Текст книги "Горькая новь"

Автор книги: Василий Швецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

* * *

Каких-либо особых событий в последующие месяцы семнадцатого года не было. Возвращались с фронта раненые и здоровые, в каждом дворе занимались своими делами. Осталась позади канитель с голосованием. Утихли пропагандистские страсти и ссоры. А какое практически имела значение эта кампания? А никакого. Новую власть установили оружием.

Время словно торопилось куда – то, быстро отсчитывало дни, недели месяцы, не давало передышки, одна хозяйственная работа наступала на запятки другой. Каждый двор занимался своими делами. Новый староста разбирал и улаживал те же общественно – хозяйственные и бытовые вопросы. Весной первым делом проверял паскотину, нет ли где пролома (а она тянется вокруг села на 32 километра). Но хуже всего для Ивана Степановича было разбирать семейные ссоры и драки. Прибежит какая – ни будь Акулина с распущенными космами, с покарябанной рожей, в одной руке шамшура с головы, другой придерживает клочья изодранной рубахи, и перед и зад голые. И орёт как свинья под ножом. А староста мужик очень скромный, на голые места смотреть не может, отвернётся, пошлёт десятника за ответчиком и предаст разбирать конфликт писарю. Надо сказать, что большинство общественных вопросов староста выносил на сход и как решит мир, так тому и быть.

Почти каждое воскресенье где-либо ремонтировали мостик или делали дорогу. Немедленно били в набат, собирались люди и посылались тушить пожары, которые возникали в разных местах. По-прежнему по воскресеньям и большим праздникам справлялась церковная служба, собирались приношения и подаяния. Продавались с аукциона господни приклады – телята, овцы, гуси, жеребята, даже коровы, холсты и разные ткани. Но доходы храма стали намного скуднее. После споров во время голосования авторитет попа Моисея понизился, и он через некоторое время по санному пути уехал в Мало-Бащелакский район.

Службу проводил пришедший из армии псаломщик Ефим Петрович Тимаков, временами приезжали священники из других сел. Без особой печали и сожаления рассталось с попом большинство слабоверующих прихожан. Рады были его уходу и ученики, не будет он их больше бить на уроке закона божьего, не придется в зимнюю стужу снимать шапку при встрече, не будет для поцелуя тыкать в губы и в нос свои конопатые пальцы.

Последний раз в 1918 г. была зимняя никольская ярмарка в Солонешном, на которую из всех сел волости крестьяне везли продавать свои продукты. Мои родители – отец Николай Силиверстович и мать Александра Родионовна Швецовы увозили на нее льняное семя, куделю, рябчиков полевых и два воза овса. Овес был продан по шестьдесят копеек за пуд, рябчики – по двадцать пять копеек за пару. Купили самопряху, три пуда соли, пуд сушеной рыбы да фунт пареных пряников ребятишкам. За проданные товары с нами рассчитались новыми деньгами, на которых были отпечатаны головы царей Павла, Александра и Николая. Остатками этих денег от продажи отцом была уплачена подать.

Ездил на эту ярмарку со своим дедушкой Силиверстом Назаровичем и я. Возле поместья Мальцева Максима на копи раскатились наши салаги, и выпала из них хромая бабушка Мавра Лаврентьевна. Мы едва вытащили ее из-под откоса, возились на морозе около часа. Чуть не околела старуха, но все-таки довезли живую. На квартире дочь с зятем мочили в водке полотенце и натирали бабушку, влили и внутрь какую-то толику. Через некоторое время она запела: "Ах, вы, сени мои, сени" и после этого жила еще лет десять. Ярмарка была уже не такая, как в прошлые годы. Ямская гоньба тоже отживала свой век. Последний ямщик Антон Константинович Непомнящев уже не гонял на парах и тройках, не кричал "грабят". Отзвенели колокольцы с бубенцами, только изредка ещё мелодично погремят на какой – ни будь свадьбе. В тот год женились многие. Малетин Илья на Подоксёновой Прасковье, Добрыгин Илья на Шмаковой Арине, Щетников Ефим на Солодиловой Арине из Солонешного, Бельков Артемий на Носыревой Надежде, Петухов Степан на Медведевой Палагее, Николаев Григорий на Паламошновой Федоре. Не многие из них прожили век вместе. Некоторые, вышедшие замуж невесты через год остались вдовами.

