355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вера Коркина » Умный, наглый, сомоуверенный » Текст книги (страница 9)
Умный, наглый, сомоуверенный
  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 19:11

Текст книги "Умный, наглый, сомоуверенный"


Автор книги: Вера Коркина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

– Как дуры! – взвыла Юля. – Как две дуры бегали за одним подлецом!

– Так это Нюрин жених? Мамочки родные, ну и хват. Семерых одним ударом. Бабушку с девушкой в один мешок! – Авилов еле удерживался, чтобы не захохотать, но Юля взрыднула так, что водитель вывернул руль и чертыхнулся.

– Тихо, тихо, – он принялся успокаивать Юлю. – Не реви, как медведь.

Юля расстроилась из-за того, что рассказала все Лео. Ведь Лео сегодня один, завтра совсем другой, как оборотень. Если что-то надо, добрым прикинется, пальто купит, а то руки выкручивает из-за проволоки. Павла Ивановича она кругом предала, но подлец того стоит. Оба хороши, пусть между собой разбираются. Она решила не досказывать остального, посмотрим, что он с этими новостями будет делать. А вдруг он и вправду Павла Ивановича порешил? Тогда – месть красавчику Лео. Где эта милиция и законы, что опасные люди на свободе разгуливают, а все делают вид, что так и надо. Катя его любит, мадам с ним жила, никто не боится, что у него тюрьма с пленными есть. А может, не знают? Он же не расскажет, хитрый. Может быть, вообще все, у кого есть деньги, бандиты? А остальные знают, да помалкивают, потому что боятся или рыло в пуху. Даже за ней теперь кое-что числится. Шпионила и вашим и нашим, зажимательным платком пользовалась.

Авилов был заинтригован. Вот как люди интересно живут. Совращают старух и облапошивают девчонок. Собирают компромат, чтоб шантажировать. Все за чужой счет, ловкий прилипала. Пусть Юля у него еще поживет, может, рыбка снова возьмет наживку.

Досье на Пушкина было готово и отксерокопировано. Все, что удалось, – показания торговца трубками, справка о снятых побоях. Документы, касающиеся продажи джипа, – фотоснимки долговязого с заказчиком отдельно, с Пушкиным – отдельно. Стопка результатов финансовых проверок «Римека» и копии накладных на левый товар. Подписанные собственноручно свидетельства официантов касательно несчастного случая, происшедшего 13 августа в ресторане «Старый рояль». Все стрелки этих дел указывали на одного человека. Он двинулся в сторону почты. Документы упаковали и бросили в стопку отправляемой корреспонденции. Через три дня Пушкин ее получит и позвонит по указанному телефону. Встречаться с ним с глазу на глаз Павел собирался только в одном случае – при получении денег.

Письмо № 15.

«Здравствуй, Танюша, все как будто утряслось и вошло в прежнюю колею. Лео съездил за мной в Белорецк, принес извинения в форме пальто и вернул на прежнее место работы. Больше не пугает и не насмехается. Пес все еще растет, а деньги и вещи продолжают пропадать из дому. Лео косится, но молчит. Уж не думает ли он, что это я пру его имущество?

Третьего дня приволок с почты пакет. Тому, кто его отправил, не поздоровится. Рожа у Лео была такая, что можно в ужастиках снимать. Собаке досталось по полной программе, а мне – пара издевательств. Совсем потерял лицо человек, едва от злости на стены не лез. Я подумала – хватит, пора кончать с тревожной атмосферой в доме и спросила напрямик, что случилось. Он только челюстью щелкнул, и снова давай круги делать с окурком в зубах, а кулаки в карманах сжаты до остервенения.

Вот человек – хоть бы поплакался! Павел вечно ныл, а этот только кроит страшные рожи и грозится. Привык в одиночку все решать, никто ему не нужен. Я стала за ним ходить и задавать вопросы. Дозадавалась до того, что он меня отпихнул с дороги, но не отстала. В конце концов спросил, что мне надо, а я спросила, не Павел ли Иванович послал ему свой шантаж. Почерк на оборотке показался мне знакомым.

