Текст книги "Публицистика 1987 - 2003 годов.
О войне, о себе, о книгах о войне, о танках, самолётах и людях."

Автор книги: Василий Федин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Оказалось – из подвала дома, впереди которого мы находились метрах в семи – десяти, а на первом этаже были наши автоматчики, ударила очередь из автомата. Пули ударились над нашими головами о крышки люков, меня не задело, а у командира танка оказалась простреленной кисть правой руки, он пережав запястье левой рукой, держит её на весу. Быстро разворачиваем башню назад, уцелевшие наши автоматчики соскочили с брони и забежали за дом, кричим автоматчикам, которые в доме, чтобы тоже выскочили за дом и шарахаем в подвальное оконце из пушки – и дом завалился, но не сильно: у подвала сверху бетонное перекрытие. Это было характерно для многих, даже сельских домов в Восточной Пруссии. Немцы давно и основательно готовились к войне. Отъехали назад за перекосившийся дом, перевязали простреленную насквозь руку командиру танка, доложили комбату. Он распорядился командиру танка идти на сборный пункт раненых, на его место сесть пулеметчику. Затем последовала команда перейти нам снова на правый фланг и вместе с еще одним танком и самоходкой обходить Ляук, выбивать немцев из траншей и подавить артбатарею, расположенную где то в низине впереди. Выскакиваем на бугор на правой окраине. Наш танк идет вторым, в стволе орудия осколочно-фугасный снаряд. Внимательно смотрю из-за крышки своего люка вперед. Замечаю далеко впереди, километрах в двух или, пожалуй, еще дальше на снегу танк. Кричу стреляющему: посмотри в прицел, что за танк. Было повторено только что: танков у немцев нет, стреляющий начинает разворачивать башню вправо и... в этот момент во внутреннюю темноту танка внизу, впереди ног врывается большой сноп искр. Сильно почему-то сдавило дыхание, сзади через моторную перегородку рвануло пламя. Кто-то кричит: всем за борт! Вот для этого случая и нужен открытый люк, или, по крайней мере, – незапертая крышка люка. Давно и твердо условились: если в танк попадает снаряд и он загорается, то заряжающий, у которого над головой отдельный люк, должен мгновенно оценить обстановку и первым покинуть танк. Через его люк должны выбраться еще двое – трое: пулеметчик снизу, механик-водитель, если ему нельзя выбираться вперед через свой люк, и командир орудия, зажатый слева у пушки. В горячке, если человек даже тяжело ранен, он в состоянии еще выскочить из танка. Через 10-15 секунд он уже это сделать не сможет – как правило, шок. Были у нас в бригаде случаи, когда выскакивали из танка с перебитыми до костей ногами и с другими тяжелыми ранениями. Выскочит в таком состоянии человек и тут же теряет сознание. Мгновенно выбрасываюсь из люка, кубарем скатываюсь сзади башни по броне и шлепаюсь позади танка в проталину среди мокрого слежавшегося снега. Рядом с головой фырча уходят вдаль низко над землей огоньки трассирующих пуль. Прижимаюсь к земле – спасет ли, ведь чужая. Вслед за мной скатываются с брони и шлепаются в грязь еще двое, кто не вижу, лежу неподвижно. Вот почему я хорошо знаю, что пуля, когда она пролетает совсем рядом, не свистит, а издает какой то, не то громкий шелестящий звук, не то – какое-то фырчание. Обстрел нас пулями прекратился. Лежа неподвижно начинаем переговариваться между собой, глазами выискиваем, куда бы скорей перескочить – в любой момент может рвануть боеукладка. Метрах в 10 – 15 – большая куча сухого навоза. Договариваемся перескочить туда одновременно, по счету раз, два, три. Кто-то громко считает, на счет три пулей вскакиваю и за несколько прыжков – за кучей, остальные – тут же. Снова рой трассирующих пуль, но мы в ложбинке за кучей. Укрытие все же малонадежное. Опять прижавшись к земле высматриваем, куда бы перескочить еще раз. Видим, как из-за углов ближайших зданий нас прикрывают стрельбой автоматчики, несколько танкистов, видимо, из сгоревших ранее танков. Наш командир танка с подвязанной правой рукой стреляет из револьвера левой. Они и не давали немцам как следует прицелиться в нас. Заметили невдалеке ложбинку поглубже и снова по команде «три» кидаемся в неё. Никогда в жизни ни до, ни после этого, я с такой превеликой охотой не бросался на землю щучкой. После следующего подобного броска – мы уже за домом. Все трое живы. Осматриваемся – не видно нигде механика-водителя Джабаева. Никто его не видел после того, как выскочили из горящего танка. Все три наши машины пылают уже вовсю, Около танков тоже никого не видно. Стали тут же за домом сообща анализировать произошедшее. Выяснилось, что замеченный нами вдали танк – «тигр», он и сумел поджечь все три машины наши с большого расстояния. Мы его на таком расстоянии достать не смогли бы. Выбросились же мы из танка рядом с немецкими траншеями, метрах в 30 – 50 от них, оттуда и поливали нас свинцом. Как удалось выбраться из этой ситуации живыми – трудно поверить. Мокрых, грязных, возбужденных нас отправили в штаб батальона во главе с раненым командиром танка, вернее – сопровождать его. Идем по утренним танковым колеям, туда, откуда начиналась атака. И только теперь заметили, что погода совсем весенняя, небо чистое, ярко светит солнце... В штабе батальона на другой день из нас погорельцев снова срочно сформировали экипаж, посадили на покалеченный, но на ходу танк с разорванной и развороченной букетом пушкой и послали на поддержку совсем поредевших танков бригады, атакующих какой то населенный пункт за захваченным Ляуком. Когда проезжали Ляук, попросил остановить танк, чтобы осмотреть наш сгоревший накануне и еще дымящийся танк. Дали мне две минуты. Сбегал – передний люк приоткрыт, на сидении механика-водителя обгоревшее до костей тело нашего бедного Джабаева. В полуметре от него в переднем броневом листе дыра от бронебойного снаряда. Видно убило его сразу раскаленными броневыми осколками... В бой на уникальной машине с пушкой-букетом, идти не пришлось, управились без нас, и мы сдали ее для транспортировки в полевые ремонтные мастерские. Это был кажется, конец февраля 1945 года. Больше в танке воевать мне не пришлось, в нашей танковой бригаде оставалось всего несколько танков. Вскоре был я назначен связным штаба 2-го батальона с командным пунктом 183 ТБ. В этой роли пришлось много ходить вблизи переднего края боевых действий, передавать устные распоряжения, когда их воздерживались передавать по радио, носить

