Текст книги "Гамбит смерти"

Автор книги: Василий Щепетнёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

  – Песок из твоих гроссмейстеров сыплется, – непочтительно возразил пятнадцатилетний интеллектуал. – Идет новая волна, и победит вообще кто-нибудь, никому не известный. Что имена, нафталин.

  Потрясенный столь глубокой прозорливостью, я отошел от спорящих. Неизвестный шахматист. Могила неизвестного шахматиста.

  Я изо всех сил старался сохранить бодрое настроение: покатался на карусели, выиграл флакон одеколона в тире – вонючего, противного, – но свежесть покидала меня еще быстрее, чем капитал Россию. Пришлось идти на вокзал, вызволять чемодан.

  За те десять минут, что мы добирались до моего пристанища, таксист успел сообщить последние новости открывающегося турнира. Сбылся проект вдохновенного пророка О. Бендера. Все флаги в гости к Васюкам.

  Хозяйки не было. Я не спеша распаковал чемодан. На стене отыскал незанятый гвоздик, повесил фотографию, на стол поместил книгу и бювар. Уселся на диван. Устроился.

  В больнице сейчас – время процедур. В нашем "тихом" отделении – покой. Никакого шума, все лежат чинно, благолепно. Доктор Дима неслышно ходит по коридору. "Никто не знает своей судьбы – напутствовал он меня на прощание. – Каким бы серьезным не было ваше состояние, нельзя отчаиваться. Мы мало знаем об этой болезни, и еще меньше – о возможностях человека. Препарат приостановит развитие вируса, дальнейшее – непредсказуемо. Прислушивайтесь к себе, организм подскажет, что делать..."

  Укус Стачанского не прошел даром. Вирус попал в кровь, в мозг и множится. множится...

  Я открыл коробочку с давудином, выкатил на ладонь капсулу, прислушался. Глотать? Организм молчал. Значит, глотать.

  Отдохну. Мне отдыхать полезно. Назойливая муха неосторожно пролетела рядом. Цап – и в кулаке. На это я теперь мастер – мух ловить.

  Щелкнул замок. Хозяйка вернулась. Я подремывал. Деликатный стук в дверь – и Зоя Федоровна заглянула в комнату:

  – Я не помешала?

  – Нет, нисколько.

  – Идемте чай пить, я мигом заварю.

  Мы прошли в кухоньку.

  – Я даже не познакомилась с вами как следует. Кроме фамилии ничего и не знаю.

  Я пожал плечами:

  – Незначащий червь мира сего и недостоин внимания великодушных особ.

  – За правду пострадали? – подхватила Зоя Федоровна.

  Я рассмеялся. Приятно встретить образованную особу.

  – Вы на турнир приехали?

  – Точно.

  – Играть или судить?

  – Играть, играть, дражайшая Зоя Федоровна. Выигрывать.

  – Вы сильно играете?

  – Самому страшно, как сильно.

  – Мастер спорта?

  – Берите выше.

  – Неужели гроссмейстер?

  – Эх, сударыня, что гроссмейстер. Я – третий призер Президентского клуба.

  – Какого-какого?

  – Президентского. В одной африканской стране президент шахматы любит. Хобби номер два. Лучший друг шахматистов. Никто больше так шахматы во всей Африке не любит.

  – Умный, наверное, человек. А первым номером у него что?

  – Бомбометание. Садится за штурвал самолета и – напалмом по деревням. Справедливый человек, не только повстанцев жег, а и своих, кто подвернется.

  – Какие вы страсти рассказываете, – загрустила она.

  – Увы... В поисках покоя я и прибыл в ваш город. Счастья искать.

  – Город у нас хороший. Жизнь плавно идет, почти по старому.

  – Спасибо за чай, Зоя Федоровна. Я пойду, отдохну. Завтра игра, знаете ли.

  Душ, лампа под зеленым абажуром, "Телефункен" мурлычет на подоконнике, верно, тоже дедушкин трофей. Уют.

  Зачем я здесь? Скучный, насквозь искусственный, мысли вычурные, засахаренные немилосердно. Делайте мне красиво.

  Лампа мягко погасла. За окном – щедрая августовская россыпь звезд. Я пригляделся. Сатурн, опоясанный кольцом, висел над городом, спирали галактик оживляли небосвод. Не хватало подписи под созвездиями.

