Текст книги "Горькая новь"

Автор книги: Василий Швецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Мобилизованные кузнецы с помощниками неустанно, почти круглосуточно, подковывали лошадей и ковали пики. Железные штыри насаживали на древки два старика Родион Шипунов и Василий Буйских, занимавшиеся столярным ремеслом. Железо на пики взято из артельной лавки. Был установлен такой порядок – все, кто ехал на покос, на мельницу или по другим каким-либо хозяйственным надобностям , должны иметь на руках пропуск, иначе пост у поскотинных ворот не выпустит. Пропуски писали в штабе, подписывал их сам Колесников, а в его отсутствии – кто-либо из членов штаба. Для быстрой связи с другими сёлами во всех направлениях были установлены посты: для Большой Речки и Пономарёво первый пост на устье Казанцева ключа в забоке у пасеки Прокопия Гордеева. Второй пост в Токарёвском на заимке Петра Шмакова, третий – на самом седле, где проходит грань. Для связи с Солонешным через Язёвку первый пост был на заимке Малахова Степана, второй в посёле Язёвке. В сторону Топольного тоже два поста, чаще всего на посты назначали подростков. Они готовы были в любое время дня и ночи, сломя голову бежать с пакетом до следующего поста, от которого бежит другой и таким образом донесение за двадцать километров доставлялось за семьдесят – восемьдесят минут.

Слесарная мастерская работала круглые сутки, здесь ремонтировались ружья самых разных систем, заряжали гильзы. Был объявлен сбор оружия и припасов. Были принесены охотничьи дробовики и винтовки, заржавленные "слиты" и "бульдоги", даже наган, ну и обгоревшие суховские трёхлинейки. После ухода Сухова, на позициях валялось очень много пустых гильз, которые собирали деревенские ребятишки, среди гильз попадали и боевые патроны. На Баданке и Слизухе, где стояли казачьи пулемёты, мы с братом Проней насобирали два мешка пустых гильз и несколько сотен заряженных. Завёрнутые в бересто, они хранились в пригоне под колодой. Всё это мы сдали в штаб. Из сел по "летучке" приходили донесения, в которых сообщалось о восстаниях. Сибирячихинские мужики первыми подняли восстание и установили связь с Огневским штабом Бутакова, получавшим приказы от главного повстанческого штаба народной армии из Зимино.В Солонешном тоже народ восстал, здесь был организован отряд, командиром которого избрали Алексея Чухломина. Волостная полиция разбежалась, Чуйков, кривой на один глаз, был пойман у Калинихи и там же расстрелян.

...Возле штаба в Тележихе с раннего утра и до позднего вечера толпится народ. Снуют туда-сюда любопытные ребятишки. В раскрытые настежь ворота карьером на взмыленных лошадях с разных сторон влетают "летучки", на ходу соскакивают с лошадей и бегом скрываются за дверью. Дежурные не задерживаются ни секунды. С такой же быстротой они возвращаются к своим постам, передавая пакет с надписью "алюр +++" в адрес Большереченского штаба партизан или какого-то другого. По делу и без дела, по улицам носятся верховые, летят перья от кур и петухов. У каждого всадника приторочены торбочки с немудрящей одёжкой и продуктами. Наш брат молодёжь, франтовато вихляясь в сёдлах, наезжали на девчат, они визжали и подтрунивали: "А ты с какого прясла залазишь – то на коня? Эй, парень, запасные штанишки взял? Пусть отец стремена подтянет".

На веранде штаба сложены в штабели пики, но производство их не останавливалось. Из кузницы Притупова звон железа эхом разносился по горам и логам.