письменные распоряжения, подбираться к подбитым нашим танкам, остановившимися перед немецкими траншеями; при этом однажды побывал под пулями снайпера, но повезло. Пришлось пережить еще немало острых моментов.

ВЕСНОЙ 45-ГО В ВОСТОЧНОЙ ПРУССИИ

Последние танковые бои 183 ТБ с немцами вел наш героический комбат-2 капитан Павел Иванович Громцев. Все оставшиеся танки бригады (3 или 4) были отданы под его командование и составляли весь его танковый батальон (вместо 21 по штату). Эта горстка атаковала немецкую оборону на подступах к Браунсбергу, сгорая один за другим. Ходил я, ставший после Ляука «безлошадным» и назначенным связным его штаба, к его танку, стоящему перед немецкой обороной, узнавал обстановку и состояние экипажа.

Чуть ли не в последнем танке сам Громцев был тяжело контужен и отправлен в госпиталь. Это был его 7-й и последний сгоревший танк на тяжелом, невероятно тяжелом боевом пути от Подмосковья, Сталинграда, Прохоровки, Днепра и Прибалтики до Восточной Пруссии. Было известно, что за Восточную Пруссию он представлен к званию Героя Советского Союза, но, как рассказывали потом, в машину, везущую документы в штаб корпуса, среди которых было и его представление, попала бомба, а до возобновления представления так дело и не дошло.

Редактор нашей газеты «Вперед и выше» как-то меня упрекнул и даже задержал публикацию одной из моих моей статей за то, что в ней не было ни слова об авиации. И сейчас, заканчивая воспоминания о боях в Восточной Пруссии, я вплотную подошел к тому моменту, когда можно несколько восполнить этот пробел.

С конца марта и в апреле 45-го я уже в танке не сидел, был связным штаба 2-го танкового батальона с командным и наблюдательным пунктами танковой бригады. Во время перемещений между этими тремя пунктами в непосредственной близости от передовой пришлось невольно, но постоянно наблюдать за воздухом и хорошо видеть действия наших бомбардировщиков и штурмовиков, бомбардирующих и штурмующих оборону противника. Но прежде чем поделиться своими впечатлениями о действиях нашей фронтовой авиации весной 1945 года в Восточной Пруссии, мне хотелось бы сделать небольшое отступление от темы и высказать необщепринятые суждения о некоторых событиях, связанных с нашей авиацией.

О нашей авиации 41-го года мне писать не хочется. Авиация в целом, как род войск, в первые дни войны оказалась, это мне представляется совершенно очевидным, не на высоте. Точнее, не на высоте оказалось высшее авиационное командование в округах, объединениях и соединениях. Значительная часть нашей авиации приграничных военных округов была подставлена под удары немецкой авиации и уничтожена в первые часы 22-го июня 41-го года. (По нашим сведениям, 22.06.41 уничтожено 1200 самолетов, по немецким (Гапьдер) к 13.30 – 800 самолетов). В публикациях советского времени цифра Гальдера – 10 потерянных немецких самолетов к 13.30 22.06. 41г. официально никогда не признавалась, также как и наши потери за 22.06.41г. оценивались всегда цифрой 1200 самолетов. По данным В. Фалина, приведенным им в книге «Второй фронт» и, видимо, взятых им из немецких источников, «в первый день войны было уничтожено 1811 (из них на земле 1480) советских самолетов при 35 сбитых и около 100 поврежденных немецких, а к 30 июня – соответственно 3143 и 669 (без учета самолетов союзников рейха)...».

Бесславная гибель нашей авиации в первые дни войны, абсолютное господство в воздухе немецкой авиации, мне представляется, одна из самых серьезных причин поражений нашей армии летом 41– года, одна из причин невероятно больших потерь среди личного состава отступающих частей Красной Армии и эвакуирующегося гражданского населения. Из-за неприкрытая с воздуха безнаказанно расстреливалась с немецких самолетов отступающая наша пехота, колонны беженцев, переправы, воинские эшелоны. Были разбомблены прифронтовые склады с горючим и боеприпасами, и многочисленные наши танки, да и артиллерия тоже, стали из-за этого небоеспособны и в больших количествах достались врагу.

Были у нас в 41-м году отдельные герои – Николай Гастелло, Степан Супрун, Виктор Талалихин, А.И. Покрышкин, Борис Сафонов, А. Антоненко, П. Бринько... и, уверен, многие, оставшиеся безвестными истинные герои, проявившие себя в чрезвычайно тяжелых, очень неравных боях с врагом. Вечная им слава и безмерное преклонение перед ними.

Но в целом наша авиация в первые дни войны оказалась не на высоте.

Ведь когда немножко стали думать о разумном использовании авиации, додумались все же использовать даже тихоходные ТБ-3 только как ночные бомбардировщики. И наш бывший сотрудник академии имени Н. Е. Жуковского Г.И. Федоренко летал на ТБ-3 на ночные бомбежки вплоть до апреля 1943 г.

И еще один интересный факт. Кто читал воспоминания Федота Орлова «Огненные рейсы голубой двойки» [9], тот не мог, конечно, не восхищаться ночными налетами на вражеские аэродромы наших ТБ-3 в 1941—1942 гг., на которых летал автор книги, и за успешные бомбежки врага на ТБ-3 в 41-м и 42-м годах был удостоен звания Героя Советского Союза.

И Берлин, и Кенигсберг, и другие немецкие военные объекты в глубоком тылу успешно начали бомбить по ночам, начиная с августа 1941 года. Было же все это?.

