Текст книги "Проделки морского беса"
Автор книги: Вениамин Вахман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)
Глава 23 ВИЗИТ В НЕПТУНОВО ЦАРСТВО
По питерсбурхской дороге задорно тренькали, разливались бубенцы. Кто-то ехал, видать важный.
Староста Ивашка Мохнатый быстро влез в тулуп, надвинул шапчонку. Уже на ходу прихватил в сенях деревянное блюдо, покрытое рушником, с караваем хлеба и солонкой. Каравай малость подзачерствел, соль намокла, а рушник кое-где был захватан руками. Еще бы, каждый день повадились ездить. А всех, всякое начальство, хоть и не великих чинов, встречай хлебом-солью по обычаю. Правда, Ивашка был не в накладе, приезжие отдаривались, клали на блюдо кто двугривенный, кто несколько медяков, а один, видать генерал, бросил даже полтину. Из-за военных трудов и непомерных трат деньги на Руси стали редкостью. Крестьянскому хозяйству все прибыток. На несколько медяков купишь воз сена, а на серебро Ивашка собирался взять по весне телку, либо и двух.
Заиндевелая тройка резво влетела в село. Ямщик с пылающей от мороза мордой сильно натянул вожжи, осадил лошадок. И тотчас из крытой кибитки высунулись две немолодые персоны в тулупах и меховых шапках. У обоих из-под шапок свисали завитые бабские волосы. У тощего волосы были пегие; у того, что потолще, – рыжие. Ну, да все равно, пегие или рыжие, одинаково не свои. Завел царь обычай, смехота…
Ивашка подобострастно протянул вперед блюдо, зачастил:
– Милости просим, дорогие гостюшки… уж так рады… Старостиха, выбежавшая вслед за мужем, кланялась в пояс, вторила:
– Здоровьюшко, гостюшки милые… счастья, милостивцы…
А сама поглядывала – когда подхватить блюдо с караваем, нести назад.
Тощий вытащил из-под шубы платок, трубно высморкал хрящеватый нос, не глядя кинул прямо на каравай горсть серебра. Рыжий тоже было полез в карман отдариваться. Куда там! Тощий ткнул ямщика в спину.
– Гони! Некогда!..
Сани промчались, обдав морозной пылью. Старостиха с блюдом дернулась было к дому, но Ивашка вовремя ухватил ее за подол.
– Стой!.. Бона еще едут!
Подкатил просторный возок, ставленный на полозья. Лошади были впряжены цугом, немного, но все же две пары. Из возка не торопясь вылез молодой барин в валенках, в тулупе, но в военной шляпе, обшитой золотым галуном и, конечно, тоже в бабских кудерьках. Прежде чем заговорить, оторвал льдинки с маленьких усиков, потер застывшие подбородок и губы, потом строго вопросил:
– Где тут у вас изба почище? Для деликатных особ?
Староста кинулся через дорогу к избе свояка. Сам хозяин с семьей давно был переселен в баньку, так поступлено почти со всеми в деревне. Разве ж квартир напасешься на этакую ораву. Каждый день катят из Питера, то одни, то другие.
Из возка вылезли по очереди одна за другой четыре особы женского пола, три повыше, одна совсем дитё. Девы были закутаны в шали да в платки так, что торчали одни носики.
Молодой барин подставил ручку калачиком.
– Прошу вас, панна Анеля!
С другой стороны подцепил еще одну деву, приговаривая:
– И вас, Настенька, весьма прошу…
Все трое поплыли вслед за старостой, кланявшимся уже с крыльца. Староста звал кума с кумой топить печь да устраивать гостей.
Старостиха тем временем заглянула в возок, нет ли еще кого? И верно обнаружила еще бабу, постарше, себе под стать, верно мать али тетка.
– Длуго я бёнде тутай седеть? – досадливо спросила та.
– Чаго-сь?..
Тетка зашевелилась, охнула, протянула руку.
– Тёнгний мне стонд!
– Тягай ее отседа… – подсказал ямщик. К возку подбежала молодшенькая, позвала:
– Иди сюда, тетя Катажинка!
Старостиха уже тащила тетку из возка, с великим бережением повела к дому.
Между тем первые сани промчались к самому берегу залива. Тощий вдруг толкнул ямщика в спину – Годи!..
А сам, словно кукла на шарнире, повернулся, стал глядеть на стоящую вблизи пушечную батарею. Пушки были морские; некоторые, снятые со станков, лежали прямо в снегу.
Перед батареей высился ледяной бруствер из зеленоватых, прозрачных глыбин. Несмотря на всю опасность, ямщик погодить никак не мог, разве удержишь разлетевшиеся сани на косогоре. Тройка вылетела на лед залива, сразу скрылась в облаке снежной пыли и пара от дыхания лошадей.
– Видал?.. Видал, Никитушка?.. А?! – кричал тощий, подпрыгивая в санях. – Истинно военная душа! Льдом отгородился!..
– Шею застудишь, гласа лишишься… – рассудительно заметил низенький в рыжих буклях и показал рукавицей. – Вон еще сколько льда наковыряли.
Сани понеслись по замерзшему заливу, а справа и слева от наезженной дороги то и дело попадались скопления ледяных брусков, то торчащих стоймя, то поваленных, будто кто-то отгородился надолбами, ожидая атаки кавалерии.
Тянувшийся навстречу санный обоз стал поспешно сворачивать, давая дорогу начальству.
На крестьянских дровнях лежали такие же огромные ледяные бруски, а на последних обледенелые бревна и свертки корабельных веревок, тоже обледенелых.
– Сущий ледяной парадиз! Гляди, какую фортецию отстроил! – снова разбушевался тощий.
– Ох-хо-хо!.. – протяжно вздохнул сосед. – Да не ори ты так, господин командор.
Чай, не на палубе командуешь. Па-ра-диз!
Сани завернули, с ходу влетели в ограду, тоже сложенную из льда. Внутри ограды было потише, ветер, вечно крутивший колючие снежные вихри по заливу, здесь не так донимал.
Возле одной из стен стояла изба, сбитая из странного леса: корабельных обломков, да еще крашеных. Над плоской крышей избы столбом бил вверх дым, видно, внутри топили.
– Вылезай, генерал! – командовал тощий, отстегнул меховую полость и вывалился в снег. Стал браниться, что ноги не держат, оттого что засиделся в долгой дороге. Второй несколько раз мотнул в воздухе одной ногой, другой и осторожненько, бочком выбрался из кибитки.
– Вставай, Федор! Давай подсоблю вашему капитан-командорству, – добродушно сказал он и ловко подхватил Огаркова под локотки, помог встать.
– Все ревматизма проклятая, – ворчал Огарков, прихрамывая.
Дверь избы со стуком распахнулась, выбежал коренастый мужичонка, одетый, как все тут, в тулуп и валенки. Голова у него была замотана женским платком, а поверх платка торчала матрозская шляпа с бляхой. Огарков строго крикнул:
– Ивашка! А где сам?
Иван – не тот, не староста – солдат, – узнав капитан-командора, вытянулся по-уставному.
– Они изволят во чреве пребывать! – гаркнул он во всю глотку. Талызин рассердился.
– Чего путаешь?! Это Иона во чреве китовом пребывал, а ты туда ж господина мичмана…
– Вот я тебя! – погрозил кулаком в меховой рукавице и Огарков. – Языком всуе треплешь.
Здесь хоть и лед, а все море.
Он выпростал было руку из рукавицы, может, хотел перекреститься – и вдруг словно остолбенел.
Впереди, прислоненный к ледяной ограде, торчал длиннущий золоченый старик – морской бог Тритон, в руках держал золоченую же дубину, остаток отломанного трезубца. Выпуклые, незрячие глаза морского бога глядели свирепо, косматая деревянная борода завернулась на сторону. По обе стороны от Тритона были поставлены две дородные морские девы с рыбьими хвостами. Огарков сунул обратно в рукавицу пальцы, рассердился.
– Понаставили не на месте…
– То батька с дочками, – доложил Иван. – Батька был ставлен с носу, рассекать морскую глыбь. А дочки, значит, с кормы, для прыти…
– Сам знаю… – оборвал его Огарков.
– Ну, веди, веди… – проворчал Талызин. – Замерзнешь здесь…
– А вести-то неча, – осклабился Иван. – Тута они и есть, в глуби морей.
Сквозь крутящуюся поземку Талызин разглядел вмороженные в лед бревна, торчащие как стропила. Под бревнами были подвешены блоки.
Вдруг внизу, под ногами, что-то глухо заухало, застучало, вроде тюкали топором, долбили что-то ломами. Талызин и Огарков переглянулись.
– Елиза-ар! – закричал Огарков, сложив ладони рупором. – Господин мичман!
Он зашагал вперед, но Иван, забежав сбоку, проворно ухватил капитан-командора за рукав.
– Постерегись, господин командор, скользкота… Вот отсель видно.
Он осторожно повел командора вперед, к тому месту, где уже стоял Талызин и, вытянув шею, вглядывался куда-то себе под ноги.
Под бревнами, во льду, была яма, заделанная по краям бревенчатым срубом. Сруб уходил в глубину, словно ствол какой-то Диковинной шахты. Внизу, в полумраке, слабо мерцали два-три фонаря, угадывались фигуры людей.
– Сколь сажен-то глубины? – спросил Огарков.
– Да было бы повыше мачт, – ответил Иван. – Только мачты поломало. Ох и расперло его, «Диамант» тот горемычный!
– Ну, племяш у меня… хват! – сказал довольный Талызин. – Соорудил!
Огарков схватил комок снега, потер замерзшие нос и щеки, гнусаво спросил:
– А как насчет сухой ложки, что господин Меншиков не приемлет? Смочил ее чем-нибудь?
Талызин стащил меховую рукавицу, сложил толстые персты в кукиш, полюбовался на свое творенье.
– А это видал? Вот его доход от Елизара этой ненасытной прорве. Думает, кроме него, никто о государственных делах не печется. Да мы, Талызины, с татарами рубились, когда Меншиковых и в помине не было. В общем, нашлись люди, вхожие к Петру Алексеичу. Сей прожект пришелся царю весьма по нраву. Он нам с Елизаркой анисовой поднес, да целовал меня в губы и в обе щеки.
Достаньте, говорит, со дна, что потоплено, я твоего племяша в лейтенанты произведу, а может сразу и в капитаны, поставлю кораблем командовать. Мне смекалистые ох как нужны!
Огарков одобрительно покивал.
– Да, такое дело острого ума и уменья требует да морского глаза. Вот в Голландии я, к примеру, видал кофердам для ремонта плотин. Утопят возле плотины этакий деревянный ящик в несколько сажен, выкачают изнутри воду и лазают внутрь плотину чинить.
Талызин весь сморщился.
– Что кофердам против этой выморозки! Ведь как сруб утопили точнехонько, чтоб корабль как раз внутри оказался. Начали корабельными пумпами воду качать, а тут как раз такие морозы завернули, что все прихватило. Пришлось лед глыбами выпиливать и тащить наверх. Умаялись, пока до корабля добрались.
– А зато сколько всего добыли, – встрял Иван. – И пушки сняли, и грузы из трюмов почти все повытаскали, и снасти…
– Ты чего здесь лясы точишь, когда все работают? – снова начал раскаляться Огарков. – Ты кто, боцман или адмирал? Офицер внизу лед рубит, а боцман прохлаждается…
Иван засмущался.
– Да я вот… – показал он на маленькую пушчонку, стоящую на льду. Под пушчонку были, подставлены доски, чтоб по ним откатился лафет. Ствол был прикрыт тряпкой. В бадье с глыбой льда дымился фитиль в железном ухвате с зажимом. – Как станем поднимать сундук с регалиями, так дадим салют…
Он не успел кончить. Внизу, на дне ледяной ямы, затрещало, ухнуло, повалилось. Потом затренькал колокол.
Талызин побледнел. Но колокол тренькал весело.
– Все наверх! – вдруг завопил Иван и, стащив шапку, подбросил кверху. – Ура!
Он кинулся к избе, но дверь избы сама отворилась, выбежали солдаты, гревшиеся у печки, на ходу застегивая тулупы. Разошлись к блочным канатам, стали в шеренги.
Снизу еще раз тренькнул колокол. Иван поднял руку, солдаты разом схватились за канаты, стали тянуть. Иван поднимал то одну, то другую руку, и тот канат, где рука была опущена, переставал натягиваться. Изнутри ползло что-то огромное, тяжелое. Наконец показался кусок кормового чулана с капитанской каютой. Сверху палуба срублена, нижнюю и одну из стенок частично оставили. И на этом куске палубы, как на подносе, стоял большой, окованный ржавым железом сундук с казенными печатями, словно впаянный в прозрачную глыбину льда.
Солдаты подсунули под сундук бревна, по этим бревнам скатили тяжесть на лед, топорами стали отшибать теперь уже ненужную каютную стенку и лишние доски палубы.
Деревянная лестница, уходившая вниз, заскрипела, закачалась. Стало видно, что по ней лезут люди с фонарями, с инструментом на плечах. Елизар первым вылез на лед, задул уже ненужный фонарь. За ним вылез Тимофей и еще какие-то замерзшие, обсыпанные снежной пылью матрозы.
Талызин кинулся к Елизару, обнял. Огарков тоже метнулся было к виновнику сегодняшнего торжества, понял, что до мичмана не добраться, пока дядя мнет и тискает его в родственных объятиях, махнул рукой, побежал к пушке распоряжаться салютом.
Сам схватил ухват с фитилем, раздул, скомандовал, чтобы сняли тряпку, подсыпали бы в запал свежего пороху, потом ткнул огарком фитиля в казенную часть пушчонки. Пушка подпрыгнула, как сердитая собачонка, выплюнула белый, плотный клубок дыма, и над заливом раскатился салютный выстрел в честь необычной победы человеческого ума над слепыми силами стихии: водой и морозом!
Сундук сволокли в избу, поставили поближе к раскаленной железной печке, какие применяли на кораблях. Лед быстро стаивал, вода стекала в щели пола. Елизар, скинув тулуп, вопросительно взглянул на Талызина, спросил:
– Пора, дядя?
– Сбивай! – торжественно разрешил Талызин.
Елизар ударил по крышке обухом топора, крышка отлетела. Все кинулись глядеть, что внутри. В длинном сундуке, туго свернутые, лежали шведские знамена и пудовые ключи от крепостных ворот.
– Виват! – гаркнул Огарков. – Пляши, Елизарка! Сегодня твой самый счастливый день!
Сияющий Елизар ощупывал лежащее сверху ярко-синее полотнище крепостного штандарта, того, что сняли с комендантского дома, поднял и взвесил в руке огромный ключ.
– Аннушке бы показать, – негромко сказал он. – А то без нее мне и радость не в радость.
Огарков фыркнул, как рассерженный кот.
– Да здесь она, в деревне дожидается. Твой дружок Аким меня чуть до смерти не заел, вцепился, как рак клешней. Ну и пришлось всех везти сюда.
– Ну вот и достал ты свое счастье со дна морского, – серьезно сказал Талызин. – Теперь и свадьбу сыграем честь честью. Кланяйся капитан-командору, проси у крестного руки твоей Анютки.
Огарков приосанился, но не выдержал, обнял Елизара, чмокнул в обе щеки.
– Чего просить! Я давно согласный! И она ждет не дождется! Он выскочил на мороз в одном мундире, скомандовал:
– Сани сюда! Да живо! Повезем жениха к невесте! Ура молодым!
Глава 24 СТРАНСТВУЮЩИЕ КУПЦЫ
Шведский король Карл XII шестого ноября 1714 года выехал из Турции и двадцать второго ноября прибыл в порт Штральзунд на берегу Балтики. Союзные войска двинулись было к этой крепости, но опоздали, король Карл на корабле отбыл в свою столицу Стокгольм.
С той поры прошло четыре года. Война со шведами, получившая в истории название Великой Северной войны, достигла своей завершающей стадии.
Двадцатишестипушечный фрегат «Северная Двина», входивший в состав молодого российского флота, был послан против королевских каперов – корсаров, сильно вредивших морской торговле.
Возле шведского острова Готланд «Северная Двина» выдержала бой с двумя пиратскими бригантинами, которые на веслах попытались приблизиться к заштилевшему возле неприятельского берега фрегату. С потопленных бригантин были сняты люди, показавшие, что Карл XII выдал каперские свидетельства не только своим подданным, но привлек к разбою и иностранцев, в частности гамбуржцев.
Молодой капитан фрегата, Елизар Овчина-Шубников, решил немедля идти к немецким берегам, чтобы охранить торговые корабли Нидерландов, Англии и Дании.
В датских проливах стояла чудесная летняя погода. Многочисленные корабли словно бы висели в воздухе на границе между морем и небом. Горизонт был скрыт маревом, словно в июльскую жару, хотя стоял уже конец октября. Зато неприветливое Северное море встретило штормом. Серые, морщинистые волны, увенчанные бахромками пены, с гулом мчались навстречу, ударяли в нос и в скулу фрегата, разбивались в брызги, стеной взлетавшие чуть не до рей. Весь корабль скрипел и словно стонал от этих ударов.
Капитан, сидя в своей просторной каюте, прислушивался к вою шторма, курил и, чтоб не утратить бодрости, прихлебывал из чашки заморский напиток кофей, недавно вошедший в употребление на Руси. Кофей был горьковат и темен цветом, от него шел вкусный запах, напоминавший запах в уютных немецких и голландских трактирах. И дома, в Питерсбурхе, жена, нежно любимая Аннушка, тоже по утрам варила ему кофей. Польская панна Анеля Стшелецкая давно уже стала русской Анной, по крестному отцу, капитан-командору Огаркову, Федоровной, госпожой капитаншей Овчина-Шубниковой.
Вот пришло и счастье! А сколь горько было время до сего. Сколько всего пережито! Давно ли он, Елизарка, флотский мичман, почитал свою молодую жизнь вконец загубленной, благодаря хитроумным козням иезуитов. В такую же точно ночь, как нынешняя, его первый корабль, шведский флейт «Диамант», расселся и развалился прямо под ногами. И с ним, с этим кораблем погибли все надежды и чаяния. Даже светлейший князь Меншиков, вроде как обещавший покровительство, и тот отступился, презрел неудачника. Однако преждевременно презрел. Он, Елизар, сумел доказать, что Шубниковы упрямы, сильны волей и ум у них острый, до всего доходчивый. Таинственный иезуитский морской бес пойман за хвост и водворен в поварню, под начало к стряпухам. Там его истинное место. А капитанам купецких кораблей Адмиралтейство дало точные указания, как следует впредь грузить в трюмах горох, зерно и прочие пухлые злаки. И его мичманская придумка насчет сруба, опускаемого в воду, теперь повсеместно используется при строительстве порта в городе Кронштадте, что на острове Котлин насупротив устья Невы.
Да, в те трудные дни определилось, кто настоящий друг, а кто просто так, приятель. Истинный друг Акимушка не отступился, и, конечно, умница и великой учености человек, дядя Никита Талызин, и честнейшей души капитан-командор Федор Огарков. В них он нашел себе опору.
Славно, что ветреный Аким, гонявшийся за большим приданым, запутался в любовных сетях Насти Огарковой, старшей из троих огарковских дев. Анастасия Яблокова, урожденная Огаркова, ныне полуполковница, блистает на царских ассамблеях вместе с его Анюткой…
Что же? Неплохо в бурном море вспомнить прошлое, потягивая крепкий кофей из белой, синим рисованной немецкой чашки…
К утру шторм поутих. Еще мчались по небу вдогонку друг за другом клочки буревых туч, а уже проглядывало солнце, светило как сквозь густую вуаль. Елизар послал матрозов по реям развязать риф-банты на парусах, чтобы лучше брали ветер.
Вдруг сверху донесся крик марсового. Марсовой кричал: «Парус!» – и показывал рукой вдаль.
Елизар приказал изменить курс, идти на перехват замеченному судну. Скоро в трубу стало можно различить три высоких мачты большого корабля. Мачты, одетые парусами, величаво покачивались. Под клотиком средней мачты развевался длинный вымпел, но понять какой, чьей он нации, на таком расстоянии было нельзя.
Наконец корабли сблизились. Вот выдвинулась над водой высокая корма с коваными фонарями, взметнулся к облакам бугшприт на носу, выскочила из волн позлащенная морская дева, будто захотелось этой деве поглядеть, кто плывет навстречу.
На корабле подняли флаг вольного города Гамбурга. Елизар призадумался. С виду корабль купецкий, широкий, вместительный, но пушек несет много, купцам вроде бы столько и ни к чему.
Придется им учинить досмотр.
Увидев флажный сигнал, поднятый на русском фрегате, гамбуржцы стали убирать паруса, но без спешки. Елизар приказал готовить гребной иол доброй архангельской постройки, назначил урядником за рулевого опытнейшего матроза Ивана, того самого, что был некогда у него в денщиках, загребным верзилу Тимофея. Командовать же поставил офицера, только что произведенного в фенрихи из гардемаринов, Петю Огаркова, капитан-командорского племянника.
Иол прытко отвалил, кувырнулся с волны на волну, и вот уже носовой матроз крепко вцепился в веревочный штормтрап, и Петя живым манером полез по нему наверх, сопровождаемый двумя мат-розами.
На корме стоял разряженный, будто вельможа, гамбургский капитан в шелковом кафтане, в шляпе с плюмажем и в дорогих ботфортах, не каких-нибудь там смазных, а в сафьяновых. На боку у капитана шпага, будто у дворянина.
Петя оказался парень расторопный, в дядюшку: не ограничился чтением судовых бумаг, а приказал отбить крышки на люках, чтоб самому слазать вниз, убедиться, нет ли военной контрабанды. Елизар догадался об этом по стукам и по тому, как гамбургский капитан сердито размахивал руками, верно, бранился.
– Молодец, Петька! – довольно сказал штюрману молодой капитан. – Дотошный. Наведет он у них порядок.
Вдруг на палубе гамбургского корабля произошло какое-то волнение. Капитан на корме перестал махать руками, перегнулся через перила, вытянув шею, удивленно глядел на палубу. Русские матрозы в иоле, заслышав шум, поспешно полезли наверх по трапу – подсоблять. Остался лишь один, сторожить шлюпку. Елизар встревожился, что там происходит? Приказал вызвать канониров к орудиям, открыть ставни пушечных портов.
На палубе русского фрегата засвистели боцманские дудки, выбежали и встали под кормой трое юнг-барабанщиков, дружно ударили в свои барабаны. Тревожный рокот понесся над водой.
Гамбургский капитан вдруг метнулся к борту, что-то истошно заорал, потом, сообразив, что не слышно, схватил огромный рупор, приставил ко рту. До Елизара долетали разорванные ветром обрывки фраз.
– Честные гамбуржские негоцианты! – орал капитан. – Я буду жаловаться в наш сенат!.. Вы превышаете…
Елизар рассердился. Ишь какой! Грозится! Не имеет должного решпекта к российскому военному флагу! Командиры военных судов имеют право проверять бумаги пассажиров, чтобы выявить личности. Без этих необходимых мер морскому пиратству не положить конца. Однако что же там происходит?
В пушечный люк высунулась голова фенриха, растрепанная, без шляпы. Петя что-то кричал, но слыхать нельзя, затем он махнул рукой и исчез. И тотчас по штормтрапу, испуганно остерегаясь волн, полезли вниз, в шлюпку, люди в партикулярном темном бюргерском платье. За ними ловко скользнул по канату Огарков и русские матрозы.
Шлюпка отошла от гамбуржцев, погребла к своим. На фрегат-скую палубу стали вылезать незнакомые люди, немолодые, грузные, явно купеческого обличил. Старший из них кинулся к капитану, вытащил из бумажника свой пас – свидетельство о личности, выданное гамбургскими властями, волнуясь, затараторил. Елизар только и различил в этом потоке слов:
– Будем протестовать… беззаконие… – да еще, – сенат… Ну, ладно, будет протестовать, это его дело. А чего ради Петя причепился к этим купчишкам? Он внимательно поглядел на лица толпящихся на шканцах купцов. Передние все незнакомые, а вот задние двое все отворачиваются. Их обоих держит за вороты Тимофей, а Иван вьется рядом, как собака овчарка.
Петя Огарков подбежал к командиру, вытянулся, сорвал с головы треуголку.
– Господин капитан, двоих опознали наши урядники, яко переряженных иезуитов!
– Иезуитов!.. – Елизар мигом сбежал с высокой кормы, где находился, отстранив купчишек, схватил одного из подозреваемых за плечо, резко повернул к себе, вгляделся, ахнул. Перед ним был цезарский граф, бывший дипломат! Но в каком виде!
Лицо бритое, без колючих усишек, волосы, не покрытые париком, прямые, крашены в рыжую масть и брови тоже.
Кинулся к второму, заранее зная, кто это. И не ошибся. Коренастый купецкий приказчик был пан Лех-Кружальский. Этому трудно было изменить свой облик, но и он постарался: отрастил бороду, как голландский шкипер, глаза укрыл под темными очками.
Елизар овладел собой, хотя в душе у него кипела ярость.
– Дивная встреча, – сказал он спокойно. – Вот никогда не чаял встретить вас на купецком корабле и в таком обличье. Что же произошло? Погнали вас из дипломатов, что ли?
Граф с достоинством выпрямился.
– Друг мой, высокие профессии малодоходны. Я еще не слышал, чтобы кто-нибудь разбогател и составил себе состояние на дипломатическом или военном поприще.
Состояние добывают торговлей. Древние гербы нужно время от времени золотить.
– Прибыльна ли ваша торговля? – любезно осведомился Елизар, не скрывая насмешки. – Кстати, чем вы торгуете?
– Чем придется: вином, кожами, пшеницей…
– А господин Кружальский по-прежнему ваш надежный помощник?
У графа забегали глаза, он нахмурился.
– С ним мы встретились случайно, уже здесь на корабле. Прошу не связывать наши имена. Вы, вероятно, осведомлены, что я вынужден был выгнать его еще там, в Эйдере. За его грязные дела я не ответчик.
Елизар взглянул на Бонифатия. Бонифатий стоял потупившись, очень бледный, тяжело дышал.
– А вы что скажете, Кружальский?
– Да простит бог всем, кто свершает великие грехи во имя его… – изрек Бонифатий загадочно и отвернулся от графа.
– Понимаю, – кивнул Елизар. – Вам есть в чем покаяться. Но сейчас уместнее просить милосердия не у бога, а у военного суда. У вас обоих будет время подумать обо всем.
Он приказал вызвать караул и увести Бонифатия.
– Меня одного! – задыхаясь, крикнул Бонифатий.4– А его вы отпустите?
Граф сжал кулаки, шагнул к Кружальскому.
– Вы забываетесь, негодяй, грязный шпион!.. Вас повесят, и по заслугам!
– Нет, дом Альберт! – исступленно закричал Бонифатий, вырываясь из рук державших его матрозов. – Если повесят, так рядом с вами! Я уж постараюсь об этом! В рай или в ад, но мы войдем вместе!
– Взять и графа! – приказал Елизар. – Рассадить по отдельным каморам, обыскать, чтобы не сотворили чего, и сторожить, не спуская глаз!
Море, равнодушное к людским делам, по-прежнему катило куда-то свои бесконечные, бурливые волны. По небу плыли округлые, набрякшие дождем тучки. Гамбургский корабль как привязанный следовал за фрегатом.
Капитан российского флота, командир фрегата «Северная Двина» Елизар Овчина-Шубников испытывал странное чувство, будто в мире вдруг наступило великое спокойствие и восстановилось нарушенное равновесие. Судьба даровала ему удивительную удачу. Дважды он упускал злодеев, сам пострадал от их козней, и теперь всемогущий случай передал их ему в руки. Дальнейшая судьба этих двух иезуитов его не касается, мстить – не его дело. Пусть за них возьмется гевалдигер Павлов, пусть их судят по законам Российской империи.
У мыса Скаген, где стоит маяк, означающий вход в датские воды, навстречу шла сторожевая галера. Гребцы выбивались из сил, работая тяжелыми веслами. Острый нос галеры то и дело утыкался в набегавшую волну, рывком вырывался наружу, пропоров водяную толщу. Тем не менее галера, заметив проходящий русский фрегат, повернула к нему, несмотря на то, что для этого приходилось делать изрядный крюк. С ее палубы махали: «Не проходите мимо! Сообщение!»
Елизар сманеврировал, замедлил ход. И стоило.
Датский офицер с кормы в рупор прокричал великую новость. Вчера вечером, 30-го ноября, при осаде Фридрихсгаль в Норвегии убит в окопах картечью шведский король Карл XII.
– Поздравляю вас, капитан! – прокричал датчанин. – Теперь войне скоро конец.
Елизар снял шляпу и перекрестился. Да будет так! Лучшего, чем мир на земле, человеку желать не должно!
