь; глаза закатились.
Первой мыслью было вызвать скорую помощь, но сначала я решилась попробовать помочь больному сама – схватила карандаш с гладким округлым концом и давила, массируя точки на теле, под механическим воздействием расслабляющие судороги мышц. Я терпеливо трудилась, в то время как он был безучастен к процедурам, находясь в обморочно-алкогольном состоянии. Моё усердие воздалось сторицей – конвульсии стали реже и, наконец, совсем прекратились. Он затих, но глаз так и не открыл, и только ровное дыхание свидетельствовало о том, что в его обмякшем теле тлеет жизнь.
Что бы было, если бы я не сделала массаж активных точек? Была ли это какая-то серьёзная болезнь или случайный приступ, вызванный скоплением большого количества алкоголя в крови я не знала. Главным было то, что приступ миновал.
Всю ночь я не могла уснуть, бодрствуя, чтобы в любой момент прийти ему на помощь, но приступ не повторился. Моему удивлению не было границ, когда перед шестью часами он зашевелился, пробуждаясь, как обычно, в то же самое время, – чернее тучи, исчезнув на четверть часа в ванной комнате, потом оделся, намереваясь выйти.
– Вальдемар, мне кажется, тебе нужно остаться дома сегодня! Ты знаешь, что произошло вчера? У тебя был приступ падучей болезни! – вскричала я с благими намерениями, загораживая собой входную дверь.
То, что я сообщила, вовсе не удивило его, он молча отстранил меня, злобно заскрежетав зубами и, повернув ключ в дверном замке, вышел.
Я была настолько наивна, что поначалу пыталась направить его на путь истинный путём разных воспитательно-педагогических приёмов, но он огрызался и грозил, что если я не прекращу нытьё, то может разыграться большая трагедия. Какую трагедию он туманно обещал, я до сих пор не знаю. В конце концов, я поняла, что мои старания бесполезны – ничего нельзя изменить, потому что этот образ жизни вполне осознанно выбран им самим.
Приступы эпилепсии у Вальдемара периодически повторялись и, каждый раз массируя нужные точки, я боролась с его болезнью, усмиряя тело, но он никогда даже не поблагодарил меня за это, избегая этой темы, словно её вовсе не существовало.
Однажды он попросил меня сыграть роль его невесты.
– Согласись пойти к моим родителям в гости. Я хочу пред-ставить тебя им, как мою наречённую. Я очень люблю свою маму и хочу, чтобы она порадовалась. Ей так хочется, чтобы я женился! Сделай то, о чём я прошу! Я буду очень благодарен тебе.
Говоря о своей маме, он добрел, и его лицо теплело. Любовь к маме – черта положительная, но путём лжи доставить маме радость...
– Придумай другие способы, чтобы порадовать свою маму!Ну, предположим, я приду на смотрины в качестве твоей невесты, что ты потом скажешь своей маме? Ведь ни невестой, ни женой твоей, я не стану никогда! – выпалила я по неосторожности.
Если бы я не была нужна ему в этот момент для определённой цели, то неизвестно, чем бы всё закончилось, потому что видно было, как он подавил приступ злости, но ограничился тем, что заскрежетал зубами.
Скрежет его зубов я слышала каждый день. Это означало, что он в гневе. Понимая, что силой в этом случае действовать бесполезно, и подавив в себе ярость, он долго умолял меня, прибегая к множеству аргументов, нащупывая слабую сентиментальную струну, и ему это удалось. Я согласилась.
Но что я наделала! Обрекла себя на страдания и жалость к матери, когда увидела её, довольную и сияющую от счастья, что сын, наконец, имеет невесту! Она поцеловала меня и всплакнула от радости, давая понять, что принимает в свою семью.
Терзала совесть, но я пыталась уговаривать себя в душе, что, несомненно, это святая ложь во благо. Как могла, играла я эту гнусную роль, отмалчиваясь и изумлённо слушая враньё Вальдемара, поняв вдруг до конца, каким ничтожеством он был, чувствуя себя соучастницей грязного преступления.
Все трагедии, перенесённые мною в жизни, поблёкли в тот момент перед трагедией несчастной обманутой матери.
На душе было гаденько и тоскливо, и я считала минуты пребывания в этой семье, показавшиеся мне часами. Роль отъявленного негодяя – в кино или театре – ничто по сравнению с ролью, которую мне выпало сыграть в жизни, вводя в счастливое заблуждение мать Вальдемара!
