Текст книги "Лоскутное одеяло"
Автор книги: Василий Катанян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)
Стр. 105. Увлечение М.И. издателем "Геликона" Вишняком. Это дядя нашего Володи Вишняка, мужа Нины Герман, которого мы знаем сто лет (талантливый псих), который эмигрировал, но теперь приезжает.
Стр. 120. Евгений Борисович Тагер. Я его знал, он приходил на дачу в Переделкино. А у них с женой Еленой Ефимовной я был по какому-то поручению перед войной, они жили в старом доме на Трубной, полутемная комната с массой сухих осенних листьев. Позже: рядом с женой он выглядел скромным, был любезный и улыбчатый, а она – крупная и томная, в шляпах с большими полями. Когда Л.Ю. болела, Тагерша звонила нам и громко рыдала в трубку, а мы с Инной содрогались.
Стр. 219. Перевод М.И. соседствовал в каком-то издании с отрывками из романа П. Павленко "Шамиль". Для романа Павленко моя мама делала выписки из журналов и из книг той эпохи.
Стр. 233. Из письма Мура Але 3 июня 41-го года: "Сейчас за окном почему-то идет подобие снега". Я так помню этот день, сохранилось и мое письмо маме в Севастополь (она там гастролировала), где я пишу о снеге. Выглянул утром в окно и увидел на земле и на дереве снег – а ведь июнь!
Стр. 235. "Федор Александрович Леонтович, он целые дни на работе". М.И. предлагали жить в его квартире, она была бездомная. Это Федя Леонтович, он работал у нас оператором, снимал под водой, я с ним много раз общался. Но не знал, что он имел отношение к М.И.
Стр. 263. Поэтесса и переводчица Татьяна Сикорская. В 1938 году я пошел с Н.В. Дорошевич в цирк, и с нами была ее приятельница Т. Сикорская. Мы сидели в первом ряду. Вышли дрессированные львы, старый лев лениво брел вдоль решетки, но, увидев Сикорскую, остановился, задрал ногу и пустил струю прямо на нее... Мы все долго не могли успокоиться от смеха и страха. И с тех пор стали ее звать Засикорская. Вот такое неблагородное с моей стороны воспоминание о женщине, которая пришла на помощь М.И.
Стр. 272. В Чистополе против Цветаевой выступал Конст. Тренев (б...!). У нас есть открытка от Н.К. Треневой, его дочери, из Чистополя – маме. Значит, люди, с которыми мы общались в это время, сталкивались тогда же с М.И...
Стр. 302. Стасик Нейгауз учился вместе с Муром. Мы со Стасиком были соседями в Переделкино, он помогал нам управляться с машиной. Умер он внезапно, молодым...
Стр. 354. "Жургаз", где служила Аля. И мама там работала в 35-38 годах.
Алеша Сеземан, друг Мура. Я его хорошо помню по студии. Он всегда работал с Ириной Эренбург, они вместе дублировали наши фильмы на французский. Он диктор, она – редактор, а с русского переводили оба. Он был высокий, седоватый, очень красивый. Мы часто разговаривали с ним, но я не знал ни о Муре, ни о М.И.
Много, много знакомого в этой книге – и люди, и факты, и даты, и места...
11 декабря. Веду борьбу против сплетен Карабчиевского. Мое письмо в "Театр" сняло несколько кретинских выдумок. Они во многом идут от Рузанны и самого Сергея, тщеславных провинциалов. Вот такими поклепами они отплатили Л.Ю. А на днях по ТВ сказали, что Параджанов показывал "альбом рисунков русских художников, завещанный ему Лилей Брик". Думаю, что это блокнот с рисунками Тышлера, который он стибрил у нас.
Но под влиянием его окружения, главным образом Коры Церетели, он все же послал письмо в "Театр" с опровержением брехни Карабчиевского относительно причины самоубийства Л.Ю. Копию этого письма я отправил в архив Л.Ю. в ЦГАЛИ.
Вышел том Слуцкого, замечательные стихи.
