Текст книги "Умный, наглый, сомоуверенный"

Автор книги: Вера Коркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Если б ты знала, как плохо без тебя!

Ира встревожилась, он понял это по ее воинственному ответу:

– У тебя есть любящая женщина.

– Любящая – это не то, что любимая. Даже противоположное. Любящая женщина расслабляет, а любимая внушает задор, без которого грош цена.

– Что-нибудь случилось? – перебила Ира.

– Видимо, придется расстаться с девственностью, – Авилов вздохнул, откинулся на спинку дивана и, поскольку на часах было двадцать четыре часа три минуты, обвел в календаре минувшее число. До назначенного дня осталось три.

– Ты решил жениться… – постановила Ира.

– Как ты могла такое подумать, ревнивица? Я решил сдаться на милость победителя. Откупиться от прошлого.

– Твоему победителю не позавидуешь. А лишаться невинности не страшно, хотя волнительно. Тут все зависит от того, кому ты ее подаришь.

– Первому встречному.

Ира засмеялась:

– Прямо как у меня. Я отдалась проходимцу, а ему мало, он требует, чтобы я его оплакивала на берегу.

– Проходимцы, они такие. Им всегда мало, это их и губит… Ну, прощай, родная, буду жив, навещу родной город.

– Живительно от тебя такое слышать. Знаешь, чем я тебя утешу? Полковник любит тебя тайной любовью.

– Если бы любовь полковника могла заменить твою… Но, впрочем, передавай ему поклон.

Оба положили трубки расстроенные. И так всегда. Что-то было в их отношениях живое настолько, что, понимая невозможность быть вместе, оба грустили и не хотели поступаться тем, что их связывало.

Во вторник Авилов дозвонился до шантажиста, и тот с равнодушием, напоминавшем презрение, назначил встречу в 22.00, за городом, на окраине лесопарка. Собираясь, Авилов внезапно вспомнил о договоре с домработницей. Она жутко волновалась и явно собиралась его сопровождать. Они ожесточенно проспорили полчаса, и Пушкин плюнул – тем более что конфликта не намечалось.

– Будешь лежать на полу под задним сиденьем и не вздумай высовываться, – пригрозил он ей.

На него напал пофигизм, равнодушие на грани легкомыслия. Он не мог собраться, рассеянно бродил по квартире, повертел пистолет, закинул его на антресоли и понял, что они опаздывают. Через полчаса, почти в полной темноте, они свернули на боковую дорогу к заснеженному лесопарку. В условленном месте никого не было, следы шин вели в лес, но в свете фар никого не было видно. Авилов вышел из машины, потрогав во внутреннем кармане конверт, и огляделся.

Падал снег, на свежем снегу отпечатались его подошвы, а больше ничьих не было. Он стал вглядываться в направлении, куда вел автомобильный след, и оттуда, из темноты, выступила одинокая фигура, Авилову смутно знакомая. Человек приблизился, и, несмотря на шапку, надвинутую до бровей, Александр Сергеевич с разочарованием опознал в нем молчаливого кавказского пленника и приободрился. Печаль его внезапно прошла. В душе он опасался, что противник окажется поужаснее. Тот молча протянул Пушкину пакет с документами – это были оригиналы, и Пушкин их тщательно просматривал, стараясь ничего не упустить. Снег начал валить сильнее, засыпая буквы и фотоснимки, кавказский пленник молчал, видно, никуда не спешил. Пушкин сложил папку и достал конверт с деньгами, тот взялся пересчитывать и подставил под свет фар верхнюю купюру, проверяя водяные знаки. Авилов усмехнулся.

Ситуация выглядела патологически мирной. Будто встретились двое давних, доверяющих друг другу деловых партнеров. Похоже, горе-шантажист не подозревал, какие исходы бывают в таких ситуациях. Его спокойствие и то, как он сосредоточенно пересчитывал деньги, начинало смешить. Авилов протянул руку в сторону денег – не резко, и жест этот можно было растолковать по-разному. Во всяком случае, ничего угрожающего в нем не было.

