Текст книги "Проделки морского беса"
Автор книги: Вениамин Вахман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Глава 5 КАПИТАНЫ ЛАСТОВЫХ ЭКИПАЖЕЙ
Утром, чуть свет, генерал-квартирмейстер повел молодых офицеров к дому бургомистра, где жил светлейший князь и граф, губернатор Питерсбурха да всех завоеванных у шведов областей, царский любимец, фельдмаршал российской армии, Александр Данилович Меншиков. Генерал-квартирмейстер перед докладом принарядился, приказал себя побрить, напудрить, плешь прикрыл солидным париком, живот перетянул форменным шарфом, сбоку привесил шпагу.
Шел он упругой, быстрой походкой и уж не казался стариком, как ночью, а военным средних лет, хорошо сохранившимся и рано вышедшим в чины.
В полутемном вестибюле он велел фенрихам подождать; если понадобятся, то их кликнут.
Сам же поднялся наверх, в жилые покои.
Некоторое время было тихо, потом сверху донеслись сердитые раскаты низкого мужского голоса, и по лестнице раздались торопливые шаги. Генерал-квартирмейстер спустился красный, потный, злой. Махнув рукой, чтобы следовали за ним, он вышел на улицу и торопливо зашагал прочь. Фенрихи, как положено младшим по чинам, шли сзади. На углу генерал-квартирмейстер остановился, снял шляпу, обмахнулся ею, как веером.
– Слыхали? – спросил он. – Это светлейший голландцев и французов ругал нехорошими словами. Ну и мне заодно досталось. Взял манеру лаяться…
Он снова надел шляпу, вздохнул.
– Вас решено определить покедова капитанами ластовых экипажей. Сейчас у нас важнее дела нет, как разгрузить датские корабли. Датчане все-таки молодцы, геройски сразились со свейской эскадрой. Пошли, приставлю вас к делу.
– Елизарка! – не то обиженно, не то на смех прошептал Аким. – Ну чего я такой разнесчастный? Только порадовался, что с корабля живой ушел, меня снова на другую посудину гонят…
Елизар обнял товарища, встряхнул для подбодрения.
– Ладно, не робей, чего-нибудь придумаем.
На пристани, где хозяйствовал злой, охрипший от ругани интендантский полковник, выяснилось, что пока на ходу есть только один ластбоот – одномачтовый пузатый тендер для перевозки больших тяжестей. Управлять им вызвался Елизар. Аким остался на пристани и как-то сразу включился в общее дело. Вместе с полковником стал сверять накладные, орал на затурканных обозных солдат, таскавших с пристани на подводы ящики и бочки.
Ластовые команды, говоря по-простому, – это команды грузчиков. В их ведении небольшие портовые суда для хождения между берегом и стоящими на рейде кораблями.
Река чуть колыхалась, лизала сваи, шевелила плавающий у пристани мусор. Ниже пристани, на середине широкого плеса, на сверкающей глади, друг около друга стояли округлые, широкие галиоты и купецкие корабли. А вдали тонкими прутиками поднялись кверху мачты военных судов конвоя. Там-то и произошел бой. Между кораблями и берегом, туда и обратно, ходил резвый табунок гребных шлюпок, свозивших грузы полегче. Широкий, словно распиленный пополам грецкий орех, ластбоот тоже уже несколько раз сходил к галиотам и возвращался к пристани с грузом пушечных ядер.
Вдруг на набережной произошло шевеление. Шагавший мимо взвод солдат с великой поспешностью выстроился в шеренгу, разом вскинул ружья на караул. Писарь на мостках выронил листок бумаги и, не смея нагнуться за ним, стянул с головы шляпенку, впопыхах вместе с париком.
К мосткам подъехал на белой как сметана лошади всадник в малиновом плаще, в шляпе, не только обшитой по полям золотым позументом, но и украшенной страусовыми перьями. За всадником, теснясь, ехали генералы и полковники. Всадник зорко оглядел пристань и корабли, затем, не торопясь, слез с седла. Лошадь тотчас кто-то подхватил под уздцы. Сопровождавшая всадника в малиновом плаще свита тоже стала торопливо спешиваться. Приехавший, широко шагая, направился к спуску, на ходу сбросил свой великолепный плащ, который, вопреки законам естества, не упал наземь, а был услужливо подхвачен дородным военным в больших чинах.
– Сам светлейший! – из-за паруса выкрикнул матроз. Елизар узнал всесильного царского любимца, князя Александра Даниловича Меншикова. Меншиков, в голубом военном кафтане, сверкая орденскими звездами и крестами, сбежал по насыпи, мимоходом пальцами в бриллиантовых перстнях щелкнул по плеши перепуганного писца, который так и не заметил отсутствия парика на голове. Светлейший был выше всех вокруг: известно было – одного роста с царем! Он на мгновенье остановился, чтобы подтянуть кверху щегольские, морковного цвета ботфорты, выпрямившись, откинул прядь серебристого парика. Ветер колыхал и развевал пышный плюмаж на шляпе.
– Эй, зееманы! – зычно крикнул он. Меншиков, как и царь, любил употреблять голландские слова. – Мореходы! Вы, как я погляжу, малость зачухались! Этак с одним ластбоотом мы, чай, месяц провозимся. Надо иначе… Как пойдет в реку морской прилив, корабли тащите к пристани, пущай там разгрузят артиллерию. Ветра не будет – шлюпками буксировать корабли. Глубину реки меряли?
– Так точно! – ответил интендантский полковник. Меншиков подмигнул голубым веселым глазом Акиму;
– Ты, фенрих, нынче ночью прибыл?
– Так точно, господин светлейший генерал… – спутался заробевший Яблоков.
Меншиков раскатисто захохотал:
– Эх ты! Титуловать не знаешь! Ладно, не обижусь… – Он подтолкнул Акима. – Пошли со мной на сей боот…
Елизар, как находящийся при службе, продолжал одной рукой держать румпель, другой – шляпу. Меншиков подошел к ластбооту, поставил ногу на борт, хозяйственно оглядел суденышко – корпус, мачту, одобрительно кивнул.
– Ладная посудина, надежная, голландцы строили. Ихние суда не спешно ходят, зато крепки.
Обернулся к свите, небрежно бросил:
– Погодите здесь… Хочу пройтись к кораблям. Мы с его величеством, государем Петром Алексеичем, чай, тоже в морской службе.
Легко перепрыгнув через борт, взял у Елизара рукоять румпеля.
– А ты чего мешкаешь, береговая выдра? – это относилось к Акиму.
Аким засуетился, неловко перелез на палубу. Хоть по натуре был не пужливого десятка, даже храбрый, но сейчас заробел. У светлейшего, как он встал ногой на палубу, словно весь облик поменялся: сразу стал похож на царя Петра. Так же, как Петр, сердито ощерил рот, сощурил глаза, даже ус у него дернулся, как у царя, который страдал нервным тиком.
– Отдай конец! – капитанским голосом скомандовал Меншиков. – Матрозы, становись к месту. Со штирборта киль в воду. Пойдем правым галсом.
Матрозы Иван и Тимофей работали привычно: вывалили в воду один из бортовых килей, похожих на тюленьи ласты, ухватясь за канат, повисли на нем всей своей тяжестью, поддернули верхний рей, чтоб парус брал больше ветра. Боот плавно отошел. Меншиков взглянул назад на воду – велико ли расстояние от пристани, сунул румпель Елизару, присел на кормовую скамью, вытянул из кармана кисет и коротенькую матрозскую трубку.
– Ну, господа фенрихи, который из вас Яблоков, а который Овчина?
– Я есть Елизар Овчина-Шубников, – вскинулся Елизар.
– А я Аким Яблоков, – Аким уже несколько приободрился, доложился громко, отчетливо.
Меншиков поглядел на Елизара.
– Не круто ли, парень, к ветру берешь?
– В самый раз, – уверенно ответил Елизар. – Сей боот рысклив из-за малой длины.
Вельможа кивнул.
– Верно. Скажи, Елизар… как по батюшке-то?
– Артамонов…
– Так вот, Елизар Артамонов, есть, окромя тебя, кто из Шубниковых на государевой службе? Али ты один?
– Да почитай что один, – грустно ответил Елизар. – Брат еще недолеток, отец в вотчине проживает по причине хромоты. Крымской стрелой ему ногу повредило. Вот с материнской стороны родной дядя, генерал-инженер в Питерсбурхе, Талызин, вам известный.
Меншиков прищурился.
– Хромота для боярина службе не помеха. Что, не хочет отец служить, так, что ли? Вон Яблоковы служат, воевода отец-то твоего приятеля.
Елизар отвел глаза.
– Отец-то, может, хочет… Захудали мы…
– А-а, вот в чем дело, – светлейший понимающе кивнул. – Сия причина понятна. Мы, Меншиковы, как и вы, тоже древних кровей, да тоже захирели по бедности. Вот только с моей персоны опять в рост пошли. Так-то, фенрих. Служи справно, за царем служба не пропадет, даст бог, и вы в рост пойдете.
Оба фенриха в душе подивились: про светлейшего было точно известно, что он. сын пьяницы Данилы Меншикова, царского конюшего. Дворянин-то дворянин, да из худородных, таких, у кого крепостной челяди всего-навсего одна стряпуха, скотины – две курицы да петух, а земли – только двор возле крыльца. Но промолчали. Нынче светлейший самая близкая к царю персона и богат несметно.
Меншиков вдруг перестал набивать трубку, сунул ее в кисет, строго спросил:
– Ответствуйте мне, камрады, где и каким маниром вы эту черную цезарскую ворону поймали? Вы, часом, ему в дороге не наболтали, что, мол, голландский порох французы побрали и все такое?..
– Да что мы, пьяные были? – воскликнул Аким. – Разве ж о таком можно!
– Во те крест! Чем угодно побожусь да клятву дам, если надобно, что мы молчком молчали, зачем посланы! Дело государево. Разве может про такое офицер сболтнуть! – обиделся Елизар.
Меншиков кивнул.
– Ну, то-то ж… Никому, кроме меня, об этом знать не след. Генералу-квартирмейстеру – это особо дело…
Фенрихи подробно рассказали, как встретились с графом в фишгафском гастхаузе, про то, как вместе путешествовали, как повязали шведских драгун и захватили их лошадей, и про то, что узнали от шведского вахмистра.
Выслушав молодых людей, Меншиков не то засмеялся глухо, не то выругался про себя.
– Аи да граф! Значит, сия важная особа путешествует в почтовой карете, без слуг и без пожитков. Ой, ловок! Выходит, налегке порхает. Сегодня поутру завез ко мне рекомендательные письма от цезарских министров и католицких кардиналов.
– А чего ему надо? – простодушно вырвалось у Акима. Меншиков снова оскалился, переспросил:
– Чего ему надо? Ты, паря, женат?
– Нет… – смутился Аким.
– А ты? – Меншиков ткнул в бок Елизара.
– Не… – буркнул Елизар. – Я моряк, моряку жениться не след.
– Но-о, так и не след! – насмешливо протянул Меншиков. – Придет пора, женишься. Моряки не монахи. Ну так вот, робята! Прежде чем сватов засылать к невестиным родителям, умные люди подсылают какую бабку побойчее али старика знакомого выведать, что за невестой дадут, каково приданое? Вот такой бабкой и явился к нам цезарский граф. Шведы вроде не прочь мириться. Под Полтавой мы им крепко всыпали, да и сейчас колотим. Однако свейский сенат с нами в переговоры вступать стесняется, ихний король Каролус Двенадцатый пребывает в отъезде, все еще гостит у турок. А без него нельзя. Опять же прочие иностранные державы. Им, вроде, мира и хочется, и не хочется. Одни рассуждают так: пусть-ка русский со шведом друг другу носы расквасят, да оба и обессилят; нам от того выгода. А другим державам солдаты нужны, потому как шведы свои полки завсегда отдавали внаем французам, и немецкие князья тем же занимались. Эти державы миру хотят.