Лео вызверился еще хуже, хотя, казалось бы, дальше некуда, и спросил: „Что такое?“ В смысле, мол, куда лезешь, дура? Я ему, не смущаясь, ответила, что если дело касается Павла, то тут я готова содействовать, чтоб тому не досталось чужого имущества. Кроме того, что я его нисколько не боюсь, я еще кое-что умею, напомнив про зажимательный платок. Он во время моей речи морщился, но я решила, что хватит ему все спускать и прямо спросила, что означает эта рожа. Лео примерно объяснил, что старается обходиться в делах без помощи женщин, ценя их невинность.

Я же отстаивала свое право сквитаться с Павлом Ивановичем, как давно задумала. Оставить его без чужих денег – нормально и даже человечно, по сравнению с тем, на что он нас с Марусей обрек. Кроме того, Лео надежней. Если б я могла выбирать, конечно, я бы выбрала его, он все-таки за все со мной расплачивался, не виляя.

Он не жмот и не жульничает, как Павел с теткой Нюрой. Не ангел, конечно, и характер такой, что легче удавить, чем жить, но все-таки он мужчина, а не обсосок. Лео все бродил, все думал, потом говорит: „Мне, Юля, твое предложение на руку, но я должен тебя предупредить, что это мужская игра. У нее жесткие правила, и если ты в нее вступаешь, то должна знать, что церемониться с тобой никто не станет. Так что подумай серьезно. Я бы тебе не советовал, хотя право решать – за тобой. У тебя есть личные мотивы, и, кроме того, я, разумеется, рассчитаюсь“.

Вот я и добилась, Танюша, что он в первый раз заговорил со мной всерьез. Почему-то меня это так окрылило, что я показала ему платок и предложила: „Проверь меня“. Он послушался, сел на диван, я зажала ему нос и рот, и сорок пять секунд он не мог выбраться. Выбрался красным, взъерошенным: „Ну ты даешь, хрюша. Ты меня удивляешь!“ Так что я была собой горда. Еще бы отучить называть меня хрюшей, было бы замечательно. Так что между нами в этот вечер был заключен союз, и он, успокоившись, сел ужинать, а потом продумывать план. Я ему помогу, и не вздумай меня останавливать, а то я тебя знаю!»

Глава 16
Предложение

Каждый вечер Авилову звонила Катя. Поговорив с ней, он обычно набирал телефон Иры, но редко заставал дома. Полковник едко намекал, что вдовушка гуляет с кавалером, и дела идут преотлично.

Ира чувствовала себя дома. Появилась надежда на безбедное существование, и это радовало. Яков за ней ухаживал, воздерживаясь от слов и необдуманных поступков, продолжая изъясняться намеками. Она пыталась подробней выспросить насчет его профессии, но всякий раз встречала вежливый отпор. Яков утверждал, что является временно не работающим, продолжал сорить деньгами и приглядывать себе фотоателье.

– Красавицы, – приговаривал он, – каких здесь в избытке, хотят иметь не дешевые снимки, но настоящие фотопортреты.

Ира смеялась. Но когда Яков все-таки, долго примеряясь, купил фотоаппарат и сделал первые снимки, она ахнула. Такой она себя еще не видела.

– Нужно показать папе, – закричала она, – это же чудо!

Яков предлагаемых за фотографии денег с полковника не взял, а купил рекламное место для фотоснимков, которые унесли вместе со щитом.

– В этом городе люди тонко понимают искусство, – Яков улыбался, трогая небольшую, слегка серебристую бородку, и продолжал присматривать здание для фотоателье. Место на набережной под зонтом его не устраивало, по всему было видно, что человек основательный, глупостей не делает.

Спустя месяц Ира подсела к отцу на кухне, когда все в доме угомонились, и потерлась головой об его плечо.

– Пап, я, кажется, тебя сейчас ужасно расстрою. – Тот откинулся на спинку стула, прищурившись, и достал пачку сигарет. – Яков сделал мне предложение. Ты как?

– А я что? – возмутился тот. – Не мне с ним жить. Сама решай.

– Тебе он тоже сделал предложение.

– А это уже интересней. – Полковник достал из пачки сигарету и, повертев, положил на стол рядом с зажигалкой.

– Для укрепления фундамента нужно восемьдесят тысяч долларов. Они у него есть.

– А условия?

– Он не говорил об условиях.

– Ха! Гусар, что ли?

– Но мы же собираемся пожениться.

– А! Значит, уже решила? Успела?! – взревел полковник, а Ира, слегка побледнев, отвернулась. – А зачем тогда вопросы задаешь?