* * *

Приходили солдаты, приносили разные сведения о положении дел в России. В их рассказах было что-то чудовищное, невероятное, ужасное, а подчас и смешное. Трудно было разобрать, где правда, а где ложь. Они рассказывали, что временное правительство свергнуто, Керенский бежал из дворца, переодетый в женскую одежду, что все министры арестованы и посажены в Петропавловку, что власть силой взяли большевики. Русских, говорили они, в их числе мало совсем, а все евреи, латыши, поляки, немцы, что организован ЦК партии (само-то слово ЦК не русское), руководит им еврей. Будто бы тайно привезли в закрытом вагоне какого-то полунемца-полутатарина, он самозванно создал совет и объявил себя правителем. Создана красная гвардия, которой командует тоже еврей – какой-то Троцкий да Муравьев. Дворец охраняют вооруженные латыши, русских заставили драться между собой Рассказывали, что идут большие бои белых с красными. На Россию напали четырнадцать стран. В Сибирь направлен из-за границы верховным правителем Колчак. Организуются для борьбы с белыми и в Сибири красногвардейские отряды. Один из таких отрядов – Сухова П.Д. – проходил через наше село

...Второго августа 1918 года был праздник грозного небесного наездника и метателя стрел Ильи. Служба в церкви продолжалась не более двух часов, и народа было не много. По-праздничному одетые верующие, в большинстве старики и старухи, по одному и группами выходили из церкви в ограду, поворачивались лицом к храму и троекратно крестились на застекленную икону с выгоревшим от солнца ликом какого-то святого. Шелестя полами длинного подрясника, направился к выходу и поп. Навстречу ему из ограды, с намасленными и подстриженными под кружок волосами, бегом бежал член церковного совета Егор Ерутин. Запыхавшись, с побелевшим лицом, он сказал: "Батюшка, красные..." Из-под горки по грязной дороге к церкви ехало несколько вооруженных всадников, на рукавах у всех красные ленточки.

Все молодые. Среди них один совсем еще мальчишка. Сначала как-то боязно было нам пацанам, но въезжавшие улыбались и спрашивали, нет ли в селе каких солдат, где находится сборня. Впереди отряда на рыжем коне сидел, видимо, командир с кривой саблей на боку и револьвером в кобуре. На нем не было головного убора, черные волосы развевались на ветерке. На площади у здания сборни отряд был построен, из рапорта одного из военных мы услышали фамилию – Долгих. Вслед за прибывшим отрядом, запрудив всю улицу шли многие десятки пароконных подвод. На каждой, держа винтовки на коленях, сидели по три-четыре красногвардейца. На десяти подводах были раненые и больные, с ними пять сестер-санитарок. Были в отряде и пожилые, лет за сорок, пятьдесят. Из прибывших в здание сборни вошло несколько человек. Не большой зал с прогнившим полом и конура – канцелярия были полны людей. Военные требовали, чтобы их, как можно быстрее, обеспечили нужным количеством подвод, а пока разместили людей по квартирам. От последних дождей на дорогах была непролазная грязь, телеги увязали по ступицы, лошади пройдя от Бащелака и Большой Речки устали, надо менять. Староста, Иван Кобяков, человек не расторопный, отвечал: "Это мы устроим, собирать подводы сичас пошлём, а пока станьте на фатеры, пока то да сё, день – то к вечеру будет".

Он послал дежуривших десятников наряжать мужиков, чтобы запрягали лошадей и подъезжали к сборне. Но быстро собрать подводы было действительно трудно, так как лошади на весь праздничный день отпускались пастись, а у многих были оставлены на пашнях. Намерения ночевать у командиров не было, пока староста готовит подводы, накормить людей и дать не много отдохнуть. Под штаб отведён был двухэтажный дом бывшего купца Семёна Таскаева, стоявший в самом центре села.

