Текст книги "Какой ужас! (СИ)"

Автор книги: Василий Варга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

  – Да нет, надо так, чтоб никого не было.

  – Послушай, сними номер в гостинице. Голенькая плясать буду, сучок оторву и проглочу.

  – Ну, ты современная, я еще таких не встречал. Ты не просто девушка, ты – чувиха, я от тебя без ума.

  – А ты – чувак, чувак, без тебя -никак, никак. Дай, я ухвачусь.

  – Зоя, нельзя. Милиция протокол может составить. Одного из нас могут увезти на обследование

   Мягкие, горячие губы женщины, как считал Женя, основные достоинства Зои, от них-то он словно заново на свет народился...И это время, когда они снимут номер в гостинице, обязательно наступит, надо только дождаться получки. Первую получку он потратил на покупку рубашки и вот результат есть. Именно в этой рубашке Зоя его заметила на лекции и тут же написала записку, в которой были такие слова: « Чувак ты – мой и только мой, я увезу тебя в Гишпанию и у Ерманию на курорт для двоих»

  Он тогда позеленел от радости и после звонка уже ждал ее внизу на первом этаже. Женя будто на свет народился: таких теплых губ, в которых он тонул как в глубоком озере, он, как ему казалось, не встречал нигде до этого. Женя был на седьмом небе от счастья. Ему хотелось плясать, петь и говорить всякие глупости. В этом романтическом восторге он направился к трамвайной остановке, подпрыгивая. Какой-то прелестной, завораживающей духовной пустотой веяло от его новой знакомой, будущей жены дипломата. Вот почему не Жанна решилась подойти первой к нему, а она. Кто знает, может она просто поиграет с ним как кошка с мышкой и брезгливо отвернется.

  Минут сорок спустя, подкатила злополучная восьмерка с несколькими пассажирами, клюющими носом, он вскочил, видя перед собой не трамвай, а образ Зои, ни разу не взглянул на циферблат часов и очнулся только тогда, когда переступил порог казармы.

  Эти и другие мысли, согревающие душу и сердце, будоражили его недюжинный ум, когда он вернулся в свою казарму в третьем часу ночи.

  Здесь было накурено, хоть топор вешай. Ребята, кто все еще не спал, матерились. Женя, не раздеваясь, улегся на свою кровать, чтобы хоть полчаса вздремнуть, ведь ему в три ночи идти на смену охранять мотоциклы.

  Сейчас на посту Иван Яковенко. Уже, слава Богу, ноябрь, температура ночью опускается ниже нуля и дремать в каком-нибудь мотоцикле, когда начинают коченеть ноги, руки и потом весь дрожишь, как стебелек на ветру, нелегко.

  «Чтобы чего-то достичь, надо учиться. Это единственный способ в жизни, стать независимым и главное, достойным такой девушки как Зоя. Благо, КПСС не препятствует, а наоборот, поощряет стремление к учебе. Ведь при коммунизме все будут иметь высшее образование, а пока сейчас, при социализме, граждан с высшим образованием не так уж и много. Инженеры хоть и получают мизерную зарплату, но они все же советская интеллигенция, элита общества. А что касается учителей, медиков, работников культуры, юристов, – их можно посадить на духовную пищу, ведь духовная пища -марксизм-ленинизм – самая богатая в мире! Учитеелей готовят педагогические институты, а университет здесь готовят поэтов, прозаиков, драматургов, ученых. Если я поступлю в университет, мне высылка в деревню не грозит, так же, как и остальным выпускникам». На этой мысли Женя и задремал. Именно задремал, потому что, через некоторое время, дежурный стал тормошить. Пора было отравляться на пост охранять мотоциклы.

  Тут, на посту, Женя сочинил дешевые стишки, посвященные Зое.

  Белое, нежно тело,

  Плавно вздымается грудь.

  О, как бы мне хотелось

  К груди твоей прильнуть.

  К себе в казарму он вернулся утром. Его сослуживцы уже проснулись и наполнили свое жилище жирным матом. Еще более яркую окраску этот мат принял, когда в казарму ввалился матерщинник Попенко.