Раиса Борисовна Лерт. В архиве отца была ее статья против инсинуаций "Огонька", очень убедительная, блестяще написанная. В то время ее невозможно было опубликовать. Я ее процитировал в своей статье "Операция "Огонек"". Кто она такая, откуда – мы не знали. И вдруг звонит ее сын, уже взрослый мужик Энгельгардт. Оказывается, она умерла всего в 85-м году! Она была старая журналистка, диссидентка, которая подвергалась преследованиям, – бесстрашная, талантливая личность. Ее публицистическая книга вышла нелегально за рубежом, пишет она замечательно. Ее полемика с Солженицыным уважительна, но неопровержима.
26 декабря. 22-го открывали доску Аркадию Райкину на доме, где он жил и где я много раз бывал. А Рома умерла на днях.
По ТВ концерт памяти фон Караяна. Все крупнейшие дирижеры. Никого во фраке, все в своем, и музыканты тоже.
Уволился со студии. Все-таки сорок лет на одном месте! Но ни сожаления, ни радости сие событие в моей душе не вызвало. Видимо, там я исчерпал себя. Пора менять стойло, да поздно.
Кошмарное голосование на 2-м Съезде народных депутатов за осуждение нашего сговора с Гитлером. Только на третий раз осудили, показав на весь мир, что у нас все еще полно сталинистов.
Ужас в Румынии, вчера казнили-расправились с Чаушеску, как с Николаем II.
1990
[10 января. Новый год встречали дома, втроем. Под Новый год заболел у Элика Чонкин, ездили с дачи в ветбольницу, замучились. Но собаку спасли.]
26 февраля. Мара Шамкорян, народная артистка Азербайджанской ССР, любимица бакинской публики, комедийная актриса. Недавно отпраздновала юбилей, сидела в белом платье на сцене, уставленной цветами.
А через месяц бежала из Баку от этой самой азербайджанской публики, спасаясь от резни. Бежала в халате и тапочках, в сумке было немного денег и небольшие драгоценности, которые у нее отобрали азербайджанцы, прежде чем пустили на паром, отплывавший в Красноводск. В таком виде она добралась до Москвы, где ее приютили знакомые. В Баку осталась квартира и все сбережения, все пошло прахом. Об этом рассказал нам Виталий Вульф, я до этого не слышал о ней. Он сказал, что надо бы ей собрать одежду, ей не в чем выйти на улицу. Но никто этим не занялся, тогда мы взяли мамино нейлоновое зимнее пальто, меховую чалму Л.Ю., кофты, два зимних платья, шерстяные платки, перчатки, сумку и теплые сапоги. Все набили в большой саквояж, я вызвал такси и повез. Она оказалась среднего роста, в меру полновата, но все пришлось впору, даже сапоги подошли. Долго с ней разговаривали, она рассказала ужасные вещи. Теперь она ждет места в Дом ветеранов сцены, Ульянов обещал.
Сегодня звонила, благодарила, сказала, что вышла на улицу и ездила в СТД, благо было в чем. Как это страшно под конец жизни остаться у разбитого корыта, которое разбили изверги...
P.S. 1998. Мара вскоре попала в Дом ветеранов сцены, где провела свои последние годы. Иногда звонила оттуда, поздравляла с праздниками, хотя надо бы было наоборот. Но звонить к ней было сложно, и я иногда посылал открытки. В сущности, я видел ее раз в жизни! Один раз она сказала по телефону, что в доме плохо топят и ночью она, слава Богу, укрывается поверх тонкого одеяла пальто, которое я ей привез. Я воспользовался оказией и послал ей плед. Жалко стариков.
Незадолго до смерти она позвонила и сказала, что хочет завещать меховую чалму Лили Брик музею Маяковского. Я просил ее этого не делать, так как музею это совершенно не нужно и они тут же выкинут ее. Она была обескуражена. Умерла Мара в 1997 году.
[3 марта. Хотя и на пенсии, но работы!
Комментарий к "Переписке сестер".
Сдал статью о Л.Ю. для нового журнала "Он и она".
Вышла в "Слове" № 1 первая часть моей публикации "Воспоминаний" Триоле, окончание будет в № 3.
Сделал комментарий и отредактировал Бурлюка для того же "Слова" и отдал им (по их просьбе) кусок воспоминаний Вас. Абг.
Приходили Родченки (в конце февраля) и американские галеристы, которые обнаружили у себя на выставке "Родченко" в Нью-Йорке... дочь Маяковского, 65 лет, Патрицию Томпсон, и его внука 41 года! Оказалось, что Элли Джонс умерла всего лишь пару лет назад. Дочь знала, чья она дочь, но мать просила не раскрывать ее тайны до ее смерти.
Инна ходила на демократическую демонстрацию.
Звонил из Парижа Франсуа-Мари в волнении от наших дел и не нужно ли прислать еды?
Звонила Нина из Манчестера, тоже волновалась.]
20 апреля. Саша Тарту – дизайнер выставок Ива Сен-Лорана. Он нас пригласил в "Савой", который только что шикарно отреставрировали. Зеркальный потолок в золотых завитушках, живые цветы, изысканная еда (продукты из Хельсинки). Но мы не могли ничего толком заказать, еда не лезла в горло – мы шли сюда по грязной улице, которая давно не убирается, в переходах полно нищих, возле "Детского мира" стоят изможденные, нуждающиеся люди, которые торгуют водкой, папиросами. А тут...
Саша рассказал про Ива Сен-Лорана:
– Недавно он ночью упал, ушибся, но все же заснул. Утром служанка обнаружила перелом руки и вызвала "неотложку". Так как было воскресенье, его отвезли в рядовую больницу и положили в общую палату. Ему сделали анализ крови и сказали, что если он не перестанет пить, то дело будет плохо. С ним там обходились ласково, но нелицеприятно. Все окружающие принимали в нем участие. И ему понравилась больница и соседи по палате. "Там с меня не взяли денег", сказал он, не зная, что у него есть страховка.
Выйдя, он взялся за ум, стал воздержаннее, похудел, и живот спал, он стал прекрасно себя чувствовать. Он сейчас в отличной форме, сделал новую коллекцию – самую лучшую в сезоне.
– Правду ли говорят о его депрессиях?
– Увы, все слухи о его болезни верны. Алкоголь и наркотики – постоянные спутники его депрессий, которыми заканчивается каждая его коллекция. У него есть врач-психоаналитик, и его иногда помещают в специальную клинику. Подлечивают перед дефиле. Он постоянно жалуется, что коллекция не получается, что он иссяк. Но каждый раз после показа люди выходят пораженные.
– Какие у него увлечения?
– Работа. Еще собака. И любимая книга "Мадам Бовари", которую он читает перед сном еженощно. Он имеет в своем собрании первое издание романа с дарственной надписью Флобера Виктору Гюго.
3 мая. Звонил Сереже в Ереван, где он лежит в госпитале. Говорил убитым голосом... Только "Вася" и "ох".
21 апреля вечером после приема в посольстве заехала Алла Демидова с Антуаном Витезом. Нарядные, веселые. Он должен ставить с нею "Вишневый сад" в "Комеди Франсез". Она уже взяла у нас томик пьес Чехова в переводе Триоле.
Мы его знаем лет пятнадцать и попросили Аллу приехать с ним, чтобы уточнить кое-какие вопросы по комментариям для "Переписки сестер". Он много помог – что, где, когда: ведь одно время он был литературным секретарем Арагона. Потом взял томик его стихов и показал, как Арагон читал стихи. Долго сидели, вспоминали. Утром Алла позвонила с комплиментами от Витеза – как, мол, мы бережем дух, память о двух этих домах.
А вчера – звонок из Парижа. Антуан Витез умер в одночасье на репетиции...
18 мая. Рязанов вернулся из Германии, где была ретроспекция и где его принимали на ура. В частности, они с Ниной были приглашены на виллу к сыну Риббентропа. Говорит, что вилла роскошная, не помню на берегу какой реки, очень вкусно кормили. Убранство элегантное, и всюду висят дорогие картины.
– Небось ворованные?
– Очень может быть.
– О чем же ты разговаривал с сыном Риббентропа?
– Не помню. Он чего-то спрашивал о кино.
– Надеюсь, в доме повешенного ты не говорил о веревке?
9 июня. Мне рассказала Ирина Львовна Иоффе, ученый-японовед: молоденькой ее замели как японскую шпионку. Однажды в Лефортово она проснулась на рассвете от крика: "Прощайте! Передайте Сталину, что Примаков невиновен!" Что-то в этом духе, в точности услышанного она не ручалась, но что это, идя на казнь, кричал Примаков, произнеся свою фамилию, она помнит ясно. Рассказала мне, когда к слову пришлось. Как страшно!
