Текст книги "Карпатские орлы"

Автор книги: Василий Малкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

На юго-восточной окраине Живеца красноармейцы вынесли с поля боя тяжело раненного немецкого солдата. Ему была оказана медицинская помощь. Придя в себя, солдат сначала не поверил, что советский военный врач, спасая его жизнь, сделал сложную операцию. А когда рана начала заживать, солдат прозрел. Убедившись в гуманности, проявленной по отношению к нему, он разоткровенничался. В беседе со мной пленный поведал о таком факте. В ночь на 19 февраля в Живеце немецкий ефрейтор притащил на плечах в землянку командира пехотной роты раненого красноармейца. На его ногах и левой щеке кровоточили раны. Взглянув прищуренным глазом на раненого, офицер произнес лишь одну фразу: «Расстрелять! Нечего возиться с раненым: рейху нужны только здоровые русские пленные».

Слушая рассказ пленного солдата, я невольно думал: до какой же степени одичания дошли немецкие офицеры, растоптавшие элементарные нормы международного права, человеческой гуманности.

Под Живецом на поле боя нам приходилось встречаться с пьяными гитлеровцами. Пленный немецкий солдат рассказал, что перед боем офицеры приказали выдать каждому столько водки, сколько он пожелает, а потом всех бросили в контратаку. На высоте Безымянной наш 1-й батальон разгромил до трех вражеских рот. Позже выяснилось, что гитлеровцы перепились, шли в контратаку в невменяемом состоянии. Это был далеко не единичный случай. Мы все более убеждались, что немецко-фашистское командование не дорожит жизнью своих солдат. Оно превращало их в слепых роботов, гнало в бой под угрозой расстрела, под воздействием алкогольных и наркотических средств, лишь бы удержать под фашистским сапогом польскую и чехословацкую землю.

В лице гитлеровских оккупантов польские и чехословацкие люди видели насильников, грабителей, убийц, душителей свободы, а в лице советских воинов – своих верных друзей, освободителей, представителей самой справедливой и самой гуманной армии в мире. Хорошо помню, с каким восхищением польские крестьяне многих деревень наблюдали, как красноармейцы строили новые мосты, ремонтировали дороги, помогали местным жителям спасать их дома, подожженные гитлеровцами при отступлении. Фашисты разрушали, жгли, а красноармейцы восстанавливали.

Чувство гуманности, бережного, уважительного отношения к людям, природе, ее красоте и богатствам наши воины проявляли в самых различных формах. Я видел, как красноармейцы помогали польским крестьянам восстанавливать мосты, ремонтировать школы, жилые дома, спасать лошадей на лугу, заминированном фашистами при отступлении. На польской территории, в лесу, красноармеец Назарбаев подобрал беспризорного ишака. Мы опросили жителей окрестных сел, разыскивали его хозяина. Никто не отозвался. Польские крестьяне подарили ишака Назарбаеву. С моего разрешения он принял его и ухаживал за ним с любовью. Однажды я зашел в медицинский пункт. Он располагался на юго-восточной окраине Живеца. Старший фельдшер медсанроты полка лейтенант медицинской службы Любовь Еськина, миловидная женщина лет 25, перевязывала раненого красноармейца. Пятерым бойцам она уже сделала перевязку. Медсанрота находилась в большом двухэтажном здании. Пункт медпомощи занимал весь первый этаж. Дверь самой большой комнаты выходила прямо на улицу. Немецкий снаряд разворотил западный угол дома. Когда я ступил на порог боковой комнаты, взору предстал ишак, мирно жевавший сено.

– Товарищ гвардии майор, – пояснил Базарбаев, – нам уже не на чем вывозить раненых. Сюда не подъедешь на машине, да и на лошадях тоже. А на ишаке… Мы только так и вывозим. В любое время дня и ночи.

С Базарбаевым вторично я встретился на узкой горной дороге. Его ишак тянул повозку с ранеными по направлению к медсанбату. Но медсанбат переместился в другой район, и Базарбаев искал его.