Весь штаб был в сборе, когда язевская "летучка" сообщила, что из Солонешного на Тележиху идет какой-то отряд. Для встречи с ним за Язевское село выехали Кондратий Бабарыкин и Поликарп Колупаев. Через некоторое время в село вошел Сибирячихинский отряд в количестве ста человек под командованием Ивана Васильевича Черепанова. О его приходе жители были извещены, прошёл митинг, на котором Черепанов рассказал, что у них в селе организовано четыре отряда, два ушли на Бащелак, где уже идут бои с казаками. На митинге выступил начштаба Колесников. Вечером отряд ушел на Черный Ануй. Назавтра, вслед за Черепановым, на Шебалино увел свой отряд в восемьдесят человек и Бабарыкин. У половины разное оружие, были и трехлинейки, десятка три охотничьих берданок, дробовиков. У остальных железяки на длинных палках, именуемые пиками. Уехал и мой отец, надев через плечо шомпольную на рогатых ножках винтовку, обмотав вокруг себя сыромятные ремни, на которых в кожаных мешочках охотничьи припасы. Со стороны смешно было смотреть на этого воина, если бы не ружьё, он больше походил на коновала. Проводы не обошлись без слёз. Этот первый отряд провожали за деревню до четвёртого ключа. Всегда любивший чудить, невзрачный на вид мужичёнка Василий Тверитин, надел на себя цветастый канифасовый сарафан, голову подвязал шалью своей жены Арины, в руках держал обыкновенный ухват, и всем показывал, как он будет колоть карателей. Слаженные голоса выводили "вдоль да по речке, вдоль да по Казанке сизый селезень плывёт". От ключа по лугу отряд пошёл на рысях, впереди реял красный флаг, а сзади канифасовый сарафан Василия Тверитина.

* * *

В селе я не был три дня, с батей, так мы звали деда, с матерью, со старшей сестрой и младшим братом сгребали и метали сено в Пановом ключе. О карателях слуха не было, стало вроде бы не так опасно и жители начали больше работать в поле.

Пришло донесение с требованием послать в Бащелак все отряды. Стали спешно комплектовать отряд в сто человек, командовать которым приказали Ивану Борисову. Этот отряд был самый большой и вооружен лучше, чем первый. Борисов обратился к Колесникову.

– В бою могут быть и раненые, надо бы взять знающего фельдшерское дело.

– Вызывай Бронникова, он в этом ремесле кумекает.

Вместе с посланным, Бронников явился.

– Анатолий Иванович, собирайся, поедешь с отрядом фельдшером, возьми медикаменты и перевязочные материалы, какие есть.

– Ларион Васильевич, я ехать не могу, замучил ревматизм, и он показал распухшие ноги, с которых еле стащил войлочные бурки. Дома дайте любое поручение – не откажусь, и медикаменты соберу все.

В комнате было полно партизан, происходивший разговор все слышали. Колесников не посчитал доводы вескими, но Бронникова отпустил. Фельдшером назначили Новосёлова. Отказ Анатолия Бронникова многие истолковали по – своему, им казалось, что он вовсе не хочет бороться против белых, в его адрес зазвучали неприятные эпитеты. Какой – то особой вины он за собой не чувствовал и значения произошедшему не придал, но в душе осталась гореч.

Во второй половине дня, построившись, повстанцы двинулись селом вверх по течению Ануя. В голове отряда – первые на деревне песенники, два сродных брата Тимофеевых – Марк и Иван. Они всегда пели и дома, и в поле, трезвыми – для души, пьяными в компаниях – для веселья. Народ провожал уходивших до Маральего щебня. В тот же день снова была получена срочная бумага из Бащелака, в которой просили все отряды немедленно посылать на Бащелакский фронт. В ночь сформировали еще один отряд численностью в 60 человек, командиром был назначен Егор Фефелов. Выступили из села до рассвета, вооружение пиковое.

Ночью, во время моего дежурства, получили в адрес Тополинцев пакет, с ним направили меня. Командиром отряда там был Иван Максимович Тарский. Не сообщив никому из штабов соседних сёл, он в эту ночь выехал с отрядом через Колбино к нам в Тележиху и по дороге сделал привал на заимке Дмитрия Хомутова. Мне нужно было тоже ехать через эту заимку, разумеется, я не знал, что по пути их повстречаю. Переехав речку, я натолкнулся на пасшихся засёдланных лошадей и вооруженных людей. Я быстро юркнул в кусты и вернулся к речке, по берегам которой рос двухметровый дягиль. Я пробирался водой, где в рост, где на коленях до избушки. В окне горел свет, в раскрытых настежь дверях я узнал Вавилу Зиновьева. Вошёл в избу и отдал пакет Тарскому. Мне привели лошадь, и с превеликой дрожью во всём теле, я возвращался в наш штаб.