  Никуда не деться. Изъеденный вирусом мозг бредил наяву. Я лег на хрустящую простыню, вслушиваясь в прибой кровотока в ушах. Море. Я гулял по Куршкой косе в кривом сосновом лесу, а рядом в редком кустарнике мелькала серая волчья спина.

  2

   Зал гудел роем злобных не по сезону мух, яростных, кусачих.

  Распорядитель сверился со списком.

  – Денисов, Денисов... – он водил пальцем по строчкам, укоризненно хмурясь. – А! Зайцев – Денисов, столик семьдесят три, – он победно поднял голову. – Семьдесят три, верно. Вас проводят, – распорядитель подозвал мальчугана с красной повязкой на рукаве.

  Разгороженное шнурами пространство походило на испытательный лабиринт. Лабораторной крысой плелся я за мальцом, а тот уводил меня куда-то в угол, за колонны. Отыскав моего томящегося соперника, он оставил нас.

  Часы оттикивали седьмую минуту моего времени. Белая королевская пешка с вызовом стояла впереди всех.

  Я извинился, сел, внимательно осмотрел соперника. Эффектного кроя белый костюм, на лацкане пиджака – мастерский значок. Для него турнир – работа, хлеб. То-то расстроится...

  Очень улучшенная защита Стейница. До восьмого хода я отдавал отчет в своих намерениях...

  ...Моросящий дождь заставил искать укрытия. Беседка, увитая темно-зеленым плющом, манила запущенностью. Я осторожно глянул внутрь. Тихие-то мы тихие, а вдруг?

  Одинокая фигура шевельнулась в плетеном креслице.

  – Не потревожил? – спросил я.

  – Чего уж там, – приветливо кивнул он. Бесформенная больничная пижама не могла скрыть худобы. На коленях – раскрытый блокнот. – У вас ручки не найдется?

  – Нет.

  Дождь брызгал на коротко стриженые газоны.

  – Незадача, – он озабоченно защелкал языком и с ожесточением зацарапал шариковой ручкой по бумаге. – Не пишет, совсем не пишет, – он порывисто встал, подошел к выходу, выглянул.

  – Дождик славный, грибы пойдут, – я попытался завязать спокойную беседу.

  – Боюсь, погода нелетная, – он вглядывался в беспросветную пелену туч. – Мне нужно отправить письмо авиапочтой. Обязательно сегодня. Обычной не могу. После гибели "Титаника" не доверяю я пароходам. А какой ход пропал!

  – Ход? – некстати удивился я. Нашел место для удивлений – в психиатрической лечебнице. Ну ладно, в лаборатории патологии мозга, если угодно. Сути это не меняет.

  – Тихо! – он перешел на шепот. – Могут подслушать! Я играю матч с Джеймсом Робертом Фишером на звание чемпиона мира по переписке! И если срочно не отправлю ход, у меня будет просрочка, поражение – в абсолютно выигранной позиции! Теперь вы понимаете, как необходима ручка. О! Есть способ! – он подобрал на полу спичку, чиркнул об обложку блокнота, поднес к пламени острие ручки. – Сейчас распишется!

  – Николай Егорович, Николай Егорович! – Санитары шли по саду, заглядывая под мокрые кусты. Собеседник скривился:

  – Прихвостни Фишера! Помешать хотят! Не выйдет! – и он отчаянно попытался начертать что-то в блокноте.

  – Не пишет! Не пишет! – он со злобою уставился на ручку и вдруг резко, твердо воткнул ее острием в собственный глаз. – Получай, скотина!

  Вбежавшие санитары подхватили его под руки и, не обращая на меня внимание, поволокли под ливень.

  – Я! Я – чемпион мира! Мне нет равных! – кричал больной, задирая к небу лицо с торчащей из глазницы шариковой ручкой.

  То, что я принял за блокнот, лежало на дощатом полу беседки – небольшая книжечка в мягкой обложке. Я поднял ее. "Этюд глазами гроссмейстера" господина Надераишвили. Опасное чтиво. Я сунул книжку в карман курточки. Здесь очень долгие вечера...

  ...Соперник сидел, обхватив голову руками, то ли оберегая ее от распиравшей изнутри мысли, то ли пытаясь эту мысль выдавить. Наконец, он остановил часы.

  Не он первый. Пустые столики зияли в зале, словно первые воронки Черной бомбежки.