Наша дивизия по дорогам войны проходила со своим знаком, присвоенным ей, – красным треугольником, нарисованным на всех автомашинах, повозках и придорожных указателях, где она проходила. Красный треугольник дивизия оставляла и на фасадах зданий городов и сел, где располагалась после их освобождения. И вот Базарбаев искал красные треугольники, чтобы по ним определить местонахождение медсанбата. Разыскав медсанбат, он сдал дежурному врачу раненых и со своим любимцем – вездесущим и выносливым ишаком, повозкой и карабином возвратился в роту.

Разговорившись с Базарбаевым, я узнал, что он с детства любит животных. И вот здесь, на фронте, эта любовь проявилась с особой силой. Он берег ишака, укрывал его во время артобстрелов, делился с ним куском хлеба и сахара. И в этом тоже проявилась благородная черта его характера – гуманизм.

Прошли десятилетия с тех пор, а красный треугольник перед моим мысленным взором по-прежнему ярко сияет в словацких и польских городах и селах, лесах и горах, омытых кровью советских воинов-освободителей.

Красный треугольник… Разве можно забыть его? Нет, никогда! По нему, красному треугольнику, мы, гвардейцы-севастопольцы без труда узнавали друг друга на встречах ветеранов полка и дивизии. Одна из памятных встреч состоялась весной 1969 года в Севастополе. Тогда отмечалось 25-летие освобождения города от немецко-фашистских захватчиков. На торжество пригласили и нас, воинов-ветеранов 128-й гвардейской дивизии, в том числе и ветеранов 327-го Севастопольского ордена Богдана Хмельницкого горнострелкового полка. В конце праздника нам вручили памятный значок – красный треугольник, который булавкой мы прикололи к кителям на правой стороне груди. По этому значку мы быстро узнавали друг друга на севастопольской встрече.

Нити крепкой дружбы связывали наших фронтовиков-гвардейцев. У нас в полку, как я уже говорил, служили и девушки, женщины. Многие из них навсегда связали свою личную судьбу с нашими однополчанами. Расскажу о фронтовой дружбе Любови Лукьяновны Еськиной с начальником артиллерии полка майором Анатолием Васильевичем Румянцевым.

Однажды я застал Румянцева в полковом медицинском пункте. По долгу службы он проверял состояние карабинов у санитаров. Обнаружил ржавчину на некоторых карабинах. Стал сурово выговаривать Еськиной:

– Когда наведете порядок? Почему ваши подчиненные не чистят оружие?

О состоянии оружия в медпункте Румянцев доложил Шульге. Тот объявил Еськиной выговор. После этого инцидента Румянцев использовал любой повод, чтобы встретиться и объясниться с Еськиной. То на боль в груди пожалуется, то шутку подпустит.

Во время атаки Живец Стар один из красноармейцев доложил Румянцеву:

– Медиков окружают гитлеровцы.

– Люба там, раненые – надо выручать… – Румянцев без промедления с группой автоматчиков ринулся на юго-восточную окраину деревни, в крайнем домике которой располагался полковой пункт медпомощи. Добрались туда быстро. Автоматчики, оцепив дом, взяли его под охрану, а Румянцев пулей ворвался в комнату:

– Люба, быстро собирайся, иначе в плен попадешь.

Люба в это время пекла блины. Румянцеву ответила:

– Сколько помню себя в полку – ты меня разыгрываешь. На этот раз не проведешь. На, попробуй блинов…

И подала тарелку с блинами.

Румянцев мгновенно схватил тарелку, строго предупредил:

– Немедленно сворачивай медпункт. Гитлеровцы угрожают окружением, они приближаются…

Люба побледнела, поверила. Взглянув на Анатолия, она сердито сказала:

– Вот шалопутный – надо жизнь раненых спасать, а он блинами наслаждается…

Пока Любовь Лукьяновна готовила к отправке первую группу раненых, на окраину села, где расположился медпункт, ворвались красноармейцы. Их контратаку поддержали автоматчики. Гитлеровцам не удалось окружить дом с нашими ранеными бойцами.

Историю с Любиными блинами долго вспоминали в полку.