– Не ори, ты не в кабинете. Он мне симпатичен. Он одинок, не беден, хочет иметь ребенка и любит меня, это заметно.

– Все точно рассчитала, Ириша?

– При чем тут это?

– Смотри, второй раз… – У дочери зло сверкнули глаза, и полковник замолчал. – Извини, я этого не понимаю, зачем, как из пулемета, замуж выходить. Хоть бы подождала, поглядела на человека.

Она вскочила со стула, едва не уронив чашку:

– Я привыкла быть замужней женщиной! Ты это можешь понять или нет? Я одной себя не представляю, даже не понимаю, как это – не заботиться о детях, о муже, иметь любовников! Эта дикая жизнь не по мне! На нервы действует. Я одна – как рыба без воды, мне нужен рядом человек.

– Замуж выйти – не напасть, как бы после не пропасть.

– Мне, представь себе такое, с Алексеем жилось хорошо. И страха у меня никакого нет. Ну разлюбил он меня, я страдала, но то, что было, не вычеркнуть. А сейчас я даже не знаю, кому от этого хуже. Он на мели со своей девчонкой, выглядит ужасно, а у меня все так хорошо, что даже стыдно из-за гостиницы.

– Это ты брось. Напрасный стыд. – Полковник взглянул исподлобья. – Ты это не врешь? Правильная ты очень. Но и своего не упускаешь, и все так ровненько у тебя сходится. Край к краю, стрелка со стрелкой. Ты и хорошая, и не в прогаре. Это уметь надо. Опять нашла старше себя. Неглупо.

– Папа! – Ира посмотрела с упреком. – Я не искала. Он меня увел у Сашки.

– Ты и Сашку заморочила? Ну что ж, Сашка орел. Я с ним всегда договаривался. – Глаза полковника мстительно блеснули.

– О чем? Ну, давай, колись, о чем ты с ним договаривался?

– Хочешь правду знать? Смотри, могу сказать. Слетят твои ангельские перышки. Так вот. Алексея твоего уходили по Сашкиному рецепту. Он посоветовал, как сделать грамотно. Его идея.

– Папа! – Ира опять вскочила со стула. – Зачем? Это что же, собрались, договорились и повалили человека?!

– Сам срезался. Пальцем шатнули, а он – кувырк, и нету. Все правильно вышло, по заслугам. Хочешь жить с молодухой – живи, а то, чем обязан семье, – положи где взял.

– Нет, ну каков господин Авилов! Сволочь.

– Ты его не сволочи. Он тебя не сдавал. Знаешь, когда он мне сказал, кого на «ситроене» катал? После зоны. А ведь мог и сразу поканючить, я б его понял и пособил, чем мог. А про шашни Алексея мне докладывали. Тебе не говорил. У меня тоже есть чувства. Мне обидно было за тебя, за девчонок, жалко денег, которые на шалаву шли. Думаю, а вот прищучу – как себя поведет? И оказалось – дерьмо. Трус, захребетник. Пальцем не пошевелил, сразу в кусты, за юбки цепляться, прятаться.

– Ну ты… ну ты…

– Я человек, нечего из меня вьючного делать. Я все вез, как ишак. Алексей на первом барьере срезался… А смотри еще, какая картина – не заведи он девку, могли бы всю жизнь прожить, и ты б не знала, с каким мудаком живешь… Да ты что, ревешь что ли? Убери фартук с лица, говорю, убери. Эх, Ириша, на кого слезы тратишь? Злая штука любовь, обидная. Как над людьми смеется. Я люблю сама знаешь кого, а ты меня винишь за дерьмо собачье, за Алексея… Не нравятся мне твои браки, и этого жука с его долларами я не хочу. А ты поступай, как сама знаешь, раз любишь замуж ходить, дело твое. Я деньги возьму, только назад не отдам, пусть не надеется. Это его приданое будет… А денег немного дает, с твоими глазами могла и побогаче найти.

– Папа! Ты что, мной приторговываешь?

– Не папкай. Иди спи, замужняя женщина.

– Я не могу спать! Я, знаешь, что сейчас поняла – ты ведь меня за человека не считаешь. Ты с моей жизнью делаешь, что тебе вздумается!

– Не что вздумается, а что надо. И что ты сама не можешь сделать. Не способна.

