Текст книги "Горькая новь"

Автор книги: Василий Швецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

* * *

На работу в волревком мы, обычно собирались в половине девятого. Позавтракав, я не мешкая, отправился на службу. Перед зданием ревкома, с парадной стороны, у коновязи запряженные и много верховых коней. Зал и отделы полны красноармейцев, большинство их на полу вповалку спали. Значит, опять работать не будем. Среди красноармейцев один был одет в старенький полушубок и подшитые пимы. Над ним посмеивались, просили рассказать, с кем поменял обмундирование, что взял в придачу.

– Я спал, вдруг меня как собаку за шиворот поднимает, какая – то волосатая рожа и ставит на ноги. Всех заставили одеваться, а я надёрнул, первое попавшееся, да и в сенях в этой кутерьме присел среди кулей. Эти, зверюги, меня и потеряли. Они наших увели, а я выскочил из дома и прямо в штаб. Если бы не я всех бы переловили. Ну а остальных сперва погнали в гору, там, говорят у них могилки и сейчас, наверное, уже расстреливают.

В кабинете председателя шёл разговор на высоких нотах. Командир роты упрекал, что в Тележихе всё население бандитское, а их об этом не предупредили. И ночью почти всех обезоружили и взяли в плен и пленных, как говорят, уже расстреляли.

Секретарь волпарткома Фёдор Маркелович Лобанов усмехнулся, – слушая вас, товарищ, Калнин, просто диву даешься, будто бы сейчас говорит не командир воинской части, а торговка семечками. Из Тележихи нами уже направлены тридцать два коммуниста в отряды чон. Трое из них погибли в боях, да двадцать коммунистов находятся там, в резерве. Бандиты их не трогают, потому, что боятся за свои семьи. Мы и остальных в нужное время отправим на ликвидацию банды. Если вы чувствовали свою слабость, то сразу бы попросили у нас помощи, вам бы ни кто не отказал. А вы сюда ехали, как к тёще на блины. Калнин молчал, он знал, что главное наказание ему ещё впереди. А в это время, по Язёвской дороге через Ануй гурьбой шли обезоруженные красноармейцы, целые и невредимые только изрядно перепуганные. Веселья среди них не наблюдалось.

Командиры армейского отряда всё ещё не могли прийти в себя. Транспорт от волревкома не отпускался и площадь походила на конный двор. Ранкс уехал в Матвеевку, Александров в Макрьевку, Лобанова срочно вызвали в Черемшанку. Мы работники отделов, закрыв свои бумаги в шкафы, слонялись из кабинета в кабинет. Дождавшись вечера, все пошли по домам. В это время за селом началась стрельба. Я быстро рванул на квартиру, на встречу мне из оград выскакивали красноармейцы и бежали на площадь. Когда запыхавшись я прибежал домой, то мои хозяева уже сидели в подполе. Следом за мной пришёл и хозяйский зять Пахом. Он был навеселе и с бутылкой самогона и, как его не уговаривали, в подпол не полез, не полез туда и я. На завтра узнаю, что всё произошло, как и рассчитывали Ваньков с Буньковым. Красноармейцы бежали в сторону Медведевки, бежать было легко, оружия ни у кого не было.

Колесников послал своего сына, чтобы объявили общий сбор, а сам направился в ревком, хотя председатель сбежал, но секретарь был на месте. Когда Колесников вошёл, секретарь встал, поздоровались, но руки друг другу не подали.

– Присаживайтесь, Ларион Васильевич

– Некогда сидеть Павел Семёнович, у вас свои дела, у нас свои. Вы всё тут считаете, сколько содрать с каждого двора, особенно с бандитских хозяйств. Спасибо за это, может быть, и получите, но только не от нас, мордуете наши семьи, смотрите не перестарайтесь, и не попрощавшись вышел. От этого посещения и угроз у Белькова остался на душе осадок горечи. Да, надо бросать все, может быть даже уезжать, хотя бы на время, а то можно лишиться головы.

"Рать" была в сборе, увидев командующего, стали строиться повзводно. Проехав вдоль строя, Колесников осмотрел своё войско, кое – кому дал замечания и приказал разъехаться по домам, собираться в дальний путь. С собой взять продуктов не менее чем на три дня. Повернулся к Дудареву и спросил, почему нет Бурыкина. Тот ответил, что Бурыкин лежит дома хворый, видно простудился.

Когда Колесников вошёл в горницу, то увидел, что его зам лежит, накрытый тулупом бледный и потный. Домна сидела здесь же на сундуке у стола, с замотанной головой, от неё пахло керосином.

– Что – то вы разболелись оба не вовремя, – сказал Колесников, присаживаясь возле кровати. – Серьёзное что ли, Петруха? А я привёз новости, сегодня получил послание от Пьянкова, пишут, что их сорок человек и могут соединиться с нами. – обернулся к Домне,

– ты бы пошла, посидела пока в другой комнате, – Домна вышла в кухню, за ней вышел Дударев.

– Как – то у нас с тобой, Ульянович не все складно получается. Мои поручения ты выполняешь точно, а вот уходить с нами не хочешь. Ведь если мы уйдем на соединение, нас станет больше, тогда сможем контролировать большую территорию. Будет тогда и к нам народ приставать. Или я тебе стал не люб, или задумал сдаться?

– Ларион Васильевич, да как тебе такое в голову могло прийти. Причины две, Домна не может сейчас верхом ездить и отставать от меня не собирается и главное то, что я не хочу объединяться с белопогонниками, и выслушивать их упрёки, что мы помогли Советской власти захватить Россию. Поезжайте с богом, во всём вам здоровья и успеха, разреши остаться со мной немощным, они всё равно тебе будут обузой. Будем ждать вашего возвращения.

– Будь по – твоему, – Колесников, попрощался и поехал домой собираться в дальний поход.

Дома обстановка, как на похоронах Аксинья все время смахивала слёзы и, увидев мужа, снова заскулила:

– Вот ты Ларион уедешь, а нас опять будут терзать, посылать в подводы или лес рубить.

– Потерпи, Бог даст, вернёмся с большим войском, тогда и победа будет близка. Если что будут отбирать, пусть забирают, не жалей, будем живы, наживём, главное береги ребятишек. Худую обувку сноси к свату Лазарю, он подошьёт. Если что есть ещё из доброй одёжки, то спрячь, чтобы не отобрали.

Колесников из дома не выходил весь день. Здесь же были и оба старших сына. Чистили оружие, поправляли сбрую, латали перед уходом прорехи в хозяйстве, вроде бы всё уже переговорили, но всё время казалось, что – то ещё не досказано, что – то самое главное.

Во второй половине дня всем составом прибыл отряд солонешенцев. Ларион Васильевич уже начинал беспокоиться, ведь обещали утром. Но это всегда так, какие – то мелочи, но задержат. Ваньков за обедом обо всём обстоятельно доложил главному, договорились о времени выступления, и поехал наблюдать за сборами.

Бурыкин, через тестя оповестил всех, кто должен остаться с ним. Он давно уже наметил место под "каменными воротами", на правом плече Будачихи и намечал маршрут, каким придётся добираться до пристанища. Всем остающимся наказано иметь при себе продукты, лопаты, пилы, топоры, тёплую одежду и взять палатки, у кого они есть. Подготовить годных, добрых лошадей. Домашним о своих планах ничего не говорить. Сбор утром по второму ключу, возле последней избы. Уходившую кавалькаду из села не было видно, сам Бурыкин ехал впереди, за ним его жена, замыкал колонну зять Савелий Астанин. Снег глубокий, приходилось стороной обходить россыпи, чтобы лошади не переломали ноги. Уже смеркалось, когда добрались до стоянки. Обосновались перед россыпями в последнем пихтовом лесочке. Площадку расчистили и застелили лапником. Постепенно стали обживаться, по пути от основной тропы сделали несколько завалов – ловушек. Из плитняка и валунов соорудили печки, какие складывают орешники. По второму ключу была санная дорога, которая сворачивала влево к листвяку, а отсюда шла тропа уже к лагерю. Связь с родственниками наладили постоянную, в крайних домах создали продуктовые пункты, отсюда, время от времени их переправляли в лагерь. По ночам из села бывало видно не большое зарево над склоном горы. Отшельники попеременно приходили ночами домой, часто ночевал дома и Бурыкин, обо всём этом он после сдачи рассказывал мне сам. Слухи о том, что в Будачихе живут колесниковцы, всё больше распространялись. В Тележихе об этом знали все, разумеется, узнал об этом и волревком, но ни каких мер не принималось, воинская часть была отозвана.

Работа в Тележихинском сельревкоме не велась ни какая. Оставшийся секретарь ответственности на себя брать не хотел. Как – то, по приказу свыше, он собрал членов ревкома пришли всего четыре бабы. Стать председателем ни одна не согласилась, наметили на завтра собрать сельский сход. Два раза обошли село исполнители, посылали в посёлки и нарочных, но на сход пришло не более полусотни человек. Хоть и мало людей, но собрание решили провести, избрали президиум.

– На повестке дня у нас два вопроса, – объявил секретарь, – первый о выборе председателя, второй – разное. – У нас нет председателя, Новосёлова выгнали, да ещё чуть не убили, давайте выбирать другого. Кто – то крикнул, Колупаева Савелия, мужик хозяйственный, толковый, умеет читать и писать. Колупаев встал, поклонился и сказал:– Тогда вам надо найти мне здесь жену, ведь моя сюда из Плотниково не поедет, нет, уж вы меня не трогайте.

– Тогда давайте назначим Ивана Спиридоновича Печёнкина, предложил Бельков, – ему это дело знакомо, мы уж тут с ним вместе будем расхлёбывать, да дрожать пред трибуналом. Иван Спиридонович встал, снял свой треух:

– За доверие спасибо, но уж вы не обессудьте, если я вас в каталажку за провинности сажать буду, вместе мужиков с бабами. На том и порешили.

* * *

Работа волостных сотрудников стала входить в норму. Сельревкомы продолжали буквально заваливать описями многих хозяйств, за не сдачу хлеба и других продуктов. Заврайфо снова послал меня в Тележиху делать опись хозяйства Колесникова, я отказывался, тогда меня вызвал Ранкс и сказал, что там нужно не только опись произвести, но и собрать всевозможные данные о скрывающихся в Будачихе повстанцах. Это задание секретное и, что лучше меня, его ни кто не выполнит и что партия на меня надеется. Последний аргумент для сопливого юнца был неотразим. Итак, я стал осведомителем. Разумеется, как местному жителю, узнать всё не составило труда.

Приехал из упродкома сам Этко, а с ним ещё подручные, дали разгон нашим волостным чинам за бездеятельность, и снова началась подворная трясучка. Выезжать в восточные села начальство боялось, только рассылали бумаги одну грознее другой. Я с вечера забрал в регистратуре удостоверение и корреспонденцию для сельревкома, и рано утром подвода с возчиком уже подъехала к моему крыльцу. Это сейчас, по прошествии многих лет я понимаю, откуда истоки того, что каждый маломальский шиш в партийных органах для простого народа становился бонзой. Ведь ни чего не стоило молодому юноше, да и любому другому, прийти на конюшню запрячь самому коня и ехать по делам. Но тогда мне было приятно чувствовать себя начальником и держать при себе, на побегушках пожилого возчика. Поехали мы по язёвской дороге. Перед спуском в село увидел, как мой отец с младшим братом Проней, накладывают на воза остатки снопов, мы помогли им и вместе спустились домой. Мама была рада встрече. После ужина пошёл в улицу, мне очень хотелось увидеть Маню Бронникову, которую, я очень любил, но случай не представился. От друзей я узнал много новостей и любовных и хозяйственных. Работа в нардоме совсем заглохла, собираться там боялись, да и нечем по вечерам освещать, не было керосина. Сходились, как и в прежние времена, по домам и квартирам, а летом на полянке. Также мне подробно рассказали об отряде Бурыкина, сколько их и кто. Разговаривал и с некоторыми коммунистами, все они знают об оставшейся группе, но от волпарткома ни каких указаний не поступает. В ревкоме я попросил вызвать трёх понятых. Пришли Мария Абатурова, Александра Попова и Иван Зуев. На двух дежуривших подводах мы поехали делать опись имущества. Встретили нас безбоязненно, так как всех знали. Аксинья Филипповна начала перечислять, я записывал, а понятые проверяли. Описали дом в две комнаты, амбар 1, баня 1, заимка на Язёвке 1, сенокосилка, требующая большого ремонта 1, плуг "Исаковский" 1, борон деревянных 4, саней 4, телега без заднего колеса 1, хомутов 3, лошадей рабочих 2, жеребят 2, коров дойных 3, молодняка 2, овец 4, хлеба ни пуда. Больше описывать нечего. Остальной скот сдан в продразверстку, всех овечек зарезали на прокорм поставленных на квартиру солдат. В комнатах бедно. Семья восемь человек, не хватает каждому даже подушек. Составили акт в двух экземплярах, указали, что ни каких претензий к комиссии нет, все подписались, и мы на тех же подводах поехали обратно. Также до сих пор мне не понятно, почему четыре молодых человека не могли пройти пешком триста метров, а гнали с собой два возчика и две подводы. Таких непоняток накопилось у меня за семьдесят лет жизни такая куча, что и на двух подводах не увезти.

Акт и опись были засвидетельствованы председателем и секретарём и заверены гербовой печатью. Я был доволен, что моя миссия благополучно закончилась. На следующий день вернулся на работу, где со мной очень долго разговаривали о группе Бурыкина Кулик и Этко. А в это время Бурыкин, зарытый в заснеженных россыпях Будачихи, размышлял о своём. Он командир маленького отряда в двадцать пять человек. Все называют их бандитами. Да, они бандиты, преступники, они убили уже многих коммунистов и теперь не миновать петли. Он то за кого и за что воюет, да ещё с женой вместе. Ведь он не сдал ни одного пуда зерна, потому что, за последние семь лет, его не было. Не было и нет, ни одного килограмма мяса и не за что его было трясти, да особенно, и не трясли. Ну а то, что Петра Этко тогда нагло оборвал, так это потому, что терять ему нечего. Опять же в первую ночь восстания он помог спрятаться Этко. Ну, ячеечников и комсомольцев он не любил, так ведь из – за этого вряд ли стоило браться за оружие. Но тут же наплывают другие мысли, ведь восстали против грабежа и несправедливости, народ начисто обобрали и мы за них страдаем, а стоило ли за них так страдать, раз эти мужики позволяют обирать себя, и когда представилась возможность защищаться всем миром, большинство залезли на печь и боятся выглянуть. Да, народ их не поддержал. А вдруг Колесников не вернётся, что тогда? Тогда придётся сдаваться на милость властям, а какая от них может быть милость. Надо связаться с Этко он мне поверит, неплохо бы и с Никитой Ивановичем переговорить, ведь с ним вместе были в партизанах, ели сухарницу из одного котелка. И он повел двойную игру. Вместе с зятем спустились с горы домой помыться в бане, но главная задача Бурыкина была в том, чтобы связаться с Этко и Александровым. Он написал записку им с просьбой о встрече и этой же ночью зять увез её в Солонешное. На завтра в условленном месте они встретились. Бурыкин им сообщил, что сейчас люди в его отряде пока не готовы сдаваться, надо выждать время и подготовить почву, ну а когда все созреют, то он даст знать. Об этой встрече позднее рассказал сам Александров.

* * *

Подошла весна, а с ней распутица. Дороги непролазны даже для верховых, а о поездках в дальний путь с грузом и говорить нечего. Но только не для продовольственных чиновников, этих цепных псов Советской власти. Людей из деревень неистово, под угрозой тюрьмы и ссылки гнали на подводах с продразвёрсткой в Усть – Пристань или Бийск. Истощенные лошади в дороге дохли и возчики, бросая груз, пешими возвращались домой. Страшно вспоминать о том времени и вряд ли о нём узнает современное поколение. Мы, видевшие всё это своими глазами, скоро уже покинем этот мир. В исторических учебниках об этом времени написаны скупые лживые строки. А сухие сводки о количестве сданных продуктов ни о чём не говорят. Вряд ли кто – нибудь напишет жуткую правду, да если и напишет, то это никогда не будет опубликовано.

В конце рабочего дня меня вызвали в партком. В кабинете у секретаря только что закончилось какое – то совещание, но разошлись не все, среди них было двое незнакомых. Фёдор Маркелович Лобанов подозвал меня к столу, молча показал на стул и без предисловий сказал, что есть запрос штаба чон, нужен один человек и поедешь ты. Штаб находится в Михайловке, ехать надо завтра утром. Сейчас возми направление и иди, готовься к поездке.

Для меня такая командировка была новой. Тут по своим селам ехать целая проблема не то, что в дальнюю чужую волость. На командировки тогда ни кто, ни чего не платил, но везли бесплатно, а кормились, как птицы небесные, кто где, как сможет. Ещё года три назад это было просто, но сейчас народ настолько обнищал, что найти кусок хлеба уже проблема. Я был деревенским девятнадцатилетним парнем, просить стеснялся, часто сутками голодал. В то время от села до села везли дежурными подводами. Взчики больше молодёжь. Лошади исхудалые, упряжь из верёвок "узел на узле", сани часто без отводьев, порой едешь на навильнике сена, брошенного в запас для корма лошади. Твоя возница, какая – нибудь рыжая корявая Федосья хлещет палкой по сухим рёбрам кобылёнки и пушит её матом, а заодно и свою проклятую жизнь, да и в твой адрес тоже частенько прилетает. В Сибирячихе тогда была ещё своя волость. Как и у нас, бестолковая толкотня, суета и только на второй день меня увезли до Верх – Слюдянки, где подвод почему – то не давали тоже двое суток. Но зато старики хозяева квартиры, куда меня определили, накормили очень хорошо. К концу недели с трудом доехал до места. В Михайловке была своя волость, нашёл штаб, откуда с дежурным мы направились в сельревком, где он строго наказал, чтобы немедленно отвели к кому – нибудь на квартиру на длительное время и чтобы меня там кормили. Вещей у меня ни каких, только трёхлинейка да четыре обоймы. Одет в стежёный холщёвый пиджак, сверх двух рубах, старая ушанка и подшитые валенки трёхлетней давности, да кисет с самосадом. На квартиру поставили в большой дом связью, к богатым людям по фамилии Гранкины. В коридоре к окну поставили деревянную койку, набросали на неё разных тряпичек да половичек и принесли набитую соломой подушку. К стене приставили, загаженый курами столишко, который застелили старой клеёнкой. Вот таким был мой номер. Как раз начался великий пост, и хозяева кормили меня горошницей, кулагой и ячменной кашей, иногда стакан молока или чая и кусок хлеба. Мне этого вполне хватало. Назавтра пошёл в штаб, и там мне сказали, что Долгих* нет, и неизвестно когда будет.

– Иван Долгих Барнаульский рабочий жестянщик, в ноябре 1917 года вернулся с германского фронта

унтер – офицером, в мае – июне 1918 года учавствует в боях с белочехами и белогвардейцами, затем командует эскадроном в легендарном красногвардейском отряде Петра Сухова, проходит с ним весь путь до Тюнгура, где полёг весь отряд. Долгих попал в плен и спасся только лишь потому, что его взял на поруки катандинский волостной старшина Архипов. Через пару недель ему удалось бежать. В Барнауле снова был арестован колчаковцами. После изгнания белых был командиром батальона 1 – го запасного Алтайского полка. Летом 1920 года направлен на южный фронт, против Врангеля. По возвращении командует отдельным рабочим батальоном, от туда, по собственному желанию, переводится в ЧОН. Под командованоем Долгих и при его непосредственном участии было подавлено восстание Кайгородова.

Позднее мне рассказали, что он пьёт беспросыпно уже несколько дней и когда остановится – ни кто не ведает. В штаб я приходил по утрам пять дней подряд и только на шестой появился Долгих. Зашёл к нему в кабинет, доложил. Он сидел в наброшенной на плечи барчатке. Волосы взлохмачены, ворот красной рубахи расстегнут, рукава закатаны, на столе лежала папаха с красным околышем и кривая, инкрустированная серебром шашка. Сизый табачный дым волнами покачивался в солнечных лучах. Держа в руках моё направление, он стал расспрашивать, откуда, работаю ли где. Я рассказал ему, что знаю его с августа восемнадцатого года, когда он с отрядом Сухова находился в Тележихе. Долгих оживился и стал обо всём расспрашивать. Потом заговорил о моём деле, сказал, что направит в ближайшее время меня в Бийск, в главный штаб чона. Порученное дело будет серьёзным, там подробно проинструктируют. Мне вручили направление и распоряжение о немедленной отправке. До Верх – Ануйска везли на почтовых, со звоном. От туда вместе с Епанчинцевым из ГПУ на ямских, до Бийска.

Штаб чона находился тогда в двухэтажном кирпичном доме по улице Ленина. На фасадной стороне была прибита жестяная вывеска с надписью: "Здесь располагался штаб Красной армии". Позднее в этом доме, долгое время была школа отстающих детей. В канцелярии отдал своё направление, но принять меня некому, начальство в Барнауле. Столовался вместе со штабными писарями в военном городке. Здание не отапливалось, холод собачий. Наконец через неделю, меня затребовал какой – то чин, который долго и подробно со мной беседовал, особенно о политическом положении в волости, о мужицком восстании, о количестве ушедших в банду, их вооружении, о настроении населения и т. д. Он придвинул к себе список и записал меня, дал расписаться. Посмотрел на меня долгим взглядом и сказал, что отныне я буду их осведомителем и обязан сообщать о том, что происходит в волости. Регулярно писать донесения и вместо фамилии ставить номер 432. Об этом разговоре никому – губы на замке. И сразу дал конкретное задание – остановиться, на несколько дней в Сычёвке, где находится сейчас продотряд Присыпкина, разузнать о продовольственных делах и вообще о реальном положении с продовольствием и прислать донесение. В Сычёвке ночевал у Рехтиных, как у старых знакомых, хозяин был арестован за не сдачу продуктов, а сдавать больше нечего. Пол села ревтрибунал допрашивает и судит. Много мужиков сидит в холодных амбарах под замками. Обо всём, что видел и слышал, написал и оттуда же отправил – это была моя первая корреспонденция под номером.

Начался апрель, дороги развезло окончательно. Мои валенки расползлись, и в Сычёвке я с трудом добыл старые сапожишки, которых едва хватило доехать до дома. Шапку, по неосторожности, на кухне роняли в помои, после этого она ссохлась и держалась только на макушке. В таком виде я прибыл на старую квартиру. В этот же вечер ко мне пришёл зам начальника милиции Каравайцев и принёс зарплату, как их делопроизводителю. В городском управлении он получил на меня и обмундирование. Утром, одевшись во всё хозяйское, я отправился в волпартком. В Солонешном по улицам и переулкам непролазная грязь, чтобы пройти приходится пользоваться заборами. Секретарь парткома был на месте, я ему подробно рассказал о своей поездке, о полученном задании. В кабинет зашёл Ранкс и сказал, что мне даётся десятидневный отпуск. Уже к вечеру я приехал домой к родителям в Тележиху.

В обстановке того времени работать сельским председателем и секретарём было трудно, с одной стороны власти постоянно стращали трибуналом, с другой повстанцы, под страхом смерти, требовали обеспечивать кормом не только их лошадей, но и их семьи, а с третей чонари, не стесняясь ни в выражениях, ни в действиях обращались очень грубо, требовали с мата, чуть что грозились тут же расстрелять. Бывший секретарь работу бросил и из села сбежал. Дело дошло до того, что пришлось собирать сельский сход с вопросом о секретаре. Временно исполняющий обязанности председателя Иван Спиридонович Печёнкин, сам не грамотный на сходе объявил, что остались мы без писаря, как овцы без пастуха, некому гумаги из волости прочитать, некому пропуск на мельницу выписать. Сход осенило, вспомнили, что какое – то время Белькову помогала девчушка Маня Бронникова. Быстро послали за Дмитриевной. Запыхавшийся посыльный ещё издалека закричал:

– Татьяна Дмитриевна, тебя срочно требуют на сход, – та переполошилась и как была одета в старенькой одёжке, так и прибежала. Когда подходила к сборне, совсем оробела. Там стояла толпа и все, обернувшись, смотрели на неё в полной тишине. Смиренным голосом Печенкин стал просить.

– Отпусти ты Митриевна к нам свою девку – то Манюшку, пусть она послужит людям, выручит из нужды, пописарит у нас, мы будем ей платить зерном из общественных фондов – всем сходом просим. На завтра с утра в сельревкоме появился новый секретарь, четырнадцатилетняя Мария Анатольевна, кое – кто звал и так. На столе перед ней ворох бумаг, требующих срочного ответа, на многие отвечает, а к некоторым и ума не приложит. Что с неё возьмёшь, привлекать к ответственности не будешь, она не совершеннолетняя.

* * *

Колесников, как всегда, угрюм и молчалив. Остались позади Колбино и Топольное, громкие встречи и проводы устраивали только дворовые собаки. Днёвку решает устроить на заимках в ключе «Шинок». Разведка впереди за километр, следует тихо, всё проверяет. На устье ключа, выше моста через Ануй, стояла мельница с крупорушкой, возле которой у коновязи кормились несколько распряженных лошадей, не много поодаль стояли сани с охапками сена. Помольщики спали в избушке и не видели, как мимо прошёл отряд, но следивший за помолом засыпка, не только рассмотрел вооруженных всадников, но и насчитал около полутора сотен человек. Он остановил мельницу, разбудил людей, все они быстро уехали в село и сообщили по начальству. В Чёрном Ануе власти быстро созвали отряд, для оказания отпора.

Вверх по "Шинку" было более пятнадцати заимок, в некоторых жили со скотом лето и зиму. Природа чудесная, пышная растительность, приволье для жизни. В верховье ключа был знаменитый водопад "Шинок". В глубокой ложбине ветра не бывает, здесь намного теплее, чем на речном тракте, но на вершинах гор гудела верховка. С дороги не сворачивай, не вылезешь из сугробов. От всех заимок, вниз по ключу, неслись своры собак, они с остервенением бросались под ноги лошадям. Всадники, не спрашивая хозяев, занимали дворы, давали лошадям сено и, оставляя часовых, заходили в избы. Штаб разместился в большом крестовом доме. На исходе дня Колесников дал распоряжение по отряду, сменить исхудалых лошадей на хозяйских, чему многие вояки обрадовались. Начался обмен. Забирали даже с хозяйскими сёдлами, своих, со сбитыми спинами, отпускали в пригон. Жители заволновались, некоторые пошли с жалобами. Ларион Васильевич со злостью начал выговаривать жалобщикам, что если у вас забирают без обмена чонари, вы же не идёте жаловаться к комиссару, боитесь. Эка беда, что мои ребята обменили своих уставших лошадей. Мы же за ваши, за народные интересы пошли воевать. Вы должны быть вместе с нами, угас партизанский дух. Кроме лошадей поделитесь ещё и шубной одежонкой.

С наступлением темноты отряд ушёл, минуя села Белого и Чёрного Ануев. К утру, перевалив отроги хребта, стали спускаться в ложбину. В этих местах, как было написано в письме, должен ждать отряд Пьнкова. Отправили разведку, вскоре вернулся связной. Пьянков расположился лагерем километрах в пяти. У него три десятка хорошо вооружённых людей, русские и алтайцы. Сейчас там готовятся обедать, варят в казанах мясо. Горячий бульон с жирным мясом отогрел души, все стали живее, веселее. Здесь решено было остановиться на днёвку и обсудить дальнейшие планы. Пьянков настроен развивать боевые действия отсюда, но Колесников резонно доказывал, что здесь их всех перебьют. Надо идти в Катанду. Вернулась разведка, они привели с собой продинспектора и какого – то партийного работника из Уст – Каннского аймака, после допроса их убили. В намеченное время снялись со стойбища, на карлыкском седле их обстреляли, бой длился около двух часов, появились убитые и раненые. Нападавшие отошли, и отряд через горы спустился в Ябоганскую степь. Колесников спешил дойти до Уймона. Прошли Сугаш, Абай, Усть – Коксу. Заняли село Нижний Уймон, до Катанды оставалось не более двадцати километров, там был штаб Кайгородова. За их продвижением следили и в Катанде уже знали, какой отряд пришёл, в каком количестве и кто им командует. Колесников направил к Кайгородову семь человек с предложением о встрече, чтобы обсудить условия объединения. Колесниковских посланцев встретили, разоружили и оправили в штаб, Кайгородов немедленно отправил нарочного с приглашением пожаловать к нему в ставку.

Колесникова, Бунькова, Ванькова и Пьянкова сопровождал катандинский кавалерийский конвой. В селе сплошные посты да разъезды, оградах много военных. Кайгородов, со своей свитой, ждал на крыльце дома. Спустившись навстречу, он протянул руку.

– Господин Колесников, прошу следовать за мной.

Открыв дверь, впустил всех прибывших, и своих штабных, вошёл сам. Посреди большой комнаты стояли накрытые столы. Всё было заранее приготовлено.

– Пожалуйте, господа, за столы, – широким жестом пригласил хозяин. Все расселись, сам сел напротив Лариона Васильевича.

– Господа, предлагаю выпить за встречу, за наше дело, за победу над общим врагом. Выпили. О делах говорить не спешили. Захмелев, говорили обо всём, только не об объединении отрядов.

– Вы, господин Колесников, сколько воевали с германцем и в каком звании закончили войну?

– С первых и до последних дней, почти четыре года. Последнее время ходил в унтерах.

– Значит, все эти развороты и перевороты прошли перед вашими глазами. Как быстро развалилась российская армия. Вы лично, избирались в полковые солдатские комитеты? Вам доводилось срывать погоны с русских офицеров? Что вы сейчас думаете, кто во всей этой вакханалии виноват?

– Господин есаул, вы больше меня знате обо всём этом потому, что ближе были к высокому начальству. Да и, как полный георгиевский кавалер, многое повидали на той войне. По – моему же мнению, главной причиной была борьба за власть. Во временном правительстве у социалистов разных марок велась борьба за верховного. Генералам тоже каждому хотелось оказаться наверху. Низшие офицеры за дисциплину не боролись в этом, всё нарастающем хаосе, большевистскую пропаганду пропускали, считали её бредовой, солдатам все осточертело, хотелось домой к своим семьям, дезертирство в армии приняло массовый характер.

– Вы частично представляете ситуацию правильно, но главную роль в развале армии, я всё – таки считаю, сыграли большевички. Они во всех частях армии и флота вели пропагандистскую работу и взяли на вооружение самые беспроигрышные лозунги: мир свободным, хлеб голодным, фабрики рабочим, земля крестьянам. Они развратили армию и даже не завладели ей, а просто развалили. А ведь победа Антанты в войне была так близка, если бы Россия не вышла из войны, то она закончилась бы уже в начале восемнадцатого года, а из – за предательства России, протянулась аж до августа. И нам не достались ни репарации, ни контрибуции, а только позорный мир, по которому уже наша Совдепия платила Германии. Совдепы же начали создавать свои законы под лозунгами грабь награбленное, а голытьбе только этого и надо. Против таких призывов не устояло бы ни одно правительство, ни в каком государстве, это самые циничные призывы и действуют они безотказно. Трезво мыслящие силы стараются сдержать эту саранчу, много лет уже длиться междоусобная война, я надеюсь на здравый смысл и на нашу победу.