Через сутки вернулся отряд Бобарыкина из Шебалино. Дома помылись в бане, подштопали одежонку, сменили лошадей и на Бащелакский фронт. Сформировали четвертый отряд – последний. В штабе перебрали каждую избёнку, перетрясли каждую мужскую душу, кто мог держать вилы, да сидеть на лошади. Всех, не спрашивая желания, записывали в повстанцы. Командиром назначили Савелия Колупаева. Не стали трогать только учителя Павла Михайловича Нечаева, потому что он не умел ездить верхом. Кроме того, он был казак, родом из Тулаты, вдруг да предаст. Четвёртый отряд был последним и меньшим по количеству, в нем не насчитывалось и полусотни бойцов. В общей сложности в четырех партизанских отрядах было более 300 человек. Не стало штаба, сняты посты – "летучки". Не выдержали слабые нервы старосты Пономарёва, от работы он самоустранился. Общественная жизнь в селе замерла. Разговоры только про Бащелак и Чарышское. Время шло, полевые дела ждали хозяев, надо как – то работать. И вот на телегах, или по двое на лошади, а больше пешком, женщины и подростки, как муравьи, ползли на поля в разные стороны, а по вечерам с опаской возвращались домой, ежеминутно думая, не приехал ли в село карательный отряд, не нагрянет ли какая – ни будь беда.

В понятие Бащелакский фронт вкладывалось что-то зловещее. Там столкнулись две силы. Одна яростно защищала старый строй, большинству народа надоевший и ненавистный. Другая, также яростно боролась за что-то новое, не совсем понятное. Русские русских били беспощадно, били насмерть. Казачья цитадель в Чарышском была разгромлена еще до открытия этого фронта, а атаман Шестков пойман и расстрелян. На защиту Чарышской станицы со всех казачьих сёл стянули сотни казаков. Против них выступили Мало – Бащелакская, Сибирячихинская и Солонешенские волости, которые послали на этот фронт по нескольку отрядов. Партизан было не менее двух тысяч

В сентябре 1919 года произошел Бащелакский бой, имеющий законное право войти в историю партизанского движения на Алтае.

В предрассветной мгле пошли в атаку партизаны, началась шквальная стрельба. Медленно продвигаясь, сибирячихинцы и солонешенцы с трех сторон окружили Бащелак. Отряд тележихинцев, вброд преодолев речку, ворвался в село и занял крутой ров. Там возле пулемета погибли наши соседи Медведев и Еремин. Бой продолжался несколько часов, село дважды переходило из рук в руки. На окраине возле дороги лежали трупы, среди убитых и цыган Василенко. Череп был снесён разрывной пулей. Не пришлось ему дойти до Чарышского, не сбылся его каламбур: "До Чарышского дойдём, всех казачек перецелуем". Пленных казаков около ста пятидесяти человек конвоировали под командованием Назарова. В пути на Сибирячиху, в Малиновом логу, часть пленных расстреляли, а остальных сто семнадцать зарубили.

Боеприпасы у партизан, сражавшихся под Бащелаком, с каждым часом убывали. Взятые с боем винтовки зачастую с пустыми магазинными коробками. Почти одновременно тяжело ранили обоих партизанских командиров из Тележихи – Егора Фефелова и Ивана Борисова. Всю вторую половину сентября шли проливные дожди, редкий день выдавался вёдренным. Негде высушить одежду, ночью в горах дуборно. Многие заболели и их, вместе с ранеными, пришлось тоже отправлять по домам. В одном из боёв убили лошадей у Василия Бронникова и Марка Тимофеева, по их флангу казаки вели шквальный огонь. Партизаны не удержали этот участок и отступили. Бронников до темноты лежал среди убитых, считая его неживым, казаки сняли с него сапоги. К рассвету следующего дня он, босой и раздетый прибрёл домой. А Тимофеев, раненый в руку, скатился к речке и пролежал в ракитнике до темноты и только потом нашёл своих.