Реакция была молниеносной. Он швырнул в сторону конверт и набросился на Пушкина, как жена на неверного мужа. Через секунду тот валялся в снегу, а пленник, остервенев, прохаживался по ребрам дубинкой, не издавая ни единого звука. Авилов схватил его за ногу и повалил, тот уронил дубинку.

Физически он был слабее, но превосходил яростью, а Пушкин, никак, даже от боли в ребрах, не мог разозлиться по-настоящему. Постепенно тот начал выдыхаться, и Авилов ухитрился подняться на ноги, в свою очередь отделывая ботинками ребра неудачливого шантажиста, и уже раздумывал, что дальше делать с этим мудаком, но тут произошло нечто из ряда вон выходящее – раздался крик, несомненно, принадлежавший чертовой домработнице, и Авилов рухнул как подкошенный.

Кавказский пленник, со стоном поднявшись, взял из рук остолбеневшей домработницы дубинку и наотмашь ударил Пушкина по голове. Из-под шапки потекла кровь, и тогда он произнес первые слова, адресованные окаменевшей девушке.

– Ты меня спасла. – Он подобрал выкинутые деньги, и они сели в машину.

Ира позвонила Саше в двадцать четыре часа, но никто не взял трубку. Она звонила на следующее утро, днем и вечером – никого не было. Заволновавшись, она бросилась к полковнику. После того что полковник рассказал о Саше, Ира, прорыдав ночь, окончательно решила «кто есть кто». Иначе чем чувствами подлую интригу против Алексея она объяснить не могла. Единственное и самое лестное объяснение заключалось в том, что Саша сделал это из ревности, и поэтому теперь, когда что-то с ним случилось, Ира взяла на себя ответственность.

Как тогда, когда он лежал в больнице с переломанными ногами… Ей было немного смешно над собой: Яков уехал, женская природа, не терпящая пустоты, тут же нашла объект забот и волнений. Полковник связался с нужными людьми и через день выяснил: Саша оказался в больнице с черепно-мозговой травмой. Полковник завздыхал и, сильно насупившись, вынес решение, Ире не слишком понравившееся – когда Авилову станет лучше, надо выписать в Ейск на оздоровление, пусть в санатории полечат.

«Он не согласится, – ответила Ира. – Ты представляешь Сашку в санатории? Так не бывает».

Когда Авилов, утром обнаруженный лыжным семейством в собственной машине, в которой не помнил, как оказался, смог думать, то первой мыслью, пришедшей ему в голову, была: «Домработниц надо травить дустом». Хорошо еще, что мошенники увезли с собой досье и бумажник, так что со стороны дело выглядело ограблением. А все следы были заметены снегом.

Глава 18
Головная боль

Письмо № 16.

«Дорогая Танюша, здравствуй! Пишу тебе совсем из другого места. Сижу на балконе в чудесном доме на берегу моря. Кипарисы под окном зеленые, а с остального листва уже облетела. Но, несмотря на пасмурное небо и серое море, легко представить, как хорошо здесь летом, как пахнут акации и магнолия. Когда наступит весна, я перевезу маму с Марусей, мы посадим цветов и мандариновых деревьев и наконец я буду жить той жизнью, которой, это я всегда знала, я достойна, просто она не давалась мне в руки.