Люба – девушка строгая, и постороннему глазу не просто было заметить, что отношения ее с Анатолием Румянцевым становились все нежнее. Как только закончилась война, они поженились. На свадьбе Люба испекла блины и подала их Анатолию, напомнив: «Не съел ты в Живец Стар блины, спасал меня, сердечный, от фрицев. Ешь теперь…»

После освобождения Живец Стар наш полк перевели в резерв. Мы принимали новое пополнение. Вводили его в строй. Организовали боевую и политическую подготовку личного состава. Подобрали и на семинарах обучали новых парторгов, комсоргов, агитаторов подразделений.

Партийная организация полка пополняла свои ряды за счет передовых воинов. За первые 10 дней февраля в члены и кандидаты партии было принято 8 человек. Коммунистами стали герои боев за Гуциско и Живец – командир роты В. М. Турбин и наш прославленный пулеметчик И. Д. Радченко, оба они удостоены ордена Красного Знамени.

Командиры и политработники позаботились о создании условий для отдыха личного состава подразделений.

Я побывал в 6-й роте. Ее парторг, он же старшина, Алексей Гришин на мой вопрос, как отдыхает рота, ответил:

– Отлично. Вчера смотрели новый фильм «В шесть часов вечера после войны».

– Какое впечатление?

– О, сколько было разговоров! По довоенной профессии я – киномеханик. И скажу откровенно, что за многие годы не припоминаю случая, чтобы кинозрители так оживленно и заинтересованно обсуждали кинофильм, как это было вчера после просмотра. Полюбился, крепко полюбился этот фильм и красноармейцам, и командирам. Многие рассказали, как представляют себе возвращение в родные края после войны, уславливались друг с другом о встрече в шесть часов вечера…

Гришин попросил меня остаться на концерте ротной художественной самодеятельности. Состоялся он вечером, при свете коптилок, сделанных из артиллерийских гильз. Концерт начался выступлением гармониста красноармейца Даниленко. Он сидел на ящике от снарядов, медленно перебирал лады гармоники. И вот полилась русская песня «Ой, да ты калинушка». Вся рота дружно вторила гармонике.

Даниленко заиграл «барыню». В круг выскочили два бойца. Сначала они шли вразвалочку, а потом их движения становились все быстрее и быстрее. Под шутки и возгласы окружающих танцоры задорно, с огоньком исполнили танец.

Но вот кончилась пляска. На «сцене» занял место сержант Чайка со скрипкой – полилась нежная, чарующая музыка…

В 5-й роте в часы досуга я видел многих красноармейцев, склонившихся над книгой.

– Любят у нас в роте читать, – сказал мне старший сержант Николай Темный. – В полевой сумке гвардии младшего лейтенанта Михайленко всегда есть интересные книжки. В свободное время вокруг него грудятся бойцы, слушают, а Михайленко читает. Такой же страстный пропагандист книги и наш ротный парторг Мясниченко – его вещевой мешок хранит солидный запас книг.

– Какие книги в батальоне пользуются наибольшим спросом? – спросил я как-то у парторга батальона Нечесова.

– Читают разные. И о войне, и о любви, и о строителях Магнитки, Днепрогэса, Комсомольска-на-Амуре… На днях у меня произошел разговор с пожилым бойцом. «Вы мне, – говорит, – товарищ младший лейтенант, дайте прочитать такую книжку, чтобы она была с хорошим концом, а то все читаю такие – горе, горе, несчастье… А я и так натерпелся за свою жизнь горя да несчастья, и в войну его еще прибавилось, так что по горло им сыт. И хочется мне в книжках не о горе, а о счастье людей читать, их радостью радоваться».

– Ну и что же, – спрашиваю Нечесова, – нашел?

– Нет, признаться, пока не нашел.

– А ты вот дай ему про Чапая прочитать, – и я передал Нечесову книгу Фурманова. – Да скажи, что хоть Чапаев и погиб, но книжка хорошая, с хорошим концом – большой радостью для всего народа была победа Красной Армии над белогвардейцами и интервентами.

Мы позаботились об ускорении доставки писем, газет, журналов в подразделения. Почтальонов красноармейцы и командиры ждали как самых больших друзей. Когда почтальон с полевой сумкой на плече проходил у землянок, траншей, шалашей, каждый старался зазвать его к себе, чем-либо угостить или просто сказать приятное слово.