Фамилия командира отряда передавалась от одного к другому. Называли Сухов, но который из военных, никто из нас не знал. Начальство было поставлено на квартиру через дом от штаба, к Хлыстикову Алексею. Бойцов разместили в нескольких домах, где были большие ограды: у Зуева Николая, Бронникова Василия, Шмакова Петра и Белькова Василия. Рота мадьяр была поставлена к Брусницыну Михаилу, Щетникову Никите и Шубину Евсею. Командир роты русских с несколькими красногвардейцами и женой пришли к Швецову Николаю. Кухня расположилась в усадьбе Уфимцева Петра. Обоз с продуктами, оружием и прочим грузом находились на площади у церкви и школы. Раненых и больных вместе с санитарками поставили в трех домах: у братьев Колупаевых Лазаря и Мелентия и Хомутова Дмитрия.

* * *

Как только отряд занял деревню, сразу же были выставлены караулы с обоих концов Тележихи. В квартирах, где стояли солдаты, хозяйки готовили обед. Нам, молодежи, хотелось посмотреть на всё своими глазами, побольше узнать. Никто нас нигде не задерживал, мы заходили в дома, познакомились с мальчиком-красногвардейцем лет тринадцати, его звали Володя. Одет он был в черную куртку, солдатские сапоги и брюки, на голове красная феска с кисточкой.

На следующий день, время уже перевалило за полдень, когда собирались возчики с подводами, но их было мало. Требовалось в пять раз больше. Десятники снова обходили каждый дом, но и к вечеру достаточного количества не набралось. Командиры снова решил переночевать. Прошел слух, что Сухов хотел бы провести собрание граждан. Пришли на него не более трех десятков мужиков, прибежали туда и мы. На помосте из толстых плах возле плотного крашеного забора* стоял, и что-то говорил человек среднего роста. Обросшее короткой щетиной лицо с резкими чертами было усталым, волосы и брови, как вороново крыло, глаза – две черные смородины. Одет, в военную форму, сбоку кобура. Это и был Пётр Сухов. Возле него, облокотясь о забор, стоял военный, к которому обратился Сухов: "Вы, Дмитрий Григорьевич, что-либо скажете?". Он что-то ответил, я не смог расслышать. Человек этот был Сулим.

За малочисленностью людей никакого схода не состоялось. Собрались больше фронтовики. Сухов и Сулим разговаривали с ними, рассказывали об организации красногвардейских отрядов, о борьбе со старым режимом, призывали к восстанию против белых. О многом их спрашивали, особенно бывшие фронтовики. Понравился мужикам этот простой разговор. Расходясь по домам, они говорили: "Да разве белый офицер будет так объясняться с простым народом ".В этот день домой я явился только вечером. В сенях на лавке стояли два полных ведра, из которых мать наливала парное молоко толпившимся красногвардейцам. В комнате за столом сидели отец и военный.

*С тех пор, за восемьдесят лет в Тележихе не появилось ни одного крашеного забора.

Здесь и далее примечания А. Швецова.

Гость был выше среднего роста, с рыжеватой бородкой, подстриженными усами, копной рыжих волос. Отец сидел на стуле и держал на руках ребенка. Возле самовара наливала в стаканы чай высокая, красивая, женщина. На пальце левой руки было золотое кольцо, а на полуоткрытой, загоревшей шее – золотая цепочка. Женщина называла военного Андрюшей, а он ее – Наташей. Я понял, что это муж и жена. Фамилия его была не то Вишневецкий, не то Вишневский.

Как попал в горы отряд Сухова, каков был его маршрут – я тогда не знал, но казачьи сотни и роты колчаковских войск во главе с полковником Волковым неотступно следовали за ним. Ночью они заняли дороги вниз по Аную и на поселок Колбино, куда должен был направиться отряд. Также были перехвачены дороги вверх по Аную и по Язевке на Солонешное. Белые заняли с трех сторон высоты, окружающие село. Незанятой осталась восточная, с двухкилометровой горой Будачихой.

