Текст книги "Военные приключения. Выпуск 1"

Автор книги: Василий Веденеев

Соавторы: Станислав Гагарин,Андрей Серба,Владимир Зарубин,Карем Раш,Валерий Латынин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

Вскоре в коллекторный зал вышел мужчина в длинном брезентовом плаще с капюшоном, опущенным до самых глаз.

Человек в сером ватнике включил фонарь, посветив под ноги, показывая, где он. Мужчина в плаще подошел.

– Трубы илом занесло… – свистящим шепотом сказал он.

– Но вода все равно проходит, – ответил человек в сером ватнике. – Здравствуйте.

– Вам привет от Хопрова.

– Спасибо, как он там?

– Обживается. У меня мало времени, к ночи надо успеть вернуться.

– Тогда слушайте и запоминайте…

Глава IV

Осенью тридцать девятого года немецкие армейские части проходили через польские местечки и городки очень быстро: им было не до обывателей – впереди еще держали оборону защитники Гданьска и Варшавы, под Радомом и Кутно, между Вислой и Бзурой рыли окопы потерявшие лошадей уланы, били из пушек по немецким танкам артиллеристы, а с востока шла на земли Западной Украины и Белоруссии Красная Армия.

В отличие от вермахта люфтваффе уделяли гражданскому населению больше внимания – немецкие летчики специально отрабатывали над дорогами приемы охоты за отдельными целями и уничтожение колонн беженцев. До последнего человека…

Следом за вермахтом прибывали тыловые части и с ними расторопные молодчики в черной форме с ромбовидной эмблемой службы безопасности СД на левом рукаве – оперативные группы второго эшелона войск СС. Имея на руках заранее подготовленные списки, они, не обращая ни малейшего внимания на крики жертв или присутствие возможных свидетелей, которые тоже становились жертвами, арестовывали польских учителей, врачей, служащих, судей, адвокатов, ксендзов, инженеров, земледельцев, бывших военных, а также евреев-мужчин – всех этих людей без суда и следствия расстреляли в лесах, противотанковых рвах или песчаных карьерах согласно приказу № 288/39д начальника службы безопасности. Такая акция была проведена в восточно-верхнесилезском и западногалицейском секторах с 15 сентября по 1 октября 1939 года под командованием обергруппенфюрера СС Удо фон Войриша. Одним из «специалистов», принимавших участие в разработке плана акции, был Вильгельм Байер.

В «Послужном списке на выслугу лет в Охранных отрядах Национал-социалистической германской рабочей партии», изданном Главным управлением кадров СС, напротив фамилии Байера значилось – член нацистский партии с 11.12.1928 года, унтерштурмфюрер с 06.12.1931 года, награжден Почетным кольцом рейхсфюрера СС 01.10.1932 года, назначен в Имперскую службу безопасности… Во времена «борьбы за власть» (до 1933 года) выполнял поручения руководителя СС Берлина Курта Далюге по выявлению неустойчивых элементов в СА.

Вилли Байер, прозванный подчиненными Бешеным Верблюдом, больше всего на свете боялся стать никем. Ночами, ворочаясь с боку на бок под жаркой периной, он раз за разом видел один и тот же жуткий сои. Призрачные фигуры снимают с него ставшую родной черную форму с серебряными позументами и фуражку с высокой тульей, на околыше которой прикреплен череп со скрещенными костями. Неизвестные, почему-то прячущие от него лица люди уносят его мундир, и невесть откуда взявшаяся толпа окружает, с хохотом показывая на жалкого, пытающегося прикрыть наготу, сразу ставшего никчемным, бедного Вилли.

Бульдожьи щеки гестаповца начинали мелко подрагивать во сне, в носу предательски щипало, и вдруг текли из глаз обильные слезы… Он частенько так и просыпался – весь в слезах от этих кошмаров. Но даже жене никогда не решался признаться в том, что именно ему приснилось. Вилли был мистиком и верил: слова могут накликать беду. Впрочем, какой мистицизм – уж он-то лучше других знал цену неосторожно брошенному слову, приводящему к серо-синей полосатой куртке заключенного концлагеря или, того хуже, к гильотине.