Дни отдыха прибавляли сил и энергии воинам. Они настойчиво учились, готовились к новым боям. Нас радовали итоги январско-февральских сражений Красной Армии. В ее героических победах была значительная доля ратных подвигов воинов и нашего 4-го Украинского фронта. За эти два месяца по территории Польши и Чехословакии он продвинулся на запад от 175 до 225 километров. Преодолев большую часть Карпат, войска фронта вышли в верхнее течение Вислы и завязали бои на подступах к Моравско-Остравскому промышленному району. На освобожденной 4-м Украинским фронтом территории Словакии и южных районов Польши проживало около 1 миллиона 400 тысяч человек. Избавившись от гитлеровской тирании, они с радостью вдохнули свежий воздух свободы.

Дороги войны вели нас все дальше и дальше на запад. И все явственнее чувствовалось – накал боев возрастает, победа приближается.

Глава 7
Снова в Чехословакии

Начало весны сорок пятого.

Бурное, незабываемое время. Настраиваясь на московские радиоволны, мы на чехословацкой земле узнаем новости: 1-й Украинский фронт успешно завершил Нижне-Силезскую наступательную операцию, продвинулся на запад более чем на 200 километров; 2-й Белорусский фронт во взаимодействии с 1-м Белорусским фронтом выполнял задачу по рассечению померанской группировки врага; 2-й Украинский фронт продолжает бои в Чехословакии западнее города Лученец; 3-й Украинский фронт отражает ожесточенные контратаки крупных сил пехоты и танков противника северо-восточнее озера Балатон в Венгрии… Труженики советского тыла шлют фронту новые танки, самолеты, пушки… В союзных и автономных республиках ширится кампания всенародной помощи семьям фронтовиков и инвалидам войны…

У нас в подразделениях продолжалась напряженная работа по укреплению оборонительных рубежей. Комдив М. И. Колдубов поставил перед полком задачу – закрепиться на участке, который тянулся от поймы реки Вислы (справа) до шоссейной дороги Ясеница – Цешин (слева). Передний край обороны проходил перед населенными пунктами Иловница, Рудзица, Лазы, прикрывавшими шоссейную дорогу на Моравска Остраву.

Тогда, в начале марта сорок пятого, я, как замполит полка, не знал (и не мог знать), как в штабах нашей 1-й гвардейской армии и 4-го Украинского фронта рождался замысел Моравско-Остравской наступательной операции. Об этом стало известно позже. Читателям, ознакомившимся с книгой нашего бывшего командарма, ныне Маршала Советского Союза А. А. Гречко «Через Карпаты», в частности с ее шестой главой (она включает в себя раздел «Моравско-Остравская операция»), известны те сложные условия, в которых готовились и развертывались бои за основной индустриальный центр Чехословакии, расположенный на территории холмистой Силезской низменности и с юго-востока ограниченный склонами Моравских и Высоких Бескид, а с запада – склонами Восточных Судет. Тем же читателям, которые недостаточно осведомлены о Моравско-Остравской операции, мне думается, уместно хотя бы кратко напомнить о ее цели. Это позволит яснее представить себе и те конкретные боевые задачи, которые решал наш полк в составе 128-й дивизии.

Еще 14 февраля 1945 года командование 4-го Украинского фронта, пишет в упомянутой книге Маршал Советского Союза А. А. Гречко, представило на рассмотрение Ставки Верховного Главнокомандования план Моравско-Остравской операции. Ее цель состояла в том, чтобы, нанося главный удар силами 38-й и 1-й гвардейской армий в общем направлении Фриштат, Мистэк, Оломоуц, разгромить противостоящего противника – 1-ю немецкую танковую армию, овладеть Моравска Остравой и выйти главными силами на рубеж Бениш (Бенешов), Оломоуц, Гулин. В последующем в случае успеха планировалось наступление на Пардубице и далее на Прагу. Выбранное направление наступления позволяло обойти с юга наиболее мощные оборонительные полосы, прикрывавшие Моравска Остраву с севера.