– Так, значит, граф мир станет предлагать? – спросил Елизар. – Эх, кабы сразу так. Нет, он начнет хвостом крутить, вертеть: что, де-мол, цезарю дадут, если тот миротворцем заделается? А цезарь мало не захочет…
Меншиков поглядел на воду, помолчал, потом нехотя добавил:
– Царь в отъезде, дельцов из посольского приказа тут нету, мне одному за всех отдувайся.
Раскидываю так: граф прикатил на случай. Ежели швед Штейнбок нас поколотит, мы посговорчивее станем, он тут и начнет меня склонять, чтоб я его величеству, Петру Алексеичу, мириться присоветовал.
Фенрихи недоумевали, с какой стати этот важный вельможа, главнокомандующий, можно сказать, заместитель самого царя в здешних местах, с ними разоткровенничался. Меншиков, верно, догадался, пристально поглядел на одного, на другого, привстал, уверился, что матрозы на носу, за парусом, не слышат.
– Я вам к тому все это толкую, – сказал он серьезно, – что может случиться, сей цезарец начнет вас к себе в гости зазывать.
– Нас? – в один голос воскликнули Елизар и Аким.
– Ну, вас, а то кого же? Граф не захочет здесь сиднем сидеть, он приехал дело делать. Русские для него народ незнакомый, своеобычный. Желательно ему, к примеру, с каким-нибудь нашим генералом или другим важным человеком поближе знаться. Как в таком разе быть? На чай, кофей к себе не зазовешь, не пойдут. Записочку, как, скажем, на ассамблее, с любовным изъяснением не пошлешь. А вы оба из знатных родов. Акимкин батя в чинах, при большом деле, а бояре Овчина-Шубниковы некогда в боярской думе заседали из первых. Во как! По французским али испанским обычаям, да и по австрийским, не столь важно, богат дворянин али беден, важно, каких он кровей. Там знатный дворянин повсюду вхож, со всеми знается. Так что цесарец беспременно с вами захочет свидеться, чтобы через вас с другими знакомство свести или узнать что.
– Так мы ж при службе, – возразил Елизар, – мы ж офицеры и присягу давали.
– То-то и оно! – Меншиков назидательно поднял кверху палец. – Об этом всегда помнить след. Ежели граф в гости зазовет, ходите, не отказывайтесь, пусть не считает нас за варваров. Ежели о чем расспрашивать начнет, отвечайте, но с умом, лишнего чтоб не наболтать. Уразумели?
– Да не так, чтоб… – признался Аким.
– Но, ты не прикидывайся телком деревенским! – строго одернул светлейший. – Служить отечеству всегда надобно с головой. И для чести вашей тут ущерба не будет. Вы оба ребята сметливые, о том мне известно. Ежели он вас в чем уговаривать будет, вы сразу не отказывайтесь, а с дельным человеком потолкуйте. Таковой для сего случая найдется. Ну, однако, мы про дело забыли, – прервал себя Меншиков. – Время-то не ждет. Надо корабли подводить к причалам. Пущай перетягиваются. – Он приказал: – Лево руля. Пойдем вон к тому, пузатому.
Тяжелый боот нехотя перевалился, пошел другим галсом, к галиоту. Матроз Тимошка на ходу ухватил конец веревочного штормтрапа, удержал ход. Иван отвел парус от ветра.
Наверху через борт перевесился испуганный чуть не до обморока датский капитан. В бортах поспешно открывались тяжеленные крышки пушечных портов, поднимались кверху, словно ставни либо веки на глазах. Из темного корабельного нутра пятились круглые бронзовые зенки пушек, около них суетилась прислуга. Упал в воду и, прежде чем утонуть, зло пошипел обрывок горящего фитиля. Галиот приготовился салютовать высокому гостю.
– Угорели они, что ли? Или перепились! – ругнулся светлейший. – Этаким салютом нам башку оторвут. – Зычно крикнул по-немецки наверх: – Отставить салют! Капитан! Всех своих ставь заводить верп! Верп, говорю! Малый якорь! Станете на том якоре к берегу подтягиваться, к пристаням; ездить до вас далеко!
Датчанин, кажется, понял, закивал и исчез. На палубе залились свистки, затопали.
– Пошли к шнявам! – распорядился Меншиков.