Ира, потрясенная разговором, ушла в свою комнату, а полковник наконец закурил третью за день сигарету «Ротманс». Пусть знает. Всю жизнь не проживешь с закрытыми глазами.

Но просидел он недолго. Через две минуты хлопнула входная дверь – ушла. Через час вернулась и, увидев, что полковник так и сидит на кухне, спросила:

– Скажи мне еще одну вещь. Алексей знает, кто все устроил?

Полковник кивнул.

– Откуда?

– Ты навела. Отправилась к Сашке, Алексей за вами проследил. Он мне что заявил – что ты за ним шпионила, девицу вычислила и после этого, сговорившись с любовником и отцом, пустила по миру. Честил тебя сталинисткой. Окаменелостью. Семейный тоталитаризм, мол, вот как это называется. Только эксплуатируем мы его, видишь ли, а жить не даем. Наняли работником. Он что думал, что ему все с куста само в рот упадет?

– Ты врешь, все врешь. Не окаменелостью. «В дочерях военных есть что-то твердокаменное», – вот как он говорил. Спасибо тебе большое! Ты меня опозорил.

– Перед кем? Перед этим придурком?

Ира замолчала. Полный тупик. Сколько ни трать слов, все попусту.

– Даже и думать не мечтай, что он получит от меня хоть копейку, – подвел итог полковник.

Через неделю Абрамович-старший покинул город Ейск. Ему не дали окончательного согласия, но и не отказали.

Авилов выдворил из дому домработницу: пусть проветрится в Белорецке. Через день начались странности. В доме напротив закрыли магазин «Овощи-фрукты», здание долго ремонтировали и поменяли вывеску. Теперь магазин назывался «Славянский», работал с восьми до двадцати двух без перерыва, и вечерами было видно, что за прилавками стоят девушки в декольтированных синих платьях. Он спустился вниз, прошел через арку и ровно в восемь утра оказался у двери магазина. Выбрал мяса, фруктов и купил бутылку водки. Дома приготовил завтрак, который вполне мог бы заменить обед, и к трем часам дня уговорил бутылку в полном одиночестве. В четвертом часу оделся, в режиме полного безразличия снова миновал арку и зашел в магазин. Девушка в отделе алкогольных напитков ему улыбнулась. Он вышел с бутылкой и к девяти вечера ее одолел, не включив даже телевизора. Самое странное заключалось в том, что он ни о чем не думал. Голова была пустой, как новая квартира, и проделывал он все автоматически, изредка поглядывая на часы.

К трем часам ночи он расправился с третьей бутылкой, немного поспал, а в восемь утра уже стоял у двери магазина. Девушка в отделе была другая, но тоже улыбалась. Или это была та же самая? Он купил овощей и приготовил себе… Что? Завтрак? Ужин? Обед? Заправил салат из капусты и перца уксусом, силясь припомнить, что по такому случаю изрекал Лева, и, как ни странно, вспомнил. В холодильнике отыскался вчерашний гуляш и помидоры в чесночном соусе. Он сервировал себе стол и открыл охлажденную в морозильнике водку. Ровно в три он заснул, а проснулся около десяти вечера, обеспокоенный тем, не закрылся ли магазин. Он быстро накинул куртку и успел проскользнуть мимо охранника, купив на этот раз сразу две. Никаких мыслей и чувств не посещало по-прежнему… Обороты увеличились, и эту бутылку он одолел за три часа. В два ночи зазвонил телефон, и попросили выключить музыку.

– Я сплю, – ответил он. Но заснуть уже не мог и сел ждать, когда откроется магазин.

В полчетвертого позвонили в дверь и стали кричать, чтобы он выключил музыку… Он не открыл и музыку не выключил. Еще чего… В пять снова застучали в дверь, но очень тихо и вкрадчиво. Пушкин пошел открывать и увидел покойного Митяйку. Тот стал гораздо ниже ростом, состарился на двадцать лет и почему-то надел пролетарскую синюю майку.

– Все равно ведь не спишь, – сказал гость.

– Ну.

– Так пусти, посижу с тобой.

– Проходи.

– Не боишься ночью чужих?

– Ты мне не чужой.

Митяйка присел на диван и потянулся за рюмкой.

– Можно?

– С каких пор ты стал спрашивать? Бери, что хочешь.

– Может, вырубишь музыку?