Бойцам и командирам полка мы разъясняли, что после Рура и Силезии единственной металлургической базой в руках Гитлера являлся Моравско-Остравский район. Вот почему немецкое командование создало здесь мощную армейскую группу «Хейнрици», усилив ее соединениями, снятыми с других фронтов, и строго потребовав от нее во что бы то ни стало удержать центральные промышленные районы Чехословакии, особенно Моравско-Остравский. Мы располагали разведывательными данными о том, что противник готовит фланговый контрудар по нашим частям и соединениям в районе между чехословацким городом Цешином и польским городом Бельско, сосредоточив для этой цели много танков. Именно это обстоятельство определило боевую задачу 128-й гвардейской горнострелковой дивизии, а следовательно, и нашего полка в канун Моравско-Остравской операции.

Полку предстояло в короткий срок на широком фронте – до 8 километров – создать полевую оборону с разветвленной сетью траншей, ходов сообщения; огневые точки надо было расположить под надежными укрытиями, с тем чтобы на случай массированных танковых контратак противника поражать его не только при подходе к переднему краю, но и на всей глубине нашего оборонительного участка.

Задача оказалась нелегкой. Она осложнялась тем, что молодые красноармейцы не имели достаточных навыков окопно-траншейных работ на холмистой местности, а некоторые бойцы пренебрегали лопатой. Вспоминается такой эпизод. Закончив ночью обход оборонительных позиций 1-го батальона, мы с замполитом этого батальона Игнатьевым ранним мартовским утром остановились у подножия холма, где 1-я стрелковая рота вела траншейные работы. Послышались громкие голоса:

– Смотрите, у других красноармейцев окопы как надо, а у вас, товарищ Ковбаса, не окоп, а ямка. Срам. Головы не спрячешь в такой ямке. Это не работа, а черт знает что…

Розовощекий Ковбаса сердито сопел, но молчал. В разговор включился молодой худощавый боец:

– Ковбаса-то и не виноват, товарищ гвардии сержант. Вы только посмотрите, какой он тощий, весь высох, бедняга, от работы, а кормить его повар, почитай, и не кормит – всего две порции Ковбаса съедает… Надо пожалеть его, товарищ сержант…

Красноармейцы, окружившие Ковбасу, смеялись, а молодой боец продолжал с юморком:

– Мы за него выкопаем, пожалеем… Это легче, чем агитировать его всей ротой. И так уж агитируем каждый день.

– Я потому и ругаюсь, что жалею: коли окоп окажется мелким, в нем под танком не усидишь, погибнешь. Это понимать надо. А он лопаткой орудует нехотя, словно граф какой.

– А чем он не граф? Розовый, полный, с брюшком. И лопаткой не работает, а так, помахивает. Истинный граф или князь…

– Дурья ты башка, а еще агитатор, – угрюмо вымолвил Ковбаса, обращаясь к разговорчивому бойцу. – Лев Толстой был граф, а без брюшка и не розовенький. А коли хочешь узнать, граф я или князь, – подойди поближе. Хряпну по роже, тогда узнаешь, графская фамилия Ковбаса или рабоче-крестьянская… Уйди от греха!

Ковбаса свирепо и неуклюже размахивал пудовыми кулачищами. Он недавно прибыл с пополнением из Западной Украины. Не сразу у него все пошло хорошо. Ленился. Не любил, когда ему указывали на промахи и недостатки. Забегая вперед, должен сказать, что через некоторое время Ковбаса изменился в лучшую сторону, видимо, понял, что в роте все замечают – и хорошее и плохое.

Так в заботах, во взаимной критике, товарищеской взаимовыручке воспитывались люди.

В обороне полку пришлось пробыть с 7 марта по 5 апреля. За это время на нашем участке противник ограничивался мелкими разведывательными вылазками. Танкового удара так и не последовало.

Будучи в обороне, полк предпринял несколько наступлений с ограниченными действиями. Наиболее важным из них было наступление с целью овладеть населенным пунктом Лазы, чтобы улучшить наши позиции, оседлать господствующую над местностью высоту, контролирующую шоссейную дорогу Бельско – Цешин на значительном расстоянии. Гитлеровцы оказали упорное сопротивление. Лазы им удалось удержать. Все другие бои полк предпринимал с целью отвлечения сил противника с участков, где вели наступление части и соединения 1-й гвардейской армии.

В ночное время гитлеровцы не раз предпринимали вылазки, чтобы захватить «языка», рассчитывая, видимо, таким образом добыть сведения о системе огня нашей части, ее численном составе. В ночь на 2 марта, например, группа немецких солдат по заснеженному полю ползком подкрадывалась к позиции 1-й роты. Гитлеровцам удалось приблизиться к окопу пулеметчика Касанова. Но они не застали бдительного красноармейца врасплох. Касанов, подпустив лазутчиков метров на сто, дал несколько пулеметных очередей. Оставив на снегу восемь трупов, ошеломленные гитлеровцы откатились назад.

В ночь на 3 марта немецкие солдаты предприняли две новые попытки захватить «языка». Оба раза они подкрадывались к окопу ручных пулеметчиков сержанта Василенко и красноармейца Ковальчука. Командир отделения Василенко был начеку, своевременно открыл огонь. Гитлеровцы откатились с пустыми руками.

Через парторгов, комсоргов и агитаторов подразделений мы проинформировали личный состав об участившихся ночных вылазках немецких разведчиков. Пулеметчикам Касанову и Василенко, проявившим высокую бдительность, были посвящены боевые листки. Их пронизывала основная мысль: «Выше бдительность! Действовать так, как пулеметчики Касанов и Василенко!» Достоянием личного состава мы сделали также смелые и инициативные действия командира пулеметного расчета старшего сержанта Романа Воеводки. Ночью он вступил в поединок с шестью гитлеровцами, пытавшимися окружить его окоп. Случилось так, что напарник Воеводки заболел. Старший сержант отправил его в санчасть, оставшись один в окопе, удаленном от соседних стрелковых отделений. Вдруг в полночь Воеводка услышал шорох. Осмотрелся, заметил ползущих немцев. На какое-то мгновение старшему сержанту стало жутковато. Он хотел нажать на спусковой крючок, но сдержался. «Надо подпустить ближе, чтобы уложить наверняка… Еще ближе… Еще… Ага, теперь в самый раз». И пулеметная очередь внезапно расколола ночную тишину. Среди гитлеровцев раздался истошный крик. Воеводка не ослаблял огня. Несколько гитлеровцев скрылись в воронке. Старший сержант знал эту воронку – еще днем он вымерял до нее расстояние. Одну за другой Воеводка швырнул в сторону воронки гранаты. Гитлеровцы молчали. Было неясно, перебиты они или затаились. Воеводка зорко наблюдал. Вдруг воронка ожила. Гитлеровцы открыли стрельбу, пытаясь загнать пулеметчика в окоп, с тем чтобы взять его живым. Воеводка, укрываясь от пуль за бруствером ячейки, вел огонь длинными очередями.

На рассвете в воронке он обнаружил два трупа гитлеровцев. Старший сержант нашел в карманах убитых документы, передал их командиру взвода.

Вскоре Воеводка отличился и в наступлении. Рядом с ним в цепи роты шел красноармеец Мураль. Он-то потом и рассказал на страницах дивизионной многотиражки о своем товарище, о его смелости, проявленной в бою за село Лазы. В заметке Мураля, напечатанной в дивизионной газете, описан такой эпизод.

Наступая на Лазы, 3-я рота попала в трудное положение. Немецкий пулемет был хорошо укрыт в дзоте. Попав под его огонь, рота несла урон. Тогда старший сержант подполз с пулеметом близко к дзоту, дал несколько очередей по амбразуре. Немецкий пулемет умолк, и рота снова устремилась вперед.

На примере храброго и смекалистого старшего сержанта Романа Воеводки политработники учили бойцов и младших командиров стойкости, активности, воинскому мастерству. Они подчеркивали в беседах, что успеху Воеводки во многом способствовало то, что он заранее приготовил себе надежный окоп, укрывший его от вражеских пуль.

В ходе ночных боев некоторые наши командиры отделений и взводов допускали и серьезные промахи. Расскажу о таком случае. В ночь на 6 марта противник после сильного артиллерийского налета контратаковал нашу 5-ю роту. По числу штыков и пулеметов гитлеровцы имели почти двукратное превосходство. Их натиск усиливался. В критический момент боя взвод младшего лейтенанта Дерябкина дрогнул, восемь его бойцов без приказа начали отходить назад. «У страха глаза велики» – эта поговорка подтвердилась в действиях молодого красноармейца Пупены, который, увидев большую группу наступающих немцев, крикнул: «Бежим! Нас окружают!» За Пупеной бросилось несколько человек. Взвод растянулся, удержать молодых бойцов на занятом рубеже Дерябкину удалось не сразу. Лишь после того как ротный парторг подоспел во взвод и с возгласом «Ни шагу назад!» открыл по гитлеровцам огонь из автомата, взвод удержал траншею.

Мне доложили, что почти аналогичный проступок совершен в 6-й роте. Попав в острую боевую ситуацию, здесь смалодушничал сержант Головачук. Дело было так. Его отделение в составе трех красноармейцев (остальные выбыли из строя в предыдущих боях) занимало оборонительный рубеж на правом фланге роты, в 300 метрах от окопов отделения сержанта Руденко. Гитлеровцы ночью атаковали оба отделения. Руденко и его подчиненные держались стойко, действовали решительно и сумели отразить атаку, удержать свой рубеж. Такой же возможностью располагал и Головачук, но он спасовал. Когда к окопам приблизились немецкие солдаты, завязалась рукопашная схватка. Головачук видел, что упал раненый красноармеец Дочинец, затем гитлеровцы сразили красноармейца Мере-Турдыева. На Головачука бежал, наставив автомат, рослый немецкий солдат. Головачук нырнул за изгиб окопа, выбрался в ход сообщения и побежал назад, в направлении соседнего взвода. За ним никто не гнался. В него даже никто не стрелял. Гитлеровец, бросившийся на Головачука, был сражен пулей красноармейца соседнего взвода, подоспевшего на помощь отделениям Руденко и Головачука. Вскоре прибежал с двадцатью бойцами командир роты Валов. Немцы были вынуждены отступить. Балов взял с собой и Головачука, перехватив его на пути в тыл.

Командир отделения Головачук смалодушничал в бою, оставил позицию, подчиненных. Встал вопрос – как с ним быть. Судить? Но не преждевременно ли? Перед тем как принять решение и доложить командиру полка, мы с замполитом батальона Игнатьевым спросили Балова:

– Как бы вы поступили, Мухтар Батович?

– Строго наказал бы. Дисциплинарно.

– Но ведь Головачук покинул поле боя!

– И все же я бы не шел на крайнюю меру. Девятнадцать лет парню, в бою впервые. Военному трибуналу надо отдавать только отъявленных трусов. Сержантом стал недавно в запасном полку. Клянется, что искупит свою вину. Давайте поверим…

Комбат Юрков разделял мнение Балова. Поддержал их и прокурор дивизии.

Михаил Герасимович Шульга, выслушав мнение комбата, ограничился дисциплинарной мерой – отстранением Головачука от должности командира отделения, посоветовав обсудить его проступок на комсомольском собрании.

Созвали бюро первичной комсомольской организации для обсуждения проступка Головачука. Разговор был бурный.

– Что будем делать? – спросил комсорг батальона Виктор Калинин.

– Исключить из комсомола, – раздались голоса. – Опозорил звание гвардейца, не место ему в наших рядах…

– А может, на первый раз другую меру изберем? – вступил в разговор замполит батальона Игнатьев.

Члены бюро молчали. Головачук сидел, опустив голову.

– Ведь вот Руденко-то не струсил, – посмотрев на Головачука, сказал Калинин. – А вы спасовали… Как бойцам в глаза посмотрите? Чем оправдаетесь?

– А я и не оправдываюсь. Боязно было… – И вдруг, повернувшись к Руденко, Головачук спросил – голос его при этом дрогнул – Скажите, только честно, вы в той схватке с гитлеровцами не боялись смерти? Неужели только я один «зайцем» оказался?