А если бы мы не потеряли почти всю наличную прифронтовую авиацию 22 июня 41-го года? Скольким бы нашим людям была сохранена жизнь?

В годы Великой Отечественной войны мне пришлось наблюдать периодически действия нашей и немецкой авиации с различных случайных позиций, начиная с июля 1941 г. и по апрель 1945 года.

В конце июля 41-го года в Ростове-Ярославском, отстоящем от Москвы по шоссе на северо-восток на 203 км, были видны разрывы зенитных снарядов на большой высоте при отражении налетов немецкой авиации на Москву. По ночам, в тревоге мы выходили смотреть эти далекие разрывы зенитных снарядов на берег озера Неро. Множество вспышек мелькало чуть выше горизонта.

Первый немецкий самолет я увидел случайно опять-таки в Ростове-Ярославском, оказавшись в нем в один из октябрьских дней 41– го года. Средь белого дня одиночный желтобрюхий «Юнкере» шел на небольшой (метров 500) высоте вдоль железной дороги на Ярославль со стороны Москвы. Спустя несколько минут, за ним на большом расстоянии гнался наш ястребок, видимо – «И-15» или «И-16». И пока мы их видели, наш истребитель так и не догнал немца.

Второй немецкий самолет я увидел где-то в начале ноября 41-го года над Рыбинском. Он прошелся очень низко над домами, обстрелял из пулеметов городской рынок, прошил пулеметной очередью крышу военкомата, куда я шел с товарищами, Все это произошло у меня на глазах. Немец умело ходил над теми кварталами города, где не было зениток.

Навсегда врезались в память бомбежки Рыбинска летом 1943 года где-то перед Курской битвой. Буквально целый месяц, изо дня в день, минута в минуту в 00 час. 05 мин. над районом Рыбинского авиационного моторостроительного завода появлялись немецкие самолеты, бросали осветительные бомбы на парашютах и начиналась интенсивная бомбежка моторного завода. По ним с земли очень интенсивно били зенитки, все небо было исполосовано огненными трассами, но несмотря на это, минута в минуту в 00.05 немцы появлялись над городом каждую ночь. Многие бомбы падали на призаводской жилой район – так называемый Северный поселок, где находилось общежитие нашего авиационного техникума. Было очень много жертв среди жителей этого поселка. После того, как в одну из ночей крупная бомба угодила в середину одного из домов, и в его подвале и на лестничных клетках погибло много народа, почти все население поселка стало уходить на ночь за Волгу.

Такие же налеты и в те же летние ночи 1943 года(как можно судить по мемуарной литературе) немцы делали и на Ярославль, Горький, Саратов. Урон от этих налетов был серьезный: в Саратове был почти полностью разрушен авиационный завод (об этом в мемуарах Шахурина [10], в Горьком пострадал ГАЗ, в Рыбинске был полностью сожжен катерозавод.

И когда приходится читать в воспоминаниях некоторых наших авиационных начальников того времени об успешных действиях нашей бомбардировочной авиации, о разбитых немецких аэродромах, о якобы полностью парализованной немецкой бомбардировочной авиации перед Курской битвой, то я отношусь к этим заявлениям с недоверием, вспоминая лето 1943 года в Рыбинске. Думается, что многие наши бомбы были сброшены на ложные немецкие аэродромы. Иначе откуда же могли немцы бомбить целый месяц ежедневно крупнейшие наши верхневолжские города и даже Саратов. И самое удивительное – в одно и то же время, минута в минуту, демонстративно игнорируя нашу ПВО.

Наконец, действия авиации наблюдать с земли мне довелось уже на фронте, начиная с августа 1944 г. Свои впечатления об авиации в Прибалтике в 1944 г. я излагал уже выше.

Сейчас подробнее расскажу о том, какое впечатление производили действия нашей авиации весной 1945 г. в Восточной Пруссии.

Зимой 45-го в Восточной Пруссии стояла пасмурная, снежная погода и ни наших, ни немецких самолетов практически не было видно. А начиная со второй половины марта и в апреле установилась ясная, солнечная погода и обстановка в небе изменилась.

Но теперь уже абсолютное господство в воздухе было на нашей стороне. С утра и до вечера стройными колоннами над нашими головами шли на вражескую оборону, на отрезанные в Восточной Пруссии крупнейшие крепости Кенигсберг и Браунсберг эскадрильи Пе-2, «Бостонов», Ил-2. Наш военно-промышленный потенциал, созданный самоотверженным трудом советского народа, работал вовсю.

Остатки нашей 183 танковой бригады (несколько танков, спешившиеся экипажи подбитых и сгоревших танков, различные вспомогательные службы) находились в этот период под Браунсбергом, атакуя и вытесняя немцев на узких участках и занимая сразу оборону, ожидая от немцев в любой момент контрудары. А наша бомбардировочная и штурмовая авиация вызывала у нас восхищение. На глазах у нас наши пикировщики (Пе-2 и, видимо, Ту-2 – тогда не очень разбирались в этом) входили в крутое пике, сбрасывали бомбы и после выхода из пике у нас над головой ложились на обратный курс. Еще ближе наблюдали мы действия наших отважных «илов», пролетающих над нашими головами на штурмовку переднего края обороны противника и обратно. Но бросалось в глаза вот что. И «пешки», и «илы» на цель летели в сопровождении истребителей, а обратно – без сопровождения. В момент отхода наших пикировщиков от целей наши истребители куда-то исчезали. То ли они завязывали в стороне где-то воздушные бои(этого нам не было видно), то ли отправлялись домой. Из-за этого гибло очень много наших пикирующих бомбардировщиков. Когда «пешки» разворачивались на обратный курс, их разрозненный строй прорезали один – два немецких истребителя на большой скорости и обязательно сбивали несколько наших самолетов. Наверное, это были появившиеся реактивные немецкие истребители. Уж очень заметной была разница в скоростях.

В этот момент мы негодовали: где же наши истребители? Об истребителях наших по Восточной Пруссии у меня осталось плохое впечатление. Вдобавок к этому однажды нас, двух связных, обстрелял на дороге возвращавшийся из района целей одиночный «як». Саданул с бреющего очередь рядом. Пришлось броситься в мокрый придорожный кювет. Нашел, болван, по кому разрядить неизрасходованный, видно, боекомплект своих пулеметов.

Самое сильное, самое хорошее впечатление осталось у меня о боевых действиях наших штурмовиков Ил-2. Мне часто в ту пору доводилось находиться в сотнях метров от переднего края обороны немцев и работа наших «илов» по переднему краю обороны была хорошо видна.

На пологом пикировании, с небольшой высоты, навстречу огненным трассам открывал «ил» огонь эрэсами и пушечный огонь. Часто, даже почти всегда, все побитые, с развороченным хвостовым оперением проходили «илы» у нас над головами, вызывая всеобщий восторг.

Но особое, неизгладимое впечатление осталось у меня от часто повторяющихся таранов «илами» наземных целей под Браунсбергом.

Входит Ил-2 в пикирование на цель, начинает стрельбу и загорается сам. Из самолета вырывается и тянется за ним длинным шлейфом пламя, но, не изменяя направления атаки, он идет на цель и врезается в нее. Таких случаев я наблюдал раз пять весной в Восточной Пруссии.

Никогда не приходилось мне читать об этих героических таранах наземных целей в Восточной Пруссии. Видели ли это соседние экипажи? Или подобные явления стали обыденным делом в то время? Не знаю.

В нашей литературе много писалось о воздушных таранах. А наземными, многократно повторившими подвиг Н. Гастелло, видимо мало кто серьезно занимался. Вот достойная тема для исследователей героических будней нашей авиации в годы Великой Отечественной войны.

ДЕНЬ ПОБЕДЫ

День Победы я встретил на юге Польши в местечке Мысловицы в районе силезского города Катовицы. Наш 10-й Днепровский танковый корпус находился с конца апреля 45-го во втором эшелоне 1– го Украинского фронта. Мы ждали получения новых танков, так как прибыли только что из-под Кенигсберга, где сдерживали в марте и начале апреля в тяжелейших боях рвущиеся из окружения немецкие войска, отрезанные в Восточной Пруссии. Воевали мы на танках «Т– 34».

Многим покажется на первый взгляд необычным мое утверждение: «тридцатьчетверкам» в конце войны было значительно тяжелее воевать против немецких танков, чем в первые годы войны, и гибли они во множестве.

Меня всегда бесит хвастливая, дилетантская писанина на тему о том, как успешно воевал танк «Т-34» против «тигров»; «тигр» поражал бронебойным снарядом (так называемой «болванкой») «тридцатьчетверку» с дистанции 2 км, в то время как «Т-34» даже с пушкой последней модели мог поразить «тигра» только с расстояния меньшего, чем 1 км. «Успешно» горели «Т-34» и от фаустпатронов, с которыми немцы сидели в последние месяцы войны во всех щелях, подвалах и на чердаках. И надо признать, они смело и хладнокровно применяли это очень эффективное против танков оружие. Механики – водители наблюдали даже такие случаи, когда немец выскакивал неожиданно перед танком во весь рост метрах в 20 – 30, бил по тан– ку фаустпатроном и мгновенно исчезал.

Наш танк «Т-34» обладал другими бесценными достоинствами: великолепным дизельным двигателем В-2, хорошей полуавтоматической 85-мм пушкой (хорошей, но все же менее мощной, чем 88-мм пушка «тигра»), хорошим прицелом ТШ-15, абсолютной надежностью двигателя и оружия, хорошей скоростью, широкими гусеницами, исключительно удачным сочетанием маневренности, брони и вооружения. А главное – надежными, хорошо подготовленными экипажами. И справедливо за все это «Т-34» был признан лучшим танком второй мировой войны. Но победу в единоборстве с «тигром» «тридцатьчетверка» одерживала всегда дорогой ценой и главным

образом за счет хорошей подготовки, умения, мужества, а порой и безрассудства своего экипажа.

Небезынтересно здесь привести мнение английского журналиста и писателя Ф. Орджилла, занимающегося военной историей, о подготовленности наших танкистов. Он писал: «...не менее впечатляющей, чем создание самого танка, была массовая и квалифицированная подготовка советских танкистов. Этот феномен – один из самых удивительных в истории войны – незаслуженно оказался в тени громких похвал в адрес германских танковых сил» [11].

В последний раз я со своим экипажем погорел именно от «тигра», который появился неожиданно в районе затяжного боя с немцами в населенном пункте Ляукк Он появился не только неожиданно – (было объявлено, что немецких танков в округе нет), но далеко, и 3 танка, оказавшиеся на открытой местности, не смогли ничего сделать, несмотря на имеющийся боевой опыт.

7 мая распространился слух, что якобы кончилась война, но никто этому не верил, отнесли этот слух к несерьезности польского радио, откуда, как говорили, он пошел. Никаких официальных наших сообщений на этот счет не было. Но часа в два ночи с 8 на 9 мая я проснулся от громкой автоматной очереди над головой. Открыл глаза и вижу: дневальный по танковой роте палит из ППШ в потолок барака, где мы располагались, и орет: «Славяне! Война кончилась!». Все вскочили, оделись быстрее, чем по тревоге, и выбежали на улицу. Кругом стихийно возникла стрельба вверх из всего, из чего можно было стрелять: из пистолетов штатных и трофейных, револьверов, автоматов, ракетниц, ручных пулеметов, спаренных крупнокалиберных пулеметов бронетранспортеров. Где-то поблизости ухнула танковая пушка. Люди бегали, прыгали, обнимались, смеялись, многие плакали. Царило невиданное возбуждение. Затем появились бочки с каким-то хорошим вином (из немалых трофейных запасов, вывезенных хозяйственниками из Восточной Пруссии). Пили вино, опять обнимались, смеялись и плакали. Так длилось до утра.

После поспешного завтрака было объявлено о срочном построении всего танкового корпуса, уже пополненного в значительной степени людьми, артиллерией (зенитная артиллерия, «катюши» и т. п.). После кратких речей командования корпуса – снова грандиозный салют из всех огневых средств корпуса. Все небо в течение 5 минут

было перечерчено трассирующими пулями и зенитными снарядами. Небывалое зрелище! Невиданное ни до, ни после этого.

После салюта вернулись в расположение своей 183-й танковой бригады, где между бараками были накрыты белыми скатертями (впервые за все годы войны) столы. Состоялся торжественный обед в честь Великой Победы. Кроме обычных наркомовских 100 граммов спирта в изобилии были хорошие вина (какие, не знали в то время, солдаты войны не были искушены в винах), но помню четко: ни на этом обеде, ни в ближайшие дни никто не напился так, чтобы потерять самообладание. Все были навеселе, возбуждены, но в здравом уме и твердо стояли на ногах. Нельзя не сказать, кстати, и о том, что я не помню (и не знал) ни одного случая, чтобы кто-то из танкистов напился во время боев, хотя возможности для этого были беспрецедентные, особенно в Восточной Пруссии. В каждом танке были запасы трофейного спирта. Кроме того, регулярно выдавалась фронтовая норма спирта – 100 граммов на день. При желании эту норму можно было удвоить, утроить: после каждого боя люди выбывали и в немалом количестве, а норма спирта на них была получена. Но никто и никогда не злоупотреблял этим. Вот одна из черт нашего и старших поколений. И когда вспоминаешь это, то лишний раз убеждаешься в том, насколько низко пали в этом отношении многие люди сейчас.

В заключение я хотел бы призвать всех фронтовиков писать о войне так, чтобы не оставить потомкам после нашей писанины одни только белые пятна. И помнить, и следовать писательскому кредо Константина Симонова, который незадолго до своей смерти писал: «...еще несколько лет назад я сделал для себя окончательный выбор и решил до конца своей жизни класть все оставшиеся у меня силы на то, чтобы, во-первых, в меру своих сил и понимания, писать и говорить правду о войне; во-вторых, на то, чтобы, опять-таки в меру своих сил и понимания, мешать тому, чтобы о ней говорили и писали неправду» [12]. Я присоединяюсь к этим словам.

В БЫВШЕМ КЕНИГСБЕРГЕ СПУСТЯ 55 ЛЕТ ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Давно мечтал побывать в тех краях, где дважды горел в танке, где остались навечно фронтовые товарищи. И как будто угадывая чаяния состарившихся бойцов, совет ветеранов войны при мэрии Калининграда через совет ветеранов 10-го Днепровского танкового корпуса пригласил ветеранов этого корпуса на юбилейные торжества по случаю 55-летия со дня взятия Кенигсберга.

Однако приглашение мэрии Калининграда ветеранам не так просто было реализовать: неблагодарная Литва требует оформлять транзитную визу, да еще доплату по 350 р. за каждый проезд через небольшой участок ее территории. Из-за этого многие (точнее, теперь, по существу, уже немногие) ветераны демонстративно отказались от поездки на торжества.

Выручил родной Аэрофлот: у них эти литовские поборы и препятствия не действуют. И все же из всех ветеранов 10-го.ДТК и даже из всей 5-й Гвардейской танковой армии, к которой был придан во время боев в Восточной Пруссии 10-й ДТК, прибыло в Калининград на этот раз нас всего трое.

Из всех ветеранов, участвовавших в Восточно-Прусской операции 1945 года и в штурме самого Кенигсберга, со всех концов страны приехало на юбилейные торжества лишь 58 человек из 120 приглашенных. Многие приехали с чувством, что в последний раз. Одна женщина – ветеран войны 82-х лет добралась аж из Хабаровска.

С аэродрома мы трое, прилетевшие последними, разыскали городской совет ветеранов войны, откуда сразу – в 1-ю Гвардейскую московско-минскую мотострелковую дивизию, расположенную в пригороде Калининграда. Это – бывшая до войны Московская пролетарская дивизия, хорошо известная в предвоенные годы, неизменная участница всех праздничных парадов на Красной площади.

Посмотрели боевую технику, показательный рукопашный бой, и самое интересное, – великолепный музей боевой славы дивизии. Прекрасная, во многом уникальная экспозиция истории дивизии, начиная с 1926 года—момента ее создания. Редкостные фотографии, экспонаты 20-х, 30-х годов, периода войны, послевоенных лет.

На второй день – открытие на территории 385 базы памятника—танка Т-34 в честь воинов 1-й Гвардейской танковой дивизии, погибших при освобождении Восточной Пруссии от немецкого фашизма. Вечером в тот же день мэрия города устроила грандиозный банкет в кинотеатре «Россия» в честь воинов—участников штурма Кенигсберга. Завершился банкет хорошим концертом и вручением при выходе всем участникам банкета (приезжим, городским и из области) красиво, на добротной бумаге изданной издательством «Янтарный сказ» (Калининград) книги «Штурм Кенигсберга».

9 апреля, в день взятия Кенигсберга – впечатляющее шествие ветеранов к памятнику 1200 погибшим при штурме Кенигсберга гвардейцам 11-й отдельной гвардейской армии, штурмовавшей Кенигсберг в апрельские дни 45-го года, возложение венков и цветов.

Затем, после обеда—поездка в Балтийск (бывший Пиллау) – передовую базу Балтийского флота, посещение братской могилы воинов, погибших в боях за Пиллау – мощную военно-морскую базу немецких ВМС.

Но не могу не сказать и о том, что огорчило. Прежде всего то, что почти никто из выступавших с поздравлениями не употреблял слово «товарищи». Правда, не употреблялось и слово «господа», преобладали при обращении слова «дорогие друзья». Лишь один из ветеранов, воевавший здесь в сорок пятом, а позднее – посол в некоторых ближневосточных и африканских странах начал свое выступление при открытии памятника—танка Т-34 словом «товарищи», а в конце выступления объяснял, почему он употребил это слово.

Удивило и то, что все выступавшие с приветствиями, с воспоминаниями о штурме Кенигсберга не касались того, какое место занимал этот штурм в Восточно-Прусской операции 1945 года. Не говорили об этом ни в музее боевой славы 1-й Гвардейской мотострелковой дивизии, ни при открытии памятника гвардейцам-танкистам, ни в совете ветеранов мэрии, ни в многочисленных тостах на банкетах. Нигде. Не отражен этот вопрос и в подаренной книге «Штурм Кенигсберга», где можно было бы весь смысл Восточно-Прусской операции представить на одной схеме.

Между тем штурм Кенигсберга, сравнительно малокровный, был лишь завершающим этапом грандиозной многофронтовой операции 1945 года. В ней участвовали усиленный 3-й Белорусский фронт (39, 5, 28, 31-я армии, 2-я и 11-я гвардейские армии, 1-я воздушная армия, 1-й и 2-й отдельные гвардейские танковые корпуса), часть сил 2-го Белорусского фронта (5-я Гвардейская танковая армия с двумя приданными отдельными танковыми корпусами, 2-я ударная и 48-я армии), часть 1-го Прибалтийского фронта (43-я армия), часть сил Балтийского флота. С востока на территорию Восточной Пруссии советские войска вошли еще осенью 1944 года (первые части перешли границу 18 октября), но вскоре остановились перед неприступной обороной немцев на линии городов Шилленен – Гольдап – Августов. Попытку 3-го Белорусского фронта захватить Восточную Пруссию с востока осенью 1944 года маршал Василевский считал неудачной. [13].

И только когда в январе 45-го 2-й Белорусский фронт Рокоссовского прорвал немецкую оборону южнее Мазурских озер в полосе между Остроленкой и Модлиным, что северо-восточнее Варшавы, и двинулся вдоль южных границ Восточной Пруссии по направлению на Млаву, а затем неожиданно по приказу ставки ВГК круто повернул 5-ю Гвардейскую танковую армию на север на Найденбург, Танненберг, Остероде, Эльбинг, Браунсберг, и Восточная Пруссия была к 25 января отрезана от остальной Германии, обстановка здесь   резко изменилась в пользу советских войск.