  На эстраде – кумачовый плацдарм. Независимые наблюдатели, надежа и опора.

  Я протянул бланки партии. Судья рассеянно улыбнулся, покивал головой и полез в папку. Взор его ясно говорил: "Какой Денисов? Почему – Денисов?" – и, вслух:

  – Жеребьевка завтра в десять утра, – ему жаль было расходовать чернила на мою шальную единичку.

  Я покинул зал. Половина восьмого. Буфет с надписью на дверях: "Исключительно для участников турнира" – по-русски, немецки и английски.

  Полезно быстро играть: людей мало, бутербродов много. Кета по цене кита – для людей с хорошей памятью. Ну её... Салатик "Оливье", бутерброды с воронежским окороком в пику напрочь забытому премьеру Рыжкову, стакан томатного сока и – в уголок зала, опять за колонну. Заколонный синдром просто.

  Люди постепенно перетекали из турнирного зала сюда, спеша восполнить затраченные силы – не остывшие от перипетий борьбы, розовые, бодрые "вампиры" и бледные, с мелко подрагивающими руками "кормильцы". У "вампиров" аппетит побольше.

  Я покачал в руке стакан. И сок нынче другой – без осеннего солнца, без легкой грусти по ушедшему году, так – малокалорийный напиток.

  Шумно становится. Прекрасный пол появился. Где мои семнадцать лет...

  Умеренно упитанная блондинка шла с подносиком по залу, выглядывая местечко для посадки.

  Я прикинул свои шансы. Неплохие: кругом сидят сам-три, четыре, а я – как перс, потерявший букву "т"

  Угадал – блондинка ближе и ближе, ресницы вскидываются и темно-голубые, лишенные защитного озонового слоя глаза смотрят на меня.

  – Beg your pardon, – я едва разошелся с ней в узком проходе. Свой переход на архаичный английский я отнес на счет чрезмерного волнения, и лишь на выходе из буфета дошло: на карточке, болтавшейся на шее, выведено: "Элис Маклин, Великобритания". Язык и на сей раз опередил мысль.

  Ходу, ходу! Иначе сердце не выдержит избытка положительных эмоций.

  По лестнице – широкой, парадной, – я спустился в фойе. Редкие любители вяло переходили от монитора к монитору. В углу, вокруг книжного развала, народу погуще. Листают, разглядывают. Даже покупают. Прицениться?

  Я подошел к прилавку. Три квадратных метра шахматной литературы. И, рядом – "Камасутра", издание, переработанное и дополненное. Берут активно, жадно. Провинция.

  Привидением бродил я по дворцу культуры, скромным вечерним привидением, которого обыватели не только не пугаются, а, напротив, жалеют, относя бледность и худобу на дороговизну продуктов питания.

  У кабинки международного телефона – очередь. Кабина новая, оббитая рифленым пластиком "под золото", наискось надпись: "Интернет-телефония. Фирма "Эхо" экономит ваши денежки!" Сэкономить, что ли? Некому мне звонить. Совсем некому.

  Вернувшись на второй этаж, я прошел на балкон. Приподнятость над действительностью, соцреализм. Результаты обсуждались спокойно и рассудительно. Первый тур, избиение младенцев. Кому положено – выигрывают, кому положено – проигрывают. Исключения подтверждают правило, один раз и палка стреляет. Главное – впереди.

  У них всегда главное – впереди. У них. Раньше и я был – они.

  Потянуло ветерком с реки. Какой реки – моря! Видно, приспичило жене головы стать и морскою владычицей, потому и расстарались, превратили речку в окиян.

  Дворец культуры стоял на пологом восточном берегу водохранилища, а на высоком западном парил старый город. Трамваи выезжали на длинный-предлинный мост и катили чуть не вприпрыжку, весело позванивая, дразня усеявших парапет рыболовов. Ловите удачу в мутной водице, господа!

  Приятный мятный холодок распустился в голове. Альба Регия. Дурманный запах ее струился по морщинам мозга, баюкая, навевая грезы. В полусне глотал я давудин, ловил такси, поднимался в свое пристанище на улице Никольской. Аутоанестезия. Несколько миллионов маленьких серых клеток менялись необратимо, а остальная, пока борющаяся часть мозга отвечала на метаморфоз выбросом внутренних наркотиков-эндорфинов.