Теперь наконец наступил в моей жизни момент, когда я могу рассказать тебе все, но не стану этого делать, потому что это заняло бы слишком много времени. Я виновата в том, что писала много неправды, умалчивала главное, но иначе не могла, потому что жила в доме, где за мной следили. Совсем не писать было невыносимо – хотелось с кем-то поделиться, поэтому я писала так, чтобы в случае, если бы мое письмо попало в руки Лео, он не узнал правды. Я очень горда, что мне удалось его провести, хотя без Павла это, конечно, было бы невозможно. Мы полгода жили в разлуке, видясь лишь время от времени и помогая друг другу. Наверное, поэтому все получилось. Я не считаю, что мы сделали что-то дурное, обставив Лео и купив дом на его деньги, потому что это деньги жулика, я надеюсь, это ясно всем. Павел удивил меня, огрев Лео напоследок дубинкой по голове. Мне показалось это лишним, но, как выяснилось впоследствии, даже в этом он оказался прав, потому что Лео подкинул половину фальшивых купюр.

Приезжай ко мне летом! В доме две комнаты на первом этаже и три на втором, я теперь домовладелица и надеюсь, что ни Лео, ни его мадам, ни невинно пострадавшая тетка Нюра больше никогда не встретятся на моем пути. Я столько пережила, что хотела бы забыть об этом периоде своей жизни, так было тяжело. Но я всегда думала о Павле, о том, что ему еще трудней, о том, на что он, вполне приличный человек, рискнул ради нас с Марусей, и это меня поддерживало. Конечно, я ревновала его, подозревала в том, что он хочет жениться на тетке Нюре, но он, слава богу, не смог.

Единственный раз, и это чистая правда, когда Лео, правильно подозревая меня в том, что я освободила его заключенного, – а как я могла его не освободить! – принялся выкручивать пальцы, он показался мне необыкновенно красивым, и я поняла, что, конечно, я с ним не прочь. Никакого особого труда соблазнить Лео, живя с ним в одном доме, не составляло, но мне показалось, что это было бы чересчур, поэтому я взяла себя в руки и пальцем к нему не прикоснулась, хотя мне до сих пор снится, как мы втаскивали его в машину, чтобы он не замерз на снегу, где, бедного и облапошенного, его лишили денег. Я очень боялась, что он умрет, и переживала. Но Павел не дал мне долго расстраиваться, сообщив, что нас опять надули.

У Лео, человека без совести, есть одна слабость – он верит женщинам. И они его обводят. Мадам сбежала от него с чеченским бандитом, а Катя – я уж не стала ему об этом сообщать из жалости – всегда что-нибудь прихватывает, уходя из дому. Но Лео так уверен в своей неотразимости, что эта простая вещь не приходит ему в голову.

Но хватит об этих извращенцах, с ними было жутко, теперь все позади. Павел все еще не может прийти в себя после драки с Лео, он так тогда распалился, я опасалась, что убьет. Это стресс, что, в общем, и понятно. Когда сталкиваешься с преступниками, долго приходишь в себя. Сейчас он смолит лодку на берегу, собираясь рыбачить в море, а я очень волнуюсь: он плавает еле-еле. Но, может, в том и состоит женская судьба, чтобы волноваться за мужчину, и уверяю тебя, это легче, чем когда ты выходишь в море, а твой мужчина за тебя волнуется. Я думаю, что все остальное, о чем я здесь умалчиваю, ты поняла и не осудишь сделанный мной выбор. Все, что теперь у меня есть, я не украла, а заработала не самым легким трудом.»

Полковник настоял на своем, хотя Пушкин сопротивлялся всеми силами – его перевозили в Ейск только что не под конвоем. Собаку и ключи от квартиры он оставил Кате и поселился в санатории «Волна», где в связи с зимним периодом курортники были редкими птицами и вызывали интерес персонала, слегка скучавшего. Аккуратно принимая процедуры, вечерами он много гулял у моря, и спутниками его бывали попеременно то Ира, то полковник, то заметно смягчившийся, подобревший отец. Он лечил переломанные ноги грязями, разглядывал в окно редких чаек на берегу, пил за ужином красное вино и время от времени названивал в «Римек». Подчиненные его, надо думать, с облегчением вздыхали, когда он попадал в больницу…

От нечего делать он сходил в библиотеку. В книжке, которая ему попалась, рассказывалось об американце, который не мог жениться на любимой девушке, потому что вырос в семье плотника, был беден, а она принадлежала к аристократическому семейству. Герой вернулся с первой мировой войны майором, увешанным наградами, занялся бутлегерством, разбогател, купил роскошный особняк в Лонг-Айленде, на оконечности мыса, и по воскресеньям принимал у себя весь большой свет. В конце недели его «роллс-ройс» превращался в рейсовый автобус и с утра до глубокой ночи возил гостей. Все это время он мечтал о том, что когда-нибудь в его доме появится она, ставшая женой нью-йоркского богача.

И она появилась. Он показывал ей дом, музыкальные салоны, библиотеку, гостиные в стиле Реставрации, бесчисленные спальни со свежими цветами. Воркуя, она любовалась этой роскошью.

Он распахнул перед ней двери огромного шкафа, в котором висели его бесчисленные костюмы, халаты, галстуки, а на полках высились штабеля сорочек. Он вытащил стопку сорочек и стал метать их одну за другой – из плотного шелка, льняного полотна, тончайшей фланели, цвета лаванды, коралловые, салатные, с монограммами, вышитыми темно-синим шелком… Уронив голову на сорочки, она разрыдалась. «Такие красивые… – плакала она. – Мне так грустно, ведь я никогда… никогда не видела таких красивых сорочек».

Любой бы всплакнул на ее месте, решил Авилов.

Возлюбленная предала героя. В конце книги его застрелил псих.

Мечта – всегда ловушка, поучительно подумал Авилов и захлопнул книгу. А без нее ты никто, кусок мяса… Но дорожить нельзя ничем. Даже жизнью. Даже деньгами. Иначе ты уязвим. Правильно жить – жить в режиме равнодушия, ни к кому и ни к чему не привязываться. Иначе – смерть героя. В жизни нет места мечтам, книга об этом и написана.

Постепенно подходили к концу курортные дни, а уезжать Авилову не хотелось, прелесть провинциальной жизни затягивала. Жаль, что здесь было совершенно нечего делать, на что он и пожаловался полковнику. Полковник, однако, возразил, что дел полно, но говорить о них с больным не ко времени.

Оказалось, что Юрий Максимович из последних сил тянет дела отеля, но денег уже никаких нет, по уши в долгах и кредитах, и охотно бы взял кого в помощь и в долю, но только не Иркиного вальяжного жука с фотоаппаратом за тысячу баксов.

Авилов навострил уши, услышав про находчивого жениха, и, как всегда, расстроился. Подсмеиваясь над собой и полковником, он подумал, что у них есть общий интерес – не подпускать никого к Ире. Оба вели себя как отвергнутые поклонники, опасающиеся соперника. Интересно, думал Авилов, почему полковник списал его со счета и использует как щит от возможного претендента на руку? Или правда, что у них с Ирой нет будущего, а только прошлое? В любом случае для них он свой, понятный, хоть и с закидонами. С Ирой он о женихе разговаривать не стал, а полковнику решительно пообещал денежное вспомоществование, хотя плохо представлял, как, оставшись только с прибылями «Римека», это осуществит. Но дело, впрочем, было небезвыгодное и вложиться стоило.

Он отбыл из Ейска, размышляя о деньгах, но дома его ждал роскошный сюрприз. Его обворовали, да так, что пылесоса не осталось. Верный правилу никогда не обращаться в милицию, он пожаловался только Ире, с некоторых пор почувствовав вкус к женскому состраданию. Раз непреклонная Ирка его не любит, то он готов довольствоваться малым – пусть жалеет. Но Ира на известие завелась и потребовала, чтобы он рассказал ей историю разбитой головы и ограбления во всех подробностях, а также куда подевалась домработница и что поделывает нежно любящая девушка Катя.

– Ты что, дурак? – изумлялась Ира. – Легкая добыча мошенниц? Ты уехал, не позаботившись сменить замок, в то время как твоя домработница пропала без следа, огрев тебя по башке?

– Она больше не будет.

– А куда еще? Она тебя чуть не убила, куда ж дальше-то? Продиктуй мне ее адрес в Белорецке.

Авилов продиктовал на память, а только потом удосужился спросить, зачем ей это, но Ира не стала объясняться, а пристала как с ножом к горлу с вопросом, спал он с домработницей или нет.

– Один раз, – сознался он. – Собирался побить, но вышло наоборот.

Ира лишилась дара речи, и он успел спросить, почему она придает этому столько значения, мало ли, с кем не бывает.

– Ты слишком впечатлительна.

– Это ты балда деревянная, – с сожалением заметила Ира. – Я о тебе лучше думала, а ты лопух.

– Да что случилось-то? – заинтересовался Авилов разницей понимания мужчиной и женщиной одного факта. – Я еле вспомнил. Вообще бы не вспомнил, если б не ты. Она не в моем вкусе – трахнул и забыл.

– Ты и забыл?

– Да.

– А она запомнила.

– Ну и что? Имеет право помнить или забыть по своему усмотрению.

– Ты, Саша, женщин не понимаешь, – жалостливо объявила Ира. – А уж молодую девицу, завистливую, как дьявол, где тебе понять. Ты не видел, как она разглядывала мою помаду, как подъедала твои продукты. Твой тип плейбоя, нигде не работающего, для нее, с ее руками прачки, – унижение. А ты еще ее трахнул, а потом забыл. Поделом тебе, дурачок, будешь смотреть, кого в дом пускаешь, – рассвирепевшая Ирка распространялась долго, а Авилов с первых слов понял, что капитанская дочка абсолютно права, и он лоханулся.

И лоханулся он странно, потому что не сказать, что его не посещали моменты истины. Как раз посещали. Комар дважды ему сказал, что его домработница трудоустроена, он сам, когда отнимал проволоку, сообразил почти все. Но вместо того чтобы тут же все из нее выжать, трахнул прямо на полу, чувствуя себя полным победителем, после чего она смоталась в Белорецк, а он взял и на свою голову ее вернул. Из чистого упрямства. Не хотел воспринимать ее всерьез.

Вот когда бог хочет человека наказать, он что у него отнимает? Инстинкт самосохранения. А вместо него подсовывает глупое чувство превосходства. Юля отлично сыграла с ним в дурочку, а он, гусак надутый, отлично подыграл. Но не одна она умная, за ней маячил кавказский пленник, тоже пройдоха, каких мало. Бендер. Нашли себе миллионера. Недурно он откупился от прошлого, отдавшись мошенникам. Жалко было аппаратуры, и одежду заново покупать…

Потревожить мошенников? Не было сил, денег, время от времени зверски болела голова. Авилову роль облапошенного страдальца была внове, и он ею слегка упивался, понимая однако, что еще чуть-чуть – и он превращается в болвана из французских кинокомедий, но с той разницей, что реванша ему не светило.

Но тут, как это исторически сложилось, будто черт из ларца, возник потрепанный и унылый Гонец, неизменный спаситель Пушкина, и Пушкин, злорадно потирая руки, отправил его в Белорецк добывать координаты домработницы. Гонец, прибыв по адресу, поступил, как полный идиот: пригрозил бабке увезти ребенка, если не получит адреса матери. Бабка адрес выдала, но, как только он вышел за калитку, позвонила в милицию, и Гонцу пришлось уносить ноги на предельной скорости.

Кроме того, оказалось, что адрес – липа, а спустя некоторое время встревоженные таким оборотом дел шантажисты увезли бабку с ребенком в неизвестном направлении. Адресное бюро выдало сообщение, что указанные лица в городе Белорецке не проживают, выбыли, и концы канули в воду.

Так бы все и закончилось полной неизвестностью, если бы не Катя. На все мрачные шутки Александра Сергеевича про облапошившую его домработницу Катя изумленно взмахивала ресницами: «Не может быть!» По ее понятиям, Юля была славной девушкой, которую запутали в темных делах. «Это ты про себя рассказываешь, – смеялся Пушкин, – а не про нее». Но Катя продолжала не верить, искать оправданий домработнице и даже вспомнила про подружку, с которой Юля состояла в сердечной переписке «до востребования». Авилов прогулялся до почтамта, спросил, нет ли корреспонденции, оказалось, есть. Старое завалявшееся письмо от Татьяны Шумковой. Письмо ему не дали, но обратный адрес был написан четко, и Авилов его запомнил. Через день позвонила возбужденная Ира и сообщила, что по белорецкому адресу никто не проживает. Пушкин, вспомнив про ее следовательские таланты, выдал адрес Татьяны Шумковой, добавив: «Чтобы тебе было где применить свой талант».

Ира, легкая на подъем, собралась за несколько часов, купила билет и села в поезд. Ее снова прихватил охотничий азарт, и, кроме того, было ясно, что Сашка свои интересы тут отстоять не сможет. Слишком пижон и слишком мужчина, чтобы сражаться с домработницей. Ему это позорно, а ей по плечу.

Как эта Юля не понравилась Ире с первой минуты, даже удивительно. И не понравилась на биологическом уровне, вся целиком: и тем, как ходит, стуча пятками, и как плотоядно ест, и как лицемерно смотрит снизу вверх. Но этот ее взгляд снизу вверх, когда другого она ставит выше себя, Ире казался сплошным притворством. Басня Крылова «Ворона и лисица». Сашку назначили вороной.

Ириным соседом оказался приветливый старичок с кудлатой бородой, голубоглазый и крошечный, но она остановилась на пороге купе как вкопанная. Как ни заманивал старичок, она пятилась назад, зажимая нос надушенным платком.

– Что это пахнет?

– Гуси у меня, – старичок подмигнул. – С собой.

Ира уставилась на его сумку, но сумка стояла неподвижно.

– Живые? – уточнила она.

– Не совсем. – Старичок смутился. – Ободранные.

– А не завоняют? – поинтересовалась она, хотя уже воняло, хоть святых выноси.

– В крапиву завернули, люди знающие. Попрошу проводника в тамбуре в ящик положить.

– Попросите, – потребовала Ира и, решительно сняв пальто, уселась на полку, закрыв лицо платком. Поезд тронулся, она принялась думать, как сделать, чтобы незнакомая девушка рассказала ей необходимое, но при этом не «потерять лицо».

Женщинам ее внешность действовала на нервы, и, вступая в переговоры, ей всегда приходилось делать усилия по установлению «равенства», а в ответ получать недоверие, иногда с налетом презрения: «Старайся, милая, старайся, но меня не проведешь». Чужая красота – такая несправедливость, что ее выносят с трудом, но женщины именно выносят, в отличие от мужчин, которые хотят присвоить. Это подарок природы, который ты не просил. Не спросив, одарили – и выпутывайся, как знаешь. Смотрят на тебя всегда, даже когда ты этого не хочешь. И радуются, если неважно выглядишь. Другим посочувствуют, а в твоем случае порадуются. Все эти непрошенные дары будят зависть или желание обладать. Как говорил Яков – обклеить фотографиями дом, сидеть и любоваться. А папа, который во что бы то ни стало хочет удержать ее возле себя? Полковник, похоже, средств не выбирает, любые подойдут. Ира усмехнулась. Взял моду взимать поборы с ее поклонников. Алексея обставил, от денег Якова не отказался, но предупредил, что назад ничего не отдаст, еще и ограбленному Сашке пожаловался на долги. Надо помочь Саше, а то она перед ним кругом виновата, не лучше его домработницы: приревновала, сбежала с его конкурентом, бросила расхлебываться с Юлей в одиночку. Неприлично, фу.