Текст книги "Гамбит смерти"

Автор книги: Василий Щепетнёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

 Василий Щепетнёв

  Гамбит Смерти

  роман

  Гамбит (от итальянского dare il gambetto – поставить подножку), – общее название дебютов, в которых одна из сторон жертвует материал с целью скорейшего развития, получения позиционных выгод или создания атаки на короля соперника.

   "ШАХМАТЫ", энциклопедический словарь.

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  1. Понедельник, 15 часов 10 минут.

  Я тщательно осмотрел печенку. Хорошая печенка, что нынче редкость. Развелось паразитов – во всех смыслах слова.

  Крохотные комочки я поместил в голубиные тушки. Чудесное превращение на счет "Три". Узкое лезвие ножа срезало изумительно тонкие ломтики сала, длинные, полупрозрачные. – Раз!

  Запеленав голубей, я разложил их на противень. Два!

  Лепо. Но то ли будет.

  Духовка жаром объяла будущий шедевр.

  Я подумал, подумал, и добавил топленое масло. На очереди – овощи.

  – Олежек, душа моя, потерпи. Морковь натощак притупляет ясность вкусовых переживаний, и ты не познаешь истинного блаженства.

  Чернов отдернул руку.

  – Я не нарочно. Просто привык. Люблю, когда зубы работают.

  Время неумолимо приближалось к назначенному часу, но график выдерживался. Наступил важнейший этап – сок заструился

  на дно противня, и я непрерывно окатывал им голубей, выжидая момент.

  Три!

  Снятые ленточки сала легли в подогретую глиняную миску, голуби распускались в духовке. Счет шел на мгновения. Немного сладкого молотого перца, духовка прикрыта, сало укладывается на тарелки, духовка распахивается, и поверх сала водружаются румяные голубиные тушки в окружении маленьких овощных пирамидок.

  Десять секунд на перемену халата и колпака.

  Олег раздвинул створки двери, и я покатил сервировочную тележку по галерее, поглядывая на часы и приноравливая собственный шаги к бегу времени.

  Под бой часов мы с Олегом вошли в обеденный зал.

  Юра с Иваном томились в ожидании, а первая четверка спускалась по лестнице.

  Порядок, как в армии. В немецкой армии.

  – Милостивые государи, прошу к столу!

  – Потрясающе, просто потрясающе! Петро, ты неисчерпаем! – Анатолий не сдержался. Его можно понять.

  С сервировкой Олег справился удовлетворительно. Пусть учится, пригодится. Мне ж пригодилось.

  Мы медленно погрузились в обед. Собственно говоря, погрузились они; я держался на поверхности, проверяя реакцию остальных.

  Анатолий Борисович посмотрел на свою крохотную рюмочку. Золото, четыре девятки. Нимисов кивнул, и Стачанский поднес ее ко рту. Эх! Таинственный состав неведомым мне образом воздействовал на сосочки языка. Работаю на черный ящик.

  Сам Нимисов на сей раз воздержался от снадобий и неспешно, с отрешенным видом поглощал пищу. Ничего, ему по должности положено хранить невозмутимую таинственность.

  Анатолий же блаженствовал. Ценитель. Просто смотреть приятно. Да и манеры, нахватанные по Европам, способствовали образу гурмана.

  Аркаша ел жадно и быстро. Не обтесался пока. все впереди, прорвется и он в Европу.

  Вторая четверка, люди крепкие, в теле, наслаждались неосознанно, инстинктивно, чувствуя, что еда – правильная, и дает счастье желудку, покой душе и силу мышцам.

  Юра деликатностью поведения не уступал Анатолию, тоже заграниц навидался. Перехватив мой взгляд, он поднял большой палец:

  – Класс!

  А мне приятно. Такова уж моя натура. Люблю, когда хвалят.

   Иван, погруженный в одному ему лишь ведомое пространство, тем не менее, лучился довольством. Немного напоминает аккумулятор на подзарядке.

  Олег грыз морковку. Рад, дорвался сегодняшний мой помощник по камбузу.

  Напольные часы лениво виляли маятником. Вторая четверка, как всегда, окончила трапезу раньше. Люди действия. А шахматисты не торопились, вели беседы о гороховом супе – гвозде какого-то турнира, фирменных цыплятах, особенном кофе.

  Ровно в половину четвертого все поднялись.

  – Спасибо, Петр Иванович. Вы, как обычно, на высоте, Нимисов отодвинул стул. – Собираемся через час.

