Текст книги "Менделеев"

Автор книги: Вера Смирнова-Ракитина

Соавторы: Петр Слётов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Очевидно, Дмитрий Иванович ездил просить этого влиятельного в правительственных сферах человека как-нибудь предотвратить ненужную и жестокую бойню.

Через некоторое время в Петербурге восстановилось спокойствие, но 9 января прокатилось по всей стране два месяца не прекращавшейся забастовкой.

А на Дальнем Востоке положение все ухудшалось. Балтийская эскадра, снаряженная под командованием адмирала Рождественского, была послана на Дальний Восток для участия в морских операциях. Так как англичане не пропустили ее через Суэцкий канал, ей пришлось огибать Африку. Дальний поход довершил то, что было предопределено технической отсталостью, бездарным командованием. Эскадра прибыла к театру войны в совершенно растрепанном, небоеспособном состоянии и была уничтожена в морском сражения под Цусимой. Тогда в дело вмешался президент Северо-Американских Соединенных Штатов Рузвельт, предложивший свое посредничество (САСШ отнюдь не улыбалось чрезмерное усиление Японии за счет окончательного разгрома России на Дальнем Востоке). После этого Николаю ничего не оставалось, как отправить Витте в Вашингтон, уполномочив его для ведения мирных переговоров с Японией.

Война очень тяжело подействовала на Дмитрия Ивановича, главным образом потому, что он чувствовал себя частично виновным в ней. В боях употреблялся бездымный порох, изготовленный Дмитрием Ивановичем, и его расчеты на то, что он будет вкладом скорее в мирное дело, чем в военное, не оправдались. Переживал он это время японской войны и первых революционных вспышек 1905 г. мучительно еще и потому, что Дмитрия Ивановича то и дело поругивали в газетах противники его экономических воззрений. Кроме того, в нем растет предчувствие огромных социальных потрясений, великой революции, возможность которой он не раз прежде отрицал и боялся ее. Теперь в минуты откровенности, понимая ее неизбежность, он предсказывает ее окружающим [24]24
  Сообщено М. Н. Младенцевым.


[Закрыть].

После одного из особенно сильно задевших его газетных выпадов Дмитрий Иванович записал:

«10 июля 1905 г. Спб.

