Текст книги "Менделеев"

Автор книги: Вера Смирнова-Ракитина

Соавторы: Петр Слётов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Для переноски большого количества книг от полки к столу и назад служили маленькие специально сделанные салазки.

Кресло для посетителя стоит возле письменного стола. Над ним когда-то висела большая керосиновая лампа – Дмитрий Иванович не любил электричества. Забывчивый посетитель частенько ушибался о нее головой.

– Какой же вы естественник! Не наблюдательны-с! – замечал при этом Дмитрий Иванович. Но лампы не перевешивал – удобно светила.

Около же письменного стола, со стороны противоположной ящикам, маленький столик. На нем – хронологический каталог в книге и карточный – в маленьком ящичке. Сличив их, видишь, что вся библиотека строго систематизирована хозяином. А взглянешь на полки – какая странная смесь! Разделы как-будто отсутствуют, названия стоящих рядом книг самым отдаленным образом относятся друг к другу, почти все переплетены по заказу хозяина. Но корешки неожиданным образом порой соединяют в толстый том статистические таблицы, техническую статью и беллетристический очерк путешествия. На кое стоит слово: «Смесь». Хозяин, однако, хорошо знал принцип, организовавший это непонятное гостю сочетание. Библиотека повторяла ассоциации, прочно утвердившиеся в мозгу, имевшие всю логическую закономерность, повторяла извилины мозга. Менделеев не дождался распространения американской десятичной системы каталогизации и придумал свою собственную, которая и хранит до сих пор установленный им порядок. Говорят, что эта система превосходит по удобству и легкости пользования десятичную.

Вся библиотека и кабинет в целом являются не только культурным наследством замечательного человека, но и поучительным примером для всякого представителя научного труда. Впечатление, которое выносишь оттуда, подтверждает собственное неоднократное признание хозяина: «я – человек своеобычный!»

Семья и поиски среды

Из года в год, каждое лето, хотя бы и не надолго, Дмитрии Иванович ездил в Боблово, которое гостеприимно принимало не только семью Менделеевых, но и многочисленных родственников и друзей. Приезжали сестры Дмитрия Ивановича с детьми. Одной из них, младшей, Марии Ивановне, он подарил даже стоящую на отлете часть имения – «Стрелицу», и она поселилась там на постоянное жительство. Хозяином Дмитрий Иванович был радушным, и всегда с радостью он и Феозва Никитишна принимали приезжающих, умели их устроить и развеселить.

Неладно складывалась только личная, семейная жизнь Дмитрия Ивановича. Если прежде отношения все же несмотря на разницу лет были нормальным браком, то теперь и это кончилось. После рождения дочери, брак фактически перестал существовать. В сорок два года Дмитрий Иванович был еще полон сил, тогда как жена его превратилась в нервную и болезненную женщину, пугавшуюся его голоса, вечную домоседку, не сумевшую стать другом мужа, заразиться его интересами. Феозва Никитишна всему предпочитала семейный уют, своих детей, рукоделие. А Дмитрий Иванович искал в женщине друга, живущего своими интересами, под стать его культурному кругозору. Дома ничего похожего он не находил.

Бывшую институтку шокировали любовь к резким словечкам и независимые от условностей простые вкусы мужа. Все это, конечно, способствовало еще большему обострению отношений. Когда же дело дошло до воспитания детей, то раздор дошел до того, что Феозва Никитишна с детьми стала большую часть года проводить в Боблове.

Глухая неудовлетворенность проявлялась в наружной вспыльчивости. В ставшие редкими времена совместной жизни голос Дмитрий Ивановича то и дело гремел по всей большой квартире. Феозва Никитишна с детьми пряталась в детской, испуганно пережидая грозу. Очень добрый по натуре Дмитрий Иванович не умел сдерживать себя и начинал раздражаться уже одним тем, что его пугались. И возможно сердился на себя, не умеющего успокоиться во-время. В конце ссоры этот большой человек, со стоном хватался аа голову и скрывался в кабинете. Часа через два уже можно было расслышать сквозь двери напеваемый им невнятный мотив. Это значило гроза прошла и можно спокойно вылезать из убежища [14]14
  Сообщено О. Д. Трироговой.


[Закрыть].

Летами в Боблове было спокойнее. Много родных, много молодежи и у самого Дмитрия Ивановича еще в здоровая, увлекающая его работа на опытных полях.

Молодежь Дмитрий Иванович любил и был ей хорошим веселым товарищем. Должно быть его собственная молодость, не проявившаяся всех ее возможностях в суровой обстановке Педагогического института, растянулась на всю жизнь. Наравне с молодежью Дмитрий Иванович увлекался крокетом, дальними прогулками, с удовольствием слушал болтовню бесчисленных племянников и племянниц. Болтовни не любил он только за обедом и часто повторял – «когда я ем – я глух и нем».

Подрастающей дочери Дмитрия Ивановича, которую надо было уже готовить в гимназию, взяли молоденькую гувернантку [15]15
  Сообщено О. Д. Трироговой.


[Закрыть]. Еще зимой, в Петербурге, Дмитрий Иванович стал заметно чаще заходить в детскую, читать там Пушкина, Лермонтова или просто рассказывать что-нибудь дочери и ее воспитательнице. Летом 1876 г. в Боблове увлечение сорокадвухлетнего профессора гувернанткой своей дочери стало явным.

Произошло объяснение. Девушка, хотя и полюбившая Дмитрия Ивановича, не посчитала себя вправе ломать жизнь супругов и разрывать брак Менделеевых. Она уехала из именья и навсегда исчезла с горизонта Дмитрия Ивановича, на котором это увлечение отозвалось очень тяжело. Лишний раз он увидал свое одиночество и недоступность личного счастья. И опять от этого одиночества был единственный выход – в науку, в труд, постоянный и напряженный, не дающий думать о себе лично. Городская жизнь Дмитрия Ивановича вся сосредоточилась в кабинете, из которого он в остальную квартиру выходил только к обеду.

И все же замкнутая, кабинетная жизнь не спасла Дмитрия Ивановича от нового увлечения. В доме Менделеевых появилась молоденькая ученица Академии художеств, подруга племянницы Дмитрия Ивановича – семнадцатилетняя Анна Ивановна Попова.

Семья Дмитрия Ивановича была в Боблове и он предложил сестре своей Екатерине Ивановне Капустиной, у которой на квартире жила Анна Ивановна, на лето переехать к нему в университет. Екатерина Ивановна согласилась.

«И вот раз из Академии, – рассказывает Анна Ивановна о своем знакомстве с Менделеевым, – мы пошли не на улицу Глинки, а в университет, где нам с Надеждой Яковлевной (племянницей Дм. Ив.) уже устроили в гостиной помещение, и все наши вещи были перевезены. Квартира Дмитрия Ивановича была устроена так, что он мог в эту половину квартиры не показываться. Из его комнаты был ход через кабинет в лабораторию и дальше. А тот ход, с которого ходили мы, выходил на парадную лестницу, которая вела в актовый зал и церковь. Мы и не встречали Дмитрия Ивановича; по целым дням нас не бывало дома, а обедали мы в другое время, чем он. Раз как-то Екатерина Ивановна позвала меня и попросила что-то подержать и помочь в работе. Вдруг послышались раскаты громкого мужского баритона, легкие шаги, и в следующей комнате, в двери, куда, оставив меня, Екатерина Ивановна вышла, я увидела Дмитрия Ивановича, страшно возбужденного, и Екатерину Ивановну спокойно отвечавшую. Вид Дмитрия Ивановича меня поразил; он меня не видал, я же хотела исчезнуть, хотя бы сквозь землю, так я была испугана. Дмитрий Иванович убежал к себе, а Екатерина Ивановна возвратилась к своей работе и, видя мой испуг, засмеялась: «ничего нет особенного, Митенька всегда так». Раз как-то я играла на рояле, который стоял у нас а комнате. Мне сказали, что Дмитрий Иванович, зайдя к сестре, спросил, кто играет, и довольно долго слушал. Узнав это, я почти перестала играть, так как боялась чем-нибудь проявить мое присутствие и, может быть, помешать. В семье был кумир – Дмитрий Иванович. «Дмитрий Иванович спит», «Дмитрий Иванович пришел с лекции, устал, скорей чаю», «Дмитрий Иванович пошел в лабораторию, не опоздать бы завтрак ему подать», и пр., и пр. В воскресенье Дмитрий Иванович присутствовал за нашим обедом. Меня с ним познакомили. Я сидела все время молча, испытывая какой-то страх н непреодолимое смущение в присутствии такого необыкновенного человека. Дмитрий Иванович был в хорошем настроении и много говорил. Через некоторое время Екатерина Ивановна сказала, что Дмитрий Иванович хотел бы сыграть в шахматы, он устал – утром были экзамены, никого нет, кто умел бы играть. Сын Екатерины Ивановны, студент, с которым я играла всю зиму, ушел, и они просили меня. Я очень смутилась, но отказаться не было возможности, Дмитрий Иванович уже шел за шахматами, надо было играть. Не помню, как я играла, наверное плохо: я не могла забыть ни на одну минуту, с кем я играю. Дмитрий Иванович, не желая ставить меня в тупик, исправлял мои неудачные ходы. Так мы сыграли две партии. Дмитрий Иванович что-то меня спрашивал, я отвечала стесняясь и конфузясь. Мне приходилось играть на рояле, когда Дмитрий Иванович усталый приходил с экзаменов позавтракать. Екатерина Ивановна усаживала меня: «Играйте, матушка, играйте, он будет добрей на экзамене» – прибавляла она, посмеиваясь. Вечером приходилось играть в шахматы, и всегда я чувствовала особенную робость, волнение и смущение. Дмитрий Иванович стал все чаще и чаще заглядывать к нам, у нас часто бывали О. А. Лагода с сестрой Викторией Антоновной, Александра Владимировна Синегуб, О. Петерсон и другие. С Дмитрием Ивановичем был его сын Володя прелестный, добрый мальчик лет 12, который готовился в Морской корпус. Он любил Екатерину Ивановну и всю семью; со мной он тоже подружился, показывал мне университетский сад, разные книги и мило разговаривал. Слышала я, что у него есть мать и сестра, которые живут в именьи Боблово, Московской губернии.

Как-то в праздник Дмитрий Иванович задумал сделать нам всем удовольствие – прокатить на пароходе в Кронштадт, я никогда не ездила на пароходе и моря не видала, и Володя, который выбрал морскую службу по призванию, своими рассказами еще больше разжигал мое нетерпение.

Мы поехали большой компанией с Дмитрием Ивановичем во главе. Он все время был в очень хорошем настроении, а про нас и говорить нечего – мы были в упоении.

Иногда Дмитрий Иванович читал нам вслух, так был прочитан Байрон. По вечерам Дмитрий Иванович по-прежнему играл со мной в шахматы, я даже стала делать успехи в игре и меньше дичилась.

Приближался конец экзаменов в Академии – день моего отъезда. В памятный мне вечер Дмитрий Иванович пришел с шахматами и сел мной играть, Надежды Яковлевны не было дома. Мы с Дмитрием Ивановичем были одни. Я задумалась над своим ходом. Желая что-то спросить, я взглянула на Дмитрия Ивановича и окаменела – он сидел, закрыв рукой глава, и плакал. Плакал настоящими слезами; потом сказал незабываемым голосом: «Я так одинок, так одинок». Мне было невыразимо жаль его. «Я одинок всегда, всю жизнь, но никогда я этого не чувствовал так болезненно, как сейчас». Видя мою растерянность: «Простите, – продолжал он, – простите, вас я смущать не должен». Он вышел. Дмитрий Иванович в то время писал каждый день мне письма, но не передавал их, а откладывал в особый ящик. Он продолжал их писать, когда я уехала, и также письма не посылал, а откладывал в этот же ящик. После моего отъезда Капустины, которые заметили состояние Дмитрия Ивановича, сказали ему, не без умысла, что, по всей вероятности, я не возвращусь, так как у меня есть жених, от которого я получила подарок. Дмитрий Иванович продолжал писать и откладывать письма. Он хранил эти письма как драгоценность. Одно время, когда он уезжал за границу, эта письма вместе со своим завещанием он отдал на хранение А. Н. Бекетову. Письма он завещал мне тогда, когда еще не надеялся стать моим мужем. Я их читала уже замужем. Великая душа, могучий поток прорвавшегося чувства нашли выражение в этих письмах в сильной и оригинальной форме. Передать их нельзя. Везде он говорит, что желал бы быть ступенью, чтобы помочь мне подняться выше!»

После каникул Анна Ивановна вернулась в Петербург и увлечение Дмитрия Ивановича возобновилось с новой силой. Желая облегчить Анне Ивановне доступ в мир художников, он начал посещать выставки, мастерские художников, собирать картины и рисунки. Завязывались знакомства с художниками, с некоторыми – дружба. Художники стали бывать в профессорской квартире, постепенна организовывались вечера по средам, на которых бывало много художников и профессоров – коллег Дмитрия Ивановича. Из художников бывали большей частью передвижники: Крамской, Репин, Ярошенко, Мясоедов, Кузнецов, Савицкий, Вл. Маковский, Клодт, Максимов, Васнецов, Суриков, Шишкин, Кунджи, Остроухов, Волков, Лемах, Михальцева и др. Профессоров бывало меньше: А. Н. Бекетов, Меншуткин, Петрушевский, Иностранцев, Вагнер, Воейков, Краевич.

«Среды эти художники очень любили. Здесь сходились люди разных лагерей на нейтральной почве. Присутствие Дмитрия Ивановича умеряло крайности. Здесь узнавались все художественные новости. Художественные магазины присылали на просмотр к средам новые художественные издания. Иногда изобретатели в области искусств приносили свои изобретения и демонстрировали их. Тогда зародилась у Ф. Ф. Петрушевского мысль написать свою книгу о красках. Иногда на средах вели чисто деловые разговоры, горячие споры, тут созревали важные товарищеские решения вопросов. И иногда бывали веселые, остроумные беседы и даже дурачества, на которые художники были неисчерпаемы. Кузнецов великолепно представлял жужжание летающй мухи, Повен – проповедь пастора и разные восточные сцены. М. П. Клодт танцевал чухонский танец, и все имели огромный запас рассказов из своих поездок, столкновений с народом и представителями высших сфер. Иногда приносили новости, журнальные статьи, не пропущенные цензурой. Атмосфера, которую Дмитрий Иванович создавал, куда бы ни появлялся, высокая интеллигентность, отсутствие мелких интересов, сплетен делали эти среды исключительно интересными и приятными».

«Среды Менделеева> пользовались большой популярностью. Петербургское общество интересовалось, ими, разговоры, происходившие там, передавались и комментировались в кругах, близких профессуре и близких искусству. Внимание, с которым приглядывалась и прислушивалась к мнениям Менделеева наиболее интеллигентная часть общества, отразил Гаршин в своем рассказе, где одним из действующих лиц был Дмитрий Иванович Менделеев. Сюжет рассказа – странная история, фантастического характера, со спиритическими явлениями и пространными диалогами научного и философского характера. Общий смысл ее был защита ересей в науке, протест против научной нетерпимости, против исключительной ортодоксальности людей ученого мира. Самое действие в рассказе происходило в здании петербургского университета в физическом кабинете. Рассказ этот не был напечатан. Он был последним гаршинским произведением, написанным уже в полосе душевного недуга и уничтоженным автором. Друзья Гаршина свидетельствовали однако о достоинствах этого произведения Здесь следует лишь отметить, что личность Д. И. Менделеева увлекла своим обаянием художника, сделавшего ее одним из основных персонажей произведения.

Менделеев, сам того не желая, постоянно был на виду. Его лекции, его публицистические выступления, его «среды», даже его роман с Аннон Ивановной Поповой – все это выделялось из рамок обычной жизни среднего работника науки. Его жизнь шла шире этих рамок, интересы перехлестывали узко научные интересы, их разнообразие могло казаться даже разбрасыванием, размениванием на мелочи если бы он не оставался во всем и всегда самим собою, упорным и внимательным исследователем. Замечено было широкой публикой и критическое его выступление в статье «Перед картиной Куинджи», тем более, что картина, появившаяся перед тем на выставке, и сама по себе обратила на себя общее внимание.

В свое время картина эта, «Украинская ночь», была новаторством, одной из первых попыток уйти от академической трактовки пейзажа как фона к изображаемому сюжету. У Куинджи впервые, пейзаж был самодовлеющей величиной. Это и отметил Дмитрий Иванович, подойдя к вопросу как философ-естествоиспытатель, т. е. разобрав историю возникновения естествознания, изменения человеческого сознания и связи с этим, и отношения к природе, как к величине, существующей самостоятельно, помимо человека.