21 июня. На моей памяти у нас никогда не ставили "Макбета" Верди. И вот приехала на два спектакля Английская Национальная опера. Я был потрясен и музыкой, и исполнением, и решением спектакля. Действие происходит в тридцатые годы, в эпоху тоталитаризма, с политическими убийствами, с сексотами... Фигуры напоминают нацистов и гепеушников. Леди Макбет пытается смыть кровь в ванной комнате, вся сцена в кафеле, никелированных кранах, зеркалах. Оркестр и исполнители выше всякой похвалы. (Постановщик Дэйвид Паунтни, леди Макбет Кристина Цисински.)
Ходил бы еще, да театр уехал.
"...Первая ария шла на кровати-балконе, под резким углом выступающей из покосившейся стены – мира ненаказуемой жестокости. Леди уходила из жизни в зияющей пустоте огромной ванной комнаты – части опостылевших пышных апартаментов, и символами ее бункерного безумия становилась рухнувшая полка над фарфоровой раковиной, обыкновенный щелчок выключателя.
Тиран Макбет вершил убийства – и наверху, на кромке банальной серой стены, мы видели головы стражников – точь-в-точь, как у Варлама в "Покаянии" Абуладзе".
Это из рецензии.
27 июня. Живем на Икше. И, надевая сандалии, вспомнил Эфиопию. Сандалии не чистил уже года три, а они все блестят – так мне начистили их мальчишки на улице Аддис-Абебы. В них, начищенных, я уже два раза колесил по Эфиопии и сколько хожу здесь – они все блестят! Постарались маленькие чистильщики, а я еще упирался. Было это у ворот нашего госпиталя Красного Креста.
Этот госпиталь – единственный наш за границей. Построили его после войны, и мы им все время козыряем. Наша, мол, помощь Эфиопии. Рядом стоят шведский, английский, еще чей-то госпитали Красного Креста – и все БЕСПЛАТНЫЕ. А наш нормальная платная поликлиника и больница. За каждый визит, за каждый укол плати. Когда мы снимали регистратуру, то старались, чтобы в кадр не попали кассовые аппараты – все равно вырежут. На приеме у педиатра я видел, как пришла молодая мать с дитятей, и наша советская врачиха сказала, что ребенку нужно двадцать уколов. Сколько это стоит? Столько-то. Услышав сумму, мать запеленала младенца и понуро ушла. Денег у нее на уколы не было. "Что же с дитем будет?" Врач пожала плечами, умывая руки (в прямом и переносном смысле): "Ребенок умрет. Но у них их много – одним больше, одним меньше..."
В регистратуре щелкают аппараты, больные протягивают деньги в окошко... Огромный штат бухгалтерии: считают, сортируют, пакуют деньги, пишут отчетности и радуются доходам – будет премия!
И диктор скажет: "Советская страна построила первый на африканском континенте госпиталь Красного Креста, адрес которого хорошо знают жители Эфиопии". О плате – молчок. Скажи я об этом, заказчик – советский Красный Крест – просто спустит меня с четвертого этажа, где у него просмотровый зал.
1 июля. Почти прочитал толстенную книгу "Дневники Евгения Шварца". Мало о ком пишет хорошо. Про Козинцева метко: "Помесь мимозы и крапивы". И то же можно сказать (судя по его описанию людей) и про самого Шварца, только крапивы больше, чем мимозы. А по его сказкам никогда этого не скажешь...
Читая Евг. Шварца, вспомнил гастроли, нет – декаду ленинградцев перед войной. Он пишет о дневном спектакле "Тень", который играл театр Акимова в Малом театре. Я был на этом спектакле, именно дневном, – господи, 50 лет назад! Помню, что мне очень понравилось, я много смеялся, и программа хранилась у меня долго, пропала в войну, когда эвакуировался.
В ту же декаду откуда-то с верхотуры смотрел и "Ромео и Джульетту" с Улановой и Сергеевым. И не понравилось, ибо не понял ни музыки, ни хореографии – откуда же? Мой багаж был – "Лебединое", "Баядерка", "Щелкунчик" да "Три толстяка". Но поддался ажиотажу вокруг Улановой, написал ей письмо в Ленинград с просьбой автографа, послал газетное фото, а получил замечательное фото с надписью, которое тоже пропало...
21 июля. 20 июля умер Параджанов. Пару месяцев назад его повезли на спецсамолете в Париж. Самолет оплатили французы, прислали за ним из Парижа в Ереван. Там ему стало полегче, но... Его доставили обратно в Ереван, и через три дня он скончался. Он был уже все время без сознания. Ему было шестьдесят шесть лет.
25 июля. Когда мы были у Козинцева в гостях в Комарово, он рассказал об Эйзенштейне:
На премьере "Александра Невского" к нему подходит Зархи и говорит: "Хотите знать мое откровенное мнение?" "Нет!" – моментально ответил С.М.
Рина Зеленая рассказала: в санатории Раневская сидела за столом с каким-то занудой, который все время хаял еду. И суп жидкий, и котлеты несоленые, и компот несладкий. (Может, и вправду?) За завтраком брезгливо говорит:
– Ну что это за яйца? Смех один. Вот в детстве, у моей мамочки – я помню таки были яйца!
– А вы не путаете ее с папочкой? – осведомилась Раневская.
27 октября. Был Юра Тюрин, который живет сейчас в США и вроде Шмакова секретарствует у Татьяны Яковлевой, дружит с нею.
Рассказывал. Ей восемьдесят шесть. После перелома ходит с палочкой. Сейчас что-то с желудком. Много лет ее колют каким-то противоболевым наркотиком. И приучили. Все время просит колоть. Дежурят медсестры. Очень привередлива в еде, за год сменила несколько поваров, ест только то, что готовит Юра. Все время просит кулебяку. А Юра хорошо готовит. Как Шмаков. Странно, что двое моих знакомых выступают возле нее в одном и том же амплуа!
Диктует ему воспоминания о Маяковском и каждый раз по-другому. (Сколько можно? один раз уже диктовала Гене!) Хорошая рассказчица, но на вопросы отвечает односложно и зажато. Ее версия – роман был платонический (смех один! достаточно заглянуть в записную книжку М-го 1928 года).
Главу о ней, что написала Богуславская в книге "Знаменитые американки", она забраковала и запретила печатать в США. Просила передать привет "Васе и его милой жене".
– Кому позвонить от вас в Москве?
– Васе и Ерофееву.
29 августа. Катя, племянница, рассказала: так как молока в Кратово купить летом было нельзя, она брала у какой-то женщины козье молоко для Саньки. Пришла расплачиваться, хозяйка денег не берет:
– Зачем они мне? Я все равно на них ничего купить не могу. Давайте лучше продуктами.
Катя говорит, что продуктов и у них нет, все приходится доставать и возить из города.
– А машина у вас есть?
Машины не было. Выяснилось, что авто требуется вот для чего: козе нужен козел, а он живет далеко и старый, дойти до козы не в состоянии. И нужна машина, чтобы его привезти к даме. Вот такая зажиточная страна, где козлов возят в лимузинах. Катя была в замешательстве, хотя легко себе представить едут "Жигули", а рядом с водителем сидит бородатый козел и блеет: "Не гони так, дорогой, я не выношу быстрой езды".
[31 декабря. С 13 декабря по 24 был в Берлине. По делам книги о Л.Ю.*. Возились с иллюстрациями. Попросили добавить ее переписку с О.М. Бриком. Сделал, прокомментировал и отослал сегодня с оказией. Жил у Натана. Прекрасная огромная квартира. Очень славная Галя. Максим, их сын, ходил с одноклассниками петь на улице, собирали деньги в пользу детского дома на Урале. Набрали 7 000 марок. У Натана интересная экспозиция плакатов начала 20-х годов.]
1991
[3 февраля. Сегодня был посол Франции Фроман-Мэрис, рассказывал печальное – у его жены Габриэллы подозревают что-то плохое. Приглашал нас в Париж. Осенью он говорил с Лукьяновым, и тот дал понять, что спасти нас может только лидер типа... Пиночета!
Вера Васильева ездила на гастроли в Орел и там, в разговоре с секретарем обкома, попросила помочь театру с досками – не из чего строить декорации. Он же ей ответил: "Я бы с удовольствием, но мне не из чего даже делать гробы!"]
Претенциозное интервью Иосифа Бродского:
"Герцен врет очень много. У меня есть один знакомый в Лондоне... Ну, знакомый – это не то слово. Сэр Исайя Берлин. У него студент был, который занялся Герценом и раскопал его переписку – я уж не помню с кем. Как раз самый момент приезда Герцена в Англию. И вот он пишет в Россию – туманы, то-се, пятое-десятое. И в каждом письме туманы, туманы, туманы... Так этот англичанин решил проверить лондонские газеты. И абсолютно никаких туманов! Федор Михайлович Достоевский тоже был, между прочим, чудовищный лжец, царство ему небесное. Я помню, как гуляя по Флоренции, набрел на дом, где он жил. Он оттуда посылал чудовищные письма домой – что вот, дескать, денег нет. А дом этот был напротив палаццо Питти. Простенько.
Интервюьер: Как раз в те дни, когда Достоевский жаловался на страшную нужду и безденежье, он останавливался в лучших гостиницах, ел в лучших ресторанах и разъезжал в лучших экипажах?
Б.: Вообще-то автору так и следует вести себя. Тут я автора нисколько не обвиняю. Тут он всегда прав. И он даже не лжец. В тех условиях, в какие автор поставлен обществом, он может себе это позволить. Непонятно еще, почему он не крадет, не убивает".
Теперь объясните мне, почему, собственно, им простительно лгать? "В тех условиях"? А чем плохие были условия, если Достоевский жил шикарно, а врал, что нет денег? Герцен жаловался на туманы, а погода была прекрасная? Бродскому почему-то этого мало, и он недоумевает, почему они вдобавок не крали и не убивали.
Вот С.П. его бы устроил, ибо и лгал, и крал. Бродскому это было бы понятно, судя по интервью?
Ерунду городит. Как ерунду городит Смоктуновский, когда говорит свои слова, а не слова ролей, которые он играет гениально.
Так и с Бродским. Ведь его стихи незабываемые:
Мир больше не тот, что был
прежде, когда в нем царили страх, абажур,
фокстрот,
кушетка и комбинация, соль острот.
Кто думал, что их сотрет,
как резинкой с бумаги усилья карандаша,
время? Никто, ни одна душа.
Однако время, шурша,
сделало именно это...
P.S. 1997. В "Литературке" 10 сентября 1997 беседа Бродского с Соломоном Волковым.
"Волков: Многие из нас, кто на самом процессе Бродского не был, знакомы тем не менее с его ходом по стенографическим записям, сделанным в зале суда журналисткой Фридой Вигдоровой. Эти записи широко ходили в российском самиздате. (...) Я считаю эти записи выдающимся документом".
Но с высоты славы и вседозволенности Бродский отвечает:
"Вы, может быть, считаете, а я – нет".
Или:
"Единственное, что на меня тогда, помню, произвело впечатление, это выступления свидетелей защиты – Адмони, Эткинда. Потому что они говорили какие-то позитивные вещи в мой адрес. А я, признаться, хороших вещей о себе в жизни не слышал. И поэтому был даже всем этим немножко тронут. А во всем остальном это был полный зоопарк. И, поверьте, никакого впечатления все это на меня не произвело".
(Бродский "немножко тронут", а люди, в те времена говоря о нем положительно, рисковали свободой.)
Или:
"Бродский: Оно (дело. – В.К.) было запущено в ход таким Лернером, царство ему небесное, поскольку он, по-моему, уже умер".
Как трогательно-ханжески Бродский желает добра своему первому врагу, автору клеветнической статьи, с чего все началось! Противно и возмутительно.
[3 марта. 27 февраля в Доме кино был вечер памяти Параджанова. И я выступал. Очень понравились студенты ГИТИСа, которые сделали необычайно трогательные этюды-пантомимы "В честь Параджанова". Такие чистые вещи можно делать о нем, не зная его лично...]
16 марта. Из разговора с Бенгтом Янгфельдтом: "Роман Якобсон мне говорил, а ему сказала Эльза – почему Володя был...
Бедный Владимир Владимирович! Этим бабам было мало его гениальности... И Якобсон, сплетник, повторяет то, что было сказано ему наверняка entre nous*. И Бенгт туда же. (А за ним и я.) Свято сбереженная сплетня. Надо стереть. И стер.
18 марта. Вчера в пять утра звонок из Токио. Слышу, Инна вопит: "Нет, нет, не может быть! Я не верю. Ёко... Какой ужас, какой ужас!" Я прибегаю: "Что-то с Кавакита-сан?" – "Да нет, с ней все в порядке, Ёко звонит, что мне присудили приз Кавакита, но это же несправедливо, я ничего такого не сделала"...
Словом, выясняется. Инне присудили Приз Кавакита, который дают "за вклад в развитие японского кино как искусства и за распространение японской культуры посредством кино". Его получили до нее Куросава, Мифунэ, Осима... И вот она должна лететь на церемонию вручения, ей присылают билет и берут на полное обеспечение. Но мне больших трудов стоило уговорить ее перестать рассказывать всем, что она недостойна этой премии, так как пишет ужасно, а японцы выбрали ее, ибо не читали ее книги, что премию следовало дать французу Максу Тессье, с которым она "баллотировалась", и тому подобную жеребятину. Я призвал на помощь Нелю Гаджинскую, и та с огромным темпераментом убедила ее, что она не такая кретинка, за которую пытается выдать себя.
30 марта. Говорили с Зоей Фоминой.
– Зоя, как ты думаешь, почему сегодня никто не говорит Элику о недостатках в его фильмах? Ну я молчу, чтобы его не огорчать, да и в готовом фильме уже ничего не исправить. А когда я давал советы по сценарию, он не прислушивался. Я и перестал.
– Думаю, что дело не только в этом. Раньше, в молодые годы, когда мы работали вместе, мы были на равных и всё друг другу говорили. Я ему говорила все. А теперь он знаменитость, и окружающие смотрят на него снизу вверх. И не решаются. Кроме того, я тоже не хочу его огорчать, ведь столько сил он тратит, он показывает уже готовый фильм, когда изменить уже ничего нельзя. Раньше ведь я смотрела и пробы актеров и материал, и он очень прислушивался. Ты же помнишь. А теперь сам знаешь.
1 апреля. Сегодня, в День смеха умерла Рина Зеленая. Очень я ее любил и скорблю. Послезавтра отпевание в Хамовнической церкви.
12 апреля. Издание "Переписки сестер" в издательстве "Прогресс" отложено до 92-го года из-за разгильдяев, которые все время подводят – то отзывом (Ушаков), то вступлением (А. Вознесенский). Полтора года я прошу Андрея, он тянет, виляет, не подходит к телефону. Были бы живы Лиля и Эльза – он в один день, с поклоном, в зубах принес бы эссе на подносе. Уж как он кланялся им, как заискивал. Правда, и они делали для него все, что могли. А могли они многое. Он же не считает, что долг платежом красен. Наверно, и он пишет в дневнике (если ведет его): "Уж как мне осточертел этот Вася со своей перепиской!"
16 апреля. В Японию Инна слетала триумфально, ее принимали по-королевски, была церемония в ее честь и банкет на 280 человек со знаменитостями, кинозвездами и послами. Вернулась она богатая, привезла модерн-телефон и по моей просьбе два пакета сухого картофельного пюре. На большее не хватило фантазии. Вот такой триумф.
Меня наняли французы снимать выставку Бюффе, и я ездил на два дня на вернисаж в Эрмитаже, "шился" с Бюффе и Гарнье, но уже терпеть не могу снимать – даже для французов. Кроме всего прочего, Бюффе подарил мне автолитографию с нежной надписью. Картины его мне очень нравятся.
Дома ничего утешительного, мама очень плоха, не встает, сознание угасает... Инна ее без меня поднимала, и ее скрючил такой радикулит, что она сегодня читала лекцию согнувшись.
25 АПРЕЛЯ 1991. УМЕРЛА МАМА на рассвете, во сне. Она угасла: сначала стала медленнее ходить, потом с палочкой, потом держась за нас, потом не могла подниматься одна, выходила из комнаты только в туалет и к столу, потом уже не выходила, затем слегла, через несколько дней перестала есть, затем даже пить, впала в забытье. Говорила она даже в забытьи лишь два слова – Вася и Инна, затем только Вася и последние два дня только шевелила губами и мы понимали, что она произносит мое имя... Утешение (если оно есть) в том, что она не страдала и не ощущала ухода. "Легкой жизни просим мы у Бога, легкой смерти надо бы просить"*.
Похоронили без хлопот, хотя нынче это почти неразрешимая проблема – нет досок и нет, следовательно, гробов!!! Потом поехали к нам, человек тридцать.
Было ей восемьдесят семь лет, и мы благодарим Бога за данное ей долголетие. Врагов в жизни у нее не было, но несколько человек наносили ей обиды, некоторые очень сильные. Через несколько лет боль утихала, и она судила и говорила об этих людях без горечи или злости. Все, с кем она сталкивалась в своей долгой жизни, все ее любили и говорили о ней хорошо.
15 мая. Разбираю мамин архив. Он у нее в порядке. Она написала воспоминания о М-м, которые в большей части были опубликованы во "Встречах с прошлым".
P.S. 1998. Потом "Азорские острова"* будут опубликованы целиком и переведены на итальянский и частично на французский.
В архиве хранилась пожелтевшая фотография 1943 года – привал комедиантов. Артисты фронтовой концертной бригады – и среди них моя мама – ночуют на сеновале. Позади два концерта на грузовике с откинутыми бортами, переезд, ужин в землянке... А рядом с фотографией лежит документ – разрешение цензуры. У руководителя бригады среди пропусков, удостоверений и справок оно – самое важное. Цензура была не только на печать, но и на пение. Даже на такое безобидное, как цыганский романс. В 30-40-е годы мама работала на эстраде, исполняла эти самые романсы. Так вот, прежде чем выйти на сцену и спеть нечто трогательно-печальное или зажигательно-веселое, она должна была получить "Разрешение к исполнению". А чтобы ей не вздумалось в конце романса спеть что-нибудь крамольное "из головы", так сказать, приплюсовать еще куплет, то штамп ставили впритык после последней строчки романса. Смотришь сейчас дикий этот документ, еще одно свидетельство страха и глупости, – только диву даешься... В самом деле, читаю эти самые что ни на есть мирные, вечные слова: "Я не люблю вас, я люблю другого...", "Чем покорил ты меня?", "Он уехал!", "Снился мне сад"... А подо всем этим штампы, подписи, будто ордер на арест, и печати круглые и квадратные:
"Главное управление по контролю за репертуаром и зрелищами при Всесоюзной комиссии по делам искусств разрешает к исполнению произведения репертуара артистки Г. Катанян в пределах СССР сроком по 30 апр. 40 г. Твердый текст в количестве стр... пронумерован, прошнурован и зарегистрирован в Главном управлении за № 730 25 окт. 1939 г. Начальник главного управления по контролю за репертуаром и зрелищами".
Подпись и гербовая печать!
Без такого "Разрешения" исполнитель не имел права выйти на сцену. И куда бы ни приезжали артисты, его было нужно регистрировать – и в прифронтовом Белгороде, и в освобожденном Севастополе. А где же это делать среди руин? Не надо забывать, что всегда существовал политотдел, где зорко следили, чтоб (не дай Бог!) не спели чего-нибудь вместо "Увядших хризантем"... Кстати, трудно поверить – но "Очи черные" были запрещены, их начали исполнять только после оттепели.
Итак, листаю прошнурованные листы, читаю тексты романсов, а под ними грозное: "ПРОВЕРЕНО ГУРК". Как недалеко от этого ГУРК пресловутое Постановление ЦК ВКП(б) о Прокофьеве и Шостаковиче!
В своей автобиографии "Круговорот" Милош Форман рассказывает, как он работал телекомментатором в Праге в начале пятидесятых: "Техника была примитивной, и все передачи шли "живыми". Слова и картинки шли прямо в эфир, и коммунистическое правительство так боялось их спонтанности, что все тексты заранее должны были проверяться цензорами. Они называли себя Управлением по делам прессы и требовали заполнения определенных форм в двух экземплярах. Копия оставалась у них, и во время передачи кто-то пристально следил за тем, чтобы вы не отклонялись от одобренного текста.