Рано утром отряд готов был к выступлению. Часть подвод была уже за поскотиной, но в пяти километрах от села разведку обстреляли белые. Началась паника, подводчики поворачивали лошадей обратно. Все вернулись в село. По команде красногвардейцы стали быстро занимать горы, окружавшие Тележиху. Часть русской роты с пулеметами заняла Маралий щебень и от него к северу до Глинки вершину Артемьевой горы, северную ее часть до поскотины – рота мадьяр. В позициях белых было больше преимущества, так как они заняли самые высокие сопки, откуда стреляли по позициям красногвардейцев и по селу. Засвистели на разных нотах пули.

В каждом доме переполох. Женщины с детьми и старики лезли в погреба. Мы же, подростки, не хотели прятаться, бегали к церкви, где располагался обоз, в школу, к штабу. Отстреливающихся красногвардейцев на вершинах голых гор западной стороны было видно. К обеду пошёл дождь, лил до вечера и всю ночь. Возчиков на площади было не менее ста человек, среди них паника и ругань. Лошадей кормить нечем, поить приходилось под свистом пуль на речке. Много было взято у населения верховых лошадей. Долгих на вороном иноходце несколько раз проносился из края в край села.

В штабе постоянно находились военные, приходил туда и сельский писарь, искалеченный фронтовик, Федот Филиппов Из ворот выехали Сухов и Сулим, с ними два ординарца, первый на рысях ускакал в нижний край села, второй – в верхний. Стрельба не прекращалась. В санчасть, в дом Колупаева Лазаря, привезли тяжело раненного в живот разведчика.

...Было уже далеко за полдень. Возвратились с позиций Сухов с Сулимом. Им было некогда идти обедать на квартиру. Хлебосольная заботливая хозяйка Татьяна Семеновна принесла в штаб в трехлитровом чугунке горячие жирные мясные щи, на сковороде стопу блинов и глиняную кринку молока. На площади горело несколько костров, на них готовили себе чай да кашу и сушили промокшую одежду подводчики из других посёлков.

С кладбищенской щебнистой горки, что в центре села, сняли стоявший пост и увезли пулемет на гриву у Третьего ключа. Местный житель, бобыль Митька Кобяков, так его все звали в селе, бегом вынырнул из ограды брата и с винтовкой, нецензурно ругаясь в адрес белых, побежал Шеманьевским переулком к реке, перешел по сходням через пруд мельницы и поднялся на позиции красногвардейцев. Вместе с ними он сутки стрелял по вершинам сопок, занятым казаками.

Всего насмотревшись и наслушавшись, мы с другом – Ваней Брусницыным – зашли к нему домой, там располагались мадьяры. Некоторые из них, разговаривая на своем языке, играли в незнакомые нам карты, несколько человек обедали. В комнате возле печи и на натянутой веревке сушилась мокрая одежда. Один мадьяр на ломаном русском языке расспрашивал нас, как звать, сколько лет, где были и что видели. Они были бодрые, веселые, но вид у всех был усталый. Никакой боязни у нас не было, мы с ними разговаривали и тоже смеялись. Отца дома не было, он ушёл к подводам на смену дежурившего там соседа, на корм лошадям унёс пол мешка овса. Мать возилась у печки, старшая сестра принесла из речки ведро воды, командира не было. В сенях, на кочме, вповалку спали красноармейцы. На горах, шла редкая перестрелка. Казаки почему-то активности не проявляли. Наш верхний край пули из-за гор и строений не доставали, а нижний обстреливался с двух сторон: с запада – с горы Баданки, с севера – по реке Ануй. Там в некоторых домах были продырявлены стекла в окнах.

Мать начала выпекать хлеб для ужина, а мне велела зарезать гуся и двух петухов для супа. Сестра принесла из огорода полное ведро огурцов. Управившись со своими делами, я перешёл через дорогу и в соседней ограде смотрел, как повара готовили ужин, как раздавали большими черпаками прямо в вёдра суп и кашу. По улице, в карьер, по липкой грязи, носились на верховых лошадях военные. Совсем свечерело. Пришёл с поля скот. Опять два ведра парного молока стояли в сенях на лавке, но мать не разливала, а черпали своими кружками сами красногвардейцы, осталось и нам. Наступила темень, в комнате зажгли десятилинейную лампу, а в кухне семилинейку. Солдат осталось только двое. Вскоре пришёл командир роты уставший и намокший. Мать собрала на стол, поставила и кринку свежего молока. В комнате Андрей что – то рассказал Наташе, она заплакала. Взяв с собой одного солдата, Андрей ушёл.

Четвертого августа рано утром вернулся отец, его сменил сосед. Пришли солдаты с горы, они попеременно завтракали в кузне и уходили каждый на свое место. Мать спала считанные минуты, не давал спать маленький ребёнок, да и обед надо готовить для военных. Приехал на лошади командир роты. На осунувшемся лице стали заметны морщинки. Завтракали за одними столом, он с женой и отец с матерью. Не громко разговаривали, Андрей что – то рассказывал, поминал Сухова, позиции, пулемёт, воду.

Казаки со всех сторон открыли интенсивный огонь, обстреливали все занятые красногвардейцами позиции. Окруженное с трех сторон село было похоже на муравейник: одни спускались с гор, другие поднимались, к штабу и от него в разные стороны по деревне гоняли верховые. Среди подводчиков гомон, смех и мат. Меня позвали в комнату, отец спросил, не побоимся ли мы с Ваней Брусницыным отнести по ведру воды Артемьевым логом до ближайшего поста. Место безопасное, пули туда не попадают. Мать не возражала. Я с удовольствием согласился, был проинструктирован, взял ведро и отправился к своему другу, который жил через три дома. С большим трудом мы дотащили вёдра с водой до вершины, воду красногвардейцы взяли, а нас отправили обратно и сказали, чтобы больше не ходили. В березняке, по которому шли было затишье, там росло очень много клубники и земляники, на обратном пути мы вдоволь покушали ягод. Обедал я у деда с бабушкой, которые жили в отдельной избушке на одной ограде, бабушка была хромая, в погреб хорониться, как другие, они не лазили. Стрельба, особенно сильная, слышалась в нижнем конце села. Возле артельной лавки, в которой торговали с раннего утра и до позднего вечера, мы встретили нашего знакомого Володю на своем Орле. Он был такой же веселый и бодрый, но разговаривал с хрипом – от родниковой холодной воды. Обувь и одежда на нем были забрызганы грязью, и красная феска уже не имела того вида. С ним был, одетый не по росту, паренёк со шрамом на щеке. Он сказал, что звать его Гриша и жадно, как взрослый, глотал махорочный дым. Низкорослый конёк под ним до полубока был в грязи. Подводчики, освободившись от груза, разъезжались по квартирам, а местные по своим домам.

Пятого августа утро ничем не отличалось от предыдущих. Вялая перестрелка началась к обеду, и вдруг страшный гром от взрыва потряс лес и горы, поверг в панику жителей. Старые солдаты безошибочно определили, что стреляет трёхдюймовка. И действительно, казаки привезли из Солонешного орудие и, поставив его у подножия Вострушки, начали стрелять по позициям суховцев и по селу.

Первый снаряд упал на гуменную крышу Михаила Ерутина. Там были сложены зимние сани, и находилось несколько телят. Все это было разметано и перебито. Поблизости в нескольких домах повылетали стекла. Через короткое время – второй взрыв такой же силы. Снаряд разорвался против сборни, где паслись козы Телегина Кирьяна, всех их, как ветром снесло к реке.

По занятым суховцами позициям, вдоль горы со стороны Язевки, казаки повели сильный ружейный и пулеметный обстрел.

Третий снаряд ударил в пятнадцати метрах от крайнего окопа. С облаком пыли летели большие куски земли и щебня, все это скатывалось по склону горы в Ануй. Начальство на верховых лошадях понеслось в нижний край деревни. Мадьяры с квартир тоже ушли.

Раненые и больные были охвачены беспокойством. Везде суета, напряженность, взволнованность. Из обоза взяты боеприпасы, выданы на кухню продукты, в лазарет унесли несколько метров белого полотна, видимо, на белье и простыни. Тревожные чувства одолевали всех.

Командование, очевидно, решило окончательно вывести отряд из села в ночь на шестое августа. Нужны были проводники. В качестве провожатых были выбраны Егор Фефелов, двадцати пяти лет, фронтовик Михаил Жуляев, сорока лет, бедняк, охотник, имел семь детей, Никита Щетников, лет шестидесяти, рыбак, бедняк. Сухов объяснил, зачем их вызвал, что это строго секретно, что штаб и сельское управление на них вполне надеются и доверяют, они, хорошо зная местность, смогут провести отряд и их за помощь не забудет история. Он спросил согласны ли, смогут ли, не боятся ли, все трое ответили положительно и заверили, что об этом ни с кем не обмолвятся и сейчас же на своих лошадях прибудут в штаб.

Стемнело. Пошел мелкий дождь. Командирам подразделений был отдан приказ о подготовке к отступлению. Из обоза от церкви на двух подводах увезли оружие. За последней усадьбой Корнея Шилова на берегу реки, разложив большой костер, покидали его туда, а потом сбросали в речку. Через день тележихинские мужики вытащили из воды обгорелые стволы и разнесли по домам. Позднее часть из них была отремонтирована, пригодилась в девятнадцатом году, в восстании против Колчака.

На площади из обоза военные – хозяйственники раздавали подводчикам, муку, крупу, сахар, чай, повара топорами перерубили спицы, ободья в колесах, оглобли у походной кухни, раскололи котлы. К условленному времени к штабу подъехали проводники. Привел свой кавалерийский отряд Иван Долгих. Сборы проходили без лишнего шума. Решено было оставить раненых и больных двадцать восемь мужчин и пять сестер – хожалок. По каким – то причинам отстали несколько человек, находившихся на постах, которые потом, побросав оружие, разбрелись по лесам и горам, но, не зная местности, выходили в другие сёла, где их арестовывали и перепровождали в волость. К двенадцати часам ночи пришёл командир роты Андрей. У отца были осёдланы две лошади. Мать наложила в торбочку продуктов. Наташа расцеловалась с матерью и вышла следом за Андреем. Мне же и сестре Анне было сказана масса добрых пожеланий.

В непроглядной темени, под дождем, по непролазной грязи, через булыжники и колодины отряд двинулся за проводниками. От штаба пошли вверх по речке, по узкой тропе поднялись на левое крыло горы Будачихи и через "Воровские ворота" проследовали на Елиново. По какой – то причине позднее набралась ещё группа, не менее пятидесяти человек, которых вслед за отрядом увёл Прокопий Евсеевич Добрыгин. Отстали от отряда юноши Володя и Гриша. Медсёстры Дерябина, Федянина, Обухова, Красилова и Костикина остались около раненых и больных. Потом ещё очень долгое время ходили в народе слухи о том, что где – то по Загайнову ключу закопаны красногвардейцами два пулемёта, многие потом искали, но ничего не нашли.

* * *

После ухода красногвардейцев мертвая тишина опустилась на село, изедка слышался где-то одиночный лай собаки. На рассвете со стороны казаков прогремело несколько ружейных залпов и пулеметных очередей по бывшим позициям красногвардейцев, но ответных выстрелов не было. Стрельба длилась не более десяти минут. Дождь прекратился, лучи солнца прогрели землю и от неё повалил пар. Подоенные коровы по протоптанным тропам уходили на пастбище. Не слышно было разговоров через городьбу соседок. Что – то будет?

Часов в десять утра с нижнего края села, в проломы и открытые ворота поскотины ворвались с шашками наголо чубатые казаки и карьером поскакали селом и стороной по гривам к сборне, где были уже староста с писарем и десятник со сторожем. Это была разведка. Вслед за ней через недолгое время по два в ряд, с пиками у стремени и с винтовками за плечами шагом проследовал большой отряд белоказаков. С Язевского седла на рысях спустился отряд не менее пятисот человек. С третьей, южной, стороны также строем по два вступила в село нескончаемым потоком казачья конница.

Штаб белых расположился в двухэтажном доме Николая Зуева. Стройный звон всех семи колоколов знаменовал или встречу, или созывал верующих на молебствие. В тесном полутемном здании управы было полно казаков. Староста Кобяков еле успевал отвечать на вопросы двух начальников, по-звериному смотревших на него и чего-то требовавших. С мертвенно-бледным лицом в своем закутке-канцелярии за письменным столом сидел писарь и перебирал бумаги. Староста беспрестанно посылал десятников за людьми, чтобы немедленно явились на сборню.

Почти в каждом доме начался обыск, в разных концах слышались одиночные выстрелы. Из Артемьева лога с винтовкой в руках медленно шел мадьяр, по какой-то причине, не спустившийся ночью с позиций. Двое казаков Шеманаевским переулком наперерез ему поскакали к реке. Не успев дойти до переходов через пруд, он был убит. Пожилой казак переехал выше переходов речку, слез с коня, снял с убитого сапоги, забрал трехлинейку а труп столкнул с тропинки под откос.

Раненые и больные не находили себе места, однако не теряли надежды остаться в живых. Ведь когда – то и где – то была заключена конвенция между государствами, создавались органы Красного креста. Некоторые из раненых были грамотные. Среди них выделялся высокий, с серым лицом, звали его Коля. Нам, пацанам, когда мы приносили раненым продукты, он рассказывал о французской революции, и девятьсот пятом годе, и о Ленском расстреле. Было ему не больше двадцати пяти лет.

На сборне сутолока. С группой казаков послали десятника показывать место сожжения оружия. Из зарослей пасеки деда Лихачева вышел красногвардеец с винтовкой и направился через мелкую протоку к жилью. Казаки стали по нему стрелять. Он успел скрыться в старом овине Евлантия Лубягина. Овин с речки и из ограды был окружен. Одни предлагали его поджечь, другие кричали, чтобы красноармеец выходил и сдавался. И он вышел. Казаки вывели его на горку к школьной изгороди и зарубили шашками. Труп не убирали до вечера. В оградах домов, где находились раненые, полно белоказаков. Слышалась матерная ругань, раненых вытаскивали на улицу. С некоторых были сорваны бинты, из ран текла кровь. Санитарок тоже выгнали из комнат, сыпалась брань и похабные эпитеты. Сбившисьв кучку они стояли и плакали. В кладовой дома Колупаева Лазаря лежал тяжело раненый в живот и слабым голосом просил пить. Какой – то казак пнул дверь в кладовку и навскид выстрелил ему в голову и грудь, колупаиха сползла по стенке и потеряла сознание, закричали ребятишки.

Все раненые и санитарки были собраны в одну ограду Мелентия Колупаева, и окружены кольцом казаков, которые не переставали издеваться над жертвами. От сельского управления подъехало восемь подвод. Всех местных жителей, детей и мужиков отогнали от ограды далеко за дорогу. Из толпы неслось тихое подвывание.Суховцев погнали в открытые ворота к телегам, в каждую посадили по три-четыре человека. Подводы, выехав на дорогу, направились к сборне. Сидевшие в них раненые с тоской смотрели на вершины гор, где вчера еще были позиции их отряда.

Полковник Волков в веселом настроении после пропущенных нескольких стопок закусывал со своими приближенными. Он был доволен победой и, не задумываясь, отдал приказ расстрелять пленных. От штаба в карьер поскакали к подводам трое казаков. Под конвоем полусотни раненых повезли в нижний край села. В пяти километрах от последних домов, в конце копи, на устье Четвертого ключа была подана команда остановиться. Пленным приказали слезть с телег, отойти на голый пригорок.

За казачьим конвоем, гнавшим санитарок к сборне, шла большая разновозрастная толпа жителей. У самого крыльца с мертвенно бледными лицами, держась под руки, все пять остановились. Та, что повыше всех, смущалась своей заметной полноты – она была беременна. Возраст их был от двадцати до тридцати лет, не более. На крыльце стоял казак с золотыми зубами, и помахивая нагайкой, издевательски кричал: "Может, кто-нибудь этих красных сук замуж возьмет?" Никто не осмелился подать голос. Он спустился со ступенек, подошел к той, что была беременна, матерно выругался, два раза ударил ее плетью и заорал: "А ты вон отсюда, шлюха", верховые казаки оторвали ее от подруг и в толчки проводили до дороги.

С бранью, подталкивая пиками, санитарок погнали на безлесную глинистую горку и там расстреляли. Как фамилия оставшейся в живых мне неизвестно Она слышала залпы, оборачивалась назад, но чьи-то руки ее удерживали. До ее сознания плохо доходили сочувственные советы и разговоры шедших с нею женщин. Её завели к старикам Печенкиным. Старуха Капитолина Софоновна, узнав кого к ним завели, запричитала и, обняв незнакомку, сказала, что никуда ее не отпустит. Она жила у стариков Печенкиных около двух месяцев, потом дед Терентий отвез ее к своим родственникам в Большую Речку. В 1920 году, уже при Советской власти, она не раз посылала письма старикам, о чем они рассказывали соседям.

А обыски в селе не прекращались. Все четыре дня дед Аверьян Березовский был в подводах, его лошадь была запряжена в одноколку с красной бочкой. Увез он ее вечером шестого августа к себе домой, поставил под навес, а сам приболел и залез греться на горячую печку. Назавтра налетели с обыском казаки и обнаружили в бочке порох. Накричали на деда, огрели его раза три плетью и приказали везти одноколку к сборне. Допрашивавший его казак, матерно ругаясь, кричал, что он спрятал бочку с порохом, что он красный, что его надо расстрелять. Перепуганный старик только и смог сказать: "Батюшки, ничего я не знаю, я в подводах...". Полуживого от страха деда забросили в каталажку. Угодливо заискивавший, перед сидевшим за столом казачьим начальником Ободов

– Ваше благороль, дед, может и не виноват, может он в самом деле не смотрел в бочку-то, да и слепыш он. Надоть сюда его сноху Дуньку, это она, подлюга, бочку-то спрятала.

Начальник поаернулся к старосте.

– Ты что, не слышишь, ведь толк говорит мужик-то. Посылай за этой стервой!

Трое казаков галопом помчались арестовывать не ожидавшую беды Авдотью Кирилловну. Плач четырех детей выплеснулся из дома на весь украек. Ближние и дальние соседи сбежались к усадьбе Березовских. С криком обеими руками вцепилась в мать четырнадцатилетняя дочь Вера. Их подвели к крыльцу сборни. Старший конвоя ушел в здание, пробыл там не более двух минут. Возвратившись, указал рукой следовать на гору, где лежали еще не зарытые тела четырех медсестер. Веру казаки с трудом отшвырнули в сторону, а ни в чем не повинную женщину подталкивая пиками, увели и расстреляли. За один день, шестого августа 1918 года в Тележихе убили тридцать пять человек.

Ночь на 7 августа была грозовая, ослепительные молнии вонзалась в каменные россыпи и в верхушки столетних лиственниц. От грома дрожали стекла в окнах. Тележихинцы спали немногие часы. У большей половины в домах стояло по нескольку казаков. Поселились они сами и требовали, чтобы для них были приготовлены завтрак, обед и ужин. Требовали властно, со злостью, без улыбок.После завтрака, утром полковник Волков отдал приказ сигналить сбор, строиться поэскадронно на площади, возле хлебных общественных амбаров. Старосте приказали нарядить хорошо знающего проводника до поселка Елиново. Строго наказали, чтобы до ухода полка никого из села не выпускать. Около двенадцати часов дня по непролазной грязи казаки ушли из Тележихи, оставив к себе ненависть в душах взрослых и детей. В хвосте полка ехали красногвардейцы Гриша и Володя, как пленные. Оставили ли их в живых – неизвестно.