– Ну что же, скажу. Честно скажу. Да и скрывать-то нечего. Боялся. Когда на тебя нагрянет группа фашистов, страшновато становится. Но только в руках себя держишь, не распускаешь нюни. Совесть не позволяет.

Головачук выпрямился и встрепенулся.

– Спасибо, друг. Спасибо за признание. Оно укрепило веру в собственные силы. – Окинув сидевших рядом товарищей просветлевшим взглядом, Головачук обратился к членам комсомольского бюро: – Прошу поверить, что искуплю свою вину. Буду таким же, как Руденко. Буду!

Острая критика в адрес Головачука прозвучала и на комсомольском собрании. Оно вылилось в строгий, но справедливый суд, обвинителями на котором выступили сами комсомольцы.

Товарищи поверили Головачуку, оставили его в рядах комсомола. И не ошиблись. В моменты опасности, возникавшие в ходе боев, он действовал смело, инициативно. Постепенно у личного состава роты складывалось доброе мнение о Головачуке. А когда он стал мастером боя, его окружили почетом и уважением.

Фронтовая жизнь, суровые испытания в боях подтвердили, что комсомолец Головачук извлек серьезный урок из ошибки, допущенной в первой ночной схватке с врагом.

Но, к сожалению, не все наши однополчане так реагировали на критику своих ошибок. Тот же Пупена, о котором я уже упоминал, свою трусость в бою пытался оправдать различными «причинами»: то у него, видите ли, кончились патроны, то нервы подвели…

Строгий счет мы предъявили к командиру взвода младшему лейтенанту Дерябкину, в подчинении которого находился Пупена. Изучая положение дел в этом взводе, я почувствовал, что здесь создалась атмосфера ложного товарищества. И повинен в этом был в первую очередь сам Дерябкин. Он терпимо относился к нарушениям дисциплины, не давал принципиальной оценки проявлениям халатности, нерадивого отношения красноармейца Пупены и некоторых других бойцов к фронтовой службе, допускал послабления к тем подчиненным, действия которых несовместимы с уставными требованиями.

Возвратившись из взвода Дерябкина, я своими мыслями поделился с командиром полка. М. Г. Шульга сказал мне, что Дерябкину много внимания уделял и командир батальона, и штаб полка. Давали ему добрые советы, делали замечания, предупреждали. Одним словом, хотели вывести его на верную дорогу. Дерябкин не скупился на обещания, заверял, что исправится, повысит требовательность к себе и к подчиненным. Однако проходило время, а во взводе все оставалось по-прежнему – дисциплина хромала на обе ноги.

С командиром полка мы были едины во мнении, что Дерябкин сам лишил себя морального права командовать взводом. Его отстранили от занимаемой должности.

Вместе с парторгом полка П. Г. Поштаруком, замполитами командиров батальонов я проанализировал состояние воспитательной работы с командирами отделений, взводов, рот и батарей. Оказалось, что не один Дерябкин снизил ответственность за порученное дело. Серьезные просчеты были обнаружены, например, в полковой разведроте. Начальник полковой разведки капитан Н. К. Карпиченко, заслуживший немало боевых наград, начал зазнаваться, ослабил контроль за выполнением командирами взводов и отделений своих уставных обязанностей. Это привело к тому, что разведрота снизила боевую активность во время поисков «языков», в которых остро нуждалось командование полка. Нам стало известно о таком факте. Капитан Карпиченко, выделив группу разведчиков для ночного поиска «языка», фактически самоустранился от управления действиями этой группы. Возглавлявший поисковую группу сержант Бураханов не обеспечил тщательной маскировки, чем воспользовался противник. Открыв огонь по нашим разведчикам, гитлеровцам удалось обезопасить себя. Бураханов возвратился со своими бойцами в роту с пустыми руками. В этом во многом повинен Карпиченко. Беседуя с ним, я почувствовал, что капитан заметно нервничает, пытается переложить ответственность за неудачу целиком на Бураханова. Я спросил Карпиченко, чем объяснить, что за последние две недели разведрота не сумела захватить ни одного пленного. Случаен ли промах Бураханова?