– Нет. Станет тихо. Как в гробу.

– Боишься гроба? Зря… – Митяйка забросил в рот содержимое рюмки и налил новую, не закусывая. – Я вчера был на похоронах, красиво. Сугробы выше головы, люди в черном. Ставят ящик водки, он проваливается на полметра в снег. Ни одной женщины, и мобильники звонят. Человек берет лопату, бросает землю, а телефон в кармане звонит. Цветы только красные, розы. Оркестр джазовый, вышли из автобуса, сыграли. Старуха-негритянка, лет восемьдесят, в золотом платье пела на ковре, я стоял, а слезы сами текли… Как будто в церкви побывал…

– А кого хоронили?

– Как кого? Тебя.

– Ну, меня, так меня, – согласился Пушкин. – А Левша был?

– Не знаю такого…

– А Гонец?

– Тоже не знаю…

– Тогда иди отсюда… Выпей и иди. Неизвестно, кто ты такой.

– Как кто? Я с первого этажа.

– Чего тебе надо?

– Музыку выруби, дом ходуном ходит.

– Если уйдешь, вырублю. Не уйдешь – нет.

– Ну налей последнюю.

Гость ушел, Авилов посмотрел на часы, выключил музыку и позвонил Гонцу. Было полшестого утра.

– Приеду, – согласился Гонец. – Ты девчонок закажи, веселее будет. А то я в гробу видал твою покойницкую музыку…

Авилов проснулся в половине третьего дня и увидел, что на окне отсутствует штора. Он поводил глазами туда-сюда – штора нашлась. Ею была обернута фигура, сидевшая в кресле с газетой. Он пошевелился, газета отодвинулась, за ней оказалась девица. Ну да, ноги-то женские… Пол был затоптанным… Он оделся, запер дверь и пошел в магазин за продуктами и бутылкой. Вернувшись, выдал девице поломойные принадлежности и отправился готовить… Сервировал стол, они сели напротив друг друга. Девица не умела пользоваться ножом… Глаза у нее были цвета мертвой рыбьей чешуи, никакие. Можно сказать, глаз не было, пустые дула. Зазвонил телефон.

– Кира у вас? – спросил мужской голос. Он отдал трубку девице.

– Во сколько мне уходить? – Она посмотрела на Авилова.

– Хоть во сколько.

– Сейчас, – сказала она трубке. – Приезжай быстрее… Ничего не случилось, никаких проблем. Отвали… – И принялась собираться, спеша как на пожар.

– У нас что-нибудь было? – спросил он на пороге.

– Ты сказал, у тебя трепак…

– A-а, ну да. Тогда извини…

Он допил бутылку и лег спать. Проснулся в полдесятого вечера и заторопился в магазин. На дереве возле арки сидела сова. Сова посмотрела на него круглыми оранжевыми глазами. Он дернул за ветку. Сова мяукнула, соскочила с дерева и убежала, махнув хвостом. Когда он возвращался, в окно первого этажа постучали изнутри. Мужик в синей майке, отдаленно знакомый, открыл окно и сказал:

– Больше под моим окном машину не ставь. Запомнил, придурок?

– Запомнил, – согласился Авилов. Дома позвонил Гонцу.

– Сколько тебя еще ждать?

– Ты что, Пушкин, с дуба рухнул? – возмутился тот. – Мы в час ушли, оставили тебя с девушкой на самом интересном месте. Ты ей предлагал пожениться.

– Это был не я. Зеленый змий.

– Может, тебе бригаду вызвать? Почистят…

– Обойдусь.

Он взялся за следующую бутылку, а в восемь утра снова стоял у магазина в здравом уме и полном бесчувствии. Выходя из квартиры, он захватил с собой клещи, а возвращаясь, подошел к окну на первом этаже и перерезал три ряда проволоки, на которой болталось тряпье, синяя майка в частности. Синий цвет начал его раздражать.

Когда в десять вечера он возвращался из магазина «Славянский», в подъезде ему дали в челюсть. Он подрался с «синей майкой», и это его взбодрило. Открывать купленную бутылку он не стал, а достал папку шантажиста и принялся изучать свое «дело».

Глава 17
Шантаж

Папка с бумагами была хороша – следователю и не снилась такая удача. Он позвонил по указанному телефону, попросив месячной отсрочки, и невыразительный мужской голос отсрочку дал. На следующий день Авилов выставил на продажу автомастерскую, изредка наведывались клиенты, но цена никого не устраивала. Он договорился с Груздевым, что тот купит часть его акций. В общем, собирал требуемую сумму, не собираясь с ней расставаться. По сценарию нужно было создать впечатление, что деньги будут собраны. Авилов не сомневался, что все его манипуляции контролируют, и действовал, точно собирался платить.

Через полмесяца истекало время отсрочки. Разумеется, будет назначено место и время передачи суммы в обмен на документы, но эта сделка не гарантировала ничего. Наоборот, он становился дойной коровой. Оставалось одно – убирать мерзавца, но этого-то Авилов как раз и не хотел. Брезговал. Он был уверен, что всегда найдутся и другие способы убедить, нужно лишь, чтобы автор попал ему в руки. А автор всячески постарается избежать встречи. Если это пресловутый теткин кавалер, ублаживший бабушку с девушкой, то он, хоть и тонкая штучка, но по женской части и смерти не достоин, достаточно будет попортить внешность. Но и эта идея не грела душу Авилова. Он не мясник вроде Комара. Ну будет одним уродом больше, а это не есть решение проблем. От трупов и уродов пользы мало, почти никакой, предпочтительней живые и здоровые – дань собирать.

Парализовать мошенника следовало, но каким способом? Зависит от того, с кем имеешь дело. В конце концов, можно принудить дать расписку, что это автор должен Пушкину требуемую сумму и взыскать по ней.

Авилов никак не мог нащупать противника. Он у него в голове то раздваивался, то разбегался на три разные персоны. Допустим, это – Юлькин ухажер и шантажист, зачем ему впридачу тетка Нюра? Хотел обойти тетку Нюру, договориться, надеялся, что та – вовсе дура. Не вышло окольным путем, наехал прямо. И так умеет, и так не боится. Многостаночник, твою мать. Юльке шантажист ничего не рассказывал, действовал через Гошу. Покупал информацию у мальчиков, а уже те, чтобы на нем заработать, пристроили в его дом девицу. Девица слабовменяемая, доверять дела ей нельзя, это само собой…

Если вспомнить его поведение в подвале, то если что и настораживало, так это стойкое сознание правоты. Картина была – «Допрос коммуниста». Как будто так и надо – делать гадости с чувством собственного достоинства. Но вот вопрос. С чего он вообще к нему прицепился? Что-то уже знал, выбирая себе мишень, а откуда? Опять Левша насолил? Или Сергей из-за Кати? Вначале было что? Он приготовил партию продукции «Римека» и ожидал неприятностей с рынка товаров и услуг. Нанял Юлю, приехала Ира, тетка обзавелась кавалером. И приступил к делу Левша… Не иначе – магнитные бури или чего-нибудь на Солнце, пятна какие-нибудь… Существа-то кругом биологические. Если все стартанули в одно время, то в природе нарушен баланс. Выброс какой-нибудь. Чтобы двуногие быстрей друг друга извели, и снова все стало тихо. Люди – аномалия жизни. Мозги заведутся – атомную бомбу смастерят. Приготовятся к смерти, чтобы никто не забывал, что тут не медом намазано.

– Юля, – он позвал свою домашнюю аномалию. – Юля, вот скажи-ка мне одну вещь. Ты в ресторан к Гоше заходила какого числа?

– Я? – удивилась Юля. – К Гоше в ресторан? Я в этот ресторан и в ошейнике не пойду.

– А Сергей, его приятель, говорил, что ты туда заходила, а потом у Гоши уличные ботинки пропали.

Юля села на стул и сложила руки на колени:

– Александр Сергеевич, вы нарочно меня изводите? Например, зачем мне его ботинки? Вы это так намекаете на часы и деньги, да? Что я воровка, да? Но я даю вам честное благородное слово. Святой истинный крест, могу есть землю из горшка, я ничего не брала.

Он попросил проволоку купить, отмотал немного, остальное вернул, но это и не в ресторане было, а в парке встретились. И если они говорят, что я ботинки унесла, то пусть их черти жарят на сковороде, я только порадуюсь.

– Не завидую я, Юля, твоему мужу… Если тебя заловят с членом во рту, ты поклянешься, что это зубная щетка… Хочешь сказать, что не выпускала маньяка?