  Первая четверка поднялась наверх. Время сиесты.

  Олег сложил посуду и покатил на кухню.

  Юра достал расчесочку, встал перед зеркалом и провел по идеально уложенным волосам.

  – Мы с Иваном у моста побродим.

  Я вышел вслед. Солнышко крепкое, горное. Тысяча восемьсот шестьдесят над уровнем мирового океана. Внизу шипел Средний Желчуг, окрашенный небом в нефритовый цвет. Как бранзулетка Стачанского. Нефрит, он, говорят, счастливый камень. А шахматисты – люди с причудами.

   Я прикинул меню на завтра. Наловить бы форели... Надо с Юрой потолковать. Нимисов одобрит.

   Славный, однако, домик. В горах ныне желающих отдыхать мало. Кавказ, однако, хоть и северный. До Чечни добрых двести километров по карте, а ногами и вся пятьсот, если не больше, но все же... Зато – покой и тишина. Место нашел Крутов и убедил, что здесь жизнь куда безопаснее, чем в Москве или Петербурге. Роскошное шале в заповедном месте по демпинговой цене. Мастер, он везде мастер, Юрий наш Михайлович Крутов. Знает, что, где и почем.

  Три недели, как мы прибыли в эти безлюдные места. Не знаю, до чего додумались гиганты шахматной мысли, надеюсь, в коней корм. И в королей. Стачанский пробился в гросс-турнир первенства мира, Анатолий с Аркадием – его тренеры– секунданты, а Нимисов – духовный пастырь. Гуру. Психологическая поддержка и тренинг.

  А мы – обслуга, охрана. Я, например, повар. Почему бы и нет. Доллары на дороге не валяются. Врачевание нынче не кормит. Меня.

   Хватит напрасно тратить цветы своей селезенки.

  Я двором прошел на кухню. С шале ее соединяла галерея. Пятнадцать метров – дабы не тревожить отдыхавших ранее представителей трудящихся.

  Олег раскладывал вымытую посуду на сушилку.

  – Держи морковку, богатырь!

  Мы сели за столик.

  – А то! Морковь да горох – самая здоровая еда. Царем горох величали. Запамятовали... – прекрасные у Олега зубы. Не скажешь, что боксер.

  – Согласен. Идея интересная. Взбитый горох, форель...

  – Да уж не химия. Нероболил, суперболил, хренаболил.

  – Не понял.

  – Да дураком я был. Мне тренер предложил, поколись, ничего, кроме пользы не будет. Я тогда чемпионом стал, к Олимпиаде готовился. До этого – никакой дряни на дух не подпускал. Силы хватало. Вот и покололся.

  – Попался на контроле?

  – Нет. Тренер схему знал, никакой контроль не страшен. Но на Олимпиаду другого взяли, получилось, зазря я травился, – он помрачнел. – Каждый на нашем горбу в рай едет. Добро бы только на моем, выдюжу, а и скинуть могу тоже. Знать бы, чем обернется, прибил бы я тренера. Сейчас он в Штатах, а дочь – калека.

  – Причем тут дочь?

  – Родилась с врожденным пороком. Сказали, из-за меня, из-за того, что химией пользовался.

  – А ты был в Америке? – попробовал я сменить тему.

  – Конечно. На матчи ездил, один раз во втором раунде негра вырубил. Теперь тот негр в миллионерах ходит.

  – Миллионером хочешь стать?

  – Дочь лечить нужно, а в тех клиниках рубли не берут. Операция дорогая...

  – Ты бы с Нимисовым посоветовался, – не удержался я.

  – Не верю я. Перевидал, – он поперхнулся, закашлялся. Я хлопнул его по спине.

  – Спасибо. А вдруг и поможет? Я бы на все пошел...

  Зазвенел колокольчик, серебряный. Нимисов одаривал нас целебными вибрациями. Предстояла вечерняя зарядка природной энергией. Что делать, Стачанского должен окружать энергетически полноценный коллектив, чтобы не перетекала из него в хилых и немощных по крупицам собранная вселенская сила.

  Выполнение шаманских обрядов Нимисова – обязательное условие работы в команде.

  Мы собрались на берегу Желчуга.

  – Вдыхаем насыщенный, богатый энергией воздух, вдыхаем глубоко и задерживаем дыхание, чтобы кровь восприняла энергию пространства, – Нимисов говорил негромко, властно, зная, что и шепот его должен ловить каждый.

  После дыхательных упражнений перешли к омовению. Холодный Желчуг – не лучшее для купания место, но бодрит необычайно. Зайдя по колено в несущийся поток, мы ладонями черпали воду и обливали друг друга. Нет, действительно бодрит.

  Солнце, хоть и клонилось к вечеру, а кожу припаливало. Близкое солнышко-то.

  Вообще, до сих пор ритуалы Нимисова не выходили за рамки разумного. Утренняя гимнастика, солнечные и воздушные ванны, купания – это советуют сотни лет. Да кто следует этим советам без понуждения?

  Одевшись, мы вновь окружили гуру.

  – Теперь уединяемся и размышляем о сущем.

  Тоже придумка Нимисова. Мы поднимались на скалы, нависавшие над Желчугом, – невысоко, метров на тридцать. У каждого был свой пятачок, на котором, не видя других, он мог предаваться медитации.

  Под ногами зашевелились камешки. Я, хоть и страховался за ствол дерева, отпрянул от края. Валуны, обточенные рекой, гладкие, но очень твердые. А сверху такие безобидные.

  Я снял штормовку, постелил и сел, прислонясь спиною к дереву. Солнце приятно греет, речка шумит, листья шелестят – что еще надо?

  Дорога сверху смотрелась совсем тоненькой; от шале шла она к мосту, теперь разобранному. Реконструкция. Рядом висел хлипкий временный мостик, аттракцион для любителей острых ощущений. Как только я носил по нему поклажу? Невероятно.

  За рекой дорога уходила вправо вдоль подножия гор. Двадцать пять километров национального парка, а дальше – Харыз. Ближайшее селение. Идея Нимисова – забраться в горную глушь, подальше от вампиров энергии, и готовиться к турниру.

  Тишина. Безлюдье. Полный покой.

  Я задремал. Гармония с природой перешла в новое качество. Виделся мне Кишинев. Комсомольское озеро с водой, столь же чистой, что и здесь. Какой спрос с дремы? Я плыл на лодке, легко помахивая веслами, а чайки кричали и кричали, сначала радостно, а потом вдруг тревожно. Вода из небесно – голубой стала серой и плотной, как силикатный клей, лодка завязла, и, в довершение всего, перед ее носом вспучился водяной бугор, набряк и прорвался взметнувшимся в небо фонтаном вишневой венозной крови и коротким резким воплем.

  Я проснулся, а крик из сна протянулся в явь, эхом отзываясь из ущелий.

  Спуск вниз короток, но и тут можно подвернуть ногу. Или шею. Я берегся.

  У берега Аркадий с Юрием о чем-то говорили вполголоса.

  – Это не ты орал? – Юра чуть опух. Тоже, должно быть, дремал.

  – Орал? Я думал, приснилось мне.

  – Нет, кто-то действительно крикнул, – Аркадий напрягся, всматриваясь за мою спину. Нужно ему очки носить, а стесняется.

  Я обернулся. Подходили остальные. Кто тот безумец, прервавший нирвану наставника?

  – Все собрались? – голос у Валерия Васильевича тихий, но укоризненный.

  – Комова нет, – Юрий смотрел на тропу.

  – Сходите за ним.

  Воцарилось молчание провинившегося класса перед строгим учителем.

  Минута.

  Вторая.

  Из-за поворота тропы выбежал Юрий.

  – Он разбился! Он разбился!

  Олег первым шагнул навстречу.

  – Что с Иваном?

  – Насмерть, – Юрий остановился, повернул назад. Тропинка узкая, шли по одному, я сразу за Олегом. Несколько поворотов – и вот нависающая скала, место Ивана, крайняя, самая дальняя, а внизу, на каменистом берегу Желчуга – он сам.

  Иван успел сгруппироваться в падении, но – двадцать метров. Семь этажей по городским меркам. И – камень. Эксперт не требовался.

  Брызги речного потока долетали до нас и морозили кожу.

  – Как же это он? – Аркадий отвел взгляд. Зрелище не для шахматиста.

  – Упал. Сорвался, наверное, – Юрий кинул взгляд на скалу.

  – Не следует ли сообщить властям? – Александр Борисович, Александр Борисович! Вот тебе и концентрация.

  – Каким властям? Где они, власти?

  Да. С властями в горах сложно. И не в горах тоже. Военные патрули или самооборона – это есть. Но на падение со скалы они не приедут.

  – С властями я улажу, – Юрий знает, что делает. – Составим акт о несчастном случае. Вот с телом проблема. Придется доставить в поселок. Я думаю, в Харыз идти смысла нет. Сегодня поздно, а выйти завтра – доберусь к ночи, опять дела не будет. Вот послезавтра машина придет, на ней и отправлюсь. Деньги понадобятся.

  – Разумеется, – Стачанский разгладил лоб.

  – Олег, принеси носилки. Они у входа в чулане.

  – Хорошо.

  – Может быть, подняться наверх, посмотреть? – подал голос Аркаша.

  – Зачем? Впрочем, давайте. Только осторожно, и не все. Петр Иванович, вы пойдете со мной?

  Ничего необычного наверху мы не обнаружили. Юрий осторожно подошел к самому краю.

  – Наверное, голова закружилась. Все-таки горы. Или просто слишком близко подошел и потерял равновесие. Давай осторожно вниз.

  – Нашли что-нибудь? – Аркаша нервничал.

  – А что мы могли найти?

  – Следы борьбы, например. Вдруг на него напали?

  – На Ивана? К нему невозможно незаметно подойти. А одолеть он мог любого, даже не вспотев. Ну, может, кроме Олега.

  – Вы говорите ерунду, – оборвал его Нимисов. – Олег находился от него дальше всех. И мимо меня незамеченным пройти не мог никто.

  – Я не в том смысле... Бесспорно, произошел несчастный случай. Бывает с самыми опытными людьми.

  – Вот именно, – отрезал Нимисов.

  Показался с носилками Олег. Я помог уложить тело. Комов был тяжелым, очень тяжелым.

  Меняясь, мы дошли до шале.

  – Я думаю, тело надо поместить в холод, на ледник, – Юра вытер пот. – Днем жарко, и вообще...

  – Там же продукты!

   – Нет, Петр Иванович, не на твой. Тут есть еще, рядом с сараем. Зимой заложили, я знаю. Для трофеев охотничьих.

  – Правильно, – Нимисов согласно кивнул. – Тело может вызывать фрустрацию биополей.

  Второй ледник был в метрах пятидесяти от дома. Я не пошел туда.

  Разумеется, трудно рассчитывать на почетный караул и всенощное бдение, но вот так – куда-то в погреб одинокий труп, а сами – продолжать подготовку? Жестокая штука – большой спорт.

  Совсем без настроения сидел я на кухне, отказавшись от помощи Олега. Керосиновая лампа не казалась такой уютной, как прежде. Даже чистка картофеля, занятие сродни вязанию, не успокаивала.

  После весенних оползней линию не восстанавливали, не до того, и сидели мы без телефона и электричества. По Нимисову, это и требовалось – низкочастотный ток-де притупляет мышление.

  Коренчатым ножичком я нарезал картофелины на четвертушки, набрал в кастрюлю воды и бросил щепоть соли. Хорошо, с водой нет проблем – умная система подводила ее из горного источника самотеком.

  Заглянул Анатолий.

  – Сочку попьешь?

  – Обязательно.

  Он всегда пьет томатный сок по вечерам – заботится об остроте ночного зрения.

  – Будешь и сегодня комету искать?

  – Да. Небо ясное. Луна, правда, мешает.

  Вода закипела, я убавил огонь.

  – Как развивается шахматная мысль?

  – Помаленьку. Жалко парня, дурацкая смерть. Стачанский с Аркашей разбирают вариант.

  Он посмотрел на кастрюлю.

  – Что на ужин?

  – Скоро узнаешь.

  – Ладно, пойду.

  Я смотрел в темное окно. Ни огонька, ничего, одно тусклое отражение кухни. Я прибавил света, покрутив фитиль.

  Картофель почти сварился. Я слил воду, добавил два стакана сметаны, ложку топленого масла, на кончике ножа соли и вернул кастрюлю на плиту. Через пять минут она зафырчала, и я увез ужин в обеденный зал.

  Ели без вдохновения.

  Скверно что-то на душе.

  2. Вторник, 21 час 50 минут.

  – Дома у меня есть порошок. Судомой называется. Незаменимая штука для холостяка. Или вот "Фэйри".

  – На любителя, – я подал Юре полотенце. – Химия. Горчица проверена веками.

  – Горчица кусается, – он вытер руки и подсел к столику.

  Я выложил яичницу по-американски.

  – Простому человеку без калорий невмочь, – Юра, отставив благоприобретенные манеры, обходился одной вилкой. Дикий пионер на Диком Западе.

  По настоянию Нимисова первая четверка перешла на вегетарианское питание. Андив, скродола, рагу из кольраби, взбитый горох. Успокаивает астральное тело. Но ребятам хотелось что-нибудь поосновательнее. Только что Олег умял банку тушенки – не хватило терпения ждать, пока я готовлю. Вот Юре двойная порция и досталась. Он парень выносливый, справится.

  – Тебе надо что-нибудь в городе?

  Ему везти тело Комова.

  – Нет, ничего. Ты когда вернешься?

  – Послезавтра. Самое позднее – в пятницу.

  Он остановился перевести дух. Или продлить удовольствие.

  – У меня есть в прокуратуре хорошие парни. Дело-то ясное. С семьей Комова, думаю, утрясется. Выделена единовременная помощь. Плюс – после турнира. Они сообразят, что не нужно волновать Александра Борисовича. Хорошо еще, что Комов – здешний. Я, когда место определяли, сразу о нем вспомнил. Мы одно время были близко знакомы, вместе начинали. В разных весовых категориях, разумеется. Потом Иван на карате переключился и как-то ушел из круга. А я в судейство подался. И в нашем деле не последнее вовремя смыться, – пустая тарелка легла в раковину мойки. Он постоял, глядя на льющуюся тоненькой струйкой воду, потом закрыл кран.

  – Очень вкусная была яишенка, просто отличная. Пойду вершить дела большого дня.

  Вот такие дела. А чудилось мне, не в простых отношениях они были – Юра и Иван. И Анатолий любил небеса обозревать вместе с Комовым. Напраслина? Теперь неважно.

  Я смел крошки со стола, протер его начисто. Кухня свою работу заканчивает.

  Окунул палец в ведро на плите. Теплая водичка. Колпак и халат легли в таз. Я взял пакет, отмерил стаканчик порошка и полюбовался потрясающей надписью: "NO EAT!".

  По-русски написано глаже: "Внутрь не употреблять!".

  Таз я вытащил на кухонную веранду. Отмокнет и здесь.

  Кухня – для священнодействия, коим является кулинарное искусство.

  Ветерок-то свежий. Я прохаживался перед домом в лучах выглядывающего из-за пика Риз луны. Гало знатное. И дымка подтуманила небо. Немногочисленные звездочки едва сумели пробиться сквозь нее.

  Прохладно и неуютно. Раньше было не так.

  Я вернулся на кухню. Веник и швабра звали достойно окончить день. Не рановато?

  Анатолий в черном кожаном плаще, с биноклем на шее, шел по галерее. Напрашивался глагол "перемещался". Прямо хоть в кино снимай. Эпизод – "генерал фон Браухич на рекогносцировке".

  Я открыл бутылочку сока, поставил стакан.

  – Благодарю, – он снял бинокль и положил рядом со стаканом, расстегнул плащ, из-под которого выглянул толстый свитер-самовяз. Экипировался на совесть. Только сейчас я понял, как похолодало.

  – Не хочешь посмотреть на небо? В час восемнадцать астрономический феномен: покрытие Марса Луной.

  – Как-нибудь в другой раз. Спать охота.

  – А меня небо успокаивает. Отдыхаю.

  Бинокль – мощный, дорогой прибор. Фирма. Двадцатичетырехкратное увеличение берег кожаный футляр. Beati possidentes.

  – Да и погодка неважнец.

  – Знаю, – вздохнул он. – Авось, развиднеется. Кстати, как тебе задачка?

  Я принес с подоконника карманные шахматы. Третий день место занимают. Не до них было. Я вообще-то не охотник до задач, даже шахматных. Но автора отказом обижать не хотелось.

  – Не гроссмейстерское это дело задачки придумывать. Тем более неправильные.

  – Сказочные, – поправил он. В голову лезут идеи, лезут и лезут. Не пропадать же. А решается так, – он задвигал фигурки, с трудом умещавшиеся на крохотных полях. – Правда, неплохо? А последний ход? – он потер руки. – И умер бедный раб у ног непобедимого владыки!

  – Впечатляет, – поддакнул я. От меня не убудет. – Хорошая, на мой непросвещенный вкус.

  – Я их тут дюжину сочинил. Воздух стимулирующий. Издам брошюрку, пожалуй.

  Я долили остатки сока. – Издавай. Одну куплю, если подпишешь.

  – Твой бестселлер жена каждодневно читает. Я ей письмо написал, заверяю, что на практике у тебя получается еще вкуснее. Завтра с Юрой отправлю.

  Это он о моей книжице "Кухня современной России, или искусство выжить, не отказываясь от невинных радостей".

  – Будто раньше не знал.

  – Ну, милый, одно дело разовым обедом поразить, а другое – месяц ублажать довольно привередливый народ. Нет, ты мастер большой. Кстати, железно сказать не могу, но, похоже, Александр Борисович не прочь взять тебя в Мехико. Ты попроси Нимисова замолвить словечко, и тогда – сто процентов.

  С прицелом на Мехико я и согласился ехать сюда. Но сейчас прилива счастья не ощущал. И не потому, что дело до конца не решено. И даже не потому, что предстоит кланяться Нимисову, мало ли я за жизнь накланялся, дело привычное. И в Мехико не расхотелось. А копошится червячок на дне души, не сомнения червячок, а... Нет, и слов не нахожу.

  – Твой прогноз на Мехико?

  – Извини, дурацкий вопрос. Прессу читай. Одно скажу – Стачанский за год прибавил очень сильно. Вторая волна роста – в тридцать девять лет. Удержится на этой волне – не будет ему равных.

  Он отодвинул стакан, взглянул на часы.

  – Пойду, пожалуй. Глазам нужно дать адаптироваться.

  Я драил пол. Толя, Толя, все ищешь свою звезду. Мир повидал, семья, трое детей, работа уважаемая, в турнирах за бугром играет, а мало. Не то. И смотришь в бинокль на небо, ищешь комету, в глубине души зная, что это попытка с заранее негодными средствами. Смешно. Недалеко отсюда – Большой Азимутальный телескоп, БАТ, шестиметровое зеркало которого стережет небо, – и ты со своим Цейсом.

  Чья б корова мычала...

  Устыдясь, я достирал халат, натянул на веранде веревку и повесил сушиться. Утром поглажу. Повар обязан держать себя в белоснежной неприступности. Не отечественный докторишка в замызганной спецовке без половины пуговиц.

  Закрыв кухонные двери, я галереей прошел в шале.

  Юра с Олегом сидели за столом и щелчками гоняли по шахматной доске шашки.

  – В чапаевцы играете, господа?

  – Лично я – в колчаковцы! – шашка упала под стол, и Олег полез за ней.

  – По настоянию трудящихся старинной русской игре возвращено ее первоначальное имя, – усмехнулся Юра.

  Я отправился в свою комнатушку, разделся и лег. Стук шашек вскоре стих. Нарубились, станичники...

  Приглушив лампу до минимума, я лежал, вслушиваясь в скрип дома.

  Сверчка не хватает.

  Барабанная дробь первых, крупных капель дождя. Оловянные солдатики маршируют по крыше.

  Дробь слилась в сплошной шум.

  БАТ не работает в связи с неблагоприятными погодными условиями. Теперь Анатолий с ним на равных. Зеро – зеро.

  Но судья не зафиксирует ничьей.

  Засыпая, я думал о принцессе Ки-Еве.

  3. Среда, 6 часов 15 минут

  Балмуш для меня – воспоминание о детстве и готовится всегда приятно, но и с легкой грустью. Давно это было. В Молдавии места Денисову нет.

  Размышления на печальную тему прервал Аркашка – ранняя пташка. Не способен человек начать день, не потравившись кофеином.

  – С добрым утром, Петр Иванович! – а сам, как бы машинально, вертит джезвей в руках.

  – И тебе того же. – Ветер порывами бросал дождь в окно.

  Льет и льет.

  – Мне бы водички вскипятить.

  Я освободил на плите местечко.

  – Спасибо, Петр Иванович.

  Он с нарочитой неловкостью примостился на краешке табурета. Скромняга. Труженик шестидесяти четырех полей готовится к уборке урожая.

  – О чем задумался, земеля?

  Мы с ним и в самом деле земляки. Я родился в Кишиневе,

  он в Бендерах. Но он, а, вернее, его мама, почувствовали неладное раньше и спокойно перебрались в Питер.

  – Да вот, о доме беспокоюсь. Мама одна, скучно ей. И за рыбками ухаживать сложно. У меня аквариум большой, двадцативедерный. Двести сорок литров ровно.

  – Домой хочется?

  – Немного. Плохо, позвонить отсюда нельзя. На почту надежда слабая. Письмо бы получить...

  Мобильники здесь не работают. Горы.

  – Если машина придет – получишь, – я опустил мешалку в котел и закрутил между ладонями. Индеец племени Сиу добывает огонь трением – спички забыл взять.

  – Может не придти?

  На вынутой мешалке остались комочки мамалыги. Не готова.

  – Горы есть горы, душа моя. По такой погоде и доллар не тянет.

  Вода в джезвее закипела. Аркаша высыпал в него ложку чая. Индийского, гранулированного. Варвар.

  – Молочка бы капельку, Петр Иванович.

  – Изволь, – молоко в чай? Последователь Оруэлла. Я отвернулся.

  По галерее – шаги. Несет еще кого-то нелегкая. Всех гнать пора!

  – Простите за вторжение. Анатолия Яковлевича нет у вас?

  На подобный вопрос всегда хочется в ответ пошарить по карманам, вдруг да завалялся. Но с Нимисовым шутить вредно.

  – Нет, – Аркаша отхлебнул пойло.

  – Мы всегда в это время занимаемся медитацией – Александр Борисович, он и я. Некоторые – Нимисов посмотрел на Аркашу, – пока до этого не дозрели. Но Анатолия Яковлевича нет. Я заглянул в его комнату – никого, и постель заправлена. Надеялся, он тут.

  – Нет. И не было. Я вчера его видел, поздно вечером, с биноклем, – пора убавить огонь под котлом.

  – Странно. Где ж ему быть?

  – Вдруг плохо стало? Сердце? – Аркаша отложил кружку. – Я поищу его, – он кивнул на окно. – Плащ надену и пойду.

  – Я тоже, – Нимисов покинул кухню.

  Нехорошо. Совсем нехорошо. Я заглянул в кладовую, снял с гвоздя дождевик, обулся в сапоги.

  Вода скатывалась по склону вниз, сливаясь в грязные ручейки. За дождем, едва угадываемый, рокотал Желчуг.

  Из шале показались Нимисов с Аркашей. Я присоединился к ним.

  – Саблецов как-то брал меня на свои астрономические обсервации. Вдруг он там? – из-за шума приходилось почти кричать.

  Ненадолго хватит дождевика. Ветер дул в спину, и сырость уже холодила меж лопаток.

  Опрокинутый стул, исхлестанный дождем, растопырил беспомощно ножки, а рядом в траве лежал человек, лежал лицом вниз, вытянув вперед руку, а другую подвернув под себя. Посиневшее лицо и широко раскрытые глаза с белесыми зрачками.

  – Что с ним?

  Кто спрашивает? Не узнаю голоса.

  Я попытался отыскать пульс. Бессмысленно – окоченение успело сковать мышцы. И, перечеркивая шею – темная борозда.

  – Он мертв, – я и свой голос не узнал.

  – Я будто ждал этого, – верно, Аркаша. – Он раньше на сердце жаловался.

  – Сердце не виновато. Он задушен, – я поднялся.

  – Вы уверены? – Нимисов смотрел на мое плечо.

  – Уверен.

  Я осмотрелся. Вот он. Огромные объективы уткнулись в грязь, отвернувшись от нечистого неба.

  – Вероятно, Саблецова удавили ремнем собственного бинокля.

  Мы стояли, не решаясь двинуться и тем самым признать свершившееся.

  – Надо позвать остальных, – Аркаша не выдержал первым.

  – Иди, – я поднял стул, сел. Мокрая одежда липла к телу.

  Не спас дождевик. Ничто никого не спасает. Не вставая, дотянулся до бинокля.

  – Осторожно! Там могут быть отпечатки пальцев!

  – Дождь идет много часов, – я не смотрел на Нимисова, не смотрел на Анатолия. Не смотрел никуда.

  Когда Саблецова укладывали на носилки, из руки отделился и упал на землю темный предмет. Я подобрал его. Пешка. Пластмассовая черная пешка. У меня был когда-то такой комплект. Подарок на день рождения в пятом классе.

  С биноклем в одной руке и со стулом в другой я плелся за всеми.

  В обеденном зале Олег и Юра замешкались в нерешительности.

  – Кладите на пол, – распорядился Нимисов.

  Я замерз. Дрожь пробирала, откатывалась в глубь и замирала, не исчезая.

  – Я полагаю, нам необходимо обсудить, что следует предпринять, – голос Стачанского – единственное, что осталось сухим вокруг. – Для начала переодеться и согреться. Петр Иванович, желателен крепкий кофе или чай.

  Ох, как желателен.

  Я переменил белье на шерстяное, поверх – тренировочный костюм.

  Запах гари стелился из галереи. Пропала мамалыга. Я снял котел, поставил на стойку. Не Ватель, переживу.

  Заварив крепчайший кофе, я вытащил из шкафа узкую бутылку "Молдовы". Действие сухого закона приостановлено.

  В обеденном зале уже ждали.

  – По тридцать граммов, – рука тряслась, как у киношного алкоголика.

  – Нас с Александром Борисовичем увольте, – Нимисов вытащил из кармана куртки золотое яйцо, развинтил, свинтил – получились две крохотные рюмки. Их другого кармана явился хрустальный флакон. Острый запах разнесся по комнате.

  Вместе со Стачанским они приняли снадобье. Suum cuique.

  Коньяк согрел – и только. Дрожь звенела внутри, но тело освободилось от нее.

  Мы сидели за столом – шесть человек. Седьмой лежал в углу, и каждый избегал смотреть в ту сторону.

  – Итак, произошло убийство, – Стачанский говорил ясно и твердо.

  – Или два, – я добавил граммов пятнадцать. – В свете новых событий гибель Комова выглядит не такой простой.

  – Следовательно, среди нас убийца, – Александр Борисович не стал спорить из-за количества.

  – Убийца может быть один, или их несколько. Он или они могут быть здесь, а могут и вовне, – коньяк привычно развязал мне язык.

  – Вовне? – Стачанский поднял бровь.

  – Почему бы и нет? Мы не на необитаемом острове. В округе может укрыться полк.

  – Но зачем? – Олег задал главный вопрос.

  – Не знаю. Развлекаются, тренируются. По злобе. Просто так. Сейчас для убийства не требуются глубинные мотивы.

  – Для нас важнее решить, что нам делать, – Александра Борисовича всегда отличало умение отделять главное от второстепенного.

  Подал голос Юра:

  – Уходить нужно. Срочно. Где бы ни был убийца, среди нас, снаружи – оставаться опасно.

  – Я тоже так считаю, – согласился Стачанский.

  – Тогда остается решить, как уходить. Придет машина -

  все просто: грузимся и уезжаем. Но ее пока нет. Может, и не будет – оползень на дороге, или еще что-то в этом роде. Мы здоровые люди. Даже по такой погоде часов за десять дойдем до Харыза. Сейчас восемь утра. Если выйдем в девять, успеем пройти путь засветло. По крайней мере, наиболее сложную часть. В Харызе сообщим о случившемся властям – мне кажется, Петр Иванович прав, убийца может быть местный.

  – Бежать от убийцы? – Олег, опершись о стол, навис над Юрием.

  – Я не меньше твоего хочу узнать, кто он и где. Но рассуди – если он в горах, мы его никогда не возьмем. А он нас в любой момент. Если же он среди нас, то – кто? Ты знаешь? И сидение здесь на пользу не пойдет. Перегрыземся, подозревая друг друга.

  Верно изложил. Невысказанным, правда, осталось то, что главная, вернее, единственная цель нашего пребывания здесь – подготовка Александра Борисовича к матчу. И шале теперь попадает в список абсолютно непригодных мест.

  Совсем бредовая мысль – а вдруг это любовь? Любовь и ревность? Ухлопал неверного возлюбленного и его... как там они называются, а теперь – ходу. Пусть парни в горах отвечают.

  На девяносто девять процентов – чушь.

  Стачанский подвел черту:

  – Я думаю, это верное решение. Придет машина – отлично.

  Нет – дойдем сами. В самом неблагоприятном случае – если из-за оползня дорога непроходима – вернемся.

  – И что тогда? – Олег с трудом сдерживал злость. Ему привычнее встречать опасность лицом к лицу. Только где у нее лицо?

  – Тогда и подумаем.

  – А что делать с... с телом? – Аркаша сделал крохотный глоток, поморщился.

  Ответ у Юры был.

  – Необходимо сохранить. Поместим туда же, куда и Комова. Предстоит следствие – в той или иной форме.

  Вот именно – в той или иной. Вряд ли приходится ожидать действий по всем правилам криминалистики. Не те времена.