Слухи о положении дел на Бащелакском фронте доходили до Тележихи ежедневно через приезжавших раненых или больных. Староста от своих обязанностей отказался, а бразды правления забрал в свои руки Игнатий Колесников. Справный мужик, лет пятидесяти. Разворот хозяйства имел большой и без батраков не жил. Приходился он начальнику штаба Лариону Колесникову родным братом, но ни брата, ни партизан не жаловал, злился на первый совдеп за отобранные у него кожи. Сам он был совершенно неграмотный и пригласил в качестве писаря малограмотного мужика Николая Банникова, имевшему в своём хозяйстве кобылу с жеребёнком, коровёнку, да четырёх ребятишек с женой Матрёной. В отряд он не уехал, к партизанам относился враждебно. Приходится по сей день этому удивляться, ведь бедняк из бедняков.

К привезенным Фефелову и Борисову, сразу же вызвали Анатолия Бронникова. Раны были серьезными, требовалась не только простая перевязка, а хирургическая операция. Решено было увезти их в вершину речки Тележихи, выше пасеки Лубягина, и там оперировать и лечить. Анатолий Иванович отдал Борисову свой на меху теплый пиджак (т.к. в горах было холодно), бритвой вырезал засевшую в боку пулю. Тем же инструментом пришлось оперировать и Фефелова и зашивать простой иголкой и ниткой смоченной в йоде. Бронникову надо было ходить в Будачиху к раненым, делать им перевязки, на бинты разорвали несколько простыней. Очень плохо было туда попадать через холодные броды, по бурелому и россыпям. Ужасно болели ревматические ноги. С Бащелакского фронта каждую ночь, приезжали или приходили пешком раненые и больные, большинство из них уходили в Будачиху, в надежное укрытие. Всем им надо оказывать медицинскую помощь, и эта обязанность легла на Анатолия Ивановича. Об этом лазарете знали не многие, не зная дороги, попасть туда не возможно.

Пошли слухи, что с фронта многие самовольно уезжают, от властей, мол, есть призывы к партизанам, чтоб расходились по домам и работали мирно, что никто их трогать не будет, нужно только сдать оружие. На эту удочку попались единицы. Некоторые из них жили дома, многие скрывались в Пролетном логу на пасеке Колесникова Игнатия. О том, что там проживают какие-то партизаны, он знал, но кто и откуда – ему неизвестно. Сам же туда ехать боялся – могут убить.

Рядом с ним жил старик Иван Черданцев. Он всегда помогал Игнатию в хозяйственных делах, часто наведывался и на пасеку. Поехал туда и в этот раз, а там действительно оказалось несколько десятков человек. В числе этих, сбежавших с фронта, был и его сын Софон Черданцев. Старик обнаружил несколько вырезанных пчелинных колод и стал партизан ругать. Его убили и закопали, говорят, не без участия сына. Через двое суток после этого события, рано утром в село приехал Серебренников с карательным отрядом. Созвали сход, но мужиков пришло мало. Самозванный староста Колесников пожаловался начальнику, что какие-то люди, называющие себя партизанами, живут на его пасеке, разоряют пчел и убили его сторожа.

Серебренников потребовал дать ему провожатого, знающего туда дорогу. Колесников согласился поехать с ними сам. Но ни у кого дома не было коней. Кто-то сказал, что у Анатолия Бронникова есть лошадь. Отряд в сопровождении пешего Игнатия от сборни двинулся через мост и остановился возле дома Бронникова. Вызвали хозяина. Анатолий Иванович отвязал коня и передал Колесникову, только сказал, что седла у него вообще нет. Так, на незаседланной лошади тот повел карателей в верхний край села. А Серебренников, подозвав к себе Бронникова, стал расспрашивать о якобы организованном в селе госпитале, в котором много раненых, и что, по имеющимся сведениям, он их лечит. Но Анатолий Иванович категорически опроверг эти слухи. Поверил ли этому каратель, неизвестно, но что они между собой разговаривали, видели многие. Они по-своему все поняли, подумав, наверное, что Анатолий Иванович связан с белыми. Вот это предположительное "наверное" стало превращаться в "достоверно". В таком виде оно дошло до партизан. А подлило масло в огонь то, что на очень приметном бронниковском коне, которого знали все в селе, ехал с отрядом Колесников. Значит и Бронников с ними заодно, ведь лошадь-то его. Именно этот случай, а не какой-либо другой, привел впоследствии к трагедии для семьи Бронникова.

Добраться до пасеки карателям не удалось: при подъеме на Веселенькое, из леса Кисленной сопки отряд был обстрелян и вернулся обратно и в тот же день, не наделав никаких пакостей, уехал в Солонешное. Старосте было строго наказано собрать сход, добиться сдачи всего оружия и отправить его в волость.

Бащелакский фронт все еще держался, перестрелки не прекращались. В первых числах октября произошел последний большой бой, с обеих сторон много убитых и раненых. Продолжался он несколько часов. Несмотря на превосходство, белые терпели поражение, победа полностью склонялась на сторону партизан. Однако во второй половине дня со стороны Березовского спуска на помощь казакам пришло подкрепление – полковник Хмелевский с шестью сотнями казаков. Штаб дал команду отвести все отряды в горы, для передышки. После поражения в ту же ночь все тележихинские партизаны во главе с начальником штаба Ларионом Колесниковым возвратились домой, и узнали о том, что Игнатий Колесников заправляет делами вместо старосты, что он водил карателей туда, где укрылись партизаны, что он собирал сход и заставлял сдать оружие, которое действительно уже около трёх десятков единиц собрано и хранится в каталажной камере. Эти дела помогает ему вершить Анатолий Бронников. Подобные разговоры посеяли у партизан подозрения, хотя некоторые в измену братьев Бронниковых не верили, и даже о готовящейся над ними расправе сообщили запиской. Вопрос об их уничтожении был решен. Разузнав о дне отправки оружия, партизаны решили его захватить. С оружием была отправлена Мавра Новосёлова, муж которой, тоже был в отряде, в засаде. Когда она поравнялась с забокой, партизаны дали залп в воздух, выскочили на дорогу и отобрали у перепуганной бабы весь "арсенал". Чуть живая, вернулась Мавра в село, но на сборню прийти не хватило сил, попросила соседку. Игнатий Колесников с Василием Бронниковым решили не оставаться дома на ночь. А Анатолий Бронников, не чувствуя за собой вины, из дома не ушел. И вот около полуночи партизаны сделали налет на четыре дома. Стреляли во все окна, залпами и одиночно. Эта стрельба привела всех спящих в ужас. Разбитые стёкла летели на пол, пули и дробь щелкали по кирпичам печки. Четверо детей Бронникова подняли истошный крик. Не помня себя, их мать Татьяна Дмитриевна сползла на пол, оставив в качалке двухлетнюю дочь Людмилку, которой дробь попала в плечо и бок. Бронников выскочил в кухню, схватил двухстволку и выстрелил в залезавшего в окно человека. Скинул крючок и вышиб ногой дверь, сбив при этом, стоявших на крылечке. Перепрыгнул через изгородь и побежал по смородиннику к речке. До утра он укрывался на мельнице Тоболова. Партизаны в дом заходить не стали. Перед рассветом Бронников пришёл к соседям и узнал о ранении ребёнка. Дочку ему принесли, он вырезал дробь и перевязал, на следующую ночь ушел в Солонешное.

В ту же ночь партизаны пришли и в дом писаря. Его жена Екатерина отказалась открыть, но была ранена, двое детей истошно закричали. Бабушка Агафья, не слезавшая с койки двадцать лет, со слезами просила ворвавшихся не убивать их с детьми. Ей ответили, что их не тронут, сына её найдут и убьют. Печёнкина Харитона в ночь погрома тоже дома не было, и весь ужас пришлось пережить его жене. Её избили, требуя сказать, где Харитон, но она действительно не знала. А Печенкин ушёл в Солонешное и записался в дружину, позднее его поймали и этапировали в Бийскую тюрьму, после отбытия срока вернулся в Тележиху и прожил до самой смерти со своей семьёй.

В утро погрома партизаны Колесников, Бабарыкин, Пономарёв, Косинцев, Бурыкин, Ушаков, Кобяков и другие снова приехали в дом Василия Бронникова угрозами да ласками выспросили у детей, где их папа. Дети рассказали, что отец ночевал в соседях у стариков Богомоловых, там же вместе с Василием взяли и Игнатия Колесникова. Пригнали их на сборню и заперли в каталажке. Стали обсуждать, как поступить с ними, решили расстрелять. Первым вывели Игнатия и тут же убили. Василия застрелили в каталажке, пуля снесла ему пол черепа, стены и пол были забрызганы кровью. Трупы до вечера ни кто не убирал. На обезображенные тела страшно смотреть, кое – кого мучила совесть. Наконец отрядили людей копать яму. С северной стороны сборни, у самой завалинке выкопали метровую яму, стащили убитых и зарыли. Назавтра родственники попросили у партизан разрешение выкопать трупы и похоронить на кладбище, им разрешили.

Чувствуя себя хозяевами положения, некоторые пропойцы, картёжники, постоянные хулиганы и мародёры Буйских Костя, Менухов Яков, Кобяков Димка и Ушаков Евгений решили сделать такой же погром в доме Уфимцевых, сын которых в царской армии был каким – то младшим чином. Они ворвались в дом, избили стариков и забрали многие домашние вещи, связав их в простыни, принесли на сборню и разделили между собой.

* * *

С каждым днём в село прибывали партизаны отрядами и мелкими группами, в основном из трёх волостей: Мало – Бащелакской, Сибирячихинской, и Солонешенской. Приезжали и из степных деревень, но мало. Многие ехали с семьями. Запряженные в скрипучие телеги усталые лошадёнки по грязи везли разный груз, разнообразный до смешного. В телегах сидели черномазые ребятишки, рядом какие – то коробушки, корзинки, ведёрки и прочий хозяйственный скарб. Мужики были убиты в боях, а их семьи боялись оставаться дома, и плелись за партизанами. Тележиха превратилась в лагерь, в оградах полно лошадей, в каждой хате – людей. Спали на полатях, на печи, на лавках, на полу вповалку, в телегах, на предамбарьях и в амбарах. Теснота, суета, шум, крик, смех, плач, металлический лязг, хруст и ржание лошадей. Возвратились из Солонешного и наши партизаны, во главе с Колесниковым, всего около двухсот человек. Здесь же разместился и фронтовой штаб. Среди командиров был Иван Яковлевич Третьяк, интересная и загадочная личность. Говорили, что в Чрышском его взял на пасеке Ряполов. Дмитрия Ильича Ряполова я знал с октября двадцатого года, когда учился в единой трудовой школе села Сычёвки, а он управлял ревкомом волости. Будучи членом партии, я состоял на учёте в одной с ним ячейке. В 1960 году, в Бийске у меня на квартире он вместе с Никифором Бурыкиным ночевал и тогда Ряполов рассказывал, что он со своим не большим отрядом преследовал несколько казаков и на попавшейся по пути пасеке обнаружил людей, в числе которых один особенно выделялся внешним видом. Высокий, бритый, взгляд острый, одет в гетры, такой обуви местные не носили. По– русски говорил с акцентом это был Третьяк. Он показался очень подозрительным, уж не из высших ли офицеров посланных Колчаком в помощь казакам. Женщин оставили, а мужчин всех взяли и пригнали пеших в штаб. Стали подозрительного допрашивать, он рассказал, что когда – то давно, от царского преследования уехал в Америку, долгое время проживал там. Услышал про российскую революцию и решил возвратиться и помогать в борьбе со старой властью. Ехал через Японию, во Владивосток, оттуда прибыл к своему брату, что он коммунист. Все это казалось подозрительным, а слова коммунист здесь в то время не знали, вот если бы он назвался большевиком, тогда ему больше бы поверили. В штабе решили зачислить его в отряд, и поручено Ягушкину внимательно следить за этим человеком. Если что – либо будет замечено, то немедленно расстрелять. Так он оказался в Тележихе, среди отступивших с Бащелакского фронта.

Стояла середина осени. Многие деревенские мужики-партизаны работали в поле, некоторым семьям помогали приехавшие из других сел. Смотрели по дорогам, что называется, во все глаза, чтобы не захватили врасплох белые. Поступило сообщение, что полковник Хмелевкий с казаками возвратился из Бащелака и из Солонешного двинется на Тележиху. Про Хмелевского шла недобрая молва: в деревнях его каратели жгут партизанские дома со всем имуществом. Большинство приехавших семей с детьми из деревни перебрались в Будачиху, забрали с собой колыбельки, ведра, чугунки, одежонку с постелями. Вместе с ними ушли и некоторые местные женщины с ребятишками. Под каждой десятой кедрой были повешены люльки, в которых качались маленькие дети, под каждым деревом кухня.

Ранним утром партизаны собрались на площади. Предстояло обсудить, что предпринять дальше. Выступали командиры и рядовые. Некоторые ратовали за то, чтобы каждый отряд оборонял свое село, но большинство говорили о том, что надо всем объединиться и создать какую-то боевую единицу под единым командованием, установить строгую дисциплину.

До сих пор хорошо помню, как выступал высокий смуглый, в каком-то киргизском малахае и чудных сапогах, мужчина. Его первое слово было: "Туварищи!". Говорил по-русски не чисто, с акцентом. Это был Третьяк. Он призывал к сплоченности, к дальнейшей борьбе. На этом многолюдном митинге решили всем вместе организованно немедленно выступать. Многих с того митинга я помню, со многими был после знаком. Были там из обоих Бащелаков Никифоров, Орлов, Новосёлов, братья Пичугины, Ягушкин. Из Сибирячихи Черепанов, Дударевы, Бородин, Сысоевы, Бурыкины, Тупяков. Из Тальменки Беляев Г.С., Александров Н.И., Солодилов Н.П., Макрьев. Из Солонешного Братья Чухломины Михаил и Алексей, братья Абламские, Ваньков, Гребенщиков, Из Топольного Тарский, братья Зиновьевы, Архипов и многие другие, там же был и мой отец. Отдав ему своего любимого двадцатигодовалого старичка бегуна, я через гору пришёл домой. Мать с бабушкой приготовили мне кушать, а дед положил в холщёвый мешок сухари и хлеб, приделал верёвочную лямку, чтобы удобно было нести. Не успел я пообедать, как в верхний край села проскакала полусотня казаков, держа винтовки поперёк седла. Оказывается, село занял Хмелёвский. Я схватил мешок и выскочил в сени. По крыше возле забора пролез в огород, перемахнул через изгородь и бегом спустился в крутой ров Банникова ключа, березняком прошёл до площади, на которой уже не было ни одного человека. С Весёленького казаки стреляли по лесу и сопке Кисленного. Я, задыхаясь, очевидно не уступая лошади, побежал через открытое поле к лесу, до половины пути казакам меня не было видно, но потом по мне стали беспорядочно стрелять, лесом добрался до вершины горы. Моё душевное состояние было не лучше заячьего. Группа казаков от церкви поднялась к кладбищу, от которого, по тропе, лесом заняла высоту над площадью. И открыла от туда беспорядочную стрельбу по лесу. За село к истокам речки Тележихи, где у россыпей в пихтачах был табор женщин с детьми, казаки не поехали. Всюду раздавался свист и людская перекличка, часто голосами птиц и зверей. День был ясный, но октябрьское солнце уже не грело.

После взятия Малого Бащелака карателями Хмелевского, к нему присоединились все дравшиеся там до него белогвардейцы и казаки из многих станиц. По приказу полковника было арестовано и расстреляно несколько человек. Восстановлены волостные и сельские управы. Их руководителям Хмелевский строго приказал беспощадно расправляться с недовольными. В селе, по дорогам, на местах боёв – всюду попадались убитые. Нарядили большую группу местных жителей, стариков и женщин и приказали им собрать всех мертвецов и закопать. После занятия Солонешного здесь точно так же была создана волостная управа. Кроме этого, организовали дружину, начальником которой назначили Кузнецова. Помощником у него был Бессонов Петр Семенович, руководили какими-то звеньями Сухоруков Федор и Ваньков Петр. Из нашего села к ним примкнули Печенкин Харитон и Зайков Иван. В последствии, после окончательного разгрома белогвардейцев, эти люди были схвачены, изрядно в каждом селе избиты и отправлены в Бийскую тюрьму, для отбывания наказания.

В солонешенской каталажке на девяти квадратных метрах было заперто не менее трёх десятков арестованных повстанцев из разных сёл. Сюда же по вызову приехали на своих лошадях несколько человек из Тележихи и Колбино, в числе которых был Иван Зуев. Сообразив, что он из этой ловушки не будет отпущен, незаметно в толпе вышел из зала в заднюю дверь в ограду, перемахнул через штакетник, где был привязан его надёжный Серушко и пустился увалом, через топкий ручей к паскотинным воротам на Калмыцком броду. Вслед и наперерез бежали и стреляли человек пятнадцать. Иван решил до ворот не скакать а направил коня на городьбу паскотины и Серый с разбега перемахнул высокую изгородь, не задев её даже своим длинным хвостом. Так он спас от неминуемой смерти своего хозяина. Иван потом преданно за ним ухаживал, построил ему тёплое стойло, уже старому и беззубому размачивал хлеб и горько плакал, когда конь покинул этот мир.

Казачий полк, с присоединившейся солонешенской дружиной заняли Тележиху. Приход их был неожиданным. Многие мужики помогали семьям убирать хлеб, некоторые спустились с гор за продуктами и не успели уйти.

Начались расправы. Был поднят с постели больной староста Пономарев и немедленно вызван в управу, где ему под угрозой расстрела, приказали организовать местную дружину, выбрать начальника, послать десятника показать дома партизан, в том числе и дом Колесникова Лариона. Старосту словно кто ударил, Ларион – его зять, а в доме родная сестра Аксинья с кучей ребятишек. Не к добру приказали отвести до партизанских домов, наверное, хотят поджечь.

Десятники с несколькими казаками направились в разные концы села. Почти в каждой усадьбе шли обыски, во время которых были схвачены, не успевшие скрыться Горошков Яков, Дударев Нестер, Кашин Иван, Терехин Алексей и пятый из посёлка Колбино, фамилии не помню. Всех взяли в один раз, хотя при разных обстоятельствах. Горшков однорукий, инвалид войны, в штабе ремонтировал оружие и заряжал патроны. Кашин, не зная, что село занято белоказаками, ехал из поселка Плотникова, где жил, торопился в отряд, и его взяли часовые при въезде в село. Терёхин, по свидетельству Хомутова, был схвачен у них на заимке, где они с женой помогали убирать сжатый хлеб. Все арестованные были посажены на сборне в дощатую каморку – каталажку. Один раз дед Ипат с ковшом воды подошел к двери и хотел дать напиться арестованным, но получив подзатылину он, расплескав воду, выскочил из сборни и весь день не показывался на глаза.

Для нужд полка взяли из хозяйства не менее ста лошадей. Не миновала и нас чаша сия. Увели вороного жеребца и молодого Гнедка, а в замен оставили трёхногую серую одрину с ободранной спиной. Батя

потом её пролечил, вылил на спину лагушку дёгтя, одрина стала на половину чёрной. Посланные Хмелевским казаки быстро нашли дома, которые решено было сжечь.

...Дед Ларион Тимофеев, не чувствуя никакой беды, в своей ограде под крышей спокойно расправлял на мялке кожу, как вдруг к воротам подлетели с десяток вооруженных всадников. Один из них крикнул: