Текст книги "Великий натуралист Чарлз Дарвин"
Автор книги: Вера Корсунская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Глава IX
Сражение в Оксфорде
Хотя мне предстоит больше пинков, чем пенсов, я не откажусь, если только жизнь позволит, от своего труда.
Ч. Дарвин
Первая встреча
Зеленый томик был раскуплен в один день.
Книга заинтересовала самый широкий круг читателей новизною идей автора.
Тогда многие образованные англичане были религиозными и верили в самые невероятные чудеса. Ученые же, боясь прямо высказаться против религии, так излагали научные факты, что оставляли полную возможность верить в сотворение мира. Об этом рассказывает Ф. Энгельс, который хорошо знал состояние английского общества сороковых – пятидесятых годов XIX века. Он говорил, что иностранца, приехавшего в Англию, больше всего поражала одна вещь – религиозность среднего английского класса.
Вся биологическая литература была проникнута славословием «творца вселенной». Крупнейшие английские натуралисты доказывали, что наука о природе не противоречит богословию.
В церкви пелись псалмы о премудрости божьей, и учеными, по существу, повторялись те же самые мысли: «Чудны дела твои, господи, своея премудростию совершил еси».
В университетах читался даже специальный курс под названием «естественное богословие».
Знаменитый зоологический музей Оксфордского университета с его богатейшими мировыми коллекциями животных использовался как учебное пособие для доказательства премудрости божьей.
Одно из крупных духовных лиц, некто Ф. Г. Бриджуоттер (1758–1829), завещал Королевскому обществу сумму в 8000 фунтов стерлингов для вознаграждения ученых, которые в своих произведениях наилучшим образом будут доказывать величие бога.
И с 1883 года началось издание специальной серии книг по различным научным вопросам, доказывавших «могущество, мудрость и благость бога, обнаруживаемые в его творениях». Всего вышло восемь книг, в дальнейшем много раз переиздававшихся. Эти так называемые «бриджуоттерские трактаты» являются образцами использования науки на службу религии.
И вдруг появляется книга, отрицающая всё, что привыкли считать установленным!
Автор говорит спокойным, беспристрастным тоном. Он не навязывает своих взглядов и не бранит противоположных. В книге идет честный и обстоятельный логический рассказ о законах природы. Приводится множество доказательств и наблюдений, отзывов и размышлений. Наконец, рассматриваются возражения, которые можно сделать против предлагаемой теории.
Автор только приглашает читателя следовать за ним, чтобы вместе разобраться во всех вопросах. А потом пусть читатель судит сам и, возможно, он убедится, что взгляд, предлагаемый автором, более справедливый.
Книга была написана так, что читатель мог согласиться полностью или частично с предлагаемой теорией или совсем не признать ее, но он не мог отрицать искренности и добросовестности автора.
Можно было упорствовать, возмущаться, но нельзя было сделать невозможного – найти аргументы в защиту теории творения.
Всё, что было аргументом за библейскую легенду, стало доказательством против нее.
Старый больной человек – «Даунский отшельник» – посягал на самый фундамент библии. Он представил природу такою, какова она есть на самом деле: нет мира и гармонии в природе, о чем учит церковь, – в природе идет великая битва за жизнь; многообразие и совершенство органического мира не дар небес, не чудо, а результат естественного отбора и расхождения признаков.
Прекрасны цветки; их считают лучшими произведениями природы, говорит Дарвин, но их красота обращает на себя внимание насекомых, и в этом ее назначение. Прекрасны только те цветки, которые оплодотворяются насекомыми. Если бы не было насекомых на земле, то наши растения не были бы усыпаны красивыми цветками, а «…производили бы только такие жалкие цветы, какие мы видим на сосне, дубе, лещине, ясене или на наших злаках, шпинате и крапиве, которые все оплодотворяются при содействии ветра».
Красивы и плоды: зрелая вишня, земляника манят к себе не тем лишь, что обещают приятное нашему вкусу, но и своей прелестью для взора. Плоды падуба, бересклета и рябины также красивы. «Но эта красота служит только для привлечения птиц и зверей, для того, чтобы они пожирали плоды и разносили зрелые семена…»
Сторонники библии оказались перед всеуничтожающим выводом: в пользу теории творения нет фактических доказательств! Для творца не оказалось места в природе.
Не удивительно, что книга Дарвина вызвала большой интерес и возбуждение в самых широких общественных кругах.
Одними из первых правильно оценили значение дарвиновской теории Маркс и Энгельс. Они назвали ее величайшим достижением науки.
Через несколько дней после опубликования труд Дарвина «Происхождение видов» прочитал Ф. Энгельс. Уже 12 декабря 1859 года он писал Марксу: «Вообще же Дарвин, которого я как раз теперь читаю, превосходен».
В одном письме Маркс говорит, что сочинением Дарвина нанесен «смертельный удар» религиозным представлениям о природе. По словам современников, в первое время по выходе в свет «Происхождения видов» в семье Маркса ни о чем не было речи, как только о Дарвине и о победоносной силе его «Происхождения видов».
В первом томе «Капитала» – своего гениального труда об истории классового общества – Маркс приводит цитаты из книги Дарвина и говорит о ней, как о «сделавшей эпоху работе».
Только одно сравнение нашел Энгельс, чтобы выразить великое значение закона развития человеческого общества, открытого Марксом; сравнение со значением трудов Дарвина, открывшего законы развития органического мира.
Поэтому в предисловии к «Коммунистическому манифесту» Энгельс писал, что марксова теория должна иметь для человеческой истории такое же значение, какое имела теория Дарвина для биологии.
Но Маркс и Энгельс первые указали и на слабые стороны дарвиновской теории. Дарвин ошибочно опирался на мальтусовскую теорию и потому слишком большое значение придал борьбе за существование. Переоценил он и роль естественного отбора, как «единственного рычага в процессе изменения видов». Влияние же условий жизни на развитие организмов Дарвином недооценивалось. Но теория Дарвина, считали Маркс и Энгельс, будет развиваться и совершенствоваться.
Вообще же к книге Дарвина читатели отнеслись по-разному.
Были восторженные поклонники. Молодой друг Дарвина, зоолог Гексли, по его словам, был «готов взойти на костер» за «Происхождение видов».
Ботаник Уотсон назвал Дарвина «величайшим революционером в естественной истории этого столетия, если не всех столетий».
Старый друг ученого, ботаник Гукер в своей книге об австралийской флоре решительно стал на сторону теории о происхождении видов. Он сказал, что его труд в сравнении с дарвиновским не больше, как «носовой платок, развевающийся рядом с королевским штандартом».
Известный физиолог Карпентер напечатал статью, в которой очень хорошо отзывался о книге Дарвина. Не менее известный американский ботаник Аза Грей принял новую теорию и организовал издание «Происхождения видов» в Америке, вышедшее в свет в январе 1860 года.
Как и в Англии, здесь также разгорелась борьба вокруг старых и новых взглядов на происхождение видов.
В Северной Америке почти все ученые верили в божественное сотворение. И поэтому когда Аза Грей, восхищенный книгой Дарвина, поместил в одном журнале статью с ее разбором и похвальным отзывом, то на него сразу начались яростные нападки в печати, на научных заседаниях и в лекциях.
Аза Грей не сдавался и не смущался. Он всюду доказывал, что книга Дарвина «Происхождение видов» – великое произведение; теория, в ней изложенная, убедительна и понятна каждому человеку.
«Я заявляю, что Вы знаете мою книгу так хорошо, – писал Дарвин Аза Грею, – как я сам… Каждое Ваше слово выбрано заботливо и попадает в цель, как тридцатидвухфунтовый заряд».
Но пламенно отстаивая дарвинизм, Аза Грей пользовался иногда такими способами, с которыми Дарвин не мог согласиться. Аза Грей верил, что в природе существует какое-то высшее начало, и, восхищаясь теорией Дарвина, он, однако, доказывал, что не следует религиозно настроенным ученым нападать на дарвиновскую теорию, так как она совсем не противоречит религии! Поэтому Дарвин, горячо благодарный Аза Грею за пропаганду «Происхождения видов», вместе с тем часто спорил с ним в письмах.
Медленнее других подходил к признанию «Происхождения видов» Лайель. Он говорил, – если признать полностью справедливой эту теорию в отношении растений и животных, то надо признать, что и человек не сотворен богом. Вот это-то и мешало Лайелю безоговорочно признать дарвиновское учение об изменяемости видов. Он сделал это только в последние годы своей жизни.
Тем не менее Лайель помог опубликовать «Происхождение видов» и очень хвалил книгу за сжатое и блестящее изложение.
И хотя Дарвин писал Гукеру в 1856 году, что Лайель «со скоростью поезда» приближается к изменяемости видов, но он ошибался, давая такую оценку его взглядам. Три года спустя Дарвин мог сказать о нем только следующее: «Мне кажется, он несколько поколебался, но не уступает…»
Лайель говорил о себе, что он боится «совращения». А Дарвин был уверен, что это случится с ним, потому что «он очень искренен и честен, и, я думаю, кончится тем, что он совратится. Гукер стал почти таким же еретиком, как мы с вами, а я считаю Гукера за самого сведущего судью в Европе» (в письме к Уоллесу – В. К.).
Колебаниям Лайеля Дарвин ничуть не удивлялся, потому что сам претерпел многие и многие сомнения. Когда он писал «Происхождение видов», его одолевали ужасные опасения, что всё получается слишком сложным для широкой публики и мало убедительным. И тогда же наметил себе трех судей, мнения которых решил придерживаться. «Эти судьи – Лайель, Гукер и Вы», – пишет он Гексли.
«Судьи» одобрили. «Подобно доброму католику, получившему последнее отпущение грехов, я могу теперь пропеть: „nunc dimittis“»[30]30
«Ныне отпущаеши».
[Закрыть].
В Даун ежедневно приходило множество писем. Неизвестные люди называли Дарвина величайшим ученым, поздравляли его и благодарили за замечательную книгу.
В самой распространенной и влиятельной английской газете – «Таймс» – появилась рецензия на «Происхождение видов». В блестящей статье автор говорил, что судить новую теорию должны люди, сведущие в фактах, затронутых ею, а не просто отрицающие теорию, потому лишь что она противоречит религиозным взглядам.
Рецензент особенно обращал внимание читателей на то, что Дарвин, выдвигая свои положения, прибегает к самым верным свидетелям – наблюдениям и опытам. «Тропа, по которой он предлагает нам за ним следовать, не есть более воздушный путь, сфабрикованный из воздушных нитей паутины, но солидный и широкий мост фактов». По этому мосту, – продолжал рецензент, – можно пройти через многие пропасти в нашем знании и прийти в область, свободную от предрассудков.
Статья была анонимной, но по стилю сразу угадывался ее автор: Гексли.
Дело было так. Редакция «Таймса» поручила написать рецензию на «Происхождение видов» одному из лучших журналистов. Но тот, не будучи осведомлен в естественных науках, обратился к Гексли за консультацией.
Гексли очень обрадовался счастливой возможности высказать в печати свое восхищение перед «Происхождением видов» и написал статью. Она произвела очень сильное впечатление на читающие круги Англии.
Тучи сгущаются
Вскоре обстановка резко изменилась.
Сторонники постоянства видов заволновались. Хвалебные отзывы о «Происхождении видов» всё больше и больше раздражали их.
Одни из них слепо верили в библейскую легенду о сотворении мира и были возмущены «ересью», чем казалась им теория Дарвина. Другие, верившие, что некое высшее разумное начало создало все живые существа для определенных целей, также были крайне недовольны крушением своих взглядов.
В то время было довольно много ученых, видевших в живой природе воплощение бога. Они были раздражены тем, что эта теория решительно не оставляла никакого места для действия сверхъестественных сил.
Начали появляться враждебные выступления в печати.
Уже в ноябре 1859 года в одном журнале появилась рецензия на «Происхождение видов», написанная в злом и насмешливом тоне. Автор ее доказывал, что книга Дарвина – безбожного содержания и потому принесет огромный вред обществу. Статья призывала духовенство и ученых во имя спасения души восстать против нового учения о происхождении видов, так как оно подрывает самые устои религии. Дарвин писал Гукеру, что автор этой рецензии натравливает на него духовенство и отдает его на растерзание. «Он, правда, не стал бы жечь меня, но он принес бы хворосту и указал бы черным бестиям, как меня поймать».
Особенное негодование вызвало то, о чем и не говорилось в «Происхождении видов», – вопрос о происхождении человека.
Там было сказано только, что для будущих исследований предстоит обширное поле и при этом «много света будет пролито на происхождение человека и его историю». Дарвин не собирался кому-либо навязывать свое мнение ни по одному научному вопросу. Он полагал, что каждый вправе верить, что человек появился вследствие особого чуда, но «…однако я не вижу ни необходимости, ни вероятности этого». И ученый был убежден в том, что «было бы нечестно полностью скрывать свое мнение».
Этого было вполне достаточно, чтобы восстановить против себя очень многих.
По общим представлениям того времени, человек занимал особое место в природе. Для него богом был создан весь мир; сам человек создан по образу и подобию божию. Самым обидным было отрицание чудесного происхождения человека. «Человек произошел от обезьяны или общего с нею корня», – такая мысль казалась чудовищной.
В одном естественнонаучном журнале грозно спрашивали: «Но кто это Природа, мы имеем право спросить, у которой такое ужасное могущество и действию которой приписываются такие чудесные превращения? Чей это образ и атрибуты, если их вытащить из их многословного вертепа? Не есть ли это нечто вроде зловредной абстракции, подобно пыли, брошенной нам в глаза, чтобы затемнить работу Разумной первопричины?»
Всех ожесточеннее выступил геолог Седжвик, старый профессор и друг, с которым Дарвин в студенческие годы совершил восхитительные геологические экскурсии.
Седжвик сразу сделал логические выводы из новой теории. Уже в письме, в котором он благодарил автора за присылку «Происхождения видов», Седжвик прямо высказывается против новой теории как ложной и крайне вредной, доставляющей ему истинное горе. Он подписал письмо весьма иронически: «Ныне – один из потомков обезьяны, а в прошлом – ваш старый друг».
Тот Седжвик, который когда-то предсказывал, что Дарвин займет видное положение в ряде современных ученых, в марте 1860 года со злобой и иронией писал в журнале «Спектейтор» («Наблюдатель»), что дарвинизм напоминает «веревку, свитую из мыльных пузырей. Не могу закончить, – заявлял он, – не выразив моего отвращения к этой теории ввиду ее безоговорочного материализма». Седжвик предупреждал, что человечеству, поставленному на одну доску с животными, грозит нравственное разложение. Со злостью и ненавистью Седжвик упрекал автора «Происхождения видов» в развращенности ума и попытках показать себя читателям каким-то оригинальным гением.
Эта рецензия была «свирепой и недобросовестной», по выражению Дарвина. Он говорит: «Я никогда не мог поверить, что инквизитор мог быть хорошим человеком, но теперь думаю, что человек может жечь другого и иметь такое доброе и славное сердце, как у Седжвика».
Враждебных отзывов становилось всё больше и больше. Все газеты и журналы охотно помещали их. Заговорили о дарвиновской книге и на континенте, и также во враждебном тоне.
Во Франции крупнейшие ученые отнеслись к ней с презрением.
В Германии один ученый назвал эту теорию «невинным послеобеденным сном», другой – романом, третий утверждал, что об этой книге никто и не вспомнит через десять лет. Было написано немало объемистых сочинений и диссертаций, авторы которых старались «научно доказать» ложность и вредность теории Дарвина.
Пожалуй, ни одно ученое произведение не подвергалось таким нападкам, такой сварливой и недобросовестной критике. Здесь было всё: неприкрытая зависть, злая ругань, придирки к выражениям, пустые восклицания, пренебрежение и презрение, клевета и травля. Не было одного: серьезной фактической критики.
Ученый не отвечал на злобные нападки, считая, что успех его теории будет зависеть только от того, насколько она окажется необходимой для дальнейшего развития науки.
Он отлично знал, какой прием оказывают «Происхождению видов», и считал вполне естественным, что учение с трудом пробивает себе дорогу.
«Брань и презренье невежественных писателей очень мало обижают меня», – говорил он и продолжал работать в своем даунском уединении.
Но уж очень раздражали и огорчали те искажения теории, которые позволяли себе рецензенты.
Они неверно передавали его мысли, совершенно извращали их и вводили этим в заблуждение тех, кто уже начинал с сочувствием относиться к новому учению.
Одни из рецензентов говорили, что тут проповедуется жестокость и насилие. Другие утверждали, что по этой теории обезьяна может превратиться в человека. Всё это очень огорчало Дарвина. Он боялся, что такая неблагородная, недобросовестная критика заставит многих, усомнившихся в постоянстве видов, возвратиться к прежним взглядам.
В тяжком раздумье творец «Происхождения видов» упрекал себя в… неумении ясно изложить свои мысли. Рецензенты совершенно не понимают хода его рассуждений, следовательно, он виноват в этом.
«Я начинаю думать, что я во всем ошибался и был совершенным безумцем, – так писал Дарвин в это время Гукеру, – но я не могу убедить себя, что Лайель, Вы, Гексли, Карпентер, Аза Грей, Уотсон и другие тоже безумцы… Единственно время покажет, и ничего более, как время».
А в газетах и журналах продолжались брань и глумление по адресу ученого и его теории.
Настроение Дарвина было настолько подавленным, что он чувствовал себя совсем ослабевшим от этой бури враждебных отзывов.
Конечно, и надо было ожидать таких нападок.
Да и друзья – Гексли, Гукер, Уотсон и другие – не могли не предвидеть, что последует за появлением «Происхождения видов».
«…Я думаю, что Вы не позволите себе огорчиться или смутиться бранью или искажением Ваших мыслей, которые, если я только сильно не ошибаюсь, на Вас посыплются. Будьте уверены, – читал Дарвин в письме Гексли за несколько дней до выхода в свет „Происхождения видов“, – Вы заслужили вечную благодарность всех мыслящих людей».
«Что же касается дворняжек, которые лают и визжат, – продолжал читать растроганный до глубины души Дарвин, – то Вы должны помнить, что некоторые из Ваших друзей, во всяком случае, обладают долей воинственности, которая (хотя Вы часто и справедливо упрекали меня в ней) может Вам пригодиться.
Я держу наготове и оттачиваю свои когти и клюв».
Гексли был прав, приготовляясь к боям…
Оксфордская победа
В субботу 30 июня 1860 года с самого утра по красивым бульварам Оксфорда, мимо старинных башен и церквей с готическими окнами, катились многочисленные экипажи по направлению к зданию музея при университете.
Нарядные леди, в широчайших кринолинах, поспешно выходили из экипажей и поднимались по ступеням в аудиторию. Их сопровождали прекрасно одетые джентльмены. Прибывали духовные лица, вливаясь черными ручейками своих сутан[31]31
Сутана – одежда.
[Закрыть] в пеструю толпу. Были ученые и студенты, репортеры газет и журналов.
Царило общее оживление. Говорили, что будет прочитан доклад американским ученым Дрэпером об «Умственном развитии Европы, рассматриваемом в связи со взглядами мистера Дарвина». Но леди и джентльмены интересовались не докладом: стало известным, что будет выступать сам епископ Уильберфорс.
Кто из собравшихся не знал епископа Уильберфорса, блестящего оратора! На его проповеди всегда собиралось множество народа. Сегодня, передавали друг другу в толпе, епископ будет выступать по поводу сочинения Дарвина.
«О, этот Дарвин! Он проповедует бесстыдное учение о происхождении человека от обезьяны. Епископ защитит достоинство человека, он сокрушит ересь, придуманную Дарвином».
«А Дарвин? Станет ли он возражать?»
Некоторые сообщали, что сам мистер Дарвин никогда не выступает на ученых диспутах, так как по слабости здоровья он не покидает своего имения в Дауне.
Очевидцы писали следующее: «Возбуждение было огромное. Аудитория, в которой было назначено собрание, оказалась слишком мала, так что заседание было перенесено в библиотеку Музея, куда набралось до появления борцов столько народа, что было трудно дышать. Насчитывали от 700 до 1000 человек». Даже подоконники были заняты кринолинами дам.
Многим пришлось разместиться на лужайках во дворе.
Председательствовал Генсло. Начался доклад. Мало кто слушал его: все ждали речи епископа.
После докладчика выступило несколько человек. Один из них побранил Дарвина за безбожие и тотчас сел на свое место. Другой попробовал говорить на ту же тему, но нетерпение публики услышать епископа так возросло, что оратора не стали слушать. Профессор гистологии[32]32
Наука о тканях животного организма.
[Закрыть] Биль очень скромно сказал, что новое учение заслуживает внимания, но что он лично не чувствует себя достаточно знающим, чтобы спорить по поднятым вопросам.
Центральный двор и аркада музея Оксфордского университета
Наконец за кафедрой появился епископ Уильберфорс.
Его восторженно приветствовали. Епископ заговорил о том, что в теории Дарвина ничего нет убедительного и правдоподобного. Кто докажет ту изменчивость, о которой пишет Дарвин?
Кто проверил рассказ о коротконогой овце? А голуби, их история? Как ей поверить, если дикий горный голубь, от которого, утверждает Дарвин, произошли все породы домашних голубей, сам остался таким же, каким и был?
Речь епископа текла плавно и красиво: он был опытный оратор. То он добродушно подшучивал над Дарвином и его последователями, то разыгрывал изумление перед смелостью человека, который выступает со столь слабыми доводами в пользу своей теории, то посылал по адресу отсутствующего ученого едкую насмешку.
Временами голос епископа становился торжественным, как во время проповеди в церкви.
Епископ негодовал по поводу оскорблений, нанесенных Дарвином привычным верованиям.
И в такт его округленным фразам и жестам негодующе качали головой важные леди и чопорные джентльмены.
Епископ очень сожалел, что мистер Дарвин запутался в дебрях своих нелепых рассуждений, вместо того чтобы идти столбовой дорогой натуралиста, изучать мудрость бога в его творениях. Под сводами огромного притихшего зала епископ говорил о величии и мудрости творца, проявляющихся в «форме телец, в виде которых испаряется кровь», и о «цветах и плодах каменноугольной эпохи».
Кто-то засмеялся в углу, где тесной кучкою стояли студенты. На лицах ученых мелькнула улыбка. Но публика не замечала ошибок оратора.
«Кто может думать об эволюции, о превращении одних видов в другие, когда есть такие удивительные, совершенно не подчиняющиеся, – продолжал епископ, – обычным законам животной жизни органы, как аппарат, образующий яд у ядовитых змей и свойственный только им? Из чего он мог образоваться?»
Теперь студенты засмеялись еще более дружно. Они могли бы объяснить епископу, что яд у змей выделяется железами, устроенными по общему типу желез ротовой полости.
На студентов тотчас зашикали, и они замолчали.
А епископ тем временем грозно спрашивал: «И когда вообще кто-нибудь видел и точно доказал происхождение, превращение одних видов в другие?»
Слушатели сочувственно кивали головой.
«И до каких пределов мы должны допускать это превращение? – следовал новый вопрос. – Неужели можно верить тому, что все более полезные разновидности репы в огороде стремятся сделаться людьми?»
В рядах зааплодировали, закричали, восхищаясь блестящим «остроумием» своего любимца.
«Я хотел бы спросить у профессора Гексли, который сидит против меня, – неожиданно сказал епископ, – и готовится разорвать меня на части, когда я кончу свою речь, что он думает о происхождении человека от обезьяны?»
Гексли всё время внимательно и спокойно слушал.
«Считает ли он, что он сам происходит от обезьяны со стороны дедушки или со стороны бабушки?» – еще более неожиданно бросил ему епископ.
Оглушительный взрыв хохота и рукоплесканий наградил оратора за эту выходку.
Гексли был вне себя от негодования, больше он не мог молчать.
Епископ же окончил свою речь заявлением, что взгляды Дарвина противны религии.
Медленно, спокойно и серьезно начал свою речь Гексли. Он говорил: «…дарвиновская теория – не отвлеченная теория; она лишь связывает нитью рассуждения огромное количество фактов разного рода… Теория эта сложна и многостороння. Не утверждая поэтому, что все ее части безусловно подтвердятся, я всё же думаю, что это лучшее объяснение видов, какое только было когда-нибудь предложено. Я стою здесь в интересах науки и не выслушал еще ничего такого, что бы могло повредить моей августейшей клиентке».
Гексли указал на ряд грубых ошибок, допущенных епископом в его речи.
Цветковых растений в каменноугольную эпоху вообще не было, поэтому нельзя говорить о цветках и плодах того времени; кровь не испаряется в форме телец; коротконогие овцы Америки, о которых говорит Дарвин, пример, известный в литературе и практике.
«Что же касается происхождения человека от обезьяны, то, конечно, это не надо понимать так грубо. Здесь речь идет только о происхождении человека через тысячи поколений от общего с обезьяной предка».
«Но если бы этот вопрос мне был предложен, не как предмет спокойного научного исследования, а как предмет чувства, то я бы ответил так».
Зал замер в ожидании, что ответит этот высокий, худой, еще молодой человек, так серьезно и с достоинством говоривший:
«Человек не имеет причины стыдиться, что предком его является обезьяна».
В самых отдаленных уголках зала услышали отчетливый голос Гексли: «Я скорее бы стыдился происходить от человека, человека беспокойного и болтливого, который, не довольствуясь сомнительным успехом в своей собственной деятельности, вмешивается в научные вопросы, о которых он не имеет никакого представления…»
Студенты и часть публики разразились бурей аплодисментов, по достоинству оценив удар, направленный на епископа.
А Гексли громко заключал: «…чтобы только затемнить их своей риторикой и отвлечь внимание слушателей от действительного пункта спора красноречивыми отступлениями и ловким обращением к религиозным предрассудкам…»
Т. Г. Гексли
Аплодисменты молодежи гремели.
Многие из присутствовавших были смущены всем произошедшим. По чувству справедливости они должны были признать, что епископ позволил себе «неджентльменскую выходку, назвав бабушку и дедушку Гексли обезьянами». Следовательно, он заслужил ответ Гексли. И все с жаром обсуждали слова епископа и ответ Гексли.
Когда волнение несколько улеглось, председатель попросил высказаться Гукера.
Гукер не заставил себя просить. Он коротко и резко сказал, что, очевидно, епископ Уильберфорс совсем не читал «Происхождения видов», а берется судить об этом произведении, к тому же не зная элементарных основ ботаники. Гукер заявил, что он признает теорию Дарвина, так как она объясняет многие факты из жизни и строения растений, а в особенности факты географического распределения их на земном шаре.
Карикатура на оксфордский диспут, помещенная в английском сатирическом журнале «Punch» в ноябре 1860 года. В образе бульдога изображен защитник теории Дарвина Гексли, а в образе кошки – епископ Уильберфорс
Выступил еще натуралист Леббок и в простой, ясной форме поддержал теорию Дарвина.
Епископ молчал. Собрание было закрыто.
Многие студенты и ученые в этот день «обратились» в новую веру; и долго еще раздавались восторженные восклицания молодежи в честь Гексли.
Урок, полученный епископом, показал, что несведущие люди не должны браться за критику учения, в котором они не в состоянии разобраться.
В отношении лондонского общества наметился явный перелом в пользу Дарвина. Победа в Оксфорде подняла дух и самого Дарвина.
Дарвин писал Гексли: «Оксфорд имел большое значение, показав, что несколько перворазрядных людей не боятся высказать свое мнение».
И в другом письме к тому же Гексли: «Я часто думаю, что друзья мои (а вы более всех других) должны меня ненавидеть за то, что я поднял столько грязи и причинил им столько отвратительного беспокойства… Но надо помнить, что если бы не поднял этой грязи я, кто-нибудь другой вскоре сделал бы это».
Признание в науке
Прошло еще несколько лет, и даже для врагов Дарвина стало ясным, что его работы имели огромное значение для развития всех областей естествознания. Они дали могучий толчок науке. К половине шестидесятых годов эта теория явно брала верх. Один за другим выступали ее единомышленники с произведениями, в которых они держались точки зрения естественного отбора при объяснении явлений природы. В Англии Гукер в своих ботанических исследованиях, Гексли – в зоологических статьях и лекциях весьма способствовали распространению новых взглядов среди широких масс. К этим ученым примкнул геолог Рамзей.
Что касается Лайеля, то для Дарвина давно уже было ясным, что тот согласен с ним. Ведь он, Лайель, сам настаивал на публикации «Происхождения видов»! В письмах он постоянно возвращался ко всем деталям этого вопроса, проявляя горячий интерес. Но было непонятно, почему же он молчит? Почему не заявит во всеуслышание, что признает новое учение?
Авторитет Лайеля в научных кругах был очень большой, и его слово могло бы быть таким полезным! Дарвин и все его друзья особенно ожидали выхода в свет книги Лайеля «Древность человека», надеясь, что здесь он выскажет свое мнение. На этот труд надеялись и противники Дарвина. Те и другие ждали слова Лайеля и были разочарованы. Об интересующем всех вопросе он сумел промолчать в первом издании. Но во 2-м издании «Древность человека» автор высказал уверенность в том, что теория будет скоро признана всеми учеными. Лайель «пошел на полдюйма дальше», – иронизировал Дарвин по поводу этой долгожданной публично сказанной фразы.
Уже в 1863 году один английский зоолог-любитель писал: «Состояние научных взглядов самое любопытное. Дарвин побеждает всюду и разливается, как поток, силой истины и фактов».
Большинство натуралистов начинало склоняться в пользу дарвиновской теории. В 1868 году Гексли сообщал Дарвину о своих впечатлениях от съезда натуралистов в Норвиче: «Один был недостаток – ужасный „дарвинизм“, преобладавший в секции (где председательствовал Гукер) и вылезавший там, где его и не ожидали, даже в докладе Фергюссона „о буддийских храмах“.
Вы имеете редкое счастье видеть еще при жизни торжество своих идей».
Дарвинизм нашел защитников и в Германии. В книге «За Дарвина» немецкий ученый Фриц Мюллер в доступной форме излагал новую теорию, призывая ученых принять ее. Это было очень смелое выступление, потому что в немецких ученых кругах «Происхождение видов» называли «сумасшедшей книгой».
