Текст книги "Гамбит смерти"

Автор книги: Василий Щепетнёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

  – Подлец этот Нимисов, – прервал молчание Аркаша. – С самого начала я его подозревал. Завел нас на погибель – ни телефона, ни рации. "Деформирует естественную структуру биополя", – непохоже передразнил он. – Батарейки ему мешали, при свечах да лампах живем, провоняло все керосином. Нет, чтобы фонарик включить, чиркай спички.

  Ай– ай– ай. Вчера смотрел на бедного Валерия Васильевича, как на мессию, а сегодня – смело кроет правду– матку в лицо.

  Покойнику.

  – Не гневайся, Аркадий. Оглянись вокруг, в городе тосковать будешь по красоте.

  – Затоскуешь, – он поднял камешек, швырнул на другой берег. Долетел.

  – Успешно потрудились? – мне, безработному, до всего есть дело. Консервы каждый открыть способен.

  – Нормально. У Александра Борисовича нервы стальные. Такого человека подвести хотел, козел паршивый!

  Фу! Распустился Аркаша.

  – Есть хочется. А после консервов изжога мучит, соды попить нужно. У вас не найдется?

  – Найдется, почему не найдется. Не боишься, что он в нее калия цианистого подмешал?

  – Он способен, мерзавец. Одно доброе дело сделал – подох на месте. Таскать не пришлось, – Аркаша хихикнул. Пунктик у него формируется насчет таскать.

  – Никто не приедет сегодня. Поздно. Пойдем, пройдемся. Я шел вдоль берега, а рядом бубнил Аркаша, обнаруживая у Нимисова новые и новые отвратительные качества. В конце концов, мне это надоело.

  – А вдруг он возьмет и придет к нам, Нимисов?

  – Шутите, Петр Иванович, – он побледнел прямо на глазах. – Шутите...

  – От него всего можно ждать. Впал в летаргический сон, мнимую смерть. На Востоке и не то умеют. Ты избавлению радуешься, а он лежит и копит злобу, – говорил я убедительно, серьезно, самому страшно стало.

  – Надо связать его, Петр Иванович. Или разрубить. Верно, разрубить на куски.

  – Вот тогда нас наверняка посадят.

  – Ну, связать покрепче.

  – Для такого от оков освободиться – раз плюнуть. Про Гудини слышал?

  – Что же делать? – он остановился, не решаясь идти дальше.

  – Меньше говорить о нем. Мозг его от охлаждения чувствительнее стал к биотокам, явление биологической резонансной сверхпроводимости. Кто о нем думает, того он и чует, – ладно, вру я от безделья, но зачем пугаю? И, главное, отчего пугаюсь сам?

  Аркадий неуверенно засмеялся:

  – Сочиняете, Петр Иванович.

  – Сочиняю. Да и замок на двери ледника висит надежный.

  – А вдруг вы позабыли его закрыть?

  – Давай посмотрим.

   Идти – всего ничего. Вот мы и на месте.

  Ноги сами замедлили шаг. Сердце забилось, обрело звучание. Не может быть! Галлюцинация!

  Аркаша вцепился в мою руку:

  – Стойте!

  Дверь раскрыта, а из погреба доносился шум шевелящихся тел.

  Я высвободился и, с трудом отрывая ноги от земли, направился к леднику. Накликал на свою голову, теперь расхлебывай.

  Ближе и ближе. Если что – я бегать горазд, ого!

  Я попытался разозлиться. Вот я тебе, падаль поганая!

  В три прыжка подскочив к двери, я захлопнул ее и трясущимися от спешки и волнения руками начал навешивать замок.

  Топот, удалявшийся по направлению к шале, я отметил автоматически. Аркаша дал деру.

  – Эй, кто там! – голос изнутри. – Что за игрушки!

  Олег. Конечно, Олег.

  – Откройте же дверь! Темно!

  А это Александр Борисович.

  Я распахнул дверь.

  – Петр Иванович, это вы?

  – Кому же еще быть.

  Стачанский вышел, держа в руке лампу. Темно, темно... Страшно, а не темно.

  За ним показался Олег.

  – Нам пришла в голову идея повнимательнее осмотреть ледник. Записку искали. Вдруг все же Нимисов оставил ее, это бы упростило дело. Днем не сообразили, не до того было.

  – Нашли?

  – Увы, нет.

  Олег дважды повернул ключ в замке.