А неотступный сон преследовал его по ночам, рвал на части нервную систему, терзая страхом. Да, Вилли был трусом и сам себе давно признался в этом. Но только сам себе! Как каждый трус, он мечтал утопить свой страх в чужом, чтобы его все боялись, по крайней мере если не поголовно, то большинство, он же будет бояться только бога и начальства. В бога Вилли продолжал тайно верить, хотя это совсем непристойно для члена нацистской партии и работника гестапо.

И в самом деле, сними с него мундир, отними ставшую столь привычной власть – и что будет являть собой бедный Вилли Байер? Недоучившийся архитектор по интерьеру, в свое время попавший в окопы первой мировой войны, где был контужен французским снарядом. После этого у него и появился дефект челюстного аппарата, из-за чего он так часто брызгал слюной, моментально входя в раж, а потом прилипла и эта проклятая кличка – Бешеный Верблюд. Ему доносили о ней, он злился, только ничего не мог поделать. Всех подчиненных не заставишь молчать, а болезненное реагирование на прозвище, которое при нем никто не рискнул бы произнести вслух, не могло прибавить авторитета. Это Вилли понимал очень хорошо, поскольку имел жизненный опыт и знал немного человеческую натуру.

Назначение начальником СС и полиции в небольшой польский город он поначалу воспринял с обидой, естественно, в душе, внешне это никак не проявилось. Но потом, когда вызвали «наверх» и объяснили всю важность задачи, преисполнился гордости – не кому-нибудь, а именно ему – Вильгельму Байеру поручено ответственное дело. Но тут же затаившийся до времени подленький страх больно куснул под сердцем – а вдруг что не так выйдет? Не повезут ли, в случаю неудачи, обратно в фатерланд его голову отдельно от тела? Поэтому в Польшу Бешеный Верблюд приехал в мрачном расположении духа.

Жестокость, жестокость и еще раз жестокость вкупе с беспощадностью к врагам рейха! – вот что нужно было в этом городе. Он готовился начать «чистку», как вдруг получил уведомление о прибытии высокого гостя из Берлина. И вот гость сидит перед ним, высокий, худой, с просвечивающей сквозь редкие волосы кожей костистого черепа, тщательно протирает белоснежным носовым платком стекла очков в тонкой золотой оправе.

Байер почтительно молчал, ожидая, пока начнет беседу гость. Но тот, закончив протирать очки платком, убрал его и, достав маленький замшевый лоскуток, снова занялся стеклами.

Для Бергера это был предлог как следует рассмотреть Байера и составить о нем мнение. Искоса бросая взгляд на оплывшую фигуру гестаповца, Бергер думал о том, что придется сразу же нейтрализовать мелочный деспотизм начальника СС и полиции города, столь свойственный ему, как человеку, обладающему способностями только в узкой области, но лишенному кругозора и сильного ума. Обер-фюрер знал, насколько любит Байер, разжигаемый беспокойным самолюбием, вмешиваться в чужие неурядицы и недоступные его пониманию дела.

«Такой не может жить, когда не топчет другого… – покосившись на сопящего от напряженного ожидания Байера, подумал Бергер. – Обожает постоянно набивать себе цену, любым способом… Однако он хорош и как жертва, принесенная на алтарь рейхсфюрера в случае неудачи…»

В общем-то правильно оценив Байера, Бергер не мог знать о страхе, который терзал круглосуточно Бешеного Верблюда, выматывая нервную систему и заставляя делать ошибки.

– Будете выполнять мои распоряжения, – надев очки, пошел в атаку обер-фюрер. – Наш человек сообщает, что ему удалось выйти на реальный след. Учтите, это не какой-нибудь тривиальный осведомитель – в связи с важностью операции среди швали работает опытный, хорошо подготовленный сотрудник СД. Надо будет обеспечить ему безопасность.

– В городе нет преступного подполья, – не замедлил с ответом Байер. – Если к абверовцам затесался вражеский агент, то мы поможем его выявить и обезвредим после окончания операции.