Выступление профессора Менделеева в роли художественного критика было достаточно неожиданно и многими расценено даже как чудачество ученого. Конечно, дело здесь было не в чудачестве, а во влиянии той среды, какою окружил себя Менделеев. Среда художников заинтересовала его, показалось, что есть возможность с ней сблизиться, что есть грань на которой искусство становится наукой, а наука – искусством. Интересу этому способствовало конечно и увлечение Анной Ивановной, ученицей Академии художеств – будущей художницей. Увлечение тянулось четвертый год. Жена Дмитрия Ивановича на развод не соглашалась. Родители Анны Ивановны, настроенные решительно против Менделеева, отправили дочь за границу. Дмитрий Иванович в декабре 1880 г. проводил ее в Рим. По словам Анны Ивановны, решено было расстаться навсегда.

Новые знакомства, «среды», публицистические выступления по художественным вопросам, все это было со стороны Дмитрия Ивановича, насилием над собой. Неустроенность внутренняя, личная заставляла его бросаться во внешний мир и искать там каких-то впечатлений, которые могли бы заглушить чувство одиночества. И все же не в этом внешнем находил он выход, а в науке, в научном творчестве.

Творческая продуктивность росла, и ширился круг вопросов, интересовавших Менделеева. У молодого доцента работы были строго научные, касавшиеся только химии, с течением времени, у профессора Менделеева появились вопросы технологии, удобрений, опыты по сельскому хозяйству, заметки о русском просвещении, исследования спиритических явлений, обзоры европейских выставок, изучение русской промышленности и, наконец, живописи.

Все эти увлечения имели свою последовательность и свою логику и, раз появившись, уже оставались в жизни Менделеева навсегда, никакими обстоятельствами не прекращаясь.

«Дмитрий Иванович, проводив меня, затосковал, – рассказывает Анна Ивановна. – Его друзья А. Н. Бекетов, Иностранцев и другие стали беспокоиться. Состояние духа Дмитрия Ивановича сказывалось в его работах и разговорах. Он написал завещание, собрал все письма, за четыре года писанные ко мне. В своем завещании он просил после его смерти передать их мне. Сам решил ехать на съезд в Алжир. Дальше передаю его слова: «По дороге я хотел упасть с палубы парохода в море». Этого он, конечно, никому не сказал, но Бекетов и другие сами заметили его состояние. Ни для кого не было тайной его отношение ко мне. Друзья его, профессора Бекетов, Иностранцев, Краевич, Докучаев и другие, поняли, что отпустить его одного в таком состоянии нельзя, и, собрав совет, решили отправиться к жене Дмитрия Ивановича и убеждать ее дать развод, указав на опасное состояние его духа и здоровья. Цель была достигнута. Они получили согласие на развод и немедленно известили о том Дмитрия Ивановича. Он немедленно же передал дело о разводе присяжному поверенному Головину, который повел его так энергично, что оно скоро должно был окончиться.

Дмитрий Иванович уехал, но не в Алжир, а в Рим и неожиданно явился ко мне (в апреле 1881 г.) в таком состоянии, что надобно было или его спасать или им пожертвовать. Долгая, трудовая жизнь без личного счастья, четыре года борьбы за него – я согласилась быть его женой и мы уехали из Рима вместе». «Мы поехали в Неаполь, потом на Капри, чтобы обсудить наше положение. В Риме было слишком много знакомых, а нам было не до них. Дмитрий Ивщювич предложил так: пока дело о разводе идет, поехать на Волгу, на нефтяной завод Рагозина, куда его давно приглашали, обещая устроить и лабораторию, так как знали его интерес к нефтяному делу. Теперь это приглашение было кстати. Надо было подумать и о заработке. По условиям развода требовалось все университетское жалованье отдавать Феозве Никитишне, Дмитрию Ивановичу оставался только доход от «Основ химии», на который мы долго жили и который он и завещал моим детям. Других средств у него в то время не было, а предстоял еще значительный расход на развод. Дмитрии Иванович написал о своем приезде В. И. Роговину. До лета нам оставалось еще полтора месяца, и он захотел показать мне Париж и Испанию, в которой и сам еще не был. Прожив несколько времени на Капри, мы поехали в Париж.»

Для Анны Ивановны эти поездки были свадебным путешествием. Дмитрий Иванович знал, что их пребывание за границей только временная передышка перед тем боем, который предстоит выдержать в России. «Общественное мнение» давно отметило ухаживания маститого сорокашестилетнего профессора за юной ученицей Академии художеств.