Мне стало значительно легче, когда представление было окончено, когда я оказалась на улице и с жадностью хлебнула свежий вечерний воздух.
Вальдемар стыдился взглянуть мне в глаза. Что-то от человека в нём, безусловно, осталось, если проблески элементарной совести пробудились в нём, хоть и угасли мгновенно, погашенные злостью и алкогольным голодом. Я второй раз видела этого человека почти трезвым, впервые – в тот вечер, о котором я не могла вспоминать без содрогания.
В знак благодарности и признательности за своё спасение, я подарила Вальдемару золотую цепочку с золотым католическим крестиком и уже дня три не видела этого украшения на его шее.
– Почему ты не носишь цепочку и крестик?
– Это моё дело! – зло огрызнулся он.
– Покажи, что у тебя это есть! – потребовала я. – Иначе яподумаю, что ты продал мой подарок!
Он рассвирепел, заскрипел зубами и замахнулся на меня. Его рука, сжатая в кулак, повисла в воздухе, но он, чтобы хоть на чём-то выместить накопившуюся беспричинную злобу, яростно ударил кулаком о дверной косяк. Конечно же, он продал подаренное мной золото, а вырученные деньги просто-напросто пропил. В Варшаве было бесчисленное множество ломбардов, где можно было быстро реализовать любые золотые украшения, как лом.
Вальдемар становился всё более и более агрессивен. Было невыносимо и очень рискованно жить с ним под одной крышей. Я презирала его и поделать с этим ничего не могла, настолько он был мне отвратителен. Его нутро было чёрным и гнилым и в прямом, и в переносном смысле.
«Завтра же выставлю его отсюда, если даже это будет стоить мне многого». Нервы были на пределе, и я мечтала, чтобы настало светлое послезавтра, когда я буду избавлена от необходимости вообще его видеть.
Томясь под одной крышей с Вальдемаром, я всё время боялась за содержимое своей сумочки, где за подкладкой было спрятано то, что отложила на чёрный день, и эта небольшая сумма была моей последней надеждой выжить в чужой стране. Если остаться без гроша здесь на чужбине... Я гнала подобные мысли. Доллары за подкладкой совсем не прощупывались, поэтому я оставляла сумку на виду – она постоянно лежала, будто небрежно брошенная, на серванте. Была уверенность, что он уже давно проверил её содержимое, я даже знала, когда это произошло, так как, когда я жила в экстремальных условиях, моя интуиция обострилась до возможного максимума. Конечно же, сумку можно было украсть и выпотрошить где-нибудь на улице, догадайся он... В квартире я это спрятать не могла, потому что Кристина, владея всеми ключами, улучив момент, могла беспрепятственно войти и проверить каждый закуток.
Наступило завтра, ожидаемое всю ночь, после долгого бесконечного лежания с закрытыми глазами. Прислушиваясь к каждому шороху, я отчётливо услышала, как Вальдемар пробудившись, прошлёпал в сторону ванной комнаты; по раздающимся характерным шорохам, определила, что он уже почти одет, встала, как ни в чём не бывало, чтобы закрыть за ним входную дверь, и когда, наконец, дверь захлопнулась, повернув ключ в замке, нырнула снова в кровать и, с наслаждением расслабившись, уснула.
Проснулась около двенадцати и поскорее вышла из дома, чтобы поймать Вальдемара возле магазина пана Мечислава. Соглашаясь на услуги Вальдемара в качестве сторожевого пса, я не знала, что пёс окажется кусачим, поэтому хотела отказать ему в присутствии пана Мечислава.
Вальдемар стоял в группе нескольких пьяниц у магазина. Он пребывал в своём обычном полупьяном состоянии и держал в руках бутылку с пивом.
– Вальдемар, войдём в магазин, мне нужно поговорить стобой! – обратилась я к нему.
Он появился значительно позже, наверное, допивал своё пиво; по его выражению лица было видно, что он ни о чём не догадывается. Пока он медлил, быстро сунула сумочку под прилавок и рассказала пану Мечиславу, что Вальдемар очень опасен, что я его боюсь и хочу, чтобы он сию минуту забрал свои вещи, что жизнь с ним под одной крышей просто невыносима.
– Вальдемар, я разрываю наш словесный контракт! Я при-выкла и хочу жить одна, не обижайся на меня, – сказала я, не зная, каким образом ещё мотивировать своё решение. – Идём, я отдам тебе твои вещи, они уже собраны.
Направившись к выходу, слышала его шаркающие шаги рядом, но на него не смотрела, будучи уверена – он уже давно заметил, что, войдя в магазин со своей неизменной сумкой, я вышла без неё. Он понял, что обведён вокруг пальца, но я не знала, какой мерзкий план зреет в его голове.
Мы молчали. Всё так же молча подошли к дому и, войдя в вестибюль, приблизились к лифту. Чувствовалось, что он интенсивно думает о чём-то.
«О чём он так напряженно думает? Какой план вынашивает его голова? Убить меня он не посмеет – слишком много свидетелей видело нас, как и куда мы пошли вместе, и я при пане Мечиславе объявила, что именно намереваюсь сделать».
«Что он предпримет?» – глодала и лихорадила мысль, когда мы вошли в лифт и оказались в одном, тесно замкнутом пространстве, двери лифта автоматически задвинулись, он надавил на кнопку «10», вместо «4», и лифт медленно поехал вверх.
Он тотчас же сделал молниеносное движение, и я почувствовала острое лезвие ножа у гортани. Боясь пошевелиться, отчётливо осознавала, что нож может впиться в моё горло каждую долю секунды.
– Что ты хочешь, Вальдемар? – произнесла я как можноспокойнее.
Он не ответил, а его свободная левая рука скользнула за воротник моей шубки и под шарфом нащупала толстую золотую цепь с кулоном из чёрной матово-прозрачной яшмы в прекраснейшей золотой оправе – мою гордость. И он с силой потянул её к себе так, что цепь больно впилась в шею.
«Эта цепь никогда не порвётся, она слишком толстая, она может разрезать кожу, мышцы тела, но звенья никогда не разомкнутся – слишком хороша работа», – пульсировало в сознании.
– Ах, это, – засмеялась я, хотя, в груди бушевала ярость,страшно хотелось в этот момент быть сильной, ловкой и победить коварного противника. – Нужно было сразу так и сказать, что ты хочешь взять моё золото! Зачем приставлять нож к горлу! Убери нож, ведь ты не знаешь, как это расстёгивается! Если цепь будет разорвана, ты не сможешь её продать!
Это показалось ему веским аргументом, он опустил нож, давая мне возможность расстегнуть цепь, которая вместе с кулоном тотчас исчезла в его глубоких карманах, а он тут же потянул за брильянтовые серьги, которые, я также поспешила расстегнуть сама. Я следила за ножом, находящимся в его руках, а он уже сдирал перстень с моего пальца. Перстень посверкивал в его грязных руках, когда я выкрикнула слова мгновенной реакции – это были мысли вслух безо всякой надежды:
– Это перстень моей мамы, и единственная память о ней!
И тогда он сделал совершенно неожиданную вещь, надел обратно мне на палец перстень, который так остервенело срывал несколько секунд ранее, и вожделённо приложил к нему свои мерзкие губы в благоговейном поцелуе.
– Память о матери – для меня святое! – с поклоном про-возгласил он.
Двери остановившегося лифта, открылись, я так ждала этого момента и поспешила выскочить из мышеловки, где только что разыгралась драматическая сцена ограбления с сентиментальным финалом. Опасаясь преследования, хотела взывать о помощи, но погони не последовало. Грабитель остался в лифте и, по-видимому, совсем не намеревался оттуда выйти, он только крикнул, прежде чем двери захлопнулись, и лифт загудел, поехав вниз:
– А сумку с вещами оставь в магазине пана Мечислава!
Глава 14
Когда прошла радость избавления от Вальдемара столь высокой ценой, я содрогалась и приходила в трепет при воспоминании о пережитом ощущении соприкосновения острого лезвия ножа с моей шеей. Росло негодование и презрение к нему, а собственное бессилие и незащищённость бросали меня в состояние безысходности и ужаса перед неизвестностью и заставляли глубоко страдать. Временами меня окутывала чёрная тоска, сменяющаяся тягомотной печалью, если, конечно, два эти чувства – не совсем одно и то же.
Моего золота мне было нисколько не жаль, но свершившийся акт насилия был так омерзителен и гадок, что я чувствовала себя так, словно не только мою душу, но и всю меня с головы до пят вымазали чем-то липким, грязным и дурно пахнущим. Мне всегда были смешны мерзкие поступки людей, лишённых совести, чести и элементарной человеческой порядочности. Иногда было их откровенно жаль, были чужды их духовные установки, а их искажённое мировосприятие ассоциировалось с расстроенным воображением души, заблудшей в лабиринтах комнат кривых зеркал.