– Прекрасно… Информация, которую подготовили для противника, ушла, господин Байер. Из абверкоманды Ругге никто не исчез, в городе убит неизвестно чей связной, служба пеленгации засекла работу чужого передатчика. Правда, радист успел поменять волну и быстро закончил сеанс, поэтому не удалось установить место достаточно точно. А вы говорите, нет подполья… Есть! Специальные средства, использованные при подготовке дезинформирующего документа, показали, что он переснят. А там информация, не дающая времени ждать. Проверять всех выезжающих и приезжающих мало толку. Здесь не Германия, где каждый немец считает своим долгом поставить в известность гестапо. Здесь надо серьезно работать, и вы будете это делать именно так, как я скажу.

– Мои заслуги… – начал было Байер.

– Именно они позволили вам участвовать в таком важном деле. По его окончании получите другое назначение, в Германии. А пока будем контактировать. – Бергер встал. – Не надо провожать, работайте… – и обер-фюрер подал на прощание руку.

Выйдя из душного, тесно заставленного мебелью кабинета, обер-фюрер быстро прошел через приемную, небрежно кивнул чиновнику предварительного контроля, в обязанности которого входила проверка и личный досмотр лиц, приходящих на прием к начальнику СС и полиции города, спустился по лестнице на первый этаж, свернул к дверям, ведущим во двор, где его ожидала машина.

Первое свидание с Байером состоялось, но о впечатлениях говорить пока рано – все должно улечься, отстояться; отлетит в сторону шелуха эмоций, и только тогда придет время анализа. Основная задача выполнена – гестаповец не полезет куда ему не следует, не будет проявлять ненужной инициативы. По крайней мере, на это можно надеяться. Надо сразу загрузить его работой, чтобы некогда было вздохнуть, чтобы день и ночь его люди вкалывали на СД: пусть поставят за подозрительными наружное наблюдение, немедленно внедрят агентуру во все злачные места, на рынки, в городскую управу, на предприятия, в гостиницы, подберут осведомителей в каждом квартале, доме. Весь город должен быть под колпаком! Нельзя допустить утечки информации. Потом пусть проводят облавы, расстреливают заложников, занимаются чисткой в городе. Потом, после окончания операции.

Ехидная улыбка тронула губы обер-фюрера. Информация ушла, это факт. Никто из противников, вступивших в игру с СД, не знает, что она ложная. Теперь бы еще всучить им специально изготовленную в Берлине «картотеку» второго отделения польского генштаба. Все равно, кто клюнет на нее первым – англичане или русские. Идеально отдать ее и тем и другим, но… это только идеально. Пусть возьмут хотя бы одни.

Кто же переснял документы? Русские? Вряд ли, скорее всего, работа англичан. Тогда успех во Франции будет обеспечен, а русские все равно доберутся до дезинформации по другим каналам – она уже начала самостоятельную жизнь, и теперь многие разведки будут покупать и перепродавать эти сведения друг другу. Прекрасно! Уже сев в автомобиль, Бергер вдруг вспомнил, как ему рассказывали про высказывания Байера. Тот с самым серьезным видом заявил:

– Я хороший человек, потому что меня любят собаки.

Обер-фюрер засмеялся, чем немало озадачил не знавшего, как на это нужно отреагировать, водителя.

…– Ты можешь отказаться. Это опасная игра, не успеешь оглянуться, как сорвешься и окажешься в лапах гестапо.

Сторож устало прикрыл глаза. Ксения посмотрела на его постаревшее за один день лицо, с темными тенями под глазницами – осунувшийся, давно не бритый, где-то пропадавший долго-долго, с середины дня и до поздней ночи. Теперь это действительно очень долго, потому что можно просто пойти на базар и больше никогда не вернуться. Ксения догадывалась, где он был, и от этого ее уважение к сторожу стало еще больше.

– Я согласна, – твердо сказала девушка.

– Торопишься… – с трудом поднял на нее воспаленные глаза сторож. – Подумай, все взвесь. Потом придется уйти, бросить все и уйти. Возможно, навсегда.

– Разве я больше не солдат «подземной армии»? – ответила вопросом Ксении. – Разве я не думала еще тогда, давая согласие?