– Ну и зачем он мне понадобился, маньяк?

– Так ведь это и есть твой Павел Иванович, которого ты так любишь…

– Он что, стал маньяком? – ужаснулась Юля. – Нет, я вам не верю. Вы это нарочно, чтоб его уничтожить в моих глазах.

– Странно, – лениво отозвался Авилов. – Я думал, ты знаешь. Он не маньяк, конечно, я пошутил. Он женщин не убивает. А просто меняет как лошадей. То на одной поездит, то на другой. Какая ему удобней, ту и берет. Ухаживать он умеет, сама говорила. А чего, собственно, ухаживать? Дуй в уши про любовь, расстегивай штаны и делай свои делишки. Сойдет.

– Как же я могла про это знать? – с горечью произнесла Юля. – Если это так, то он что, мне скажет, что ли?

– Ну вот я тебе сказал.

– Ты сказал, а ребенок уже есть. Ходить скоро научится.

– Не смей мне тыкать, Юля. Я этого не люблю.

– И лучше бы ты мне этого не говорил…

– Ты слышала, что я сказал?

– А? Слышала, не старуха. Но лучше бы ты этого не говорил… – Юля поднялась и вышла из комнаты. За весь вечер она даже звука не издала. В пол-одиннадцатого Авилов постучал в ее в дверь.

– Мы можем поговорить спокойно? Я приготовил ужин, пойдем. – Юля молча села за стол, но к еде не притронулась. Он тоже только подливал себе сок. – У тебя отец пил?

– До полусмерти.

– Ты единственный ребенок?

– Нет. Еще был брат, он родился больной. Отец от нас сразу подался, куда полегче. А с Максимом за четыре года мы с мамой обе извелись, я в школу ходила через день, мне разрешили. Мама убирала в церкви, а когда совсем стало невмоготу, мы его отдали в приют при монастыре. Хотели ненадолго, чтоб передохнуть хоть два месяца. А он там простудился и умер… Вроде бы больной, никудышный, говорить так и не научился, а мы по нему убивались страшно…

– Ты ведь, в сущности, добрая девушка, Юля. Нормальное человеческое существо, работать приучена. А помнишь Иру?

– Помню. Злая. – Юля опустила голову.

– Если вас поставить рядом, то восемьдесят процентов мужчин выбрали бы тебя. С тобой легче. На ее долю остается двадцать. Ну, так в чем же дело? Почему она живет лучше?

– Хотела бы я это знать!

– А ты не знаешь? Ради тебя не надо совершать подвигов. И так сойдет. Ты нетребовательна, не держишь фишку. Ждешь, что приедет принц и устроит твою судьбу. Ждешь ведь? Кино смотришь, где дамы разгуливают среди ваз в пеньюарах. Бедрами вертишь, как манекенщица… Авось кто-нибудь и клюнет.

– Я везучая. Я нахожу на улице деньги, с детства. Возле лотков с мороженым, возле киосков, везде…

– Это дармовщина. Ты ставишь на дармовщину.

– А ты на что?

– Два раза уже просил – не тыкай мне. Я, как кровельщик на крыше, если ошибся – вдребезги, не надо сравнивать. Съешь что-нибудь, для кого я готовил? Я не хочу сказать, что ты плохая или что-то еще. Ты просто неправильно используешь свои ресурсы. Плывешь по течению, хватаешься за все, что ни попадется. Красивой жизни не бывает. Это картинки в журналах. Там сняты женщины, которым удалось себя продать. Тебе это не удастся…

– Это вы на внешность намекаете?

– Нет. На то, что ты не умеешь быть товаром. Ты живой человек.

– И это плохо, – закончила Юля с горечью.

– Наоборот. Ты не жалкая. В тебе много сил. Но ты суетишься. Я вообще-то не думаю, что один человек может чему-то научить другого. Все либо учатся сами, либо остаются в дураках. Ты что предпочитаешь? Почему ты мне никогда не говорила про брата?

– На жалость давить? – спросила Юля.

– Вот видишь. Не все потеряно. Ты можешь мне не верить, но я знаю, что ни часов, ни денег ты не брала.

Юля опустила голову и отрицательно помотала:

– Я не воровка.

– Не знаю, что с тобой делать. Гитару купить, что ли?

– Зачем?

– Петь будем.