  Милейшая Зоя Федоровна звала чаевничать, но я, отговорясь усталостью, избежал беседы, звона ложечки о стакан, света лампы. Подушка присосала голову. Отсюда, с кровати, я видел кусочек вечернего неба, темнеющего, меркнущего, и, растворяясь в нем, погружался во тьму и я.

  3

  Изнутри трамвай звенел не так уж и весело, скорее, истерично-злобно, моськой набрасываясь на заполнившие дорогу грузовики и с моськиным же успехом.

  Долгий, до полудня, сон, тяжелый обед в вокзальном ресторане, а в нагрузку и уличные заторы. Я не правительство, дефицита бюджета позволить не могу, вот и трясусь в муниципальном транспорте. Экономлю.

  Наконец, трамвай выкатил на мост и понесся вольно, счастливо, стремясь стереть гнусность последнего часа. Вперед, в Москву, в Москву! – но завернет на кольце и поплетется назад, в убогость настоящего.

  Ударившись в философию, я едва не проехал остановку. Опаздываю, ах, опять опаздываю, что скажет герцогиня, бедные мои ушки-усики!

  Сей раз жребий швейцарки отвел мне правую, "чистую" половину зала. Публики побольше, и вообще... солиднее. Лишь парвеню вроде меня смазывают картину. Пройдет тур-другой, и все окончательно сядут на свои места.

  Молодой боец смотрел укоризненно. Каюсь, каюсь, заставил ждать, часы отмерили четверть часа моего времени. Я уселся, поправил фигуры, придвинул к себе бланк...

  ... Дубовая, низкая дверь на вершок вросла в плотную селитряную почву. Киркой я долбил, рвал, кромсал слежавшуюся землю, а сзади наползал тошнотворный дым газовой гранаты. Отпугнет на полчаса, не больше, а потом – одна надежда на "калаша", висевшего на груди. Выстрелы со стороны Ивана смолкли, пропал друг, но скорбеть будет время, если сам выберусь. Пара ударов по замку, и путь в погреб свободен. Выложенные известняком стены на удивление сухие, на потолке – паутина, кого они ловят? Свет фонаря упал на стеллаж с брезентовым свертком. Нож трудно распорол ткань, часы на руке пищали, предупреждая о рое рентгенов, и, наконец, тускло отсветил нетронутый ржавчиной цилиндр, маленький, с молочный, бидончик.

  Наверху заскрипели петли, похоже, газовый барьер не остановил мертвецов, и я с сожалением отвел взгляд от находки. Ничего больше не имело значения, раз я отыскал ее – атомную бомбу образца одна тысяча девятьсот восьмого года...

  ...Холодное, мокрое прикосновение перевело во внешний мир – реальный, вещественный, где можно вернуться на прежнее место и застать прежних людей – иногда.

  Супротивник отпустил мою руку.

  – Я бы хотел, – как-то робко предложил он, – разобрать нашу партию, пройтись по ней вместе...

   Я глянул на доску. Да, дайте мне пару деньков, и я отвечу – чья взяла. Может быть, правильно отвечу. Зато со временем вопросов нет: у меня прибавилось двадцать минут, у соперника – просрочка. На тридцать третьем ходу.

  – Не в моих правилах анализировать наспех, – я вложил в голос высокомерие всех виденных киногероев. И – удалось, обидел человека. Вот какой я нехороший.

  Подходя к судейскому столику, я решился взглянуть на бланк. Почерк чужой – наклон влево, буквы крупные, корявые. Проблемы с чистописанием, ко всему прочему.

  Зрителей поприбавилось – окружили монитор в фойе, шумят, подсказывают. Я протолкнулся к экрану. А, это компьютер. Доска на экране, угловатые фигурки и пульсирующая надпись: "Программа Садко".

  – Стольник, – уговаривал собравшихся бритоголовый владелец чуда, – стольник за уникальный шанс сразиться с лучшей отечественной программой! Победителю – пятьсот!

  Очередной храбрец уселся перед сонитором.

   – Дешевка, наперсточники, – буркнул кто-то у меня над ухом. – В лучшем случае этот металлолом тянет на первый разряд.

  – Сыграл бы сам, – подзуживал другой.

  – Сыграю, не бойся. Спорим, прибью железяку!

   Ох, к чему это мне? Я выбрался на волю.

   – Простите, вы – Денисов? – порывистый юноша вгляделся в карточку на шнуре.