  Он включил свет и, шатаясь, от передозировки спиртного, закричал во всю луженую глотку:

  – Боевая тревога! Суки, е... вашу мать! Город подожгли американские империалисты, а вы дрыхнете и выпускаете пар из задницы! Фу, какая вонища! Ап-чхи! Ап-чхуи! – Он и сам поднял ногу и громко стрельнул, – это вам в общий котел, шоб не говорили, шо я скупердяй. Братва! Сука буду, город горит, поднимайте свои поганые задницы и надевайте свои мундиры с нечищеными пуговицами. Кому сказано: подъем?!

  – Жора, успокойся, ты опять пьян. Мы только что с ночной смены, отдохнуть бы не мешало, а завтра готовиться к строевому смотру.

  – На х... вы мне все нужны! Я вам говорю: город объят пламенем, а они мине строевой смотр под нос суют, дармоеды!

  Жора, израсходовав весь свой матерный словарный запас, поплелся в умывальник, там свалился и захрапел.

  – Надо искать квартиру, – сказал Женя самому себе. – В этом бардаке не отдохнешь. Когда бы ни зашел, слышишь одно и то же – сплошной мат. Я не могу больше.

  10

  После свиданий с Зоей Женя принадлежал себе лишь частично. О чем бы он ни думал, его мысли возвращались к ней сытой, богатой, независимой и гордой. Она готова была пожертвовать своей невинностью, вопрос стоял за гостиничным номером, которые упирались в два вопроса – тощий карман жениха и запрет сдавать номера жителям города.

  Ну, разве можно вообразить, что он, такой ... такой неприкаянный, способный охранять только мотоциклы по ночам, достоин лишить девственности дочь полковника Никандра, бывшего партизана Белоруссиии?

  Жанна, может быть, даже красивее Зои, но Жанна – дочь военного, а Зоя – дочь полицая, который отвечает за пачпортизацию населения, а это все рано, что зоотехник за содержание коров в колхозе. К тому же Зоя...нос кверху. Зоя это – Это – судьба. Я женюсь на ней, не задумываясь. Это тоже судьба.

  Женя хорошо знал слова Горького о том, что человек – это звучит гордо, это великолепно и всегда питал некую неприязнь к дочерям высокопоставленных чиновников, но лишь до тех пор, пока сам не столкнулся с этой проблемой, пока не встретил дочь полковника, которая казалась ему девушкой из сказки.

  Зоя была совершенно другой, не похожей ни на одну из его знакомых. Она была сытой, независимой, с детства не знала, почем кусок хлеба, вполне серьезно утверждала, что батоны растут на дереве, а модная одежда делается в магазинах. И это было даже как-то романтично.

  Женя не только утонул во всем, ранее для него неведомом и недоступном, но и делал все, чтобы привязать ее к себе. Он не пожалел бы ее, как жалел других, боясь, что после первой же связи будет расти ребенок. Ему даже хотелось, чтобы это случилось с Зоей, и чтобы последствия контакта, еще крепче связали их, сблизили навсегда. Та, неведомая жизнь, манила его своей неизвестностью, таинственностью, сытостью и в любом случае, независимостью.

  Коммунистическая пропаганда, которая отодвигала нищету на второй план, утверждая, что человек это звучит гордо и он на первом месте всегда и во всем, трещала по всем швам. Женя не хотел видеть недостатки своей богини – сытой, богатой и глупой. Глупая женщина – это – во! С ней легко. Ну, кто еще согласен, что булочки растут на дереве.

  Приглашение встретить новый год и познакомиться с родителями, он расценил, как добрый знак судьбы. Что стоит будущему тестю повысить его по службе, где бы он получал не жалкую зарплату, которой едва хватает на борщи, да на супы в столовой, а в несколько раз больше. Тогда он и семью сможет содержать, обретет независимость. А поэзия, что ж! Если есть талант, он все равно проявится, никуда не денется.

  От встречи Нового года он ожидал так много, что у него нарушился сон. Все сэкономленные деньги за время трехмесячных курсов он потратил на покупку черного недорогого костюма, белую рубашку и цветастого галстука.

  – О, ты выглядишь недурно, – сказал Леша Филлимонов, неисправимый хвастун, пижон, говорун и дамский сердцеед.

  – Я готовлюсь к встрече Нового года, – сказал Женя, выпирая грудь колесом.

  – С кем будешь встречать, с девушками строителями, небось?

  – Как бы ни так. Меня дочь полковника самого Сковордкина пригласила. Это же плутковник, а не х. собачий.

  – Дочь полковника Сковордкина? Ты, небось, шутишь? Это же известный человек. Ну и дела, я тебе завидую. Такой тихоня, можно сказать увалень, а отхватил себе – любой бы позавидовал. И как у вас с ней, все на мази? Она что, хромая или косоглазая, или трижды замужем побывала? Давай признавайся!

  – Самая что ни на есть нормальная, студентка университета, одна из красивых девушек на факультете, – с необыкновенной гордостью произнес Женя.

  – Где ты ее нашел? Как это тебе удалось, прохвост ты эдакий? Я, перед кем все девушки в лежку, и то выше бригадирши на обувной фабрике не находил, а ты... А у нее подруги есть?

  – Конечно, есть.

  – Познакомь, а, будь другом.

  – Ладно, – сказал Женя, – готовься к встрече нового года, пойдешь со мной. Там будут и ее подруги. Еще один кавалер нужен: их трое и нас трое, три пары.

   Леша бросился к Жене, расцеловал его, как родного после длительной разлуки. -

  – Давай пригласим Бориса, философа. Эй, Боря, иди к нам, у нас приятное сообщение.

  Борис философски сплюнул на пол, приподнял правую ногу, негромко стрельнул и приковылял, полу согнувшись.

  – Чего надо, насильники?

  – К полковнику поедем, Новый год встречать, чокаться с ним будем, а потом, может, и лобызаться, – сказал Леша, подпрыгивая на радостях. – Вон Женя приглашает: он отхватил себе дочь полковника, не то, что мы. Он скоро офицером станет и, возможно, нас, своих друзей не забудет.

  – Да? Это интересно, – сказал философ. – Но, мне кажется, все они одинаковы. Эта дочь полковника тоже станет старой, морщинистой, как все. И там у нее, откуда растут ноги, то же самое, такая же шапка, которая так же греет и высасывает из нас соки, как и у любой другой. Может, она еще хуже, потому что слишком переоценивает себя, и ласки от нее не дождешься, как от простой девушки, которая может дышать и жить одной любовью. О, эти советские аристократки. Им бы служанку, потому что сами не желают трудиться, да и ничего не умеют, кроме как трахаться с любовником, да еще не с одним, а муж у них всегда на побегушках. Я тебе не завидую, Женя. Ты хороший парень и погибнешь ни за что, ни про что

  – Ладно, хватит глупости всякие нести, – с нетерпением произнес Леша. – Давайте обсудим некоторые вопросы. Значит, так. Я – студент металлургического института, четвертый курс, понятно? Этот полковник, в металлургии – как свинья в апельсинах, не разбирается совершенно. А вы представляйтесь, как хотите. Поняли? Твоя пассия знает, кто ты?

  – А потом? – спросил Женя.– Что будет потом? Как веревочка не вейся, все одно конец обнаружится.

  – Меня не интересует, что будет потом. Ну, пойми ты, голова два уха, не можем же мы, рядовые милиционеры быть гостями полковника. Это смешно. Что он скажет своей дочери, как она будет выглядеть в его глазах? А, потом, он нас просто выгонит из дому, если узнает, кто мы такие, что мы за птицы. Они знают, что ты – простой легавый?

  – Мугу...

  – С философской точки зрения, ты не прав, – сказал Борис.

  – Иди к черту со своей философией, – сказал Леша, торжествующе улыбаясь. – В данном случае, положитесь на меня, я в этих делах мастак. Вы оба еще спасибо мне скажете.

  – Можно, я пойду в сапогах? – спросил философ.

  – Да ты, что – сдурел? От твоих кирзовых сапог на километр гуталином несет. Небось, и портянки с полгода как не стирал, – сказал Леша.

  – А что делать?

  – Сходи в прокатный пункт, или с пьяного сними. А что? Чем плохо?

  – Один день остался, послезавтра, уже 31 декабря, – сказал философ.

  – Хорошо, ботинки я беру на себя, – согласился Леша.

  – А как со спиртным? – спросил Женя. – Надо же хоть по бутылке коньяка нести.