– То так… – вздохнул сторож. Жуткое время. Ей бы танцевать, любить, выйти замуж, родить красивых детей, стать счастливой матерью и женой. Но вместо этого… – Подумай, – повторил он. – А сейчас иди, извини, я очень устал.

Ксения кивнула и пошла к двери. Задержавшись на минутку у порога, бросила взгляд на сторожа. Тот, уронив голову на руки, лежавшие на столе, дремал. Она вышла, тихо притворив за собой дверь.

…Дорога до парка, окружавшего бывшее имение-замок Пилецкого, показалась Ксении странно короткой и длинной одновременно. Короткой потому, что она страстно желала отдалить тот миг, когда придет на место, станет там ходить, оглядываться – вдруг это получится очень неуклюже, подозрительно, бросится кому-нибудь в глаза.

О плохом думать не хотелось, гнала эти мысли прочь. Уйти после выполнения задания? Куда? Наверное, в лес или, может быть, еще дальше? Хорошо, она сделает так, как прикажут, куда надо будет – туда и пойдет. А бедный старый ксендз Иероним? Добрый седой чудак, искренне, всей душой верящий в бога и людскую добродетель, смущаемую дьяволом. Что станется с ним после их ухода? Но вот и парк. Еле приметная тропинка ведет вглубь, туда, где за деревьями прячется небольшой пруд. Когда-то он был чистым, светлая вода отражала звезды, высыпавшие на небе по вечерам, хотелось опустить руку в воду, зачерпнуть ладонью пригоршню звезд. Как же давно все это было, как давно… Почти уже лопнули, выклюнулись первые листочки – изумрудно-зеленые, клейкие, еще не развернувшиеся до конца из трубки.

Ксения немного посидела на садовой скамье – сырой, с облупившейся голубой краской. Вокруг никого не было – только шорох ветра в ветвях, да едва слышный звук окарины из замка – наверное, кто-то из немецких солдат развлекал товарищей незамысловатой мелодией, напоминающей родные края. «В глуши зеленой чащи я помню старый дом»… – выводила далекая окарина.

Поднявшись, Ксения пошла дальше, заставляя себя не оглядываться каждую минуту, – ведь убедилась же, что никого кругом нет.

Через несколько минут она подошла к нужному месту – все было именно так, как описал сторож: небольшая поляна с бугром посередине – видимо, бывшей клумбой – три старые ели с чуть порыжелой, темно зеленой хвоей густых, опущенных книзу лап, и, в стороне, разбитая ротонда с некогда белыми, а теперь грязно-желтыми колоннами. Девушка направилась к ней. Тихо поднялась по ступенькам, разворошила ногой кучу мусора у подножия одной из колонн. Открылась темная щель между основанием колонны и каменными плитками пола ротонды. Оглянувшись по сторонам, Ксения пригнулась и пошарила рукой в щели. Там было пусто.

Ничего? Напрасно шла, напрасны страхи и тягостное ожидание момента, когда следовало взять нечто из тайника.

Она тщательно подгребла носком туфельки прошлогодние прелые листья и мусор, закрывая щель. Осмотрелась – вокруг все так же тихо и пустынно. На душе сразу стало легче. Весело сбежав по ступеням, Ксения быстро пошла обратно, мимо старых елей, мимо садовой скамьи.

Огромный черный пес появился перед ней бесшумно и совершенно неожиданно. Ксения от испуга слегка вскрикнула и прижала руку к груди.

Собака, облизав морду длинным розовым языком, уставилась на нее янтарно-коричневыми злыми глазами. Девушка подняла руку, пес глухо зарычал, показав клыки.

Ксения отступила, подняла тонкую хворостину – ненадежная защита, но все же…

Шерсть на загривке у пса вздыбилась, он зарычал громче.

– Пошел! – девушка хотела замахнуться на него.

– Осторожнее, фройляйн! – раздался сзади мужской голос. – Сидеть!

Пес послушно уселся на тропе, не спуская глаз с Ксении. Она оглянулась. К ней не спеша приближался немолодой немецкий офицер. Подойдя ближе, он с улыбкой поднял руку под козырек. Во рту блеснули золотые коронки.

– Прелестная пленница… Что вы здесь делаете, фройляйн? Сидеть! – снова прикрикнул он на пса. – Не бойтесь, он без команды не бросается.

От этих слов Ксении стало не по себе.

– Я… Я гуляла. Мы всегда раньше здесь искали грибы, – она показала немцу свою хворостинку. Не выдаст же собака, по доложит хозяину, что она только что подняла ее?

– Какие грибы столь рано? – полное лицо немца снова расплылось в улыбке. – Сознайтесь, наверняка фройляйн ходила на свидание! Угадал?

– Нет. – Ксения отбросила ветку. – Не угадали. Пан должен знать, что на свидания девушки ходят вечером.

– Вечером полицейский час. У фройляйн есть пропуск? – серые глаза немца не улыбались, они смотрели серьезно и пытливо. – Так какие грибы?

– Шампиньоны. Здесь их называют печарки. Очень вкусно. А с продуктами стало тяжело.

– Что делать, война. Фройляйн где-нибудь работает?

– Нет. С работой тоже тяжело.

– Понимаю, понимаю… – покивал немец. – Извините, что мой пес испугал вас. Здесь никто не бывает, поэтому я отпускаю его гулять без поводка. Иди, познакомься с фройляйн, – с улыбкой обратился офицер к собаке. И добавил: – Не волнуйтесь, вас собака не тронет.

Ксения с замершим сердцем стояла не дыша, пока огромный пес обходил ее кругом, чутко обнюхивая.

– Ну вот… – довольно усмехнулся немец. – Простите мой плохой польский. Всего доброго.

И офицер, не оборачиваясь, пошел по дорожке в глубь парка, легким свистом подозвав собаку.

…Генрих Ругге, заложив руки за спину, медленно шел среди деревьев, вдыхая аромат просыпающегося леса. Дар бегал рядом, снуя челноком. Иногда он делал широкие круги вокруг хозяина, время от времени подбегая и преданно заглядывай в глаза.

– Гулять! – отпускал его абверовец.

Он думал, что все в мире подчинено определенным закономерностям. Случайности тоже вещь не простая, а очень и очень сложная, работающая то на тебя, то против тебя, и весьма важно обернуть каждую случайность в собственную пользу, по крайней мере попытаться обернуть.

Испуганная девушка в парке, которую остановил Дар, тоже случайность. Вот только какого рода – та, что за тебя, или та, что против? Зачем ей ходить сюда, в эти места, куда поляки избегают и нос показать, зная о расположенных в замке немецких учреждениях? Действительно искала грибы? Это недолго проверить – надо спросить Дымшу или Тараканова, они жили в этих местах, скажут.

Но, может быть, он все слишком усложняет, запутывает сам себя, привычно ища скрытый смысл в простых вещах? Может быть… Однако специально присланный из Берлина документ, хранившийся в его сейфе, был переснят. Может быть, Дар опять не зря встревожился? Стоит над этим подумать.

…Кружаный ветер надул к ночи дождь. Он пошел как-то незаметно, словно подкравшись: сначала брызнули на сухую землю отдельные редкие капли, потом припустило сильнее и наконец заморосило, как будто все вокруг подернуло рваным серым рядном.

Тараканов зябко передернул плечами – холодные капли попали за ворот маскировочной куртки. Идущий впереди Шмидт уже пару раз оскользнулся, тихо выругавшись сквозь зубы. Стемнело, а в лесу темнота казалась еще более густой, плотной – хоть режь ее на куски, вместе с дождем.

Сзади, растянувшись цепочкой, шли еще шесть человек. Замыкал молчаливое шествие Алоиз, хмурый, чем-то недовольный, похожий в плаще с капюшоном на католического монаха неизвестного ордена. Тихо – только звук крадущихся шагов, шорох дождя да сипловатое дыхание.

Когда вышли к сосне, на которой был оборудован наблюдательный пункт, дождь приутих, ветерок слегка растащил тучи и проглянула луна, бросив тусклый отблеск на оружие в руках шестерых. Дымша с явной неохотой подошел к стволу сосны, взялся руками за скользкие скобы – стоявший рядом Тараканов уловил запах вина. Незаметно для Шмидта сжав локоть Алоиза, Владимир Иванович легонько отодвинул его в сторону и сам полез наверх. Дымша, оценив благородство коллеги, слегка подсадил его, помогая преодолеть первые метры подъема.

– Приготовьтесь, – шепотом приказал Шмидт молчаливой шестерке.

Наверху Тараканова встретил порыв сырого ветра, бросившего в лицо мелкие капли влаги с хвои, пятно луны над головой и серебристый отблеск лунного света на поверхности недальней воды. Вспомнив вынужденное купание, Владимир Иванович невольно поежился – черт бы побрал совсем этого Дымшу: если бы он сейчас в таком состоянии полез наверх, то сломал бы себе шею. С чего только насосался спиртного? Добывает же его где-то: пьян постоянно, особенно в последние дни. Что с ним происходит?

Тараканов поднял бинокль и, напрягая глаза, вгляделся сквозь окуляры в сопредельную сторону. Вот светлая полоска воды, потом темная – берега, еще темнее – свежевспаханная русскими контрольно-следовая полоса, за которой седая, в призрачном лунном свете, трава и черная стена леса. От этой стены отделились фигуры и медленно двинулись вдоль полосы. «Пограничный наряд», – подумал Владимир Иванович. Вот они вошли в полосу лунного света, на мгновение остановились, глядя в сторону немецкого леса, потом пошли дальше. Тараканову показалось, что он даже сумел различить лица пограничников под широкими козырьками фуражек, впрочем, это, скорее всего, игра фантазии.

Неожиданно дождь припустил с новой силой. На луну натянуло серое облако, и все вокруг опять погрузилось во тычу.

Нащупав полевой телефон, Владимир Иванович крутанул ручку:

– Наряд прошел…

– Гут, – коротко отозвался Шмидт. – Спускайтесь.

Внизу было совсем темно. Курить Шмидт не разрешил. Шестерка неизвестных нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Гауптман заставил каждого попрыгать, проверяя, не гремит ли что-нибудь из снаряжения. Тараканов, стоявший рядом с ним, пытался разглядеть лица, по скрытые полуопущенными капюшонами, они казались размытыми светлыми пятнами.

– Через пять минут будете на той стороне, – по голосу можно было понять, что Шмидт улыбается. – С вами бог!

Шестерка неслышно растаяла в мокрой темноте. Ни шороха, ни хруста ветки под ногой, ни всплеска воды.

Тараканов шагнул было опять к сосне, но Шмидт удержал его:

– Темно…

– Русские уже справили Первое мая, – откашлявшись, заметил Дымша.

– В праздники они охраняют границу еще сильнее. Лучше переходить сегодня, после праздника, – пояснил Тараканов.

Он ждал. Ждал распоряжений. Подняли поздно вечером, велели собраться и срочно вывести к границе группу. На опушке леса они увидели грузовик. Около него курили несколько человек. Потом пошли. Командовал Шмидт. Что теперь, когда те ушли, зачем мокнуть?

– Зачем мокнем? – словно подслушав мысли Тараканова, поинтересовался Дымша.

– Ждем, – ответил Шмидт.

Дымша опустился на корточки возле сосны, глубже натянув на голову капюшон, и через несколько секунд послышалось бульканье. Тараканов, прислонившись к стволу спиной, поднял голову вверх, но там, кроме летящих с неба мелких капель дождя, ничего – ни звезд, ни луны. Шмидт прохаживался маятником – пять шагов туда и пять обратно. Через час он разрешил курить. На исходе четвертого часа ожидания, когда уже успели изрядно промокнуть и начали мерзнуть, из ближних кустов мигнули фонариком, и на полянку вышли четверо из шестерки неизвестных. Шмидт шагнул к ним.

– Как?

– Нормально, – на немецком ответил один из вернувшихся.

– Дайте флягу! – требовательно протянул к Дымше руку гауптман. Взяв флягу, он отвинтил колпачок и запрокинул ее надо ртом. Потом пустил ее по кругу. К пану Алоизу она вернулась пустой.

– На сегодня все. Возвращаемся, – гауптман был явно доволен.

…Сегодня Марчевский впервые попал в личные апартаменты Ругге, расположенные рядом с его кабинетом. С интересом разглядывая обстановку жилища начальника абверкоманды – зачастую вещи могут очень многое сказать о хозяине и его привычках, – пан Викентий отметил, что в жилых комнатах нет шкафов с винтовками, полочек с оптическими прицелами, рабочего стола с бумагами: комнаты Ругге были типичным жилищем немецкого бюргера – с вышитыми готическими буквами салфетками, уютным диваном, рядом с которым лежал коврик для собаки, двумя большим креслами, располагавшими к приятной беседе, аккуратной стопкой газет на журнальном столике и кофейным сервизом на большом обеденном столе, покрытом плюшевой скатертью. Все сияло чистотой, словно только что вышло из стерилизатора.

Войдя, пан Викентий не увидел хозяина. Тот был в ванной. Оттуда доносилось его довольное покряхтывание и урчание пса. Осторожно ступая по натертому до зеркального блеска паркету, мимо Марчевского прошел в ванную комнату солдат, неся ведра с водой.

– Идите сюда, альтергеноссе! – позвал Ругге.

Марчевский осторожно подошел, приоткрыл дверь.

Подполковник мыл собаку, поставив ее в большое корыто. Раздетый до трусов, мокрый и босой, он с явным удовольствием намыливал Дара, тихо поскуливавшего под мускулистыми руками хозяина.

– Близко не подходите… – предупредил немец. – Он любит отряхиваться. Рискуете испортить костюм… Здесь грязно, могут появиться блохи, приходится его мыть.

– Понимаю, понимаю… – вежливо покивал пан Викентий, наблюдая, как перекатываются под кожей Ругге уже изрядно заплывшие жирком, некогда хорошо натренированные мышцы.

– Поставьте ведра, – приказал Ругге солдату, – и можете быть свободны… Так вот, господин Марчевский, я принял ваш совет.

– О чем вы, Генрих? – недоуменно поднял брови поляк.

– О маршруте группы. Идея показалась мне стоящей – русские со времен царей, в которых текла изрядная доля немецкой крови, приучены свято соблюдать границы. Не только государственные, но и внутренние – власти одной области редко суются в дела властей другой, без согласования наверху. Издержки тоталитарного режима! Поэтому, если наших людей и засекли, то, пока чекисты утрясут эти проблемы, можно уйти на территорию другой области, сесть на поезд и затеряться в азиатских просторах.

– Здесь Европа, при чем здесь Азия? – не понял Марчевский.

– Вся Россия – Азия! – отрезал Ругге. – А русские – азиаты! Коварные и злобные скифо-славяне. Не согласны?

– Я над этим не думал, – вполне искрение ответил поляк.

– Подумайте, почитайте Розенберга, он жил в России и знает, что и как там делается. Будьте добры, подайте мыло… Да не это, возьмите в комнате, на маленьком столе, темное мыло. Надо промыть хорошенько, чтобы не чесался.

Марчевский вернулся в комнату. На журнальном столике рядом с аккуратной стопкой газет лежал кусок дегтярного мыла. Протянув руку, пан Викентий невольно застыл – рядом, на спинке стула, висел мундир абверовца, а из кармана лежавших поверх него щегольских бриджей свешивалась связка ключей. Рискнуть или нет? Генрих Ругге способен на любые проверки и провокации, но такого шанса может больше не представиться.

Молниеносно достав из кармана перочинный нож, пан Викентий раскрыл его, отрезал ровную тонкую пластинку от бруска мыла и прижал ее с обеих сторон к сейфовому ключу. Еще мгновение – и сложенный пополам обмылок с оттиском ключа исчез в кармане его пиджака.

– Нашли? Посмотрите за газетами! – крикнул из ванной немец.

– Нашел, нашел… – успокоил его Марчевский, подавая мыло.

– Будем надеяться на удачу? – весело сверкнул золотыми коронками абверовец. Если получится, походатайствую о вашем поощрении. И возьмем этот метод на вооружение.

– Признателен за лестную оценку моих скромных заслуг, – вежливо склонил голову пан Викентий.

– Ну, не корчите из себя гимназистку… – хохотнул Ругге, тщательно вытирая пса мохнатым полотенцем. – Скромные заслуги… Нам еще предстоит много работать с картотекой. Судьбы цивилизации придется решать не на Западе, а на Востоке, поверьте моему чутью… Выпьете кофе?

– Нет, спасибо, – отказался Марчевский. Маленький кусочек темного мыла, казалось, прожигал насквозь карман его костюма, словно он держал при себе готовую вот-вот взорваться мину со взведенным механизмом. Но настораживать абверовца не следовало. – Пойду приготовлюсь к работе.

– Хорошо. Через полчаса начнем…

Выйдя от Ругге, пан Викентий, сдерживая шаг, пошел по длинному коридору замка. Так и тянуло пощупать маленький кусок мыла в кармане – не в нем ли разгадка многих тайн?

Словно пораженный громом, Марчевский внезапно остановился. Лоб его покрылся холодной испариной. Езус Мария! Он так торопился, что забыл после снятия оттиска протереть платком ключ, чтобы не осталось никаких следов. Остались следы или нет, а если остались, заметит ли их Ругге? Может и не заметить, но где гарантия, что он специально не свесил связку ключей из кармана брюк? Но возвращаться было уже поздно.

…Расставались в предутренней темноте, стоя в густом подлеске на краю оврага. Сова забрал тяжелые от сырости леса брезентовые плащи двух молчаливых людей, махнул рукой в сторону дороги, сказал:

– До станции доберетесь засветло. Советую взять билет сначала на местный поезд, а потом пересесть.

– Спасибо… – прервал его один из спутников. – Мы разберемся.

Не сказав больше ни слова, они вышли на дорогу, не оглядываясь, направились к станции. Посмотрев им вслед, ушел в лес и Сова.

Отойдя достаточно далеко, он отыскал небольшую яму, полную слежавшихся прошлогодних листьев, натаскал сухого хвороста, положил плащи ушедших, облил бензином из ранее припасенной бутылки и поджег. Весело взметнулось рыже-белое, почти бездымное пламя. Поворошив палкой костер и убедившись, что плащи сгорели, проводник, торопливо шагая по одному ему известным тропкам, отправился в обратный путь. Он спешил вернуться как можно скорее, пока никто не заметил его отсутствия…

На платформу железнодорожной станции сначала вышел один из мужчин, простившихся с Совой в предутренней темноте. В руках у него был вещевой мешок. Постояв на платформе, он внимательно осмотрелся: ничего настораживающего – какая-то баба в платке с двумя молочными бидонами, однорукий старик, смолящий цигарку, пожилая дежурная по станции и голенастая девчонка-подросток в не по росту большой вязаной кофте.

Мужчина купил билет и, прикурив у инвалида, расположился на лавочке около дверей деревянного станционного здания.

Вскоре появился второй, взял билет и пристроился в другом конце платформы.

Подошел поезд. Старенький паровоз выпустил белые клубы отработанного пара, сипло свистнул, лязгнули сцепы вагонов. Посадка прошла без происшествий. Среди пассажиров мужчины, вышедшие из леса, не заметили подозрительных лиц.

…Через несколько часов шифровальщик принес майору Козлову телеграмму.

«Гости следуют район Ленинграда. Прошу обеспечить прием. Руководство группой сопровождения поручено Ивлеву.

Семенов».

Майор аккуратно вложил листок с текстом телеграммы в уже ставшую пухлой синюю коленкоровую папку, запер ее в сейф и пошел на узел связи, чтобы по прямому проводу переговорить с Ленинградом.

…Сегодня Ксения была уже спокойнее. Прежние страхи отступили, на смену им пришла деловитость собранного человека, занятого пусть опасным, но нужным делом.

Дорога до запущенного парка при бывшем замке Пилецкого показалась не столь тягостной, а хорошо знакомой, не раз пройденной. Быстро оставив позади садовую скамью с облупившейся краской и давно не чищенный пруд, девушка вышла к ротонде. Старые ели, словно приветствуя ее, качали мохнатыми лапами с порыжелой на концах хвоей. Вокруг тихо и безлюдно. Может быть, в щели у основания колонны опять будет так же пусто, как и в прошлый раз?