Текст книги "Великий натуралист Чарлз Дарвин"
Автор книги: Вера Корсунская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
Глава IV
Детские годы
…единственными задатками, обещавшими что-либо хорошее в будущем, были сильно выраженные и разнообразные вкусы, ревностное отношение к тому, что меня интересовало, и чувство удовольствия, которое я испытывал каждый раз, когда мне удавалось понять какой-нибудь сложный предмет.
Ч. Дарвин
Родной дом
Заглянем в тот уголок Англии, который представлялся Чарлзу Дарвину раем.
Мы в столице графства Шропшир, городе Шрусбери, маленьком тихом городке. В начале XIX столетия в нем было едва пятнадцать тысяч жителей.
Шрусбери стоит на высоком берегу очень живописной реки Северна, на полуострове, образованном большой излучиной, которую делает здесь река.
Улицы города поднимаются к вершине холма. Переброшенные через Северн мосты связывают город с его предместьями.
Некогда Шрусбери был сильной крепостью с хорошо укрепленным замком, развалины которого всё еще хранят весьма внушительный вид.
В городе сохранилось аббатство, выстроенное в 1083 году, много старинных домов, относящихся к XVI столетию. Ни в одном из городов Англии не осталось таких красивых старинных построек, как в Шрусбери.
Развалины аббатства
Замок на утесе
Шрусбери на реке Северне, в графстве Шропшайр, в Англии
Старинный дом
В древности еще римляне выстроили недалеко от того места, где позднее был основан Шрусбери, укрепленный лагерь. Потом они превратили его в город Урикониум. Теперь на его месте деревня Рокчестер. В Шрусберийском музее хранится много древнего римского оружия, утвари и других предметов, найденных при раскопках на месте Урикониума.
Когда-то сражения происходили под стенами Шрусбери…
Постепенно он утратил свое боевое значение и стал тихим, спокойным городком. Великолепный парк, с липовой аллеей в полкилометра длиной, украшает его. За рекой раскинулись роскошные луга с пасущимися на них многочисленными стадами. Здесь приготовляется бóльшая часть сыра, широко известного под названием «честера».
Тихие улицы и дома с красивыми расписными стеклами, тяжелыми резными дверями из дуба, роза, высеченная над главным входом в аббатство, в течение нескольких веков изумляющая своей красотою, чугунные решетки, зубчатые стены укреплений – всё это немые свидетели прошлого.
В 1787 году в Шрусбери поселился молодой врач Роберт Дарвин. Первые же пациенты нашли, что он осторожно и с большим вниманием лечит и потому заслуживает полного доверия и уважения. Слава о хорошем враче быстро разнеслась по всему городку. Вместе с известностью пришел и хороший заработок.
Вскоре Роберт Дарвин женился на Сусанне Веджвуд, дочери друга своего отца. Молодая чета решила обосноваться в Шрусбери на всю жизнь и построить себе дом.
Место для постройки было выбрано на вершине крутого обрыва к Северну. На обрыве высекли уступы и проложили по нему дорогу к дому. Дом был трехэтажный, просторный, из красных кирпичей.
Весь нижний этаж обвивал роскошный плющ.
При доме был большой сад с прекрасными плодовыми деревьями, которые очень любили доктор и его жена.
Сад содержался в полном порядке. Красивые деревья и кустарники украшали его. К дому примыкала оранжерея. В нее попадали через дверь одной из комнат первого этажа.
Дома зажиточных людей в Англии, особенно в провинции, строились в два – три, а иногда и в четыре этажа, хотя в каждом этаже нередко была всего одна комната. Таким образом, комнаты шли снизу вверх, а не располагались рядом, как у нас.
Дом Дарвинов
Таким был и дом, в котором родился Чарлз Дарвин.
Постучав молотком во входную дверь, посетитель попадал в убранные растениями сени, называемые у англичан «Hall». Лестница вела во второй этаж. Полы устланы коврами и половиками.