Меня и сегодня как-то выбранили в газетах. Не могу сказать, чтобы это мне было «все равно» – и чтобы желал какой-либо доли влиятельности или желал бы выступить или действовать, но даже должен был бы этому радоваться, потому что не даром же Пальмерстоны и Д'Израэли платили за карикатуры на них. Им популярность (?) надобно и в особых – современных кругах, а мне, право, этого не надобно. Сейчас мне надобно – докончить химию (8-е изд.), ничего существенного в ней не пропустить, ко всему отнестись разумно, да успеть уплатить за бумагу, печать и корректуру; а затем у меня нет личных желаний на текущее время. На будущее, признаюсь, есть: мне бы хотелось, чтобы следы от моих жизненных усилий остались прочные, конечно, не на веки, а на долгое время и после моей уже близкой смерти. – Только два разряда жизненных усилий я считаю уже прочными: детей и научные мои труды. Дети уже растут. Один Володя вырос, но и его бог прибрал. Выйдет ли что из Вани и Васи, Любы, Муси и Лели, не вижу, хотя везде есть задатки. В науке мои следы более выражены, но прочны ли они? Всего более четыре предмета составили мне имя: периодический закон, исследования упругости газов, понимание растворов как ассоциаций, «Основы химии». Тут все мое богатство. Оно не отнято у кого-нибудь, а произведено мною, это мои дети, и ими, увы, дорожу сильно, столько же, как и детьми. По видимости периодическому закону будущее не грозит разрушением, а только надстройки и развитие обещается, хотя как русского – меня хотели бы затереть, особенно немцы. Тут мне везло счастье, особенно с предсказанием свойств галлия и германия. Тут, как и во многом другом, научном, всего более ценю я английские симпатии, хотя я и не англофил, сколько я себя понимаю. Вот об упругости газов при малых давлениях еще и поныне, хотя прошло 30 лет, говорят мало. Но тут я надеюсь на будущее. Поймут же, что найденное мной и общо и важно для понимания всей природы бесконечно малого. И тут рамзаевские подтверждения – всего многозначительнее. С растворами, по видимости, разбираться начинают и оствальдовщину оценивать как следует начинают. Тут у меня мало фактического, но твердое начало вложено ясно, и тут более всего надеюсь на американцев, которые много хорошего начинают производить в химии. Они вспомнят меня в свое время тем более, что, очевидно, они изучают химию под углом «Основ химии», для них издаются новые издания английского перевода – эти «Основы» – любимое дитя мое. В них мой образ, мой опыт педагога и мои задушевные научные мысли. Могу представить, что в России под влиянием разнообразного шатанья бросят читать и следовать за моей книгой, но это мое упование – мир то в целом не бросит! В «Основах химии» вложены мои духовные силы и мое наследство детям. И в печатаемом теперь восьмом издании есть кое-что ценное. Пусть же газеты бранят, у меня опора не в их мимолетных суждениях. – А когда от детей и науки обращаются глаза на окружающее и на политику в том числе, то прежде всего я чувствую некоторую степень сомнения и большую степень сухости отношений этого рода, так как моя роль тут преимущественно двоякая: как педагога и как участника в экономическом устройстве России. Как педагог я клал в дело и возбуждение, и душу, а о том, что не бесплодно, свидетельствовало множество свободных независимых и зрелых людей. Ко мне в аудиторию ломились не ради красных слов, а ради мыслей. Это меня сильно ободряет. Вышел из университета, защищая и университет и студентчество. Тут горького нет у меня, а есть только явная вражда к режиму, родившему современных забастовщиков и поверхностных радетелей, к каким прежде всего надо, по мне, причислить гр. Д. А. Толстого и Делянова. Они, покойники, такие же верхогляды и злобники и противники науки и промышленности, каково большинство современных забастовщиков. Мне ли их убедить? Нет, проще отшатнуться от них, плюнуть. Я и плюнул и все силы напряг, выйдя из университета, на практику экономической жизни России. Такие дела, как бездымный порох, или «меры и весы», были только каплей высоких порывов повлиять на экономическое положение России – при посредстве своей меры влияния на правительство. У меня тут был опыт с нефтью. Начав с В. А. Кокоревым, несомненно, что мне удалось, благодаря связям с Ник. Макс. Лихтенбергским и М. К. Рейтерном, сделать очень много к развитию этого дела у нас, а главное популяризировать его и привлечь к нему капиталы, не мараясь соприкосновением с ними. Вот я – через Н. А. Вышнеградского, вначале с С. Ю. Витте и стал протекционистом. Главное мое – дать работу всем классам и разрядам, начиная с капиталистов (?) и техников – до грубейших поденщиков и всякого вида рабочих. Пусть, глупцы меня судят, как и кто хочет, мне не в чем каяться, ибо ни капиталу, ни грубой силе, ни своему достатку я ни на йоту при этом не служил, в только старался, пока могу, буду стараться, – дать плодотворное, промышленное реальное дело своей стране, в уверенности, что политика, устройство, образование и даже оборона страны ныне без развития промышленности не мыслимы и весь венец желаемых по мне преобразований, вся свобода нам нужная – тут сосредоточены. Наука и промышленность – вот мои мечты. Они все тут, да в детях. Д. Менделеев».

И в словах, и в тоне записки чувствуется усталость, чувствуется, что действительно смерть близка Дмитрию Ивановичу. Но такие минуты уныния редки. Несмотря на старость Дмитрий Иванович продолжал работать.

Заинтересовавшись всероссийской переписью 1897 г., результаты которой появились в 1905 г., Дмитрий Иванович предпринял труд «К познанию России». Здесь он поставил себе целью определение центра России в соответствия с расселением народов в с его приростом. «К познанию России», «Дополнение к познанию России» и «Проект училища наставников» – последние работы Дмитрия Ивановича. «Проект» этот не случайная его работа, не раз Дмитрий Иванович высказывался по вопросам народного образования в России; в «Заветных мыслях» он много и подробно говорит об этом, еще раз пересматривая взгляды, высказанные им раньше по вопросу о гимназиях. В «Проекте», который является повторением последней главы «Заветных мыслей», он предлагает «училище наставников» по типу Педагогического института, в котором когда-то учился сам. Время стерло в памяти Дмитрия Ивановича его дурные стороны, и учебное заведение такого типа – разумеется без сыска, но закрытого характера – кажется ему наилучшим для подготовки профессоров.

В 1906 г. Дмитрий Иванович два раза ездил за границу лечиться. На обратном пути заехал в Италию. Дмитрий Иванович ехал в Неаполь дорогой, которой ехали пятьдесят лет назад два молодых студента из Гейдельберга попутешествовать во время каникул, поглядеть чужую страну, попить итальянского вина, переночевать на постоялом дворе и вернуться обратно к книгам и ретортам лаборатории. Теперь одного из них, А. П. Бородина, уже давно не было в живых, другой, совсем старик, ехал «Napoli videre dopo morire», «взглянуть на Неаполь – и умереть». [25]25
  Сообщено И. Д. Менделеевым.


[Закрыть]

Чувствуя, что это «умереть» подходит все ближе и ближе, Дмитрии Иванович, вернувшись в Петербург, взялся за автобиографические записки. Последние слова таковы:

«Стал приводить книги и бумаги в порядок – это очень меня занимает, – перед смертью хотя чувствую себя бодро… Осенью кончил химию, начал 4-е изд. «К познанию России» и поехал в Канн, потому что очень от инфлуэнцы ослаб. Денежные дела привел в порядок, как к смерти».

О том, какое впечатление производил Дмитрий Иванович в это последнее перед смертью время, рассказывает Н. Морозов:

«Несмотря на его преклонный возраст, он мне показался при первой встрече, 20 декабря 1906 г., сохранившим еще некоторую долю своей прежней работоспособности. Но внимание и память уже сильно ослабели у него и он это, по-видимому, сам хорошо чувствовал, хотя и не хотел сознаться. По временам он забывал в разговоре имея какого-либо известного ученого и когда я напоминал ему, он всякий раз притворно сердито взглядывал на меня и говорил: «Разве я сам не знаю?», – но в глубине души он все-таки, кажется, остался довольным моими невольными напоминаниями, облегчавшими ему речь. Такое впечатление я вынес из того, что при уходе он подарил мне последнее издание своих «Основ химии» и еще три другие из своих книг последнего времени.

Мы с ним говорили, главным образом, о дальнейшей обработке его периодической системы. Я ему доказывал, как и вам здесь, что она представляет собою только частный случай среди многих периодических систем, наблюдаемых в природе, и особенно напоминает систему углеводных радикалов наших земных организмов. Он мне ответил на это, что анализ не есть доказательство, хотя и соглашался, что многие сходства между его системой и представленными ему мною на чертежах системами углеводов поразительны. Заметив, что, стоя на этой точке зрения, мы с ним долго не придем к соглашению, я перешел на другую и старался убедить его общепризнанным теперь фактом выделения радием особой эманации, превращающейся постепенно в гелий. Но к величайшему своему удивлению я увидел, что Менделеев совершенно отвергал даже самый факт такой эманации, говоря, что по всей вероятности это простая ошибка наблюдателей вследствие малого количества исследуемого ими вещества.

«Скажите, пожалуйста, много ли солей радия на всем земном шаре? – воскликнул он с большой горячностью. – Несколько грамм! И на таких-то шатких основаниях хотят разрушить все наши обычные представления о природе вещества!»

Но третье мое доказательство – с точки зрения эволюции небесных светил – показалось ему убедительным более других. Он был всегда сторонником теории Лапласа о происхождении небесных светил из туманных скоплений, но ему, по-видимому, еще не приходило в голову сделать обобщающие выводы из спектроскопических наблюдений над ними и происшедшими из них светилами. Некоторое время он оставался в недоумении, но потом резко воскликнул: «Ну, тут вы меня застали врасплох! Я не принадлежу к тем людям, у которых на все готовые ответы. Вот придете потом, когда вернетесь из деревни, и тогда мы еще поговорим об этом…»

Д. И. Менделеев и художник А. И. Куинджи за шахматами. В глубине – А. И. Менделеева.

Но когда я вернулся из деревни после рождественских каникул и собрался 20 января этого года отнести к нему только что вышедшую мою книгу «Периодические системы строения вещества» в ответ на полученные перед этим от него в подарок книги, я прочел в газетах известие об его смерти…»

За несколько дней до 20 января, до дня, когда печальное известие о смерти Менделеева разнеслось по всему миру, – 11 января 1907 г. Дмитрий Иванович принимал в Палате Философова – первого министра только-что возникшего министерства торговли, – и, провожая его, в передней простудился.

Крупозное воспаление легких оказалось не по силам семидесятидвухлетнему Дмитрию Ивановичу и в ночь на двадцатое января он умер.

В серый, морозный день огромная толпа провожала его гроб на Волково кладбище. По улицам горели фонари, обвитые траурным крепом – последняя почесть, которую воздавал Петербург жившему в его стенах ученому. Студенты несли высоко над толпой «Периодическую систему элементов» и возложили ее на могилу Дмитрия Ивановича вместе с бесчисленными венками.

Менделеев и современность

Больше двадцати пяти лет прошло со смерти Д. И. Менделеева. Время не умалило его заслуг. Наоборот только после его смерти стала возможна более или менее полная оценка всей его деятельности.

По инициативе наших химиков учреждены химические съезды имени Д. И. Менделеева, назначение которых состоит в обмене опытом и подведении научных итогов. Первый съезд открылся в 1908 г., последний по времени – в 1932 г. Почти каждый из них до сих пор сопровождается тем или иным докладом, посвященным научным трудам Менделеева, каждый из этих докладов вносит новые черты в понимание заслуг этого замечательного труженика.

Но не все оценки сходятся. Разносторонность интересов в деятельности Менделеева рождает споры, которые, как замечает ученик Менделеева проф. Б. П. Вейнберг, нужны «не с точки зрения спора семи городов древней Греции о том, в котором из них родился Гомер, а с точки зрения посильного проникновения в лабораторию мысли Менделеева». Ответ на них был бы «некоторым отысканием истины в области истории идей и открытии», и путей формирования крупного ученого.

Сразу же встает вопрос: кем был по преимуществу Менделеев, физиком или химиком? Какая из наук была ближе к его служебной деятельности? Полученное им образование мало способствует' разъяснению этого вопроса. Он окончил физико-математический факультет до разделения его на отделения математическое и естественное. При прохождении курса интересовался математикой, преимущественно – перед зоологией, ботаникой и т. д. Трудовой же стаж его – пятьдесят три года, из которых первые тридцать семь лет отданы кафедре химии в университете, последние шестнадцать – главной Палате мер и весов, связанной с вопросами физики. Что же касается печатных трудов Менделеева, то по подсчетам Б. П. Вейнберга они дают следующую картину:

Физика – 43

Геофизика – 12

Физико-химия – 36

Химия – 24

Техника и промышленность – 47

Экономика и общественные вопросы – 14

Рецензии, полунаучные статьи и т. п. – 10

Всего – 186

Труды первых двадцати лет деятельности Д. И. Менделеева посвящены вопросам химии и физико-химии. Отсюда Б. П. Вейнберг делает вывод, что слава великого химика, которую принесли Менделееву его первые работы, затмила дальнейшие замечательные труды его по физике (например, по поверхностному натяжению жидкости). В общем же «Менделеев – чистый, крупный физик с физико-химической душой», потому, что «при помощи механики он пытался проникнуть в мир молекул и посредством физического понятия о силе – выяснить их индивидуальные химические различия».

Но проф. Курбатов в общем обзоре научной деятельности Менделеева (доклад на I Менделеевском съезде) считает его все же преимущественно химиком. А академик Н. Н. Бекетов как бы закрепляет Менделеева за химией, утверждением, что «научная основа Лавуазье и закон Менделеева останутся навсегда основными законами химии».

Некоторое противоречие приведенных мнений никак однако не сказывается на единодушии в общей оценке научной величины Менделеева.

А Богородский отмечает: «на всем земном шаре нет ни одного химика, какое бы положение он ни занимал, который, работая по любому вопросу общей и физической химии, не думал бы прежде всего: а каково по этому вопросу мнение Менделеева? Или – нет ли чего-нибудь об этом у Менделеева?» Многочисленные характеристики Менделеева – изобилуют утверждениями, что «равного ему имени не может выдвинуть русская наука», он «поднял на свои плечи восточный портал всемирного научно-химического здания»… и т. п.

Несомненно, что основные заслуги разностороннего ученого, мыслителя и деятеля Менделеева на поприще физико-химических знаний: по своему значению и влиянию на мировую науку они не могут идти в сравнение с собственными его работами в других областях. Сопоставление его с современниками решительным образом подчеркивает величину его научных заслуг в естествознании.

Он появился в целой плеяде светил русской науки: Бутлеров, Бородин, Мечников, Сеченов – его сверстники. Он жил и работал почти одновременно с химиком Дюма, утверждавшим, что «наши возможности в химии превышают наши знания». Но силой своего гениального предвидения он создал знание, превышающее современные возможности – лишь после удалось открыть предсказанные им галлий, германий и скандий.

Его внимание привлекал тот же круг явлений, над которым много лет задумывались англичанин Ньюлендс и немецкий химик Лотар Мейер. Но он один, работая над «Основами химии», вдруг приподнимается над частностями второстепенного значения и дает миру замечательный чертеж периодической закономерности свойств элементов.

Д. И. Менделеев. Портрет работы художницы Т. Анисимовой 1932 г. март. Приобретен для VI Менделеевского съезда в Харькове осенью 1932 г.

Кроме поразительного предсказания неведомых ранее трех элементов, открытие периодического закона, по отзыву проф. Л. А. Чугаева, «не только установило в общей форме соотношения между атомными весами химических элементов и прочими их свойствами, но только объединило все элементы в одно органическое целое, указав каждому из них определенное место в системе, установив «подчинение их индивидуальности общему высшему началу, проявляющемуся в тяготении и в сумме большинства физико-механических явлений», но и проложило новые пути для дальнейшего развития химической науки, выдвинув на сцену ряд совершенно новых научных вопросов; периодический закон не только позволил глубже проникнуть в сущность взаимной связи и соотношений между элементами, искать новых аналогий там, где раньше их не замечали, но и привел к исправлению фактов, наблюденных не точно… На основании периодического закона Менделеевым были исправлены атомные веса многих элементов (бериллия, титана, индия, церия, осмия, ирридия, платины, урана и др.) и поверочное определение показало верность этих исправлений».

Со времени опубликования периодического закона более 60-ти лет научная мысль человечества прикована вниманием к этому открытию. В 1869–1870 гг., в год создания периодической системы, было известно 60 типичных элементов, в год смерти Менделеева – 72, а в настоящее время – 90 элементов. Полное число рентгеновских спектров, соответствующих каждому элементу, между водородом и ураном – 92, но среди них два (номер восемьдесят пятый и восемьдесят седьмой) – еще не открыты.

В этом научном подвиге гениальность Менделеева нашла свое общепризнанное ярчайшее выражение, остальное при всем огромном научном значении, в сравнении с основным вкладом его в сокровищницу человеческих знаний представляется лишь высоким уровнем, держась которого он мог достигнуть вершины, господствующей над всем его творческим путем. Таким кажется профиль его пути на взгляд, обращенный от наших дней к прошлому. Быть может время и развитие науки заставят позднее найти иную оценку другим его работам, пока еще не вполне проявившим всю свою весомость. Однако научное значение всего остального, сделанного им в области точных знаний, чрезвычайна велико. Большинство его работ в области физики и химии являются классическими исследованиями. С именем Менделеева связан огромный круг научных проблем. Первостепенного значения.

В «Диалектике природы» Ф. Энгельс посвящает периодическому закону следующие строки:

«Наконец, закон Гегеля имеет силу не только для сложных тел, но и для самих химических элементов. Мы знаем теперь, «что химические свойства элементов являются периодической функцией атомных весов», что, следовательно, их качество обусловлено количеством их атомного веса. Это удалось блестящим образом подтвердить. Менделеев показал что в рядах сродных элементов, расположенных по атомным весам, имеются различные пробелы, указывающие на то, что здесь должны быть еще открыты новые элементы. Предсказания, Менделеева оправдались… Менделеев, применяя бессознательно гегелевский закон, о переходе количества в качество, совершил наручный подвиг, который смело можно поставить рядом с открытием Леверье, вычислившего орбиту неизвестной планеты Нептуна».