  – А что у начальника ОБХСС области нет водки или коньяка? Да у него бочки с вином и ящики с коньяком, – сказал философ.

  – Тогда хоть коробку конфет надо отнести, – предложил Женя.

  – На троих одну, самую дешевую. Студенты – народ бедный, у них только душа богата и сердце широкое, сказал Леша. – А вот побриться, причесаться это в обязательном порядке и надушиться, хотя бы тройным одеколоном. Он самый дешевый, студенческий. Это все знают. Все нам проститься, можете быть уверены.

  – У меня нет белой рубашки, только милицейская, – сказал философ.

  – Беда с тобой, – стал бурчать Леша, – если ботинки или туфли я сниму с пьяного, то рубашку никак. И, потом, у тебя шея тонкая, как у журавля. Дуй в пункт проката.

  – Зачем?

  – За рубашкой. В четыре часа после обеда 31-го я устраиваю смотр внешнего вида. А то можно и конкурс объявить. Как ты думаешь, Женя? Давай объявим.

  – Нет, не стоит, – сказал Женя. – Давайте, как-нибудь так: и нашим и вашим. И вид чтоб приличный был, и чтоб народу поменьше знало, кто мы такие и откуда мы, а то нехорошо получится, мы девушек подведем и сами себя тоже.

  – Я ничего плохого в этом не вижу, пусть знают, что мы будущие инженеры ракетных заводов, это поднимет наш авторитет, – сказал Леша. – Даже майор Кулешов к полковнику попасть в дом не может. Если он узнает, что мы, рядовые милиционеры там побывали, да произносили тосты, да самому Никандру Ивановичу в глаза смотрели и рюмками звенели, так он с ума сойдет от зависти.

  11

  «Студенты» приехали в дом полковника в половине одиннадцатого вечера 31 декабря. До Нового года оставалось полтора часа. Лучше всех выглядел Леша Филимонов. На нем было зимнее пальто с теплой ватной подкладкой, шапка из заячьего меха черного цвета, вязаные рукавицы из кроличьей шерсти и серебряная цепочка на шее с маленьким изображением Ильича. Он заставил каждого купить по одной гвоздике, а когда Женя нажал на незнакомую кнопку звонка на втором этаже, отобрал и от имени всех, вручил букет из трех гвоздик хозяйке дома Валентине Ивановне.

  – С новым годом, с новым счастьем! Пусть всегда будут цветы в этом доме, и пусть всегда в нем будет полно гостей! – торжественно сказал Леша, и только потом, стал, не спеша, снимать свое пальто. Зоя сразу бросилась показывать вешалку в просторной прихожей и как кошка незаметно протиснулась поближе к Леше, взяла от него пальто и повесила на самое почетное место.

  – Очень рады гостям, – сказала она, сверкая глазами. – Я Зоя, это Таня, а это Женя. А ты, чувак, ничего. Что-то ни разу тебя не видела на нашем факультете.

  – И я не видел, – бесцеремонно произнес Леша, приближаясь, чтобы чмокнуть в пухлую щеку.

  Девушки тут же вернулись в большую комнату, стали рассматривали альбомы с фотографиями, где больше всего фотографий принадлежало Лизе. Здесь она была и с многочисленными кавалерами в обнимку, и на пляже в Сочи, Адлере, Хосте, Сухуми. В пляжном костюме она выглядела не так привлекательно, как в одежде. Ее фигура немного смахивала на мешок с крупой, потому что не было ярко выраженной талии, и ножки казались, слегка толстоваты. Но это мог разглядеть только опытный глаз, а Жене и Леше казалось все хорошо и шикарно. Ни тот, ни другой не видели – ни таких ножек, ни такой фигуры, а что касается Зои и особенно ее отца, то ее фигура, даже если бы она была мешковатая, пузатая, а ноги бочонками – все это было бы верх красоты и изящества.

  – О, какая прелесть! – восторженно произнес Леша, подпрыгивая. – Вы знаете, Зоя, лучше уберите эти альбомы, а то я могу сразу влюбиться. У нас на курсе ни одной девушки, одни мужики, скукотища невероятная, неописуемая!

  – А у нас одно бабье, – с грустью в голосе произнесла Зоя. – А вы где учитесь, если не секрет, чувак симпампулечка?

  – В металлургическом, на четвертом курсе, – сообщил Леша так громко, что в другой комнате услышал и сам хозяин Никандр Иванович. Он вышел, такой высокий, такой широкий в плечах и ниже плеч, поздоровался и сказал:

  – Да, нынче металлургия, понимаешь, в почете, она не то, что какя−то там фулология, яма, понимаешь, и хищений меньше в металлургии, чем в фулологии. Металлургия, понимаешь – это во! – он вытянул указательный палец, Зоя приложила свой пальчик к губам. – Металлургия это не фулология, иде готовят одних трепачей. Вот, дочка, ты это на ус мотай. Ты передо мной реабилитируешься только в том случае, ежели книгу напишешь о том, как я партизанил, понимаешь. А потом надо, куда-то на металлургию, с киркой и тачкой. Свой взор направить уперед, за металлургией. Металлургия – это ракеты, это космос, это оборона, а оборона это передышка, накопление сил, понимаешь, а с накопленными силами – в поход на империализм: трах-бабах! жопы в прах! Ленин тоже был металлургом. Опосля его в нашей стране металлургия начала развиваться и достигла мирового уровня, понимаешь.

  Он протянул руку Леше, наградил его кислой улыбкой и пробасил:

  − Как вас, молодой человек именуют, понимаешь, давайте знакомиться и дружить. Фулолог и металлург, это да, понимаешь, − он покосил свои рыбьи глаза на дочку, в руках которой плясал альбом, и которая все ближе придвигалась к Леше с новой фотографией, где она стояла, обнимая толстое брюхо отца на морском берегу, − могли бы подружиться и заключить союз. Такой союз мы бы могли благословить. Тут можно было и дупломатов отбросить, понимаешь.

  – Ура! – захлопал в ладоши Филимонов – новоиспеченный студент и будущий зять Никандра. – А зовут меня Алексеем, а по-простому Лешей. Я рад знакомству с вашей прелестной дочкой и уже знаю, как ее зовут. Ну, Зоя, царица, позволь мне твою пухлую щечку наградить поцелуем. Пущай произойдет скрещивание металлургии и фулологии. А там и самим не грех скреститься.

  Зоя охотно подставила пухлую щечку для поцелуя и тихо, чтоб никто не услышал, шепнула: выйдем в коридор.

  Леша подпрыгнул при этих словах от радости. Он уже собирался открыть рот, чтобы произнести «идем», но Зоя, сверкая глазами, перебила его.

  – Папуля, да я уже план составила будущий книги. Если хочешь, – покажу, – сказала она, расплываясь в гордой улыбке.

  Сразу установилась тишина. Даже Леша втянул голову в плечи, и какое-то время сидел не шевелясь. Лицо у Никандра Ивановича широкоскулое, рябое, суровое, нос большой, картошкой, подбородок массивный, тяжелый.

  – Мг, – прорычал он, – нынче молодежь не та, мы бывало-ча...воевали. Так-то. В лесах Белоруссии партизанили. Ап-п-чхи! Ап...– он не успел достать носовой платок и потому первый чих пришелся на Лешу и на девушек, скромно сидевших на диване и с восторгом смотревших на Никандра Ивановича, а попытку выпиравшего второго чиха он уже прикрыл рукавом длинного домашнего халата. Одна из девушек, кажется Татьяна, все прыскала, прикрывая свой прелестный непокорный ротик, но никак не могла удержаться.

  – Танечка, что с тобой моя дорогая? – спросила Зоя, глядя на подругу с укором.

  – Пусть Леша еще раз произнесет имя института, в котором он учится, – потребовала Таня.

  – Металлургический, темнота, – с обидой в голосе произнес Леша. Все заржали, кроме Никандра и Зои.

  – Папуля, ну папуля, посмотри план моей будущей книги, – настаивала Зоя. – Это просто пшик, а не план. Жень, хочешь, посмотри и ты, ты же будущий великий поэт, почти Байрон.

  – Что за Барон, никада не слыхал, понимаешь. Лучше форточки по закрывайте, сквозняк устроили, холод понимаешь, на улице. А Барона или Буйрона засуньте себе в одно место. – Эти слова относились к Жене, он их мужественно проглотил, но план великого произведения Зои смотреть отказался. – Когда я партизанил, под открытым небом ночевать приходилось – никакого начморка и в помине не было, ну и по моложе, конечно был. Так-то. Эй, Валя! Платок носовой тащи! С платками что-то туговато стало, но партия примет решение об увеличении производства носовых платков, в этом нет сомнения. За пятилетку носовых платков будет в изобилии, бери– не хочу. Я свяжусь с Хрущевым, понимаешь, и подброшу ему идею насчет носовых платков.

  – Ну, папульчик, я зачитаю тебе отрывок из третей главы. Это как раз тот период, когда ты партизанил в лесах Белоруссии.

  – Ты мине уже много раз читала и прямо надо сказать: расстроила меня.

  – Почему, папульчик?

  – Мои подвиги достойны более масштабного описания, чем у тебя на одной странице. Валя! носовой платок! Ап-чхи!

  Но Зоя уже глядела в раскрытую тонкую ученическую тетрадь и не могла отказаться от впечатления, которое могло бы произвести на слушателей.

  − Вот болото, − начала она читать, − в болоте комары жу−жу−жу. И Никандр Иванович с двустволкой за плечами и котелком в руках, в резиновых сапогах шлеп, шлеп по лужам и тут комары в страхе разлетаются во все стороны, да так далеко, что тучей накрывают немцев. Те обороняются руками и не могут нажимать на курки своих ружей. А папа их трах бах из винтовки. Немцы гибнут как мухи, а комары улетают следующих немцев поражать. Я кончила. Ну и как?

  Никандр Иванович нахмурился и, вытирая сопли рукавом, пробурчал:

  − Чтой-то ты тут маненько смухлевала, дочка. Да не было такого, − я был преданный родине и товарищу Сталину партизан, а преданных партизан комары не трогали. Бывало−ча, лежишь в зарослях после боя с голым пузом, и ни один комар тебя не тронет. Переделай, дочка, свой знаменитый абзац. Валя! носовой платок, черт бы тебя побрал. У меня платки всегда были, когда партизанил.

  12

  Валентина Ивановна, кубанская казачка, сухопарая, невысокого роста женщина, вертлявая, как озорной мальчишка, тут же принесла кучу потрепанных носовых платков и сунула в оба кармана халата своего знаменитого мужа.

  – Тебе, Ники, двадцать платков в день и то мало. Ты иногда сморкайся в туалете, а то у тебя мокрот, как у слона: выдул одну ноздрю – платок хоть выбрасывай, отстирать невозможно, – выпалила она, и побежала на кухню.

  – Я когда партизанил, – никаких платков не знал. Честно признаюсь. И это правда. Это я так покривил душой перед Валей. Мы уж привыкли с ней шутки пускать в адрес друг друга. Так вот, бывало-ча, оторвешь кусочек от портянки и тем пользуешься. Просохнет, опять в дело пускаешь. А вы, молодой человек, где учитесь? – обратился он к Борису-философу.

  – На философическом факультете в Москве. Заочно, – солгал Борис.

  – На философском, дурак, – поправил Леша.

  – Я знаю то, что ничего не знаю, – изрек Борис.

  – Я, когда партизанил, усвоил одну философию: империалистам нет места на этой земле. Мы их изнистожим. Ап-чхи! Форточки закрыты, али нет?

  – Папуль, а папуль, надень китель по случаю Нового года. У тебя там столько орденов, столько орденов! Пусть мальчики посмотрят, позавидуют, – просила Зоя, ласково глядя на хмурого и периодически чихающего отца.

  – Если бы не металлургический институт, я, может быть, тоже пошел бы в милицию, – сказал Леша. – Уже дослужился бы до плутковника, а там и до енерала.

  Никандр Иванович тяжело поднялся со скрипучего стула и никому ничего, не сказав, ушел к себе в комнату читать военные мемуары. Валентина Ивановна тем временем, подобно челноку, сновала туда – сюда, с кухни в столовую из столовой на кухню, таскала блюда на огромном подносе. Стол вскоре оказался заполненным различными яствами, а Женя сидел и думал, за что же браться в первую очередь, поскольку хозяйка, дабы подчеркнуть свою зажиточность, собрала все в кучу: и холодные и горячие блюда, и даже литровую банку абрикосового варенья, которую следовало подать в конце праздника. Благодаря большой площади стола, удалось пристроить бутылки с водкой, коньяком и шампанским.

  Философ не выдержал такой пытки и утащил отбивную, обжаренную в яйце. Он только собрался отправить ее по назначению, как Таня, что сидела рядом с Евгением, обратилась к нему с вопросом:

  – Вы уже прошли Бэкона? На каком курсе вы его изучали?

  – Мне этот Бекини не очень, поэтому я его не изучал, я его просто игнорировал, руководствуясь принсипом: я знаю то, что ничего не знаю, – отчеканил Борис, засовывая отбивную в широко открытый рот, и подобно голодному бульдогу тут же проглотил ее и дважды икнул.

  – А кто произнес эту знаменитую фразу, на которую вы все время ссылаетесь? – не унималась Таня, заподозрив философа в бесстыдной лжи.

  – Как кто? я произнес, – сказал Борис, хватая очередной кусок отбивной.

  – А, тогда все ясно, а скажите, когда жил Сократ? – спросила Таня весьма серьезно.

  – Сократ? Что-то не припомню такого, – почесал затылок Борис. – А, вспомнил. Он живет в общежитии МГУ. Я могу передать ему от вас привет.

  – Прошу к столу! – пропела Зоя радостным голосочком, захлопав в ладоши. – Папуль, тащи свои ордена, не скромничай! Мы тебя все ждем. Без тебя праздник не начнется. Ребята, давайте поаплодируем обладателю орденов! У него их столько – ужас, целый мешок.

  Раздались аплодисменты, а когда вошел Никандр Иванович в кителе, застегнутом на одну верхнюю пуговицу и в кальсонах, аплодисменты усилились, а Леша дважды прокричал ура. Обе половины кителя были увешаны пятиконечными звездами, медалями с изображением полководцев и бородкой Ильича.

  – Ты, почему брюки не одел? – спросила Валентина Ивановна, всплеснув руками. – Опять забыл, черт старый.

  – На пузе не сходятся, я пробовал, – сердито пробурчал Никандр.

  – Так это старые брюки не подходят, они с прошлого года у тебя бесполезно висят в шкафу, а новые по специальному заказу сшиты и пинжак ты надел тоже старый. Брюхо-корыто надо убирать, – лепетала жена, тоненькая как тростиночка возле своего мужа, такого массивного, имеющего огромный не только служебный, но и телесный вес.

  – Мам, не трогай папу, пусть сидит уж, тут все свои, – сказала Зоя. – Он и в кальсонах неплохо смотрится. Если у меня когда-нибудь будет такой знаменитый муж, я ему и в кальсонах разрешу за стол садиться. А то и без кальсон.

  – Ладно, пущай так, – процедил Никандр сквозь зубы. – Когда я партизанил, всякое бывало. И без кальсон приходилось удирать, то есть наступать. Как вчерашний день помню, как драпали, ах ты черт, заговариваться стал, как наступали в окрестностях Барановичей...

  Но тут Леша вскочил, как хозяин дома, схватил рюмку, полную коньяка и произнес:

  – Я предлагаю тост за наше советское студенчество, интеллигенцию нашей страны. Нам строить коммунизм, нам жить при коммунизме, за нами будущее, а все старое на мусорную свалку истории!

  – Очень хороший тост, – сказала Зоя, глядя на Лешу сверкающими глазами, полными очарования и бурей невысказанных чувств. Ее пятая точка все время пританцовывала, а то место, которое между, между, ах выговорить трудно, словом это место воспалилось, долго горело и все время требовало одного – крепкого массажа– Я поддерживаю. За этот тост надо пить до дна и только до дна. Глубоко, до дна, туда-сюда, туда– сюда, до дна -так, чтоб в мозгах звенело, – и она опрокинула рюмку с коньяком до дна одной из первых и топнула ножкой.

   Глаза ее бесстыдно пожирали металлурга Лешу, а он, после второго тоста, стал ей подмаргивать и поглядывать, где же этот свербеж.

  – Рунда все это,– проворчал Никандр Иванович, строго окидывая всех недобрым взглядом. – Рано стариков списывать, да на мусорную свалку истории выкидывать. А кто, позвольте узнать, революцию делал? Старики. Вся старая гвардия во главе с Лениным. Только один молодой затесался; это Сталин, царствие ему небесное, понимаешь. Я когда партизанил, у нас тоже одни старики были, а что молодежь? сопляки одни. Как что, так в кусты. Тут одна мо'лодежь сидит, так вот знайте: без стариков коммунизьму не построить! Не построить! вы слышите меня? не построить! Я помню, когда партизанил...

  – Папуль, да ты впереди бригады всей! Мы все твои цыплята за твоей спиной и прямо в коммунизм плюхнемся, как в кроватку в ночной рубашке, правда Лешенька? Тебе и без рубашки можно, поскольку ты металлург. А папе металлурги нравятся. Правда, папуль? Пойдем на балкон, там воздух свежий.

  – Истинно так, – пропел Леша, который с каждой минутой становился смелее и величественнее. Теперь он уже стал пожирать глазами Зою с такой прытью, что все заметили и удивлялись, как быстро Зоя переориентировалась. Зоя радостно моргнула ему левым глазом и незаметно послала воздушный поцелуй.

  – Папуль, а папуль! спляши, а? Ну, сделай это для молодежи, мы все просим тебя. Ребята, давайте поаплодируем герою нашему– партизану, все же он воевал за нашу счастливую молодость.

  Раздались бурные аплодисменты, и Никандр Иванович в кальсонах вышел из-за стола.

  – Партизанскую! – потребовали гости.

  – Чичас, – сказал Никандр Иванович, – давайте вспомним. Валя, скалку! Срочно!

  Валя принесла скалку. Он взял ее как ствол автомата на изготовке и изобразил партизана, крадущегося в зарослях на врага.

  – Тра-та-та, тра-та-та, – произносил он притоптывая. Зоя бросилась, поцеловала его в мокрую от струящегося пота щеку и, сопровождаемая аплодисментами, присела рядом с Лешей.

  Но Никандру Ивановичу молодежь вскоре смертельно надоела, он тяжело поднялся, надутый, как лягушка на мороз, и ушел к себе в комнату. Он прилег на кровать, включил настольную лампу и стал читать военные мемуары. Это было куда интереснее той компании, где собралась одна молодежь. « Когда я партизанил, – сказал он себе, – мы новый год встречали по-другому. Эх, было время. Тогда делалась история, и я был участником этой истории. А сейчас что? Подумаешь, пижон из металлургического: старики ему не по душе».

  13

  Между тем, в столовой начались танцы. Леша пригласил Зою, и она тут же прилипла к нему полной грудью, а потом и тем местом, откуда растут ноги. Недолго оттягивая миг блаженства, Леша потянулся к ее губам. Зоя как бы оттолкнула его, строго посмотрела ему в глаза долгим испепеляющим взглядом, а потом, прошептав: была, ни была, сама впилась ему в губы.

  – Металлургия – это вещь, это все! – произнесла она уже довольно громко.

  Женя все слышал, и понял, что ревность берет его в свои когти. У него тут же начался внутренний монолог: возьми себя в руки, возьми себя в руки, металлургия, милиция..., но ничего не помогало, сердце билось все более интенсивнее, щеки стали гореть, как от стакана коньяка.

  Леша все что-то шептал ей на ухо, а когда танец кончился, вышел на лестничную площадку покурить.

  Зоя тут же подсела к Жене, и жарко дыша ему в лицо, спросила:

  – Леша действительно из металлургического? Что-то я его там ни разу не встречала. Я раньше, до знакомства с тобой, каждое воскресение ходила в этот металлургический на танцы, а Леша такой видный парень, его нельзя не заметить, – неужели он на танцы не ходит? Впрочем, в металлургическом все парни...красивые, как короли. Но его я, ни разу там не встречала. Что ж! Лучше позже, чем никогда.

  – А ты что, не веришь ему? – спросил Женя.

  – Так это правда?

  – Правда.

  – Спасибо, я очень рада, а то у меня было сомнение, – сказала она, чмокнув Женю в щеку.

  – Он всегда окружен феями, к нему трудно пробраться. Но теперь он здесь: пользуйся моментом, – сказал Женя как можно спокойнее.