Центр дома – столовая или гостиная во втором этаже, которую тогда в Англии называли «Parlour», что в буквальном переводе означало «разговорная».
В ней бросался в глаза очень большой камин. Зимой он топился с раннего утра до позднего вечера.
У камина собиралась вся семья для завтраков, обедов и ужинов.
Мебель расставлялась вдоль стен, средина комнаты оставалась свободной.
В «Parlour» стояло фортепьяно. По вечерам сестры отдыхали, слушая музыку, тихо беседуя между собой, читая или отдаваясь размышлениям.
Эти вечера, интимные и спокойные, часто возникали в памяти Чарлза в то время, как маленькая утка «ныряла в волнах океана».
«…Очень заманчиво представить себе всех вас вокруг камина, быть может упрашивающих бабусю[6]6
Так в шутку Чарлз Дарвин звал сестру Сюзанну.
[Закрыть] сыграть что-нибудь. Такие воспоминания особенно ярки, когда корабль ныряет в волнах, а я страдаю от морской болезни и холода», – писал Дарвин Каролине с Фольклендских островов в 1833 году.
На пятом году путешествия Дарвин пишет:
«Я с жадностью думаю о фортепьяно. Помнишь ли ты, моя бедная бабуся, как я терзал твою тихую душу каждый вечер?»
«Parlour», камин, фортепьяно, родные лица, сад, в котором Чарлз знает и помнит каждый куст, бесконечно милы и дороги ему. «Каждая мелочь, касающаяся Шрусбери, становится всё величественнее и прекраснее в моем воображении», – заявляет молодой путешественник. «Я вполне убежден, что наши акация и бук – два великолепных дерева».
В восторге от воспоминаний о доме и радующийся тому, что через год он увидит родину, Дарвин восклицает: «Что касается вида за домом, то я никогда ничего подобного не встречал».
Чарлз ребенком
Родился Чарлз Дарвин в Шрусбери в 1809 году, 12 февраля.
Мать Чарлза умерла, когда мальчику было восемь лет, «…и странно сказать, – писал Дарвин на склоне своей жизни, – у меня остались только воспоминания об ее смертном одре, ее черном бархатном платье и диковинном рабочем столе».
Отца Чарлз любил и уважал. Им он восхищался, отзывался о нем как об «умнейшем человеке».
Всё, что касалось отца, его занятий, привычек, внешности, Чарлз Дарвин сохранил в памяти до глубокой старости и охотно рассказывал о нем своим детям и внукам. Отлично помнил он старомодное платье отца, с короткими брюками и серыми суконными гамашами, которое тот обычно носил.
Он запомнил отца полным, широкоплечим, высоким человеком, с поражающей памятью на лица, имена, даты различных событий. Это был очень добрый и благожелательный человек, чувствительный, вспыльчивый, но не умевший сердиться на кого-либо долго и совсем не злопамятный.
Чарлз говорил, что не встречал человека, который относился бы к людям с такой горячей симпатией, как его отец.
У Чарлза был старший брат Эразм и три старших сестры: Марианна, Каролина и Сюзанна – и одна – Катерина – моложе его. С нею-то и с кузинами Веджвуд, со стороны матери, особенно дружил он в детстве.
Чарлз и Екатерина
В раннем детстве Дарвин очень любил чем-нибудь удивить своих близких. Он влезал на деревья и хотел, чтобы старик каменщик и Катерина, видевшие эти подвиги, восхищались его храбростью. Он очень любил выдумывать разные небылицы, чтобы поразить других. Однажды он прибежал домой из сада отца совершенно запыхавшись и сообщил, что нашел целый склад плодов, которые кто-то украл и запрятал там. Никакого вора не было, и склад был устроен самим же Чарлзом, который нарвал лучших плодов и сложил их исключительно из желания удивить.
Весной 1817 года его и Катерину отдали в начальную школу.
Много, много лет спустя Дарвин вспоминал в своей автобиографии: «Должно быть, я был еще необычайно простоват, когда поступил в школу».