Эта оценка заслуги Менделеева, данная основоположником марксизма, важна не только признанием его общекультурного значения, но и характеристикой диалектико-материалистического ее смысла. Отмечая «бессознательность» в применении Менделеевым закона о переходе количества в качество Ф. Энгельс несомненно прав. Менделеев не был сознательным последователем диалектического метода, хотя бы даже в его идеалистическом гегелевском применении. «Диалектика обманывает» – это и подобные выражения, попадающиеся в писаниях Менделеева, дают веские основания к такому заключению. Но в то же время остается невыясненным – что именно понимал он под термином «диалектика».

В научной теории, философии химии и технологической практике Менделеев был не вполне последовательным материалистом. Об этом вполне ясно говорят многие его формулировки.

«Религиозно-философские понятия живут и развиваются уже многие тысячелетия, а те понятия, которыми руководится точно предсказывающая наука, возродились всего лишь несколько столетий и успели охватить лишь очень немногое». Те, кто хотят опередить науку, минуя путь постепенного накопления знаний, – «беснующиеся в метафизических мышлениях», «знахари». Истина им не дана. Но «люди, постепенно изучая вещество, им овладевают, точнее и точнее делают в отношении к нему предсказания, оправдываемые действительностью, шире и чаще пользуются им для своих потребностей и, нет повода видеть где-нибудь грань познания и обладания веществом».

«У научного изучения предметов две основных или конечных цели: предвидение и польза… Торжество научных предсказаний имело бы очень малое для людей значение, если бы оно не вело под конец к прямой общей пользе. Научные предсказания, основываясь на изучении, дают в обладание людское такие уверенности, при помощи которых можно направлять естество вещей в желаемую сторону».

Во всех этих определениях, рассыпанных по тексту и примечаниях «Основ химии», мы ясно различаем основы научного оптимизма, веру в конечный успех человеческих усилий по овладению природой, проповедь неотделимости теоретического знания от практики и общее глубоко материалистическое понимание природы, Еще яснее звучит это в следующей превосходной формулировке»:

«…То «теоретическое представление», которое не равно и не соответствует действительности, опыту и наблюдению – есть или простое умственное упражнение, или даже простой вздор и права на звание знания не имеет.

Знанием в строгом смысле должно называть в настоящее время только то, что представляет собой согласие теории с практикой внутреннего человеческого бытия – с внешним проявлением действительности в природе, и только с тех пор, как этот род мышления в человечестве родился, начинаются действительно новые завоевания, людьми произведенные».

Тут бесспорны черты диалектико-материалистической теории познания. Но чем дальше Менделеев отходит от философии точных наук, тем его гносеологические положения становятся более и более противоречащими характеру собственных его научных заслуг и их величине.

«Я стараюсь остаться реалистом, каким был до сих пор», – говорит он в «Заветных мыслях», в этом своде мировоззренческих высказываний. Реализм же по Менделееву не соответствует ни идеализму, ни материализму, и его можно поставить «в средине между ними». «Искусственный дуализм, признающий только дух и вещество и упускающий третье основное современное понятие о силе или энергии, сыграло уже свою роль в мире, в котором непостижимой тайной надолго останется единство мира, тройственность исходных понятий (дух, сила, вещество) и слияние их во всем том, что подлежит суждению или объяснению в людских отношениях».

Если бы это было выступлением против дуализма, за психофизический монизм, Менделеев не сходил бы с почвы диалектического материализма. Но введение третьей категории – силы – (см. разбор понятий движения и силы в «Диалектике природы» ф. Энгельса) сближает высказанное положение со станом тех естествоиспытателей, которым Ф. Энгельс обращал свое предостережение: «физика, – берегись метафизики!» (в том смысле, что пренебрежение к философии оставляет естественника зачастую во власти бессознательно усвоенных доставшихся по наследству и некритически воспринятых метафизических суеверий).

Мы уже отмечали склонность Менделеева к триадам; будучи поставлен перед лицом двух взаимно исключенных положений, он стремится найти третье, – их объединяющее. Подобно материализму, идеализму и – реализму, духу, материи и – силе, он составляет чисто идеалистическую триаду «союзности, мены и любви», «которые в сущности заложены уже в зверях, но развиваются только в людях». Разумеется, в этом нельзя еще видеть гегелевских триад. Ни состав библиотеки, ни полученное образование, ни научные труды не дают повода судить о сколько-нибудь большом интересе Менделеева к философии, как самостоятельной дисциплине. Надо полагать что стремление к установлению тройственности исходных понятий было лишь привычным методом примирения «данного с заданным», объясняемым перекрестными влияниями господствовавших философских школ, «своеобычно» им воспринятыми. В этом смысле чрезвычайно любопытна запись, сделанная Менделеевым на вкладном листе Хронологического каталога личной библиотеки:

В этом черновике, представляющем очевидно незаконченную попытку классификации книг, а тем самым и классификации их содержания, присутствуют опять излюбленные триады: 1) Искусство – знание, польза и 2) Область человеческой деятельности, покоящаяся на бессознательном (горизонтальный ряд), на знании (левый столбец) и на пользе (правый столбец). Фигура треугольника лишний раз подчеркивает привычную тройственность менделеевских представлений о мире.

Присутствие идеалистических предпосылок в общей философской направленности Менделеева (о ней нельзя говорить как о законченной концепции), сказывается очень отчетливо в странном консерватизме мышления, проявленном им даже в области физико-химических представлений, в науке, где беспримерно выразилась его же собственная смелость, где работа его была уверенным делом революционера. Помимо упомянутого уже нами свидетельства Н. Морозова о недоверии, с которым принял Менделеев открытие явлений радиоактивности, были и другие случаи, когда он проявлял упорный скептицизм по отношению к выводам, сделанным на основе его собственных положений. Проф. Чугаев отмечает: «До конца своих дней он оставался убежденным противником идеи о единстве материи, о происхождении химических элементов из одного общего начала. Главный мотив этого отрицания (независимо от чисто экспериментальной стороны этого дела), заключается в следующих словах Д. И.: «Удовлетворяя законному научному стремлению, естествознание нашло, в мире единство плана, единство силы и единство вещества (!), и убедительные доводы науки нашего времени заставляют каждого увериться в этих видах единства. Признавая единство во многом необходимо однако произвести индивидуальность и видимое множество, всюду проявляющееся».

Когда же мы обращаемся к трудам Менделеева по экономике промышленности – а нужно помнить, что был он одним из зачинателей этого раздела экономических дисциплин, выступал как «политико-эконом» лет 45 – когда знакомимся с его социологическими и политическими воззрениями, то видим, что идеалистические триады подобные «союзности, мене и любви», занимают все больше места, получают подчас решающее преобладание и приводят к ряду ошибочных построений.

На ряду с такими признаниями, как примат экономики в развитии политической истории, неизбежности социально-экономических процессов – о них мы упоминали, цитируя отдельные места из статьи «О возбуждении промышленного развития в России» – признаниями в духе исторического материализма, мы встречаем такое выражение идеалистических установок Менделеева:

«Идеалисты и материалисты видят возможность перемен лишь в революциях, а реализм признает, что действительные перемены совершаются только постепенно, путем эволюционным».

Ярким примером того, к каким разочарованиям приводили Менделеева эти «реалистические» установки, может служить сопоставление следующих фактов:

«Как принципиально убежденный реалист, я принадлежу к числу уже не малочисленных ныне, противников всяких войн». – писал Менделеев в первых главах «Заветных мыслей, заявляя себя далее защитником волонтерской организации армии, на основе национального оборончества. Но уже в последней главе этой книги ему приходится выступать по вопросу о том, «что можно требовать от Японии», т. е. далеко отойти от оборонческой позиции в сторону явно империалистических тенденций. Удручающее впечатление, произведенное на него русско-японской войной, отмечено уже нами и было прямым следствием разрыва субъективных воззрений с объективными результатами империалистического «пацифизма».

Не будь Менделеев такой крупной величиной, не играй он такой значительной роли в хозяйственно-политической жизни страны – через прессу и участие в промышленности, экономические труды – его ошибки и реакционность исходных, политических позиций были бы делом личной трагедии. Но он был выразителем большой категории научно-технической интеллигенции в эпоху бурной борьбы классов и, несмотря на свои крупнейшие ошибки, прозорливым исследователем разнообразнейших, областей народного хозяйства, куда вносил свои привычные – «меры и весы».