  – Он самый.

  – Я – корреспондент газеты "Левый Берег", хочу взять у вас интервью, если не возражаете.

  – Интер... простите, что?

  – Интервью. Побеседовать, то есть. В пресс-центре ваша партия с Поповым произвела сенсацию.

   Ура. Я знаменит. Рановато, ну да свинью в мешке не утаишь.

   – "Левый Берег"? Из Приднестровья, что ли?

   – Нет, местная, городская газета. Тираж семьдесят тысяч, весьма популярная, – он настойчиво вел меня под сень кадковых пальм.

  – Нет, нет, – воспротивился я. – Какое интервью?

  – Всего несколько вопросов, – он включил диктофон. – Вы как, профессиональный грибник?

  – Что? – удивился я непритворно.

  – Ну, часто ходите по опята?

   – Не понимаю.

  – В прошлом номере мы дали статью мастера Максимова-Черного. Он образно пишет, профессионалы – что грибники на опен-турнирах. Понимаете, каламбур: опен-турнир и опенок.

  – А-а... Смешно, – протянул я. – Используя вашу левобережную терминологию я, скорее, опенок.

  – Опенок, смертельный для грибников! – рассмеялся корреспондент. – Ложный опенок.

  – Бледная поганка, – подсказал я.

  – Не обижайтесь, я в хорошем смысле. Вы давно играете в шахматы?

  – С трех лет.

  – И когда пришел первый успех?

  – Год спустя. Второе место первенства двора, улица Фрунзе, дом двадцать восемь. Мама долго гордилась.

  – Часто потом вы радовали маму?

  – Боюсь, не очень.

  – Ваши цели в "Аэро-Турнире"?

  – Подзаработать.

  – О! Хотите разбогатеть?

  – Разумеется, – я встал. Репортер меня не удерживал.

  Разболтался, старый Мазай, растаял. Распустил язык. Девятый час, пора лекарство принимать. Три раза в день, после еды. Следовательно, придется есть. В буфете, взяв свои бутерброды и салат, я застыл в нерешительности. Все места заполнены, одно лишь свободное – в компании трех благодушных мушкетеров тридцать лет спустя.

  – Не стесню? – я поставил свою ношу на столик. – Очень неудобно, что жеребьевки утром проводят, вы не находите?

  Старший, Атос, буркнул неразборчиво под нос, а остальные вообще не реагируют. Спесьевато. Я жевал бутерброд, а троица пила кофе – крепкий, пахучий.

  – Это вам не Амстердам, – уронил Портос, а Арамис закивал согласно:

  – Никаких сомнений, Николай Николаевич, не Амстердам.

  Я, прячась за бутербродом, прочитал их бэджики. Ого! Известные люди, а Атос – вообще кумир моего детства. По его партиям я пытался освоить премудрости эндшпиля.

  – Не Амстердам, – подтвердил и Атос, кладя на блюдце чашечку вверх дном.

  Они одновременно поднялись и гуськом промаршировали вон. Красиво отшили выскочку. Пренебрегли. Я уткнулся в салат. Тоже мне, мушкетеры. Поросята-перестарки, вот вы кто. Наф-Наф, Нуф-Нуф и Ниф-Ниф.

  Пойду я отсюда. Туда, где ждут. Лишь узнаю, есть ли такое место.

   Внизу – маленькая группа избранных у монитора.

   – Слон на е три с ничьей – тонкий голос Ниф-Нифа комаром влетел в ухо. Назло подойду, парвеню, так парвеню. На экране – давешняя иностранка, Элис Мак-как-то. Она спокойно смотрела, как белый слон противника переместился на предсказанное место. Толстенький джентльмен явно заграничного вида, засунув руки в карман пиджака, невозмутимо попыхивал сигарой. братцы-поросята одобрительно закивали:

  – Элементарно.

  Заставим себя уважать, даже ценой тысячи-другой клеток. Не пришлось и отключаться, разве чуток:

  – Выигрыш, – бросил я, – единственным способом, конь Анна шесть.

  И, словно услышав, Элис взялась за коня.

   – Ерунда, – мэтр Ниф-Ниф по-прежнему не смотрел в мою сторону. – Ладья анна три, и полный отлуп.

   Соперник Элис, южный парнишка, моментально сходил по Ниф-Нифовски.

  – И что теперь? – наконец-то одарил меня взглядом мэтр.

  – Что-что... – я прикрыл глаза, вспоминая ответ. Легонько, легонько, один только ходик. – Пешка эф четыре.

  Джентльмен даже вздрогнул от моей непочтительности, как с гроссмейстером разговариваю. Зато Элис последовала моей рекомендации. Славная девочка.

  – Дальше действительно элементарно, – процедил я. Тщеславие. Дешевые эффекты дорогой ценой. Сам себе противен.

  Юнец на экране монитора задумался. Ниф-Ниф тоже наморщил лоб, а милый джентльмен нервно передернул плечами.

  Такова жизнь, ребятки. Я вышел на улицу. И пятнадцативаттная лампочка может гореть ярче сотки, если напряжение поднять. Правда, перегорит быстро. Слишком быстро. Но если она в себе невольна ...

  После того, как я обнаружил способность нечувствительно решать этюды из книги Надераишвили с результатом, намного превосходящий мой скромный уровень кандидата в мастера, и родилась идея – поиграть в турнире. Сублимация агрессии, как объяснил доктор Дима. Чем на людей кидаться... И на лекарства подзаработаю.

  Час я ждал трамвая. Такси выдергивали из толпы более состоятельных горожан, но я крепился. Не выйду из сметы, тресну, но не выйду.

  Раздраженный ожиданием, я решил пойти пешком. Мост – километра три, пустяк. Давно бы был на правом берегу, пил бы чай с медовыми пряниками.

  Фонари не горели. Разбиты или обесточены. Вода по обе стороны моста отражала звезды. Покой. Штиль. Марс злобно светил из созвездия Тельца, яркий красный диск небесного светофора. А дружок Сатурн – все нахлобучивает кольцо на лоб?

  Я обернулся. Картина любопытнее Сатурна: заехав двумя колесами на пешеходную дорожку и оттого накренясь, приглушив мотор и погасив фары, на меня накатывала "Тойота".

  Иномарку отрядили, с дурацкой гордостью отметил я, запрыгивая на парапет. Осторожно, купания лучше избежать. Удерживая равновесие, я смотрел, как проплывает мимо машина – медленно, солидно, подмывало прыгнуть на крышу, выдать чечетку, но благоразумие одержало верх. Спасибо нейронам, растянувшим секунду вдесятеро. Сейчас они, лопаясь от напряжения, пьянили сознание предсмертным весельем.

  Опять запахло мятой. "Тойота" скрылась во мраке, а я брел по бесконечному мосту, раздумывая, кому понадобилось сократить мои и без того считанные дни.

  4

   Нуф-Нуф невозмутимо пожал мою руку. Причуды жребия не раздражали его, спокойствие и уверенность – отличительная черта профессионала. Не успею стать таким. Но будем играть...

  ... Ничего – ни фотографически четких воспоминаний, ни туманных видений деревни мертвецов. Я падал, падал в бездонный колодец, испытывая одну лишь усталость, ибо падение было бесконечным...

  ... Снегопад, славный рождественский снегопад – безветренным утром, когда, смягчась, отступают морозы, а всякая дрянь исчезает под снегом будто навсегда.

  Я затряс головой. Снежинки поредели, исчезли, показались черные и белые квадраты, сложились в шахматную доску.

  Нуф-Нуф тоже исчез, подпись его, роскошный росчерк на бланке фиолетовыми чернилами, успела высохнуть. Сорок ходов. Как в аптеке.

  Ручка, задетая локтем, покатилась по столику и упала. Даже мысль подхватить ее оказалась непосильной. Я наклонился за ней – и опять снег обрушился на меня, но иной, пурга, ночная, недобрая.

  Нащупав ручку, я стал ждать, пока распогодится. Скисаю прежде времени. Надо выбираться, а то потеряюсь в бесовской круговерти.

  Улеглось. Руки дрожат, подпись получилась – словно за проведение референдума о сухом законе. Я встал. Ноги держат. А идти не хотят. Левая нога вперед – марш! Давай, давай, милая. Вот и ладненько. Правая, не отставай! Как организовать соревнование! Шаг вперед – два шага вперед! Поправив классика, вкусив плоды свободы, от счастья вопиют блаженныя народы.

  К финишу – судейской платформе – я подошел в сносном виде.

  – Господин Денисов! – директор турнира Шпагин собственноручно принял бланки. – Вам придется задержаться до окончания тура.

  – Что так? – пытаясь унять расходившиеся ноги, поинтересовался я.

  – Сюрприз. Приятный сюрприз.

  Любо. Я опрометчиво изменил воронежскому окороку ради "колбасы докторской, жареной, с яйцом". Обмылком легла еда в желудок, мало ему лекарств, бедному.

  Чашка кофе утешила – слегка. Я отыскал небойкий уголок, сел на диван. Забытая кем-то газета ядовито пахла краской. Вечерний номер "Левого Берега". Я развернул газету.

  "Аэро-турниру" отвели две полосы. Интервью спонсора – президента авиационного завода, пропустил сразу. Сверхзвуковые самолеты второго поколения, мне на вас не летать. А, кажется, здесь: "Сенсация турнира". Прочитаю о себе.

  Как бы не так. Облизнись. На скверной фотографии – Элис Маклин, Великобритания. Две рядовые победы, последняя – над мастером из Баку, где "очаровательной мисс Маклин удалось найти единственное, как впоследствии выяснилось, продолжение, ведущее к выигрышу." Далее – сто восемьдесят строк дурацких вопросов: нравится ли вам город, ваше отношение к движению "За бездетную семью", и прочая, и прочая... И прочая.

  Подвал отдан труду бакалавра местного отделения ордена колдунов: "Шахматы как мост в параллельный мир". Рожденное из заклинаний демонов ночи (черные фигуры) действо носило культовый, эзотерический характер, но после гибели Великой Цивилизации шахматы остались как игра – для непосвященных. Шахматные поля суть не пространство, а время, путь пешки – человеческая жизнь, восьмая горизонталь – грань метаморфоза, за которой каждому, сумевшему пройти положенное, воздастся.

  Писать – не пахать. Я отложил газету. Метаморфоза. Кому темная вода... Во облацех.

  Оставшееся время я бродил по залу, глядя, как заклинают демонов жрецы Каиссы.

  Прозвенел гонг.

   – Прошу внимания! – с эстрады в микрофон проговорила симпатичная девушка. – Директор турнира Михаил Иванович Шпагин сделает важное сообщение.

  Директор откашлялся. – Сегодня завершена первая треть турнира, так сказать, дебют. На мой взгляд, он удался. Исключительно насыщенная борьба...

  Я слушал невнимательно, как и остальные. Стоило оставаться.

  ... приятный сюрприз. Страховое общество "Дон" учредило приз "За самый неожиданный старт", который присуждается участнице из Великобритании Элис Маклин и, – он запнулся, дама шепотом подсказала, – да, Петру Денисову.

  Вялым аплодисментам не спугнуть и воробья. Я поднялся к директору, а дама перекладывала из чемоданчика на поднос деньги, деля строго пополам: пачку налево, пачку направо, пачку налево, пачку направо. Пять тысяч – пятерками!

  Мисс Маклин в сопровождении полного джентльмена, последовала за мной. Джентльмен знакомый, вчера виделись у монитора. Оба приветливо улыбнулись.

  Элис сказала что-то на ухо спутнику.

   – Мисс Маклин, – акцент джентльмена был, скорее, американским, – благодарит фирму "Дон" за приз и просит отнести причитающуюся ей часть... э... в пользу бедных.

  Девушка в подтверждении наклонила голову. В пользу бедных! Я сам – бедный, беднее некуда! Однако ни гроша сверх половины я не получил. Рассовав пачки по карманам, я поспешил удалиться. А то и меня попросят облагодетельствовать кого-нибудь. Шпагин говорил что-то возвышенное, но меня манил буфет. Нежданные деньги изводили меня, как вши привокзального нищего. Скорее, скорее! Большую пачку "Липтона", банку лучшего кофе и гигантскую коробку конфет. И еще осталось. Хорошо быть богатым, ура!

  Держа добычу перед собой, я пошел к остановке.

  – Садитесь, подвезу! – окликнули сзади. Я вздрогнул от неожиданности. Любезность непривычна.

  У вишневой "Нивы" стоял, приветливо подняв руку, седовласый горожанин, во всяком случае номер автомобиля – местный.