  – Аркадий Иосифович с вами гулял?

  – Только что назад пошел.

  Мы брели неторопливо, дневное оживление покинуло нас. Не удивительно: Александр Борисович с Олегом опять посетили мертвецов. О себе и не говорю.

  Дверь в шале оказалась запертой.

  – Странно, – Олег подергал ее. – На засов заложено, – он постучал кулаком. – Аркаша, открывай! Свои!

  – Я попробую через кухню, – дурак, кретин, нашел объект для шуток. Я прошел галереей, вышел в обеденный зал, отодвинул засов и впустил остальных.

  – Что это с Аркадием Иосифовичем?

  – Нервы шалят. Мы порассуждали, не мог ли Нимисов впасть в мнимую смерть с помощью своих снадобий. Подходим к леднику, слышим – внутри кто-то ворочается. Он и испугался.

  Стачанский покачал головой:

  – Ну и фантазии же у вас!

  Я громко позвал:

  – Аркаша, где ты?

  – Сюда, сюда, Петр Иванович! – голос доносился сверху. Я поднялся на второй этаж. В приоткрытой двери белело лицо Аркадия. – Быстрее!

  – Отбой тревоги. Это Александр Борисович с Олегом ревизию в погребе делали.

  – Аркаша, спускайся! – зычный зов Олега подтвердил мои слова.

  – Иду, – он приоткрыл дверь, на цыпочках подошел к лестнице. – Его нет?

  – Кого?

  – Его... Нимисова, – он с трудом произнес имя.

  – Нет, конечно. Нимисов умер. Навсегда.

  – Я так и знал, – Аркаша порозовел, смело ступил на лестницу.

  Помедлив, я пошел за ним.

  – Петр Иванович, чего бы покушать? – Аркаша, забыв про изжогу, развалился за столом, горделиво поглядывая по сторонам.

  – Самое время, – поддержал Олег.

  Я принес сосиски, картофельные чипсы, томатный сок – все консервированное. Как заказывали.

  Олег вздохнул. Сам напросился.

  – Ох, как я испугался! – нездоровая бодрость Аркаши грызла мою совесть. – Мертвецы ожили! Умом понимаю, что ерунда, а ноги сами несут.

  Стачанский отложил консервный нож.

  – Давайте сменим тему, поговорим о более приятном.

  – Погода хорошая. Скоро домой вернемся. Я рыбок покормлю. Они красивые. Молчат все время, а меня понимают. Когда я приз на турнире беру, радостные– радостные меня встречают. Я им всегда корм живой покупаю, он полезный, – Аркаша зевнул. – Я спать пойду.

  – Восемь всего, – удивился Олег.

  – Волновался. И ночью не выспался.

  – Разумеется, Аркадий Иосифович, отдыхайте. На сегодня программа исчерпана, – Стачанский сочувственно следил за Аркашей.

  Тот, сгорбившись, шаркая ногами, побрел наверх.

  – Нервная система Аркадия Иосифовича совсем истощена. Происшедшее очень сказывается на нем. Надо с ним повнимательнее, поосторожнее... – он посмотрел на меня.

  Я собрал остатки ужина со стола и отнес на кухню. Отоспится – войдет в норму. Взрослый парень, девятнадцатый год. Пора взрослеть. Про Нимисова я зря придумал, но кто же знал, что Стачанский с Олегом в ледник полезут. Впрочем, началось у Аркаши все раньше. Четыре смерти – любая психика истощится.

  Моя тоже.

  – Морковку не уделите? – Олег не усидел в обеденном зале.

  – Сколько угодно. Вымой, бери ножик и чисть. Хочешь, пару яиц сварю всмятку.

  – Можно, – он обстругал большую оранжевую морковь.

  Я поставил песочные часы.

  – Аркаша-то пугливый стал. Дергается. Надо и ему подкормиться.

  – Понесло вас в ледник. Станешь пугливым, – вода закипела, и я засек время.

  – Я и сам через силу шел, но Александр Борисович настаивал. Давай проверим, говорит, вдруг утром в панике просмотрели записку, – он отправил в рот остатки моркови. – Не люблю мертвых. Щемит душу среди них. Да и Александр Борисович, как ты дверь захлопнул, тоже... – он поднялся. – Потом съем яйца, сейчас расхотелось. Прилягу. Шумни, если что.

  Его спина, широкая, надежная, скрылась в дверях. Успеть бы шумнуть.

  Я взял тяжелый секач, взвесил. Неплохо бы держать при себе. Не поймут, перепугаются, нехорошее подумают.

  С сожалением я положил нож на место.

  Вообще-то у ребят есть ружья. Мало ли, время такое. Только в кого стрелять? В мертвецов?

  До позднего вечера сражался я с мерзостью запустения – скоблил, чистил, мыл, стирал. Последние два дня приходилось манкировать уборкой. В одиннадцать часов и меня потянуло в сон. Заслужил. Я оглядел кухню. Можно санитарную инспекцию принимать.

  Стачанский с кочергой возился у камина.

  – Выставлять караул на ночь, думаю, лишнее. Важнее выспаться.

  Он потянулся, – усталый беззаботный спортсмен. Я пожелал ему приятных сновидений.

  А меня сон бежал. Минувший день перемалывался в голове, и я смотрел в неплотную темноту комнаты, чтобы не видеть сумятицы души. Таблеточку элениума принять? Луна полная. Неблагоприятная пора для поиска комет.

  За дверью раздался треск. Сердце, как и давеча, стуком напомнило о себе. Я сел. Полено в камине, должно быть.

  Босиком, бесшумно я прокрался к двери. Тихий звук сдерживаемого дыхания. Или просто игра воображение.

  Бронзовая ручка двери под пальцами несколько секунд оставалась неподвижной, а затем повернулась. Кто-то пытался открыть дверь. Не выйдет.

  Через пятнадцать минут замерзли ноги. Я вернулся к постели, ощупью нашел вязаные носки.

  Тихо. Даже сердце замолчало. Я пошарил по столику. Подсвечник удобно лег в руку. Граммов семьсот, чугунный. Каслинское литье.

  Кто? Олег, Аркаша, Стачанский?

  На часах – два пятнадцать. Я вернулся к двери. Стою дурак дураком, жду, когда придут убивать.

  Отодвинув запор, я рывком распахнул дверь. Никого, только потрескивает в камине толстая коряга. Но ручка двери не сама же поворачивалась!

  Пойду, возьму секач. С ним надежнее.

  Дверь в галерею приотворена. Самое простое объяснение – кто-то проголодался. Хотел разбудить меня, но не решился и сам тайком вторгся на кухню. Но ключи – у меня. Дубликат? Возможно. На поиски – вперед!

  Ободряя себя подобной ерундой, я пробирался галереей, невидимый во тьме, неслышимый в носках.

  Дверь на кухню тоже открыта – настежь. Внутри – полная неподвижность. Я ждал, пытаясь уловить хоть что-нибудь.

  Ничего.

  Пришел, пожрал и ушел, не потрудившись закрыть двери.

  Я направился к плите – за спичками.

  Попью чайку и пойду спать. Крепко– крепко.

  Спичка зашипела, вспыхнула, я потянулся за свечой – и понял, почему стало тепло ногам. Я стоял посреди лужи крови.

  У плиты лежал Олег, и, как маленькая скала, у края лужи черная ладья.

  Спичка обожгла пальцы. Пришлось зажечь вторую. Оставляя за собой следы, я подошел к лампе. В ее свете привиделся легкий дымок над кровью.

  Шея Олега была почти перерублена. Тем самым секачом из космической стали.

  Сейчас секач лежал на краю плиты.

  Убийство произошло совсем недавно. Минут пятнадцать назад. Удар нанесен сзади и сверху. Убийца зашел за спину сидевшего Олега и рубанул – сильно, точно, хладнокровно. Если он был в перчатках – на секаче только мои отпечатки пальцев.

  Интересно.

  Полотенцем я обтер рукоять. Снял носки, налил в таз воды и вымыл ноги. Можно звать остальных. Один из них – убийца.

  Или оба.

  Со свечой я пошел по коридору. Вдруг еще где кровь? Но сквозняк дунул, и я опять оказался во тьме. Ничего, дойти до камина, там огоньком разживусь.

  Ноги заледенели, горло першит. Ангина грядет...

  Сильные цепкие руки обхватили меня. Я рухнул на пол и покатился, пытаясь освободиться. До воли оставалась самая малость, когда в ногу вцепились зубы – больно и глубоко. Вурдалак проклятый. Я ударил наугад, подсвечником, удачно, челюсти разжались, но на этом мое везение и кончилось. Шея оказалась в захвате. Я немного побарахтался для приличия, пока тьма ночи не слилась со тьмой моего сознания.

  7. Пятница, 2 часа 43 минуты

  – На, получай! – Аркаша бил неумело, непрофессионально, но старательно.

  – Прекратите, Аркадий Иосифович. Возьмите себя в руки, голос Александра Борисовича раздавался из прекрасного далека.

  Я открыл глаза. Перспектива поразительная – толстые резные ножки стола и крепкие мускулистые ноги в импортных кроссовках. Рибок, спонсор олимпийской сборной.

  – Очухался, гадюка! – в своем негодовании Аркаша, на мой взгляд, переусердствовал.

  Я попробовал подняться. Не вышло. Руки связаны за спиной, так же по-дилетантски, зато туго.

  – Помогите ему сесть.

  Не скажу, чтобы помощь была оказана вежливо, но – своевременно.

  Аркаша, пылая ненавистью, отошел и расположился рядом с Александром Борисовичем. Мы сидели по разные стороны, разделенные столом – и пятью трупами.

  Не так представлял я себе финал. Где свечи? хрустящие накрахмаленные салфетки? серебряные (а хоть и мельхиоровые) приборы, мейсенский фарфор? где, наконец, омары и шампанское от вдовы Клико? Один Александр Борисович не подкачал. Среди ночи – в пиджаке, под которым белоснежная рубашка, и безукоризненно завязанный галстук. Как всегда.

  – Сколько вам заплатили? – Стачанский с сожалением смотрел на меня.

  – Пока ничего. Обещали триста долларов и неясные, но манящие перспективы.

  – Триста долларов? – Александр Борисович, похоже, обиделся. – Кто обещал?

  – Вы и обещали. Вернее, Юра Крутов от вашего имени. За месяц поварской работы – очень недурно.

  Стачанский досадливо поморщился.

  – Думал, вы не станете отпираться. Причем здесь Крутов?

  Я имел в виду, сколько вам заплатили за убийство?

  – Дайте, я ему еще врежу, – порывисто поднялся Аркаша.

  Стачанский успокаивающе взял его за руку.

  – Убийство? Вы хотите сказать, что всех убил я?

  – Именно.

  – Такие обвинения доказываются.

  – Резонно, Петр Иванович, вполне резонно, – Стачанский незлобиво улыбнулся. – Имеются доказательства. Хотите, я расскажу по– порядку, как все было?

  – С интересом послушаю.

  – Смерть Комова, допускаю, действительно была несчастным случаем.

  Ага. Все-таки одним убийством меньше. Осталось четыре.

  – С Анатолием Яковлевичем вы порой проводили время в астрономических забавах. И той ночью вам не составило труда совершить то, что вы совершили. Затем вы поработали с мостом и вернулись к себе. Отдельный ход через кухню гарантировал незаметность. Кто станет третьей жертвой, вам было безразлично, но требовалось подтверждение, что это дело рук одного и того же человека, например, меня. Поэтому вы расставляли опознавательные знаки – шахматные фигурки. Они остались от комплекта, которым тут играли многие годы. Задним числом Комову. Саблецову. А Крутову – в момент, когда отстранили Олега и принялись проводить искусственное дыхание. Валерий Васильевич пытался осуществить ментальный зондаж погибших. Верили вы в это и испугались разоблачения, или просто по плану пришла пора очередной смерти – но вы подсыпали отраву в средство Нимисова, благо оно готовилось у вас на кухне. Спустившись к умершему, вы опять пометили труп фигур– кой, а несколько других накануне подкинули Нимисову, чтобы навлечь на того подозрение.

  Должен сказать, что я действительно считал, что Валерий Васильевич покончил с собой. Но вам не повезло – Олег заподозрил вас. Он видел, как вы заходили в комнату Нимисова накануне и рассказал нам об этом, – Стачанский говорил спокойно, выполняя свой долг, а я пытался ослабить узлы веревки. Не получается. Руки начали неметь – нарушилась циркуляция крови.

  – Прямого нападения я не боялся, – Александр Борисович вытащил из внутреннего кармана пиджака тупорылый револьвер. А я гадаю, жабу он греет, что ли, – Еще в Москве, по совету Крутова, я обзавелся оружием. С некоторых пор приходится беспокоиться о личной безопасности. Но вот отравить нас вы могли.

  – Это не доказательства, а рассуждения, – болела прокушенная голень, саднила растревоженная ладонь.

  – Будут и доказательства. Этой ночью я не спал, и слышал, как внизу открылись двери, и кто-то вышел из своей комнаты. Я разбудил Аркадия Иосифовича. Ни вас, ни Олега на месте не оказалось. Возможно, вы предложили ему объясниться, а он недооценил вас, понадеявшись на свои кулаки. Мы заглянули на кухню и увидели вас, вытирающего рукоять ножа. Иных доказательств и не требуется.

  – Что с ним разговаривать, – Аркаша подошел и пнул меня. Молодость, пылкая, увлекающаяся молодость.

  – Спокойнее, Аркадий Иосифович.

  За моей спиной часы пробили три раза. Стачанский потянулся в другой карман. Опять револьвер? Нет, он достал флакон и рюмочку– яичко. Режим суров, но он режим.

  – Мы сдадим вас властям. А до тех пор придется вам терпеть некоторые неудобства.

  Он собрал рюмку, отмерил дозу из флакона. Я напряженно следил за ним. Неужели...

  – Не отравлено, Петр Иванович, – он проглотил снадобье. – Живой, как видите.

  – У вашей версии один дефект. Ее можно приложить к каждому.

  – Никто из присутствующих, кроме вас, не мог подложить фигурку Юрию Крутову, – холодно ответил Стачанский. – И мы не убивали Олега.

  Я пошевелил пальцами рук. Пока послушны.

  – Давеча, Александр Борисович, вы убедили всех нас, что убийца – Нимисов. Давайте предположим, что это – правда. Но не вся. У Нимисова есть сообщник. Первые три убийства они совершили вместе, а потом сообщник убивает Нимисова и несет эстафету смерти, простите за высокопарность, в одиночестве.

  – Любопытно, – вежливо протянул Стачанский. – Кто же тот таинственный сообщник?

  – Вернемся к фигурам. Мы считали, что преступник оставляет их, чтобы навести на ложный след. А если нет? Если фигура – оценка, эпитафия? Саблецова пешкой обозначить могли и вы – потому что цените себя на три головы выше. Из презрения. И ты, Аркаша, считал его пешкой, так и не превратившейся в ферзя. Насчет Комова и Крутова ясно – рабочие лошадки. Но вот гибнет Нимисов, и мы находим слона. Что это значит?

  – Что это значит? – эхом отозвался Аркаша.

  – Сначала я решил, что слон – это епископ. Духовный пастырь, так сказать. Но, кажется у французов, эта фигура обозначает сумасшедшего, безумца. Все, что произошло здесь – результат безумия. Валерий Васильевич помогал вам, но на свой манер. Ему казалось, что биополе убитых войдет в вас и укрепит, передаст лучшие качества жертв. Дикари в тех же целях пожирали врагов.

  – Валерий Васильевич – сумасшедший? – Аркаша подался вперед.

  – Не он один. Его сообщник тоже. Безумие заразно порой буквально.

  – Кто же из нас, по– вашему, сумасшедший? – устало спросил Стачанский.

  Аркаша неотрывно смотрел на огонь за моей спиной.

  – Если бы только сумасшедший! Упыри и вурдалаки – не выдумка, во всяком случае, легенды о них имеют реальную основу. Амок, знаменитое состояние, удесятеряющее силы, возникает из-за болезни мозга Куру, губчатый энцефалит – может быть, слышали о таких? Куру болеют люди, энцефалитом чаще коровы, лоси, олени. Передается с кровью и при поедании зараженного мозга. Я работал в Уганде и видел таких больных. Они теряют человеческий облик, становятся одержимыми. Вирус перестраивает разум, заставляя работает его в бешенном, сжигающем ритме, резко возрастает агрессивность – и люди превращаются в упырей и людоедов. Убийство– способ существования для них. Даже если несчастная жертва и вырвется из лап людоеда, она обречена – вирус, переданный при укусе, сделает свое дело.

  – Даю слово, что лично я ничьей крови не пил, и мою сосали только комары да чиновники, – усмехнулся Александр Борисович. – Что насчет вас, Аркадий Иосифович?

  Аркаша молчал.

  – Нимисов готовил препарат, включающий мозговое вещество оленя. Если тот был поражен вирусом губчатого энцефалита, то в вашем флакончике яд страшнее синильной кислоты. В первой фазе происходит резкая стимуляция умственной деятельности, но потом наступает время зла. Агрессивность, деградация и распад.

  – Пора и честь знать, Петр Иванович, – Стачанский поднялся. – Мы вас запрем, извините великодушно, а сами поспим. Попытайтесь сочинить что-нибудь попроще и поубедительнее – для следствия.

  – Вместе с Нимисовым вы убили Комова, Саблецова и Крутова. А потом, в минуту просветления, пытаясь отделаться от жуткого наставника, подмешали яд в его флакончик – вас-то он не опасался. Вы первый вошли в ледник и подложили Нимисову слона. Вчера вы хотели и Олега убить – там же, в леднике, да я пришел и помешал. Но вы от своего не отступились – заманили на кухню, зарубили, вернулись, поскребли в мою дверь и пошли готовить Аркадия. Результат вы просчитали – и вот я в качестве убийцы. Вам кажется, что вы вольны остановиться в любой момент. Вот убьете еще одного, и все, хватит. Ошибаетесь. Болезнь захватила вас. Вы пытались остановиться, но не можете. Вас тянет убивать. Скоро вас потянет пожирать убитых. Кстати, кто укусил меня? Симптомчик!

  – Идемте, Аркадий Иосифович!

  – Разум покидает вас, остаются инстинкты – убить и съесть, – я почти не чувствовал рук. Плохо.

  – Меняется не только психика, но и физиология. Посмотритесь в зеркало! Вы не управляете собой! – я провоцировал кризис. – Аркаша, ты же видишь! Беги!

  – Нет, я... Я не хочу! – Александр Борисович схватился за ворот рубашки Оторвавшаяся пуговица упала на стол и покатилась мимо револьвера, под висевшей лампой, на другой край стола. Прямо мне на колени.

  Аркадий с ужасом смотрел на то, что миг назад было воплощением интеллекта. Иная последовательность лицевых мышц – а результат!

  – Беги же!

  Верхняя губа Стачанского дернулась, поднялась, обнажая клык.

  – Беги!

  Аркаша отшвырнул стул, метнулся к двери. Поздно. Расставив руки, Стачанский преградил путь.

  – Ххха!

  Оставался второй выход – кухня. Аркадий, увернувшись от Стачанского, бросился в галерею.

  Мы живем среди иллюзий. Одна из них – что человек со связанными сзади руками беспомощен.

  Лишь бы слушались пальцы!

  Я обошел стол и взял револьвер. Я почти ничего не чувствовал. Оставалось уповать, что пальцы выполнят приказ.

  Хриплое рычание донеслось из галереи. Рычание, и крик отчаяния. Я бросился туда. В галерее никого. Повезло, тучи разошлись, луна светила в окно. В темноте у меня шансов еще меньше.

  Я очутился на кухне, и когда Стачанский оторвал от Аркадия свое окровавленное лицо, сомнения покинули меня. Я, наконец, оказался прав.

  Я нажал на курок. Первые две пули – мимо, но остальные достались Стачанскому. Он свалился и пополз, пополз, не замечая меня, к одному ему ведомой цели.

  Кровь пульсирующим фонтаном выходила из разорванной шеи Аркадия. Можно было пережать артерию – но не связанными руками.

  Пока я пристраивал нож, перерезал путы, высвобождаясь, фонтанчик превратился в струйку, а струйка – в ничто.

  Непослушными руками я взял секач и свечу.

  Кровавая дорожка тянулась через галерею в обеденный зал.

  У лестницы силы покинули Стачанского. Он лежал на боку, поджав ноги к животу, царапая руками пол.

  Я наклонился. Он нашел меня взглядом.

  – Вы были правы... – тихий, прерывистый шепот слышится мне до сих пор. – Этому бесполезно противиться. Я пытался...– со мной говорил человек, страдающий от боли и тоски. – Даже лучше, что все кончилось...– он всхлипнул и замолк.

  Зрачки дрогнули, расширяясь.

  Я остался один.

  ГАМБИТ СМЕРТИ

  Часть вторая

  1

  Александр Александрович смотрел хмуро и безрадостно. Впустую были и толстая сигара с голубоватым дымком, и шикарная золотая цепочка с золотыми же брелками. Еще бы, такое событие, а он – в стороне. Виси на стене и любуйся, как люди съезжаются играть, загребать деньги, и какие деньги! Деньжищи! Досадно. Оттого и не в настроении господин Алехин кисти местного любителя шахмат и живописи.

  Наскучась портретом, я вернулся в уголок, к мягкому засасывающему креслу.

  Секретарша терзала двумя пальчиками "Олимпию-Зупертайп", а вентилятор качал головой, не одобряя надругательства над импортной техникой.

  Заветная дверь тихонько приоткрылась, выпуская опередившего меня посетителя. Маленький, аккуратный старичок улыбнулся дамочке за пишмашинкой, рассеянно скользнул взглядом по господину Алехину и мне. Для него мы оба были явлениями бесплотными, нереальными. Пожалуй, процентов на семьдесят пять он прав.

  Старичок просеменил к выходу, а я вопросительно уставился на секретаршу. Она старательно не замечала меня, но загорелась на столе зеленая лампочка, и она осчастливила:

  – Заходите, директор ждет вас.

  Зайду, как не зайти.

  Директор очень мило попытался привстать при моем появлении.

   – Ваши документы признаны оргкомитетом, – сразу порадовал он, – следовательно, вы имеете право участвовать в турнире. Но... – он сделал паузу, подготавливая меня, – видите ли, участник с вашим коэффициентом должен уплатить турнирный взнос.

  – В положении указано, что наличие международного коэффициента освобождает от взноса, – попытался поторговаться я.

  – При условии, что он не ниже двух тысяч трехсот пятидесяти. Это мы решили позднее.

  – Какова же величина взноса?

   Он назвал сумму.

  – Естественно, в рублях.

  Конечно, в рублях. Будь у меня столько долларов, только бы ты меня, мил друг, и видел.

  – Платить через банк?

  – Да, разумеется. Впрочем, – он наморщил лоб, – сегодня истекает срок приема заявок, боюсь, вам не успеть.

  – Что же делать?

  – Вы отдайте деньги прямо мне, а я вам выпишу квитанцию.

  – Извольте.

  Рубли произвели свое обычное действие: с невольным вздохом он пересчитал купюры – так кошка с голодухи грызет, морщась, на огороде огурцы. Кажется, это сказал Черчилль. Вот какой я образованный.

  – Сейчас заполню квитанцию, – денежки исчезли в сейфе, а вместо них у меня в руках оказалась бумажонка, девять на восемнадцать, с печатью.

  – Пройдете в комнату четыре, там объявление на двери, оформитесь – и успехов вам.

  В коридоре я еще раз осмотрел бумажку. Сколько их прошло через мои руки – контракты "АМИТР", акции му-му-му, сторублевки в кубышке, волею Павлова обращенный в мусор, кредитная карточка очень устойчивого банка. Правда, Русская Недвижимость шиш от меня получила. Опытный я стал.

  Бумага еле-еле пахла горьковатым ароматом. Наверное, у директора в сейфе стоит бутылка шотландского виски. Хотя, если честно, теперь я не отличу "Двин" от "Нистру", кажется, все теперь делают на мебельной фабрике Урюпинска. Времена меняются, и коньяки вместе с ними.

  Полчаса спустя я вышел из шахматного клуба полноправным участником опен-турнира "Аэро", первый приз пять тысяч долларов, сумма призовых – двенадцать. А подковерные мне не положены. Я же не знаменитость.

  Весь вечер впереди. Свобода!

   Роскошный клен багровел среди зеленых собратьев. Зрение шалит, или локальная осень? Я зажмурился, затряс головой.

  – Плохо себя чувствуете? – мягко спросил кто-то. Я открыл вежды. Добрый самаритянин лет шестидесяти внимательно смотрел на меня, в руках авоська с бутылками. Пустыми.

  – Нет, ничего. Скажите, у этого дерева цвет....

  – Дерева? А, это порода такая особенная, до войны их сажали, помню. Последний остался клен, остальные порубили.

  Успокоил. И, чтобы удержать прохожего, я поинтересовался:

  – Не подскажите, как на улицу Никольского пройти?

  – Никольскую? Да мы на ней стоим. Какой дом нужен?

  Я сверился с направлением оргкомитета:

  – Десятый.

  – Совсем рядом, вон, двухэтажный, желтенький. Видите?

   – Спасибо.

  Поспешил по делам самаритянин, побрел к домику вещей окраски и я. Ну, что делать, сегодня грустные мысли беспрестанно осаждают меня.

  Гладкий с фасада, домик щерился полудюжиной дверей с тыльной стороны. Похоже, строился на одного хозяина, да уплотнили в бурях истории. Я прикинул, где прикрепят доску: "Здесь останавливался П.И.Денисов"

  Нужная квартира – на втором этаже. Музыкальный звонок пропел что-то из Россини. Хорошо, не Бетховен.

  – Что вам угодно? – на пороге стояла дама бальзаковских лет, приятная во всех отношениях.

  – Меня направили из оргкомитета – я протянул квиток.

  – Заходите, пожалуйста, – она провела меня в квартиру. – Надеюсь, комната вас устроит. Центр города, а тихо, будто в лесу.

  Я огляделся. Быт помещика девятнадцатого века. Пузатенький комод, причудливый шкаф, горка, этажерка.

  – Дед с войны привез, – пояснила дама. – Карельская береза.

  Я притворился знатоком.

  – Как насчет соседей? не шумят?

  – Сейчас я живу одна, – нехотя ответила она.

  – Мне подходит, – я глянул в окно. По газону с лаем бегал дурашливый пудель, пытаясь привлечь внимание шикарной колли.

  – Хотите отдохнуть? – любезно осведомилась хозяйка.

  – Нет, пройдусь по городу. Вещи взять нужно из камеры хранения.

  – Погода прекрасная, – согласилась хозяйка. – Если меня не будет дома, ключ возьмете в шестой квартире, я предупрежу.

  Славный летний вечер – зной ушел, дома вызолочены низким солнцем, и люди неспешно фланируют по главной улице. Я влился в этот ленивый поток и постарался беззаботно прошествовать до перекрестка. Получилось неплохо. Другой квартал. Здорово. Но не стоит злоупотреблять. Скверик, зеленый и чинный, соблазнил меня. Я уселся на скамье, окруженный приторно пахнущими цветами. Сзади зашумело, забурчало. Оказывается, включился фонтан. Забавно. Совсем как в далекой Африке. В обеденный перерыв, когда коллеги-французы тратили франки в ресторане, наслаждаясь европейской кухней и кондиционированным воздухом, мы, русские, экономили. Садились вокруг фонтана и вяло притворялись сытыми. Нищета преследовала везде, и за границей укусы ее были не менее болезненными, чем в России. Платили нам вполовину против французов, но на руки получали едва пятую часть. Остальное переводилось в банк – растите, проценты, большие-пребольшие. Потому и блюли диету, поражая всех в госпитале стройностью фигуры и замкнутостью поведения. А куда с нашими грошиками пойдешь после работы? Бассейны, бары и клубы трудящимся русским не по карману, надо же что-то прикопить на новенький "Форд", предел желаний. Купить, ввезти беспошлинно в Россию и тут же продать. Особо упорные мечтали о московской квартире, но кончали язвой толстой кишки из-за дрянной местной еды. Не каждый способен на подвиг. Я не выдержал режима, вступил в шахматный клуб – он дешевле прочих – и вечерами гонял партийки как с африканскими друзьями, так и со скрытыми агентами спецслужб, пытавшихся расставить капканы в дебрях ферзевого гамбита. На безрыбье я оказался порядочным раком. Даже защищал цвета клуба в дюжине матчей с шахматистами сопредельных стран, заработал международный коэффициент – казенную бумагу, оформленную и заверенную по всем правилам мировой бюрократии. Вот, пригодилась. Банк-то тю-тю...

  Из журчания фонтана стали складываться обрывки фраз. Я поспешно встал. Нет, это всего лишь транзистор: на соседней скамейке бабушка крутила ручку настройки. Напрасно, старушка.

  Я обошел фонтан; за ним оказалось кафе. Блины в сметане, кофе со сливками. За соседним столиком зашелестели разворачиваемой газетой. Со своего места я разглядел эмблему турнира – самолет, взмывающий в небо с шахматной доски. Интересно, отмечен ли факт пополнения славной когорты профессиональных шахматистов Денисовым Петром Ивановичем? Конечно, нет. Ха-ха.

  Я покинул славного преемника общепита, росток будущей экономики, недовольный сам собой.

  Перед входом в парк у стенда "Аэро-турнира" собралась кучка знатоков.

  – Семнадцать гроссмейстеров, семнадцать! – горячился почтенного вида эксперт. – И какие имена – он, полуприкрыв в экстазе веки, перебирал фамилии. Именно таким я представлял царя Кощея над златом. – Какие имена...