И он передает следующий эпизод:
«Один мальчик, звали его Гарнет, зайдя со мной однажды в булочную, купил пирожков, ничего за них не заплатив, так как лавочник, очевидно, отпускал ему в кредит. Выйдя из лавки, я спросил его, на что он мне тотчас ответил: „Разве ты не знаешь, что мой дядя завещал городу большую сумму при условии, чтобы каждый торговец отпускал товар всякому, кто придет в старой дядиной шляпе и приложится к ней известным образом?“ – при этом он сделал условный знак».
Как можно было не поверить приятелю, если тот вошел в другую лавку и там также взял что-то без всякой платы. Чарлз окончательно уверился в магическом действии старой шляпы на всех торговцев города.
«Если ты хочешь взять себе пирожков вон в той лавке (как хорошо я помню ее до сих пор), я дам тебе свою шляпу, а ты только дотронься до нее, как я тебе показал», – охотно предложил товарищ.
«Я с радостью принял великодушное предложение, – с тонким мягким юмором продолжает Дарвин свои воспоминания, – вошел в лавку, взял пирожков и, приложившись к старой шляпе, направился к выходу, как вдруг лавочник бросился за мной в погоню. Я побросал пирожки и пустился бежать, совершенно озадаченный громким хохотом своего вероломного друга Гарнета».
В компании мальчиков Чарлз был несколько робок, привыкнув дружить только с девочками. Больше всего любил он собирать растения, камни, жуков.
Огромное удовольствие доставлял ему отец, когда брал с собой прокатиться в экипаже.
Об этих поездках по Шрусбери и его окрестностям Чарлз вдохновенно рассказывал товарищам по школе. Сегодня он говорил, что видел на прогулке фазанов или других редких птиц. Завтра утверждал, что может прочитать название цветка, заглянув в глубь венчика.
Одному своему другу Чарлз сообщил, что овладел секретом по своему желанию изменять окраску цветков туберозы и примулы, поливая их различно окрашенными жидкостями. На самом деле этих опытов мальчик не делал, но он с увлечением занимался уходом за растениями, которые страстно любил и его отец.
Школа доктора Батлера
Через год, в 1818 году отец отдал Чарлза в среднюю, так называемую грамматическую, школу, которой заведовал доктор Батлер. Главными предметами здесь были древние языки: латинский и греческий. Математическим наукам отводилось второе место, а наукам естественным и изучению новых языков – самое последнее.
Вот что рассказывают об этих школах: «Посредством необязательных, а следовательно, бессвязных и отрывочных, занятий ученики узнают кое-что и из отечественной литературы. Если бы не громкая известность английских знаменитостей, если бы не внеклассные чтения и не переводы лучших мест из отечественных поэтов латинскими и греческими стихами, то легко бы могло случиться, что молодой англичанин, окончив курс в некоторых школах и даже в университете, в котором заканчивается образование, не знал бы, что в Англии существовали Спенсер[7]7
Спенсер Герберт (1820–1903) – английский буржуазный философ и социолог.
[Закрыть], Мильтон[8]8
Мильтон Джон (1608–1674) – великий английский поэт, публицист и политический деятель.
[Закрыть], Шекспир и Байрон».
Школа доктора Батлера
Большая часть времени воспитанников затрачивалась на сочинение латинских и греческих стихов. Овладевали они этим искусством, пользуясь очень распространенным в грамматической школе оригинальным методом. Он состоял в следующем: как только ученик изучит правила стихосложения, ему задавали собрать в виде стихов все знакомые латинские или греческие слова, не обращая никакого внимания на их смысл, но строго соблюдая заданный размер.
Ученик постигал тайну механизма стихосложения, нисколько не заботясь о мысли и содержании стихов. Потом постепенно воспитанники в той или другой степени приучались писать греческие и латинские стихи, имеющие смысл и значение.
Группа, обучающаяся чтению
Группа, обучающаяся письму
Во всех этих школах существовала очень строгая дисциплина. Устав школы, ее обычаи и порядки для английского ребенка – закон, которому он беспрекословно повинуется. Он должен отлично выполнить заданный урок, точно вовремя явиться туда, куда указано.
Малейшая оплошность, неточность, рассеянность влекла за собой строгое наказание. В этих школах нередко раздавались пощечины, удары гибкой тростью по ладони ученика. Здесь и розги пускались в ход!
Во главе школы обычно стояли лица, принадлежавшие к духовному сословию. Учителя не только преподавали в школе, но и совершали богослужение, говорили проповеди.
В грамматических школах не существовало никаких классных надзирателей, и за младшими учениками должны были смотреть старшие. Их называли: мониторы.
Маленький воспитанник становился безропотным слугой старшего. Малыш, так называемый «фаг», в свободное от занятий время должен был выполнять поручения монитора: чистить платье, обувь, сметать пыль с книг, подавать ему мяч в игре, сам не смея принять в ней участие, приготовлять кофе и чай. Пинки, пощечины, удары линейкой, ногой, палкой щедро отпускались монитором своему «фагу», а при случае – «фагам» и других мониторов.
По утрам малыши должны были встать на два – три часа раньше своих «повелителей», развести огонь, согреть воды и вообще приготовить для них всё необходимое. Они должны были знать все привычки и вкусы старших, всегда носить в кармане чернильницу, резинку, перья и бумагу, на случай, если они понадобятся монитору.
Каждый мальчик служил не только своему монитору; его мог позвать любой из них, которому он попадется на глаза.
«Новички дрожат и повинуются, характер их надламывается, веселость исчезает; нет в них расположения ни к учению, ни даже к игре, – так пишет один писатель о маленьких детях в грамматических школах того времени. – Прислуживание старшим отнимает у них всё свободное от класса время; мешает учиться, спокойно поесть и совершенно лишает возможности погулять и поиграть».
А бедный «фаг» должен быть утонченно вежлив по отношению ко всем старшим. Он должен обращаться к монитору только с установленными деликатными фразами. Рапортуя о выполненном поручении, мальчик должен почтительно спросить: «Угодно ли вам поручить еще что-нибудь?»
Таких формул было много; их знали наизусть, слово в слово.
Горе тому «фагу», который чуть изменит фразу: пинок или затрещина последует немедленно за неуменье говорить со старшими.
Эти старшие совсем не были злыми юношами. Дело в том, что в первые два года пребывания в школе они также прошли спартанскую выучку и считали, что все маленькие должны проходить ее.
Первый год учения в школе служил мальчику не на пользу, а во вред, так как он в это время часто забывал даже и то, чему его выучили дома. «Все наперерыв стараются уйти, – говорит один писатель, – на несколько недель, под предлогом болезни, в лазарет или в родительский дом, как в место убежища, чтобы провести хоть часть этого рокового первого года вне школы».
Зато по прошествии двух лет воспитанники грамматической школы пользовались полной свободой в часы после уроков.
Старшие воспитанники занимались вопросами, интересующими их помимо школьных занятий. Одни увлекались историей, другие серьезно изучали естественные науки.
Росо curante
В школу такого типа и попал девятилетний Чарлз.
Правда, здесь порядки были смягчены умелым руководством высокообразованного директора, доктора Батлера, но всё же это была типичная грамматическая школа.
«Ничто не могло быть вреднее для развития моего ума, как эта школа доктора Батлера. Преподавание было в ней строго классическое, и, кроме древних языков, преподавалось только немного древней географии и истории. Школа как воспитательное средство была в моей жизни пустым местом», – вспоминал Дарвин в старости.
В школе преподавалось то, что не интересовало Дарвина.
Заучивать стихи ему не нравилось, хотя он делал это легко, запоминая по сорок или пятьдесят строк из Вергилия[9]9
Вергилий (70–19 до н. э.) – римский поэт.
[Закрыть] или Гомера[10]10
Гомер – легендарный древнегреческий поэт, живший между XII и VIII веками до н. э.
[Закрыть] за утренней службой в церкви.
Писать стихи также не было для него привлекательным делом, а наоборот, весьма затруднительным, пока он не придумал выход для себя. В школе у Дарвина было много друзей, и в том числе такие, которые легко владели рифмой. У них Дарвин добыл множество разных стихов. Перекраивая их и выкраивая из них, иногда с помощью авторов, Дарвин стал «писать» стихи на любую тему.
Дарвин говорил, что он не выучил в течение всей своей жизни ни одного языка. Это не совсем точно: он довольно хорошо знал французский язык, читал по-немецки и немного – по-испански.
В школе Дарвин провел семь лет.
Жил он в общежитии при школе и, по его словам, «…пользовался всеми великими преимуществами жизни настоящего школьника». Зная, что представляла собою грамматическая школа, нетрудно понять иронию, с которой Дарвин говорит это.
К счастью, школа находилась на расстоянии около одной мили от дома. Это позволяло мальчику бывать дома почти каждый день.
Маленький мальчик что есть духу бежал домой узенькой тропинкой, проложенной по старым укреплениям Шрусбери, и потом обратно в школу. Искусство быстро бегать, которым отличался Чарлз, спасало его от опозданий.
Но иногда на него нападало сомнение в том, что успеет возвратиться в школу вовремя; тогда он усердно молил бога о помощи, и «…приписывал успех не скорости бега, а молитве…», и всё удивлялся, как часто приходила помощь свыше.
Дома для Чарлза всё было полно очарования и прелести свободы, полно смысла и интереса.
Можно было играть с сестрами на скамеечке под большим старым каштаном, который рос у дороги близ дома; заняться рассматриванием своих сокровищ: раковин, минералов, жуков, растений, может быть, прибавить к ним что-нибудь новое, например старую монету или печать. Одно время для мальчика казалось очень интересным собирать автографы родных и знакомых. Они также вошли в его сокровищницу. Дома хранились его удочки, и вообще невозможно перечислить всё то замечательное, что там было.
Мягкий, добродушный мальчик, каким был по натуре Чарлз, чувствовал настоятельную необходимость видеть дорогие лица сестер, отца, няни, общаться с ними, ощущать спокойную атмосферу дома, всего семейного уклада.
При той почти болезненной чувствительности, которой отличался Чарлз с детства, нравы и обычаи грамматической школы были для него очень тяжелы.
Чарлз не мог видеть страданий не только людей, но и животных, хотя один раз он ударил щенка ногой.
Это получилось совсем нечаянно. Гостили как-то у дяди Веджвуда в Мэре; катались на лодке, удили рыбу, и Чарлзу было очень весело. Дядя подарил ему старинную монету, а старшая кузина – австрийскую марку. Дома же Нэнси отдала Чарлзу пуговицу удивительной треугольной формы, которая давно ему очень нравилась. И вот, когда у себя в саду он стал рассматривать все эти замечательные вещи, к нему подбежал щенок. Чарлз и дал ему пинка, так, ни за что, чтобы почувствовать себя еще более могущественным.
Щенок убежал, а мальчику стало скучно и на подарки больше не хотелось смотреть.
До глубокой старости Дарвин помнил этот случай и говорил:
«…Этот поступок тяжелым гнетом лежал на моей совести, что я заключаю из того факта, что до сих пор отлично помню место преступления».
Свойственной некоторым детям бесчувственности к животным у него совсем не было. Наоборот, он всегда старался так поступать, чтобы причинить им как можно меньше страданий.
Ему приходилось решать трудные задачи в этом отношении.
Вот рыбная ловля. Каждый мальчик знает, что рыба особенно хорошо идет на приманку дождевым червем.
Но и червей жаль!
И каждый раз, насаживая живого червяка на крючок, Чарлз искренне жалел его.
Чарлза научили убивать дождевых червей соленой водой, и он с этих пор никогда не насаживал живой приманки, хотя, конечно, быстро заметил, что на мертвого червя рыба идет хуже.
Всё-таки пришлось примириться с таким ущербом собственным интересам во имя гуманности!
Или другой трудный случай. Чарлз очень любил собирать птичьи яйца, такие разные по величине и цвету, и радовался, когда находил гнездо с кладкой яиц.
Конечно, очень хотелось взять все яйца из гнезда, потому что каждое из них – настоящий клад для молодого джентльмена двенадцати – тринадцати лет, уже собравшего значительную коллекцию яиц.
Но чувства справедливости, и добросердечия брали верх над страстью коллекционера: нельзя огорчать птиц-родителей уничтожением всей кладки!
И Чарлз удалялся от соблазнительного куста или дерева, унося только по одному яйцу из гнезда.
Лет десяти он начал собирать насекомых.
И опять вопрос: а хорошо ли убивать всех этих красивых бабочек и жуков для того, чтобы насадить их на булавки?
Вопрос был настолько важным, что требовал серьезного обсуждения с Катериной, которая всегда была в эти годы советником и другом Дарвина.
Брат и сестра, обдумав и обсудив положение дела, нашли выход из затруднения. Не следует отказываться от собирания насекомых, но так как лишать их жизни жестоко, то собирать только мертвых насекомых. Находить мертвых насекомых труднее, чем ловить их живыми, но зато совесть будет спокойна!
Прибавить к коллекции еще один номер, еще одно название было истинным наслаждением для него. Поэтому те ограничения при сборах, которые он для себя установил, были действительно победами над самим собой.
Когда Чарлз прочитал одну книгу о птицах, у него сильно возрос интерес к их жизни.
Он стал с удовольствием наблюдать за ними, делать заметки. Увлекся до того, что понять не мог, почему каждый взрослый джентльмен, располагающий, как тогда думал Дарвин, полностью своим временем, не ведет наблюдений за птицами и вообще не делается орнитологом[11]11
Ученый, изучающий жизнь птиц.
[Закрыть].
Отец дал подросшему сыну ружье.
Первый вальдшнеп. Какой восторг и возбуждение испытал Дарвин! Руки дрожат до того, что невозможно зарядить ружье второй раз.
Эта страсть сопровождала Дарвина многие годы.
Студентом он репетировал верность прицела перед зеркалом, упражняясь в умении правильно прицелиться холостыми выстрелами в пламя свечи. Из его помещения часто слышался треск пистонов, принимавшийся тутором (репетитором-надзирателем) за щелканье бича.
Странное дело, – простосердечно удивлялся тот, – «мистер Дарвин по целым часам забавляется щелканьем бича в своей комнате, я часто слышу треск, когда прохожу мимо его окон…»
К концу школьной жизни Чарлза брат Эразм, бывший на пять лет старше его, увлекся химией. Он устроил себе в саду небольшую лабораторию, где производил опыты.
Чарлз заинтересовался работой брата, получил у него разрешение помогать при опытах и прочитал несколько книг по химии. Трубки, колбы, реторты и другое бывшее в распоряжении братьев несложное химическое оборудование, при помощи которого они получали газы и некоторые другие вещества, очень увлекали их.
Ночью, когда все в Шрусбери давно уже спали, в садовой беседке доктора Дарвина горел огонь. Братья, поглощенные опытами, забывали о сне.
В этой первой своей лаборатории Чарлз с помощью брата научился обращению с химической посудой, горелкой, реактивами.
«Химия сильно заинтересовала меня, и нередко наша работа затягивалась до поздней ночи. Это составило лучшее, что было в образовании, полученном мною в школьные годы, ибо здесь я на практике понял значение экспериментального знания».
Добрый по натуре, приятный в обращении, но болезненный от природы Эразм любил читать и приохотил к чтению младшего брата. «Однако по складу ума и интересам, – вспоминал последний, – мы были так не похожи друг на друга…»
Вкусы и склонности Дарвина были весьма разнообразными.
Он испытывал наслаждение в самом процессе овладения каким-либо новым для него вопросом.
Если вопрос был сложным и трудным, тем лучше. Удовольствие, которое получалось при удачном его разрешении, было еще бóльшим.
Например, Чарлз совсем не отличался математическими способностями, но с высоким удовлетворением изучал геометрические доказательства. Они нравились ему своей ясностью и убедительностью. Чарлз брал уроки геометрии у частного учителя, потому что в школе математическим наукам уделялось очень мало внимания.
Сознание, что какой-нибудь предмет, совсем неизвестный, становится понятным, в высшей степени радовало и удовлетворяло Дарвина. Впечатление о таком достижении оказывалось ярким и длительным.
В школьные годы Чарлз много читал, и самые разнообразные книги. Один из товарищей дал ему книгу «Чудеса мироздания». Это случилось еще в младших классах. И вот перед Чарлзом раздвинулись пределы Шрусбери, Англии. На свете есть другие страны, со сказочно-иной природой. Побывать там, посмотреть эти диковинные вещи…
Да уж и действительно ли существуют такие леса, горы, птицы, о чем написано в книге? Об этом велись долгие споры с товарищами.
Став постарше, Чарлз зачитывался историческими драмами Шекспира, только что появившимися поэмами Байрона, Вальтер Скоттом. В амбразуре школьного окна часто можно было видеть его, до самозабвения углубленного в чтение.
Но Чарлз занимался со страстью, даже с азартом, всем, что не являлось его прямой обязанностью по школе.
Родным его увлечения далеко не всегда казались серьезными, а порой расценивались как безделье. Дело в том, что в школьных занятиях успехи Чарлза были очень скромными. И однажды отец сильно уязвил его словами: «Ты только думаешь об охоте, собаках и ловле крыс и осрамишь себя и всю нашу семью».
Даже отец, тонкий, проницательный и добрый человек, каким его рисует Чарлз, не понимал своего сына.
В школе тем более не понимали интересов Дарвина.
Когда там узнали о занятиях Чарлза химией, то это показалось директору школы, доктору Батлеру, таким бессмысленным делом, что он отчитал мальчика при всех за бесполезную трату времени.
«Росо curante»[12]12
Беззаботный (по-латыни).
[Закрыть], – назвал он Чарлза, а тот хотя и не понял, чтó значит это выражение, но, не ожидая для себя ничего хорошего в словах директора, подумал, что это, вероятно, что-нибудь очень оскорбительное.
Доктор Батлер был высокообразованным человеком, большим знатоком древних языков и древней истории. Ему принадлежали прекрасные переводы на английский язык римских и греческих авторов. Он составил великолепный географический атлас по древней истории, который много раз переиздавался. У него была очень богатая и тщательно подобранная библиотека по древней литературе. Но все интересы доктора Батлера были сосредоточены на глубине веков. Страница произведения, написанного не одну тысячу лет назад, затмевала перед ним настоящее.
Его интересы были прямо противоположны тем, что развивались у Дарвина; вот почему Батлер не понимал своего ученика, а тот оказывал внутреннее сопротивление и Батлеру, и школьной науке.
Дарвин вынес из школы ненависть к принятой в то время системе образования и недоверие к школам вообще. «Никто не ненавидит более меня старого стереотипного бессмысленного классического образования», – замечал он впоследствии.
Чарлза заставляли идти общепринятым путем, а он шел к знанию своей собственной дорогой.
В 1825 году отец решил, что дальнейшее пребывание Чарлза в школе доктора Батлера бесполезно и лучше будет, если сын продолжит подготовку к поступлению в университет в Эдинбурге, где в это время учился Эразм.
А летом 1825 года отец привлек Чарлза к своей практике врача.
Чарлз посещал бедные семьи в Шрусбери, с большим вниманием наблюдал симптомы болезни и составлял очень полные описания их.
Отец проверял диагнозы и давал советы в отношении лекарств; приготовлял их Чарлз сам. Число пациентов возросло до двенадцати, и отец обнадеживал сына, что тот будет хорошим врачом. Некоторое время эти занятия интересовали Чарлза, но с переездом в Эдинбург и началом новой, студенческой жизни они прекратились.