– Я не умею.

– Я тоже не умею. Пора наверстывать. Когда другие девочки ходили в музыкальную школу, ты с братом маялась. Душа и усохла. Но самая жуткая жизнь, которую я видел, была не нищенская. Вполне сытая, с хрустальными люстрами, но тупая. Зовут гостей, а когда закроют дверь, считают ложки. Детей не считают людьми. От стариков хотят, чтобы те приносили пользу. Смотрят телевизор, чтобы сказать: «Не выношу эту крашеную стерву…». Когда живут, как вши. Утробно и мрачно… Ты что-нибудь поняла?

– Я все поняла, – удивилась Юля. – Что тут непонятного? У вас тоже проблемы.

– Правильно. Не убирай, иди спать, я сам уберу.

Документы на автомастерскую готовы были давно, но тут случилась неожиданность. После пластической операции появился Хрипун. Выглядел он лучше, но лицо все еще было нечеловеческим, собранным из каких-то кусков и заплат, левая часть была неподвижна, двигалась только правая. Все вместе производило зловещий эффект мертвеца, неудачно притворявшегося живым. Хрипун потребовал долю свою и брата в автомастерской.

– Ты что, мозги в больницах растерял? – рассвирепел Пушкин. Он растолковал Хрипуну про наезд Левши, но это не произвело на «мертвеца» эффекта. Лева не удивился и продолжал тупо настаивать, что ему нужны деньги на три операции, а остальное понимать не хотел, как заклинило.

Авилов спустя час сообразил, что перед ним инвалид, которому плевать на весь мир. Пусть хоть все в тартарары провалится, Лева будет твердить про операции до тех пор, пока к нему не вернется человеческий вид. Тогда, может, и мозги вправятся. Ни с кознями брата, ни с Пушкиным он не собирался считаться и настаивал на своих правах.

Левша, которому встречаться с Пушкиным резонов не было, передоверил Леве свою долю, позволив распоряжаться, и Хрипун, который и раньше умом не блистал, а теперь у него в мозгах приключился и вовсе диковинный переворот, пригрозил отправиться напрямик в судебные инстанции, а втемяшить в больную голову, что при таком раскладе на нулях останутся все, Пушкину не удавалось. Хрипун стоял насмерть и в своей правоте инвалида не усомнился. Авилову показалось, что Леву устроил бы вариант оставить всех без копейки. Не мне, значит, никому. Или просто его заплатанная рожа поневоле смотрела мрачно-злорадно?

Пушкин, выставив Хрипуна, позвонил покупателю и, чертыхаясь от души, сбавил цену. Но тому померещилось, что торг уместен, и он хладнокровно сбил еще тысячу. Пушкин, угнетенный явлением Левы и наглостью Левши, согласился. Они назначили время сделки на завтра. Пусть Лева идет в суд – объект судебного разбирательства уйдет в другие руки.

До указанного срока оставалась неделя, и Пушкин нервничал. В первый раз ему не хотелось ни рисковать, ни играть. Он не представлял себе противника и не мог толком подготовиться. Тот ходил с закрытым забралом, и неясно было, есть ли у Пушкина в этой игре фора, которая выражалась в непредсказуемости. Тщательно изучив его дела, противник знал о нем гораздо больше, чем требовалось в игре на равных.

«Может, хочешь на покой?» – задал он себе иронический вопрос. «У зверя есть нора…» – вспомнился стишок. Что делать в норе тому, кто привык к ветру? Обзавестись семейством и набивать брюхо? Тетка Нюра права – он нелюдь, и не может жить, как все, такой его личный основной инстинкт – не быть, как все. Ничего не поделаешь, хотя счастье, оно, конечно, на проторенных дорожках, но, видимо, не так уж нужно ему счастье, чтобы поступиться своим основным инстинктом.

А если ты едешь по левой стороне, то и женщины достаются левые. Но ведь жили они с Ирой душа в душу четыре месяца, и могли бы и дальше жить, не испугайся она его дел. Назвался груздем – а в кузов не хотите ли? А не хотим. Жить на широкую ногу, не имея законного дохода, становится опасным, и следует взять себя в руки, поступиться желаниями, а может быть, даже деньгами. Пусть это будет символический жест. Типа жертвоприношения. Он набрал Ирин номер и, услышав голос, в первый раз пожаловался.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю