Текст книги "Партизанские встречи"

Автор книги: Вен Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

В. Андреев

Партизанские встречи

В ГОРОДКЕ НА БЕРЕГУ ДЕСНЫ

1

Вся молодежь Трубчевска хорошо знала этого парня: Алексей был одним из руководителей комсомольской организации района. С Верой он познакомился на городском комсомольском собрании. Они сидели рядом. Дарнев слушал выступления и делал пометки в блокноте. Иногда он переставал слушать выступавших и украдкой заглядывал в лицо соседки. Однажды она поймала его взгляд и сказала: «Не надо ворон ловить, лучше слушайте, интересно говорит товарищ».

– Барчуков, баловней и лентяев, расположенных к тунеядству, – говорил с трибуны учитель истории, – поставляет обществу чаше всего семья и окружение вне школы. Недаром говорится: «С кем поведешься, от того и наберешься». А некоторые семьи, к сожалению, перестают считать себя воспитателями, как только ребята переступают порог школы…

Потом учитель истории стал доказывать, что «и школа и комсомол бессильны выбить из ребенка барскую леность и эгоизм, когда они вселены в него с люльки».

– Чепуха, обывательская философия… Трудно, видно, вам работать в школе, и в комсомоле вы, вероятно, ничего не смыслите, как и в семье, – громко сказал Дарнев с места.

– Яснее, – бросил кто-то реплику.

– Хорошо, точнее скажу. – Дарнев прошел к сцене. – Я у матери один. Рос без отца. Она баловала меня, но ведь не пришел же я в школу баловнем. И другие ребята не были баловнями. А вот в школе некоторые хулиганить стали. Почему? Выходит: «С кем повелись, от того и набрались?» Чепуха. Мы, комсомольцы, плохо работаем.

В зале зашумели. Дарнев со свойственной ему прямотой и резкостью проговорил ещё минуты три, свернул блокнот в трубку и вернулся на место.

– Слишком грубо, – сказала Дарневу соседка, – не по-комсомольски.

Дарнев не нашелся, что ответить, и от смущения надсадно закашлял, приставив блокнот к губам. Потом он сделал вид, что внимательно слушает выступающих, не переставая, однако, время от времени взглядывать на соседку.

На трибуну поднимались новые ораторы. Выступали и коллеги учителя. Одни из них резко критиковали его, другие прятали свое осуждение в педагогических схемах.

– А это уж скучно, – поморщилась Вера.

Собрание закончилось поздно. Когда застучали скамейки и поднялся говор, Дарнев неторопливо встал. Девушка сидела неподвижно, преградив ему путь. Он искал повода заговорить с ней. Но Вера сама легонько тронула Дарнева за локоть и сказала:

– Всё-таки вы очень вспыльчивы. Садитесь. Подождем, сейчас не пробиться к вешалке.

Дарнев улыбнулся и охотно сел, точно только и ждал этого предложения.

– Так резко вы не должны были выступать против Александра Христофоровича, – сказала Вера. – На комсомольское собрание он не сам пришел, его пригласили. Учитель, и не молодой…

– В том-то и дело, – перебил её Дарнев.

– В чём?

– В том, что ему уже шестой десяток, а своей семьи он ещё и во сне не видел. Знаю я этого вечного холостяка – хлюст в маске добродетели. Мне кажется, он и говорит-то не своим голосом.

Вера удивленно посмотрела на соседа и протянула, не заметив, как перешла с ним на «ты»:

– О, это уже слишком. Хорошо, что не с трибуны произнес.

– Мог бы. И произнесу, если понадобится…

– Пойдем, – тронула его Вера за рукав. – Мы, кажется, уже последние.

По длинному залу шли молча. Дарневу нравилась девушка. Он всматривался в её лицо: густые изогнутые брови, открытые, с большими зрачками глаза, пушистые ресницы, чуть припухшие, почти детские, губы, длинная русая коса, спускавшаяся через плечо, – всё в Вере казалось Дарневу милым.

У выхода Вера круто повернулась к своему спутнику и, не то кокетливо, не то хитро прищурив глаза, посмотрела на него.

– А в отношении Александра Христофоровича, – сказала она, – ты всё-таки неправ. Я люблю его.

Дарнев бросил взгляд на тусклые лампочки на потолке, поморщился, дернул плечами.

– Что можно сказать?

– Ничего, – перебила его Вера, – Это лучше. Лучше помолчим.

Вера не разрешила Дарневу проводить её домой, но встречаться молодые люди стали часто – и в городском саду, и на танцевальной площадке, и в библиотеке. Со временем их знакомство перешло в крепкую дружбу.

2

Когда Вера окончила школу, секретарь райкома комсомола предложил ей работу в аппарате райкома. Но она намеревалась поступить в пединститут, туда же собирался и Дарнев. Они решили уехать в большой город вместе строить свою дальнейшую жизнь…

Война разрушила их планы. В августе пал Гомель, затем Чернигов. Враг приближался к Трубчевску. Сверстники Дарнева уже с месяц назад ушли в армию, а его почему-то не призывали. Это и волновало и удивляло Дарнева, пока секретарь райкома партии не сказал ему однажды: «В армию не пойдешь. Здесь нужен». А Дарневу хотелось на фронт. Он подал военкому заявление. На нём были две подписи: Алексея и Веры. «Мы пойдемвместе», – говорилось в конце заявления. Военком обещал посоветоваться в райкоме. Но райком забронировал Алексея, как специалиста, и не отпускал. Дарнев подавал одно заявление за другим во все инстанции – до обкома партии. Но все его просьбы остались без ответа.

Дарнев нервничал, злился, и когда Вера спросила его, пойдут ли они на фронт вместе, он ответил с досадой:

– Откуда мне знать? Я же не анархист – что хочу, то и делаю: хочу, – с милой на фронт еду, хочу, – без неё.

– Причем тут милая… Я говорю с тобой как комсомолка…

Дарнев не сдержался и ответил совсем резко:

– Ну, а я не райком комсомола.

Вера круто повернулась и ушла. Он не остановил её. Так они поссорились в это трудное и грозное время. И сколько раз потом Дарнев жалел об этом.

3

В сентябре, когда враг вышел на реку Судость, Трубчевск эвакуировали. Дарнев был так занят работой по эвакуации, что даже домой к матери не заходил целую неделю. Не встречался он и с Верой.

Тогда же в сентябре, когда по ночам за рекой стояло зарево от дальних пожаров, Дарнева вызвали в райком партии. Принял его секретарь Бондаренко. Дарнев привык его видеть в штатском. А теперь Бондаренко был в военном, с тремя прямоугольниками на алых петлицах.

На столе секретаря лежала исчерченная цветными карандашами карта района. Дарнев глядел на карту и смутно догадывался, что вызвали его не доложить о проделанной работе, а совсем по другому делу. Но он всё же почти по-военному отрапортовал:

– Машины и оборудование эвакуировали благополучно. Рабочие с семьями в том же эшелоне.

– Знаю, – перебил Бондаренко. – Хорошо потрудился, молодец.

Дарнев густо покраснел.

– А вот это напрасно. Привыкать надо к похвалам… а ещё больше, может быть, к порицаниям. Наше с тобой дело только начинается, друг мой… партизанское дело. Трубчевск придется наверно оставить, – мрачно сказал Бондаренко. И, помолчав, закончил: – А нам уходить нельзя. Мы формируем партизанский отряд, который будет действовать в тылу у врага. Страшновато?

Бондаренко посмотрел в глаза Дарневу.

– Страшно, – признался Дарнев.

– Садись, – Бондаренко ещё раз посмотрел в глаза собеседника. – В Трубчевске остаются почти все члены райкома партии: я, Коротков, Сенченков, Абрамович, Шеметов. Словом, весь актив. А как ты, Алексей?

– И я, – ответил Дарнев.

Зашел Шеметов, высокий сутуловатый человек с волевым лицом и с пытливым взглядом полуприщуренных глаз. Правая рука у него была забинтована. Влажная от пота и забрызганная кровью гимнастерка прилипла к широкой груди.

– Что с тобой? – тревожно спросил Бондаренко.

– Да вот в самую последнюю минуту не повезло, Алексей Дмитриевич, – ответил Шеметов, точно в чём-то оправдываясь.

– Как же теперь быть-то? – переспросил Бондаренко, осторожно прикасаясь к окровавленной повязке.

– Ничего, – успокаивал Шеметов. – Рана легкая, зарастет… – Он попытался улыбнуться, но тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла. Лицо побледнело.

– Позвать врача?

– Зачем же? Рана обработана тщательно. Перевязка сделана. Я просто устал и… пить хочется.

Шеметов протянул руку к графину, но Бондаренко опередил его. Пока Шеметов пил, секретарь позвонил в больницу. Врача на месте не оказалось.

– Полежи немножко, – указал Бондаренко на железную койку, стоявшую здесь же в кабинете.

– Да что вы, Алексей Дмитриевич, укладываете меня? – сказал Шеметов. – Пройдет. Я-то ведь это хорошо чувствую. Лучше давайте поговорим о деле.

Шеметов опять опустился в кресло, взял папиросу из открытого портсигара, лежавшего на столе. Бондаренко поднес спичку, дал прикурить Дарневу, закурил сам.

– О деле поговорить успеем, – сказал Бондаренко. – Расскажи лучше, если можешь, как тебя подкараулили.

– Понадобился «язык» для штаба. Ну, я и вызвался в охотники, – начал Шеметов. – Местности лучше меня никто не знал. Дали задание и двух здоровенных парней. Каждый из них, пожалуй, на полголовы выше меня и в плечах поскладнее. Они оказались ещё и хорошими разведчиками. Лесной пущей нам удалось обойти немецкие окопы. А к вечеру, когда бой стих, мы были уже, можно сказать, в глубоком тылу врага и спрятались почти у самой кухни какого-то подразделения. У кухни стоял говор, смех, шум, гремели котелки, ложки… У костра мелькали тени солдат. На душе было с непривычки неспокойно, но мы решили выжидать не лежа под кустами, а стоя, прижавшись к трем толстым и мохнатым елям. Не знаю, сколько стояли, вглядываясь в силуэты, прыгающие возле костров. Шум у кухни нарастал. Заныли губные гармошки, к ним присоединились полупьяные голоса. Вдруг почти перед собой мы заметили две тени. Они медленно двигались прямо на нас, о чем-то переговариваясь и громко смеясь. Остановились почти передо мной. На плечах блеснули погоны. Я увидел, что это офицеры. Передний сильно скрипел ручным фонариком, сноп света падал ему под ноги. Они смеялись, а у меня поджилки тряслись… Только потом я сообразил, что рядом с нами проходила тропинка к офицерским палаткам. Я стоил на самом её краю. Решение созрело как-то сразу. Не помня себя, я набросился на первого, сбил его с ног, заткнул ему рот. Мои товарищи разом покончили со вторым, забрали у него автомат и пришли мне на помощь… Мы отволокли немца в сторону, связали. Я взвалил его себе на плечи. Один товарищ помогал нести, другой прикрывал нас. Возня, треск сушняка и стон немца, видимо, привлекли внимание, а возможно кто-то натолкнулся на труп. Раздались возгласы: «Рус, рус», – взлетели ракеты, и над нашими головами защелкали разрывные пули. Насколько хватало наших сил, мы уходили. Немец тяжелый, дергается, того и гляди свалит. Кустарник цепляется за ноги, деревья преграждают путь…

Шеметов передохнул и продолжал:

– С трудом миновав зону огня, мы пошли тише и спокойнее. Я боялся, как бы за нами не пустили собак. И только мы вышли на опушку, как вдруг перед нами выросли два солдата. Они крикнули: «Хальт!» – и в тот же миг выстрелили из карабинов. Мы упали… Тут-то я и был ранен в руку. Но охранявший нас товарищ оказался более метким стрелком и одной очередью из трофейного автомата уложил обоих. Мы пошли полем к своим. Опять взвились ракеты, снова затрещали пулеметы и автоматы, справа рвались мины. Трассирующие пули плыли над полем, мелькали над нами. На огонь врага ответила наша артиллерия, и вскоре всё стихло… К утру мы с добычей были уже в штабе. В «языки» угодил офицер…

Выслушав рассказ Шеметова, Бондаренко весело проговорил:

– Вот и первое боевое крещение, первый поход в тыл врага!

Несколько дней тому назад райком партии попросил Военный совет армии отозвать Шеметова, бывшего работника райземотдела, с передовой и откомандировать в распоряжение райкома на подпольную работу. Бондаренко уже встречался с Шеметовым и разговаривал с ним об этом. Шеметов согласился остаться в тылу врага.

Бондаренко показал на Дарнева:

– Вместе будете работать.

Шеметов кивнул и задумался. По лицу его пробежала тень. Бондаренко заметил её.

– Конечно, трудно будет, товарищ Шеметов, – сказал он мягко.

– И главное потому, Алексей Дмитриевич, что городок-то наш с гулькин нос, – подтвердил Шеметов. – Самый последний мальчонка с окраины – и тот знает тебя в лицо… Ну, да я здесь недолго жил, может, и не очень примелькался. А о противнике мы ещё ровным счетом ничего не знаем. Как ведет себя враг? Какой тактики держаться нам? Наши товарищи – украинцы и белорусы – кое-какой опыт уже приобрели. Вот и поделились бы с нами…

– В том-то и дело, друг мой, – перебил его Бондаренко, – что инструкций на каждый район не разработаешь. Недалеким выглядел бы человек, взявшийся за такую работу. Умно выполняй указания партии, советы товарища Сталина, и не ошибешься… А опытом белорусы с нами делятся. И вот, исходя из опыта, и должность для тебя вырисовывается, Шеметов… Поступишь в полицию. Что, не нравится? Ничего не поделаешь. Вполне приличная должность. Да, да. Гитлеровцы создают отряды полицейских, комплектуют из числа там всяких уголовных, кулацких и прочих элементов, с позволения сказать. Как ты думаешь, категория каких-нибудь «прочих» тебе не подойдет? По-моему, в самый раз. Вот белорусам и украинцам удается проникать в такие организации. Больше скажу тебе, Шеметов: удается брать их в свои руки…

– Чёрт его знает, Алексей Дмитриевич, – пожал плечами Шеметов, – об отрядах таких я не слыхал, но думал о том, что устроиться в какое-нибудь учреждение не мешало бы… А как? Шуму, что ли, предварительно наделать: вот, мол, пособник врага, дезертир, предатель, скрывался, маскировался, к партии примазался. В газетах об этом написать, объявить решение райкома об исключении из партии.

– Нет, нет, – возразил Бондаренко. – И они не дураки. Враг хитер, хитер… Ну, да об этом ещё поговорим… Может, тебе лучше пока в госпиталь? – неожиданно спросил он.

Шеметов отказался. И, провожая его, Бондаренко предупредил:

– Пугать друг друга не будем, но истину прятать тоже нет надобности: трудно будет, очень трудно, и, как бы это сказать, вы – наши пробные шары…

– Вкатимся, Алексей Дмитриевич, – уверенно ответил Шеметов и посмотрел вопросительно на Алексея. Дарнев встал и, крепко пожимая Шеметову здоровую руку, взволнованно произнес:

– Постараемся, товарищ Шеметов.

Надо было уходить и Дарневу, но ему хотелось спросить Бондаренко о Вере. Пока Бондаренко разговаривал с Шеметовым, Алексей последний раз окинул взглядом кабинет секретаря. Всё здесь было попрежнему: тот же стол, покрытый красным сукном, те же шкафы с книгами и газетами, портреты Ленина, Сталина, членов Политбюро. Только по-казарменному заправленная койка в углу нарушала обычный стиль кабинетной обстановки и казалась неуместной, совсем лишней. Но она напоминала о том страшном, что пришло в жизнь городка и что теперь управляло всеми помыслами и чувствами каждого советского человека.

– Разрешите, товарищ Бондаренко, с одним товарищем поговорить о работе в подполье…

– Нет, нет, Леша, – перебил Бондаренко Дарнева, – оставь уж это право за нами. Как на самого себя, надеюсь я на тебя, Алексей, Обстановка меняется, завтра ты можешь оказаться совершенно в ином мире. Самый близкий друг твой не должен знать о твоей работе.

И Дарнев не решился просить о Вере.

4

Алексею поручили подготовить явки в городе и создать для будущего отряда базы в лесу. С этого времени ему запретили показываться на улицах.

– Учись, брат, конспирации, – сказал ему Бондаренко.

В одном из скромных домов города жила мать Дарнева, Мария Ивановна, женщина, лет сорока пяти. Немногословная, обходительная, от природы осторожная, расчетливая, с добродушным взглядом серых глаз, она вызывала к себе уважение окружающих. В городе её хорошо знали как женщину степенную, трудолюбивую. Работала она в потребсоюзе, но, наряду со службой, успевала заниматься и домашним хозяйством – садом, огородом. Почти всех женщин города она снабжала лучшими огородными семенами и рассадой. Райком предложил Марии Ивановне остаться в городе для конспиративной работы. Она без колебаний согласилась.

У матери Дарнев и основал первую явочную квартиру. А сам поселился в лесу: обстановка могла измениться в любую минуту. Надо было торопиться с подготовкой баз.

Должность хозяйки явочной квартиры не страшила Марию Ивановну, но она беспокоилась о судьбе единственного сына.

– Почетную работу доверили тебе. Зря собой не рискуй, – говорила она сыну.

Как только наступала темная ночь, Дарнев приходил в город, уточнял явки, изучал подходы к ним, словом, учился конспирации. С каждым приходом сына Мария Ивановна замечала, как он меняется. Он отпустил усы, лихими завитками они напоминали Марии Ивановне её покойного мужа. Алексей быстро мужал, лицо погрубело, от бессонных ночей воспаленные глаза блестел и, а между густыми бровями залегла глубокая, точно шрам, косая морщина.

Никто из горожан больше не видел Дарнева. Ничего не знала о нём и Вера.

«Что с ним? – часто думала она. – Обиделся после той встречи? Нет, не может быть. А я разве не имею права обижаться?.. Нет, тоже не имею права, никакого права. Вспышка, глупая вспышка».

Не один раз Вера сжимала голову ладонями, сидя у стола и вглядываясь в фотографию Алексея. Открытым, спокойным, теплым взглядом смотрел Алексей в глаза Веры… Всё тот же! Жестокое девичье горе после этого смягчалось, на душе веселело. Одного Вера не могла понять: почему Алексея никто не видит в городе. Куда он исчез? Она пыталась узнать о судьбе Алексея в райкоме комсомола, но и там никто ей ничего не сказал.

Она была занята в это время эвакуацией школ. Райком комсомола и ей предложил эвакуироваться. Вера отказалась.

– Разве здесь нечего будет делать? – спросила она секретаря.

Он ответил, что и без неё есть люди, райком уже наметил товарищей, которые останутся в городе, ей же лучше ехать со школой.

Нет необходимости всё подробно рассказывать, как это случилось и почему, но Вера догадалась, что Алексей готовится к работе в партизанском отряде. Трудно было ей смириться с тем, что она в эти дни не вместе с ним, с человеком, дорогим и близким ей. «Как было бы хорошо вместе!» – думала она.

В эти дни Вера записала в дневнике, который она вела ещё с седьмого класса школы: «Мне очень тяжело без него. И вообще тяжело. Попробуй-ка разобраться! Мешать я ему не буду, а разыскать попытаюсь».

Вера пустилась на поиски друга.

Поздно ночью, когда прекращалась воздушная тревога, когда гул самолетов плыл на восток и на запад высоко-высоко над городком, Вера выходила на улицу и тихо шла вдоль дороги, прижимаясь к стенам домов, к изгородям. Вот широкая Зеленая площадь, где до войны состязались трубчевские футболисты, а за площадью старинный сад. Здесь Вера встречалась с Алексеем. В саду теперь тишина. Слышен только унылый предосенний шум деревьев. Справа течет Десна. Она так же, как и всегда, вьется в ночи светлой лентой и так же, как всегда, мирно плещет у берегов. За рекой – Брянский лес. Он не виден, но Вера знала, что он там, за Десной. Оттуда, из-за леса, из-за реки, поднимались кровавые зарева пожарищ. Горели деревни, сёла, города. Но ни одного звука не доносилось до слуха девушки…

Однажды ночью на складе один из друзей Дарнева укладывал в машину мешки с мукой и ещё какие-то продукты, чтобы отвезти их в лес. Город давно погрузился в сон, на улицах не было ни живой души. Лишь на окраинах где-то лаяли собаки. С запада доносился глухой гул артиллерии. Шофёр и грузчик были уверены, что людям теперь не до них, и перестали остерегаться. Вдруг слышат:

– Здравствуй, Вася!

Вася узнал голос Веры и оторопел. Ведь никто не должен был его видеть. Он всё же протянул Вере руку, а она, не скрывая волнения, сказала совсем не то, что ей хотелось сказать:

– Мучным делом занимаешься? На дворе глухая ночь, а ты склад разгружаешь… Уж не воришка ли ты, Вася? – Она засмеялась, но слезы застилали ей глаза. Было темно, и Вася не видел слез.

– Мне сейчас не до шуток, Вера.

Он отвел её в сторону и тихо; торопливо проговорил:

– Ты знаешь, чем занята организация?

– Не знаю, товарищ член бюро райкома комсомола, – сказала Вера сердито, – а хотела бы знать!

Только теперь секретарь райкома комсомола понял, что с Верой, с упрямой девушкой, они поступили опрометчиво: её надо было оставить для работы в тылу. Он вспомнил, как Вера просила об этом райком комсомола. Он одним из первых отклонил заявление Веры, убедительно доказывал товарищам, что Веру надо отправить со школой в глубь страны. «Детей тоже надо воспитывать», – говорил он. И вот решение состоялось и теперь его не изменишь.

– Тайны в нашей работе нет, Вера, – ответил Вася, переменив тон. – Эвакуируем! Всё надо успеть эвакуировать…

– Почему же на запад? – перебила она. – Все эвакуируют на восток. Не для немцев же, думаю, запасаешься? Это, вон, тоже твоя машина пошла? Почему же на запад?

Вася испугался, как бы Вера, догадавшись обо всём, не проговорилась.

– Нельзя ли ближе к делу, Вера, – сказал он по-дружески. – Зачем пришла? Поругаться со мной?

– Не пришла, а случайно набрела. И коли случай нас свёл, хочу выяснить правду. Почему ты и многие другие, почему вы прячетесь от меня?

– Ты говоришь вздор! Ты имеешь поручение и знаешь – каждый должен быть на своем месте…

– А я вот не на своём, и ты это тоже хорошо знаешь… И ещё хочу знать: что с Алексеем?

И Васа в ту минуту ничего глупее придумать не смог. Он ухватился за последнюю фразу Веры, только бы увернуться от её расспросов.

– С этого бы ты и начинала, – сказал он, притворно вздохнув. – «Девичье сердце любовь гложет». Всё ясно. И нечего меня дурачить… Ну, а если хочешь знать, в этом и несчастье твоё. Пеняй на себя и на… милого дружка.

В темноте не было видно глаз Веры, но Вася чувствовал, как она пристально смотрит на него, стараясь угадать правду.

– Что ты о нём знаешь? – спросила она, но уже совсем спокойным голосом. – Почему он исчез?.. Скажи…

– Не знаю, слухам не верю… – махнув рукой, сказал Вася. – Но говорят о нём недоброе…