  – Не признали? А я вас помню, я перед вами у директора турнира был, тоже хотел участвовать, хе-хе, старый хрыч. Конечно, до вас мне далеко, – он приглашающе открыл дверцу. – Федором меня зовут, Федором Николаевичем. Знаете, никогда не думал, что будет в нашем городе турнир со знаменитостями, в сравнении с которыми я кто? любитель, пижон. Сын подарил деньги на взнос, по случаю шестидесятипятилетия, он у меня коммерсант, решил побаловать отца – отставника, да я одумался вовремя, а то набрал бы картох людям на смех. Вам куда? – мы выкатили на правый берег.

  Я назвал адрес.

  – По пути, я рядом живу, через два квартала, в новом доме, огромном, никто никого не знает, все чужие. Вы на завтрашнюю экскурсию собираетесь?

  – Экскурсию?

  – Сегодня объявили, организаторы турнира в день отдыха устраивают. В Графский заповедник. Место исключительное, запросто не попадешь, ни-ни. Вы, наверное, и не такие места видели, а я... Отправление в десять от шахклуба, – он затормозил. – Приехали.

  Я поблагодарил добродея. Ничего, еще полсотни призов подобных сегодняшнему, и вишневая "Нива" будет моей.

  Предаваясь дурремарским мечтам, я пересек улицу, зашел в темный подъезд, поднялся на второй этаж, доверенным ключом отпер дверь.

  Зоя Федоровна похлопотала на кухне, и до позднего вечера мы пили чай, кушали конфеты и беседовали – о старом и новом кино, о толстых и тонких журналах, о теперешних законах и прежних деньгах.

  Перед сном я настроил "Телефункен" и под звуки сырбы продолжал попытки склеить из кусочков прошлого что-нибудь пригодное для нынешнего дня – и только для личного пользования.

  5

   В этом городе поливают мостовую. Мокрая штанина не раздражала, открытие, право, стоило того. Покуда работают дворники, у мира есть шанс.

  Купив ворох газет, я поплелся к автобусу. Знакомство с увлекательнейшими уголками нашей Родины. За счет приглашающей стороны. Разве удержишься.

  Большинство удержалось. Автобус, свежевымытый "Икарус", заполнен едва наполовину. Однако поросята-мушкетеры соблазнились, присутствуют.

  Я устроился у окошка. Что пресса сообщает? Вот и я попал в Историю: "П.Денисову вручают специальный приз". И пятно, долженствующее обозначать фотографию.

  Видела бы маменька...

  – Вы не против, если я сяду рядом? – я не сразу понял, что обращаются ко мне.

   – Пожалуйста, – опять выручил язык. Разговор-то шел на английском, а рядом со мной расположилась защитница бедных, мисс Маклин. – Прекрасная погода, не так ли?

  Заглушить мою пошлую фразу мотору не удалось. Автобус тронулся.

  – Замечательная погода, – согласилась сенсация турнира. – Меня зовут Элис.

  Пришлось представиться. На переднем сидении, вполоборота к салону, живописная дама бойко тараторила в микрофон: – Экскурсионное агентство "Ариадна" радо приветствовать участников шахматного турнира "Аэро". Вы совершите незабываемую поездку в чудесное место, изумруд нашего края – Графский заповедник. Экскурсия продлится четыре часа, во время которой мы... – но тут динамик взвыл и намертво смолк, прервав поток благоглупостей.

  Дорога не бархатная, то и дело подкидывало на колдобинах, но мою попутчицу это не смущало.

  – Мы не встречались раньше? В Брюсселе? – развивала она диалог.

  – Вряд ли. Никогда не был в Брюсселе.

  – Быть может, вы приезжали в Гастингс?

  – И это сомнительно. Доведись мне увидеть вас, я бы не забыл никогда, – во, какой я галантный. Поросята, чай, обзавидовались.

  Автобус покинул город, замелькали телеграфные столбы. Быстро едем. Сельский пейзаж вызывал восторг у Элис.

  – А это – Тихий Дон?

  Я уверил, что да, и, указав на рыбаков, начал объяснять, в чем заключается главное отличие монастырской ухи от мирской, вспоминая былое. Тема нашла отклик, и не успела Элис исписать половину блокнота рецептами кухни Войска Донского, как мы остановились у шлагбаума.

  – Уже приехали? – удивилась она. – Как жаль, – печаль, похоже, непритворна. Эмансипация – явление противоестественное, кухня возьмет свое. – Вы так интересно рассказываете, просто потрясающе.