Шнявам было приказано спускать все шлюпки, артелью взять на буксир первую шняву, тащить ее к причалу. Затем возвращаться за остальными. Потом поплыли к купецким кораблям, повторять то же.»
Тем временем с галиота погрузили один из якорей в шлюпку, отвезя подальше, спихнули в воду. На баке с заунывной песней пошли матрозы вокруг кабестана – накручивать канат. На кабестане приплясывал разбойничьего вида боцман, босой, в широченных штанах, в шляпе, но без рубахи. Покрикивал:
– Ай-я!.. Ай-я!..
Показывал рукой – ходи веселей! Нос галиота с далеко выставленными вперед утлегаром и бугшпритом, с раскинувшей на стороны руки бронзовой девой, по колена ушедшей в воду, стал поворачиваться. Опять плотно затворились пушечные порты на нижних палубах.
Елизар вдруг увидел, что с берега идут большие рыбачьи баркасы. Хозяева сами стояли на руле, а рядом с каждым хозяином стоял усатый гвардейский унтер-офицер, пальцем указывал, куда плыть.
«Аи да светлейший! – с восхищением подумал фенрих. – Даром что разрядился в шелк да бархат, словно баба на куртаге[4]4
Куртаг (немецк.) – народное гулянье.
[Закрыть]. Моряцкое дело знает до всей тонкости!»
Меншиков словно угадал эти мысли, повернулся и подмигнул.
– Вот так держать, господин фенрих! Сам зря не мельтешись, не хватайся за все, начальствуй. Чин твой мал – приказывай от моего имени! К вечеру еще раз наеду, погляжу. Ежели замешкаетесь, с вас обоих спрошу, камрады, моряки флота российского!
Глава 6 ЕВРОПЕЙСКАЯ ПОЛИТИКА
К вечеру оба фенриха сдали вахту на пристанях пожилым, пышноусым, степенным сержантам. Таких сержантов в Петровском войске теперь было много, опытных, грамотных, гожих на всякие дела. Не чуя под собой ног от усталости, Елизар и Аким медленно побрели по узкой проулочке, со сточной канавой посредине мостовой. Уж неизвестно, что лучше: московская ли грязь, в которой иной прохожий рискует оставить сапоги, либо немецкие мостовые, горбатые, щербатые, скользкие оттого, что жители привыкли выплескивать на них помои прямо из окон.
Проулок кончился, влившись в главную городскую улицу. Впереди ехали верхом пьяные казачки в бараньих шапках, столь лихо заломленных на ухо, что непонятно было, как они удерживаются на голове и не падают. Да и сами казачки сидели в седлах скособочившись, развалясь, будто в удобных креслах. Вдруг казачки, не в лад горланившие песню, разом шарахнулись в стороны к самым домам, пропуская карету. Карета, запряженная четверней, подкатила к дому как раз напротив проулка, и кучер осадил лошадей так, что они чуть не присели на хвосты.
– Дура! – заорал один из казаков, грозя кулаком. – Немец-перец безмозглый! Рази так с коням можно? Губы порвешь!
С запяток кареты спрыгнули два ливрейных лакея в серых кафтанах и клюквенного цвета чулках. На спинах у лакеев были вышиты гербы, изображавшие щит с графской короной, а на щите серебряные и золотые звезды по лазоревому полю. Такой же щит с короной и звездами красовался на дверцах кареты, хотя сам экипаж был весь укутан от пыли и грязи кожаными фартуками, так что оставались незакрытыми лишь дверцы и окошки над ними. Судя по дверцам и по колесам, экипаж был богатый, весь расписанный гирляндами цветов, которые обвивали и гербы.
Лакей распахнул дверцу, другой откинул каретную подножку, затем оба помогли, бережно поддерживая его под локотки, сойти приехавшему господину. Елизар и Аким едва не ахнули от удивления. Это был цезарский граф. Ну и преобразился же он! Знать, багаж его прибыл.
Весь от шеи до ажурных чулок в шелковом. камзол, жилет, штаны цвета морской воды; при каждом движении шелк шуршит и словно струится, переливается. Башмаки со стразовыми пряжками, на высоченных каблуках. Подбородок подперт застывшей пеной из дорогих кружев, такая же пена течет из рукавов, закрывает кисти рук почти до кончиков пальцев. На графской голове, на вершине круто завитого парика, шляпа из лоснящегося фетра излюбленного графом фасона, не треугольная, а сплюснутая с боков лодочкой.
Поля с бахромкой из стриженых перышек; при каждом движении или дуновении ветерка бахромка колышется, будто птичий гребень.
Граф сделал было шаг к подъезду, но задержался, поднял к носу висевший поверх жилета золотой лорнет в форме ножниц, поглядел сквозь стеклышки, небрежно уронил лорнет, повисший на цепке, и словно в изумлении всплеснул руками.
– Какая встреча! Мои храбрые и любезные попутники! О молодые люди, сердечно рад свидеться!
Аким, любивший наряды, от восхищения даже приоткрыл рот. Куда как вельможен иностранец! Не уступит самому светлейшему. Елизар дивился орденам. На левой половине груди вышита звезда со многими лучами. В центре пылающей звезды – алмазный крест. Наискось, поперек жилета, алая орденская лента, а на кружевном шейном платке – золотой ягненок на цепочке из золотых бляшек. Елизар видел такое на печатных листах, сиречь гравюрах. Царь приказал завезти эти листы для образования молодых дворян, чтоб не росли неучами. На одном из листов был изображен прославленный в истории испанский дюк, а пояснительная надпись толковала, что золотой ягненок на шее дюка есть величайший в той стране наградной знак-орден для особо благородных персон.
И зовется сей орден «Золотое руно». Почему-то только ягненок был похож на дохлую скотинку: голова и ножки бессильно поникли, спинка выгнута, как если б ее держало не кольцо для цепки, а зубы волка, уносящего добычу.
Граф снял шляпу, галантно отвел руку, любезно поклонился и, перейдя на немецкий язык, пригласил молодых людей оказать ему честь – вместе отужинать.
Чудной был этот графский ужин, по российским понятиям. Кабы не перекусили в корчме возле пристаней, пришлось бы ложиться голодными.
Лакей в клюквенных чулках, но сменивший ливрею на домашнюю куртку, принес сначала мясную кашу, именуемую паштетом. Граф небрежно пояснил, что сей деликатес изготовлен во французском городе Страсбурге и прислан ему в подарок. Услышав о таком, Аким было поперхнулся и чуть не выплюнул. Нашел чем угощать! Ведь пока этот паштет везли, почитай, через всю Европу, он, верно, протух. Но, вспомнив утренний наказ светлейшего, превозмог себя и храбро проглотил заморское лакомство. Ничего оказалось – с душком, но не чересчур.
Запили вином из высоких, словно свечки, узких бокалов. Потом ели дичь и запивали другим вином. А на заедки подали сыр в горшочках и некий чудной овощ – каштан, жаренный в скорлупе. К сему – сладкий-сладкий ликер, густой, как сливки.
Фенрихи опасались, каждой еды брали помалу, ели аккуратно, а в вине только мочили губы, дабы не охмелеть. Граф же уплетал с аппетитом за обе щеки; подобрав повыше кружевные манжеты, чтоб не замарать, с хрустом глодал птичьи косточки. И вином не стеснялся. Лицо его покраснело, набрякло.
Сначала беседовали о разных пустяках, больше о погоде. Но постепенно от вина графа начало разбирать, заговорил с досадой:
– Ангел мира с пальмовой ветвью в руках давно и напрасно кружит над распаленными народами. Европа жаждет покоя и сладостного отдохновения. Но дальновидные монархи не могут обрести беззаботность и заняться благополучием своих подданных, пока демон войны не укрощен окончательно…
Фенрихи вспомнили светлейшего; покивали согласно.
Граф налил себе еще вина, на этот раз в круглый, как стеклянный шар со срезанной вершиной, бокал. Он разом втянул в себя опаловую влагу, утерся салфеткой, удобно откинулся в кресле.
– Сегодя я имел конфиденц со светлейшим князем Александром фон Меншиков, – сказал он и поиграл пальцами по скатерти. – Князь фон Меншиков большой политик, ясный ум. Но – слишком осторожен! Затем я визитировал другую важную персону, генерал-квартирмейстера, который управляет штабом русских войск. Меня и тут приняли любезно, но не сразу. Генерал-квартирмейстер был очень занят, беседовал со своими генералами. Я долго ждал в карете…
Он снова поиграл перстами, вздохнул.
– Как человек военный, я не могу не видеть горестных признаков подготовки к походу, к новым военным действиям…
Елизар и Аким не выдержали пронзительного взгляда, отвели глаза. Хитрить с таким человеком, как граф, опасно: опростоволосишься. Елизар двинул в ход спасительное:
– Мы люди маленькие, в чины еще не вошли. Нам что прикажут, то и делаем. А рассуждать не нам..
Граф тонко усмехнулся.
– Сегодня поутру светлейший князь предпринял морскую прогулку именно в вашем обществе. Может быть, он удостоил вас доверительной беседы…
– Да мы – что? Мы только ямщики… – поспешил на помощь другу Аким. – Приказал светлейший покатать, мы катали…
Тяжелый сапог Елизара придавил носок Акимова ботфорта, да так, что Аким чуть не охнул. Граф погрозил пальцем, шевельнул остриями усов.
– Молодые люди, – сказал он умильно. – Австрия и Россия волей судеб должны следовать по тропе истории общим путем. И у вас, и у нас один и тот же смертельный враг – Турция. Турецкие полчища и подданные султана, крымские татары, всегда грозят югу России. Так же грозят они и нашим венгерским границам. О нет, я не намерен расспрашивать вас о делах военных: меня просто, как человека, как дипломата, как автора будущих мемуаров, интересует сама особа блистательного вельможи фон Меншиков. О нем много говорят в Европе. Но дипломаты видят официальную, парадную сторону, которую он хочет им казать. Вы же сегодня имели возможность запросто беседовать с ним, наблюдать его как моряка. Ведь все близкие к его величеству Петру Первому отличные моряки.
– Да, моряк он хороший, получше меня, – согласился Аким. Елизар, казалось, с интересом разглядывал узоры на скатерти.
– И лучше вас тоже, господин Елисар? – поддел граф.
– Не знаю, в деле не видал, – неохотно ответил фенрих. – Хороший моряк узнается не сразу. Надобно поглядеть, как он поведет себя в бурю да при экзертициях, когда ставят и убирают паруса. Сегодня с нами фельдмаршал просто изволил прогуливаться по воде, пожелал подышать морским воздухом. И беседовали мы про родных, кто как живет.
– Вы с ним в родстве? – оживился граф. Фенрихи даже перепугались.
– И не в родстве, и не в свойстве… Он о нашей родне расспрашивал.
– Понимаю… Князь здесь скучает без семьи, без близких. Наверно, для этого он затеял большое строительство, строит дворец, где будет проживать его очаровательная супруга и милые детки.
– Дворец? – удивился Аким. – Да ведь он сегодня здесь, а завтра царь его в другое место пошлет. У нас подолгу на одном месте не засиживаются.
– Значит, я ошибся, – улыбнулся граф. – Значит, строят не дворец, а военные укрепления. О-о, понимаю: об этом расспрашивать не полагается.
– Почему вы полагаете, ваше сиятельство, что вообще здесь что-то строят? – изумился Елизар. – Городишко-то небольшой. Кабы что строилось, сразу бы увидали.
Граф мгновенье помедлил, подумал, вертя в пальцах бокал.
– Такое мнение у меня сложилось потому, что не только в Фишгафе нельзя достать лошадей, но и нигде вокруг, ни в одной деревне. Мой человек искал повсюду, хотел купить за любую цену. У меня две лошади из четверых никуда не годятся, только на живодерню. Надорвались в пути на здешних отвратительных дорогах. Поэтому мне пришлось оставить карету и весь багаж и присоединиться к вам.
Лишь сегодня утром карета прибыла. Мой слуга купил, наконец, лошадей за баснословную цену в каком-то медвежьем углу. Зачем же нужны были все эти лошади фон Меншикову? Оказалось, возили бревна, всю зиму возили. И только теперь лошадей стали возвращать владельцам. Согласитесь, друзья, бревна могут понадобиться, только чтобы из них строить.
– Так это, поди, пристани ставили! – воскликнул Елизар. – Пристани тут все или недавно ставлены, или чинены. Лес-то новый, кое-где даже смола не просохла.
– Пристани? – граф задумался. – Может быть, пристани… Но я вижу, что вы устали, молодые люди, вам нужен освежающий сон. Не смею вас больше задерживать и похищать драгоценные часы отдыха.
Он хлопнул в ладоши. Вошел человек средних лет, одетый прилично, как немецкий бюргер с достатком. Граф удивился.
– Вы, Бонифатий?..
Вошедший с достоинством поклонился.
– С вашего разрешения, граф, я отпустил холопов.
– Это мой секретарь и письмоводитель, Бонифатий Лех-Кружальский, – представил его граф. – Бонифатий шляхтич, и хоть небогат, но в жилах его течет кровь польских магнатов.
Бонифатий склонил голову.
– С вашего разрешения я провожу панов офицеров, – сказал он скрипуче.
Он и проводил их, но только до крыльца.
После незатемненных свечей, горевших на столе, улица показалась особенно темной. С моря дул пронзительный ветер, слышно было, как шумят, набегая на берег, волны.
Фенрихи дошли до угла, остановились, соображая, в какую сторону к дому? Вдруг рядом скрипнула калитка, вышел кто-то в низко надвинутой шляпе, в плаще, позвал шепотом:
– Сюда… приказ Александра Даниловича…
Елизар и Аким на всякий случай потянули шпаги, но повиновались. Человек провел их в какое-то помещение, вроде как в сторожку для привратника. На столе стоял потайной фонарь. Человек отодвинул шторку фонаря, посветил себе на лицо, потом на лицо второго, сидевшего за столом. Мелькнул красный воротник, офицерское золотое шитье.
Сидящий за столом добродушно сказал:
– Зря себя кажешь людям. Откуда им знать всех фискалов? Фенрихам стало не по себе.
Официальная должность фискала, то есть доносчика, была учреждена царем при всех полках. Фискалы ведали тяжкими государственными проступками, ежели таковые приключатся. Начальствовал над ними страшный, но безгранично преданный царю генерал-прокурор Ягужинский.
Незнакомец достал из-за обшлага записку, дал прочесть. Записка была от Меншикова.
«Камрады, – писал светлейший. – Сии люди будут вместо меня. От них не таитесь. Нам этот граф как болячка: мешает, а сколупнуть нельзя».
– Я не фискал, – обиженно сказал человек в плаще и стянул с головы шляпу. – Зря ты дразнишься, господин майор. Шпагой научился махать, а проказлив, ровно дитя.
Сидевший за столом рассмеялся.
– Ладно… В общем, знайте: меня зовут Логинов Яков, чином майор гвардии. А сия канцелярская крыса Павлов Федор; был подъячий, теперь именуют чиновником военным. Оба мы при штабе. Дело такое: негоже, чтоб вас часто видели со светлейшим, да и недосуг ему. А мы ему все как есть передадим, ничего не переврем. Так что рассказывайте: о чем у вас велась беседа с цесарским графом?
Логинов и Павлов оказались люди дотошные; заставили повторить всю беседу, все припомнить. Кое-что Павлов записывал в памятную книжицу. При упоминании о том, что граф интересуется каким-то строительством, Логинов встревожился.
– Ишь собака какая, куда нос сует! Его песье дело, что мы тут строим? Про пристани ты ловко ему ввернул, господин фенрих. Пущай побегает вдоль реки да посчитает, сколько на что леса пошло. Пристани впрямь чинили, да и новые ставили.
Ну, а ты что скажешь, умная голова? – обратился он к Павлову.
– Что скажу? Скажу, что граф шельма первостатейная. Значит, так: дипломатия, разные переговоры – это одно, а второе графское занятие – тайным видоком за нами быть: все вынюхать и выследить. И может, не только для цезаря, но и для кого другого.
Ох, за ним нужен глаз да глаз!
