Текст книги "Том 3. Рассказы 70-х годов"
Автор книги: Василий Шукшин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 41 страниц)
Вот этого Аристарху не следовало говорить. Он уж и понял это, но поздно.
– Прекрасно, – сказала Вера Сергеевна, – иди к своей Сонечке, она твою голову ценит, а мне дай сюда ключ. Дай ключ! Я сделаю свое дело… Твою голову оценит прокурор. И не пудри мне мозги своими… своей экономикой: будешь канавы рыть как миленький. Шалунишка… Энергичный? Там энергичные тоже требуются. Канавы тоже надо энергично рыть.
Аристарх свирепо уставился на супругу.
– Лахудра, – сказал он весьма грязно, не по-вузовски. – Раздевайся! Этого костюма тоже не шили на фабрике – чего ты его напялила? И шубу не смей трогать: этих баранов, – показал он на каракулевую шубу, – никогда не было на свете. Чумичка в каракуле!.. Не пойдет. Я ей мозги пудрю!.. Да я тебе элементарно хотел объяснить, что определенная прослойка людей и должна жить… с выдумкой, более развязно, я бы сказал, не испытывать ни в чем затруднений. Нет, эта чумичка предлагает мне рыть канавы! Сэн-кью! – Аристарх забрал шубу, костюм жены и ушел в свою комнату.
Два часа спустя
Все вчерашние «пассажиры» собрались у Аристарха. Нет только Простого человека – его не позвали.
Аристарх ходил в волнении по комнате, несколько театрально заламывал руки и повторял:
– Как, как эту дуру образумить? Как?
– Как ты с ней говорил-то? – спросил озабоченно Брюхатый.
– Всяко!.. Даже развивал мысль, что нация… должна иметь своих представителей… людей с повышенной энергией, надо же возбуждать фантазию всех органов государства, иначе будет застой…
– Аристофан, мать твою!.. – заругался Брюхатый. – Мысли он развивал! Оскорблял, нет?
– А что, молиться на нее, на дуру?
– На карачках!.. Вот так вот ползать будешь! – воскликнул Брюхатый. И с досады даже показал, как ползают. – Вот так будешь, а не мысли развивать. Мысли он развивал! Пока ты их будешь развивать, мы уже будем… – Брюхатый сложил пальцы решеткой. – Я тебя вижу, ты меня – нет. Пойду сам…
Брюхатый одернул пиджак, сделал губы трубочкой, подумал… И пошел.
Постучал интеллигентно казанком в дверь комнаты Веры Сергеевны и сладким голосом сказал:
– Вера Сергеевна!.. Можно ваше одиночество нарушить?
– Ну? – откликнулась Вера Сергеевна; она по-прежнему лежала на диване, но не в костюме, а в платье.
– Здравствуйте, Вера Сергеевна! – приветствовал ее, появляясь в дверях, Брюхатый. Он улыбался.
– Здравствуйте, – с неким вызовом сказала Вера Сергеевна.
– Позвольте присесть?
– Что, опять куда-нибудь едете? Пересадка?
Брюхатый снисходительно посмеялся и махнул жирной рукой.
– Ну, уж… вы прямо в обиду! Хотел как раз попросить извинения за вчерашнее. Сильно шумели?
– Шумели-то, это бы еще ничего…
– А что такое? – встревожился Брюхатый. – Выражался кто-нибудь?
– И это бы ничего… Это я слышала.
– Ну, а что же мы такое вчера сделали?
– Да вы не только вчера, вы давно этим занимаетесь.
– Чем?
– Воруете. Спекулируете.
Брюхатый долго, скорбно, но в то же время как-то мудро молчал, глядя в пол. Потом поднял голову.
– Эх, Вера Сергеевна, Вера Сергеевна… Посадить хотите?
– Хочу посадить.
– А я уж сидел! – почему-то весело сказал Брюхатый. – Сидел. Четыре года и восемь месяцев.
– Ну, еще разок посидите.
– А хотите, расскажу, как это было?.. Нет, я не про подробности дела, а про… судьбу, так сказать, человеческую. Случай-то у нас, если можно так выразиться, аналогичный: жена посадила. Не то что прямо пошла и заявила, а… когда надо было… как бы это вам… В общем, когда надо было сказать «нет», она сказала «да». – Брюхатый обрел отеческий, снисходительный, ласковый даже тон в голосе. Смотрел на Веру Сергеевну, как на дочь. – А прожили мы с ней – ни много, ни мало – четырнадцать годков. И когда я уходил, я ей внима-ательно посмотрел в глаза, внимательно, внимательно. И говорю: «Прощай, Клава. Не скучай, – говорю, – тут без меня… Даст бог, увидимся когда-нибудь, ну а если уж не приведет бог, то, – говорю, – не поминай лихом. У меня, – говорю, – зла на тебя нету, прости и ты меня, если был когда виноватый перед тобой, невнимательный там, сгрубил когда. Я, – говорю, – старался всегда сделать для тебя что-нибудь полезное, ну, может, не всегда умел». Так я ей сказал. Она, значит, в слезы… А у меня вот тут вот закаменело – смотрю на нее… Ну, в общем, отсидел я свои годки – не досидел даже, вел себя примерно – вышел. Вышел – и к своей Клаве. «Здравствуй, – говорю, – Клава! Вот – дал бог, свиделись». И так это улыбаюсь – изображаю радость. Она, значит, тоже обрадовалась, опять в слезы… И – было на шею мне. Я говорю: «Стоп, Клавдия Михайловна: семафор закрыт. Проезда нету. Извините, – говорю, – Клавдия Михайловна, дальше нам не по пути: разъезд». Она – туда-сюда – мол, я иначе не могла… Все! – Брюхатый это «все» сказал очень жестко. И прямо посмотрел на Веру Сергеевну. – Все, милая!
– К чему это вы? – спросила Вера Сергеевна.
– А просто!.. Случай-то – аналогичный. Но это не конец! Конец тут тоже немаловажную роль играет. Я ей все отдаю: Все отдал! Квартиру, тряпки – все! А за четырнадцать-то лет мы же нажили кое-чего – все отдал! Бери! У тебя будет квартира, туфли, платья… А у меня – голова. Он вот тут перед вами хвастался, что у него – голова, – показал Брюхатый на комнату Аристарха, – а не надо этим хвастаться, не надо. Есть она – есть, нет ее – ничего не сделаешь. Это ведь тоже, как деньги: или они есть, или их нету. Верно? Все бери! А со мной все мое богатство – тут! – Брюхатый ударил себя кулаком в лоб. – Хвастать не буду но… прожить сумею. И что мы имеем на сегодняшний день? Она: выскочила замуж, разошлась; тот у ней половину площади оттяпал – он для того и расписывался… Тряпочки-шляпочнки потихоньку в комиссионку ушли – ша! Как у нас там говорили: кругом шешнадцать. Я: имею трехкомнатную квартиру, – Брюхатый стал загибать пальцы, – дачу, «Волгу», гараж… У меня жена, Валентина, на семнадцать лет моложе меня. Но я опять же не хвастаюсь, но таковы, как говорится, факты. От них никуда не денешься.
– Вы пугаете, что ли, меня?
– Да господь с вами! Пугаю… Просто рассказываю про… некоторые эпизоды своей жизни. Теперь спросите меня: что я потерял за эти четыре года и восемь месяцев? Что? А ничего. Даже не похудел. А особенно, когда вышел, прямо в дверь не стал пролезать. Счас веду переговоры насчет института питания – надо маленько сбросить, а то даже неудобно. А что потеряла моя Клавдия Михайловна? Все. Год назад встретил – с авоськой из магазина кондехает. А я на «Волге» еду. Думаю, подвезти, что ли? Даже остановился: Подвезу, думаю. Скажу: «Клавдия Михайловна, позвольте, я вас до дома подвезу, я только не знаю, где вы теперь живете». Хотел так сострить, но душа не повернулась. Сто метров не подвезу. Она, видите ли, «иначе не могла», а я тоже не могу: шлепай дальше со своей авоськой.
– Слушайте, не надо, – попросила Вера Сергеевна. – Не надо: я же знаю, к чему вы это все. Не надо, умоляю.
Брюхатый встал.
– Да я ведь… что же… я ведь так: эпизоды. Смотрите, вам виднее. Конечно, порыв к прокурору – это красиво, руку будут жать, соседи скажут: «Какая молодец!» Но в душе подумают, – поверьте моему слову, я жизнь повидал, – в душе подумают: «Вот дура-то!» Вы вот телевизор любите смотреть: вот пусть вам там про жизнь расскажут, пусть расскажут… Смотрите, конечно, телевизор, книжки поучительные читайте, но мои слова тоже не забудьте. Так, на всякий случай…
Брюхатый вышел. Он сам растрогался от своих слов.
В комнате Аристарха его молча ждали «пассажиры».
– Ну!.. – Брюхатый погрозил пальцем Аристарху. – Если она все же посадит нас… – он замолчал и слезливо заморгал глазами. И даже головой закрутил и показал на себя, и воскликнул сквозь слезы: – Куда я такой поеду? Я в воронок не влезу! Не мог с женой уладить!.. Купил бы ей… не знаю, чертика с рогами – забавляйся. Нет, он ей про государственные органы!.. Подожди, ты с имя еще будешь иметь дело, будешь. Она вон насмерть стоит, слюной исходит – посадить охота.
«Пассажиры» подавленно молчали.
Вдруг Курносый снялся с места и пошел к Вере Сергеевне.
– Вы, я вижу, оба умники! В гробу я вас видал с вашими теориями!.. С вашим опытом.
Он открыл дверь в комнату Веры Сергеевны и тут же, в дверях, опустился, на четвереньки… И пошел так к дивану, где лежала Вера Сергеевна с книжкой.
– Пусть они как хотят, а я вот так буду. Не вставайте, умоляю вас, – сказал Курносый, – так и лежите: я буду так разговаривать.
– В чем дело?! – Вера Сергеевна все же чуть привстала.
– Я человек тоже энергичный, как треплется ваш муж, – быстро заговорил Курносый не поднимаясь, – но я не такой упорный долдон, как они: я прошу пощады. Не говорите!.. Дайте я скажу, потом – казните или милуйте. Я тоже замешан в этой… в этих… Но у меня двое маленьких детей, мать с отцом престарелые… Они не вынесут. Жена тоже не вынесет. Вы сразу уложите пятерых. Я, может быть, не такой энергичный, как эти… про себя информируют везде, но я очень конкретный, Вера Сергеевна. И я немножко внимательней их… Я же вижу Вера Сергеевна: вы скучаете. Не надо, не надо говорить! – Курносый вскочил с четверенек, побежал, закрыл дверь, подбежал и стал опять на колени перед диваном. – Но вы же – красивая! Как вы можете скучать! Это нельзя. Теперь слушайте меня внимательно: я не знаю, чего там у них было, у Аристарха с Сонькой, но он какие-то движения делал… По-моему, она тоже хотела его обаять. Но я не ручаюсь: дошло у них до этого или нет. Не знаю. Но я знаю, что он движения делал… в ресторане несколько раз сидели. Я знаю, что он вас сегодня оскорблял. Вера Сергеевна!.. – Курносый приложил умоляюще руку к сердцу. – Только не удивляйтесь и не пугайтесь фальшиво… то есть это, я хочу сказать, что я конкретный и деловой человек, и всякие деловые тайны умирают вместе со мной: давайте наставим ему рога. Не говорите, не надо – дайте я все скажу! Чего тут удивляться-то? Чего глаза-то делать? Это жизнь, Вера Сергеевна, жизнь. За Соньку, за его оскорбления!.. Как он может оскорблять!.. Он спекулянт-то не крупный, он – так: середнячишка, щипач. Как он может оскорблять? Вместо того чтобы… Нет, у меня в голове не укладывается! Давайте наставим ему рога. Хотите, я сам этим займусь, хотите… Только не надо, не говорите: дайте я все скажу. Поймите меня: говорю это, спасая свою шкуру. Мне это сто лет не надо, я коньяк больше люблю, но… Вера Сергеевна, сидеть, сидеть неохота! Хотите, сам займусь, а если не подхожу, у меня есть один артист знакомый. Красавец! Под два метра ростом, нос, как у Потемкина… Ну, все, все при нем, я, мужчина, любуюсь на него. Он даже своим режиссерам рога ставит. А ему гараж позарез нужен: я договорюсь с ним. Вера Сергеевна, можно же так жизнь украсить!.. И на него, – Курносый показал на комнату Аристарха, – на него-то злости не будет! Это уже проверено. Мир будет в доме, у кого хотите спросите. Вот спросите у своих подружек, которые рога мужьям наставляют: ведь позавидовать можно, как они живут. Моя мне тоже, по-моему, ставит, потому что ласковая со мной… Я человек откровенный, я вам все говорю. Не обижайтесь на меня, а поймите: мне сильно сидеть неохота. Хотите, я вам завтра фотографию этого артиста покажу?.. Глаз не оторвете! Ну, Потемкин и Потемкин, собака! Он сам рассказывал, но, по-моему, малость врет: к нам одну шпионку заслали, а ее надо было расколоть – ну, то есть, разузнать у нее побольше, так, говорит, его подослали, он познакомился и… доложил начальству, что задание выполнил. А? Ведь жизнь совсем другая будет!..
– Вон! – вскричала Вера Сергеевна, как графиня. – Вон отсюда!.. Сволочи! Совсем уж?..
– Да ну, что совсем? Что совсем?.. – бормотал Курносый, поднимаясь. – Что совсем-то? Чего тут кричать-то? Я дело предлагаю, верняк же предлагаю… Вы подумайте, а мне только намекните…
– Во-он! – пуще прежнего заблажила Вера Сергеевна.
– Ну-у… орать будем, да? Что за люди!.. – Курносый пошел из комнаты. Подошел к двери, вдруг резко обернулся и, грозя Вере Сергеевне пальцем, громко, зло и уверенно сказал: – Но сидеть я не буду! Понятно? Пусть Аристарх сидит, если ему хочется, а я сидеть не буду!
– Будешь, – сказала Вера Сергеевна. – Еще как будешь-то.
Курносый с этим боевым, невесть откуда слетевшим на него настроением вошел в комнату, где сидели все «пассажиры». И им тоже всем погрозил пальцем и сказал твердо и зло:
– Сидеть я все равно не буду, учтите! Вы можете садиться, а я не хочу. Поняли?!
– Ты что, с гвоздя сорвался? – спросил Аристарх. – Чего ты?
– Ничего! Пить надо меньше! – закричал Курносый на Аристарха. – Тогда жена будет любить… и сажать не будет. Импортанто!.. Садись тут… по милости всяких… Не буду сидеть! Не буду сидеть!
– Это уже психоз начинается, – сказал Лысый. – Неужели с одной бабенкой ничего сделать не можете?
– Она нас из-за Соньки вон его всех закатает все нервничал Курносый. – Нашел с кем – с Сонькой…
– В том-то и дело, что – не нашел! – тоже стал нервничать Аристарх. – Она мне со злости записку в карман сунула, чтобы эта нашла.
– Ну, так и объясни ей, – сказал Лысый. – Я, мол, не захотел флиртовать, она обозлилась…
– Так она и поверила!
– Ну а что же делать-то?! – теперь уж и Лысый закричал. – Что, так и поведут всех туда, как телят?
– Почему покрышки-то до сих пор здесь?! – закричал и Чернявый на всех, но особенно на Аристарха.
– А куда их теперь?! – закричал и Аристарх на всех, но особенно на Чернявого. – Сейчас прикажешь выносить?
– Вчера надо было!
– Вчера!.. Вчера мы в жаркие страны улетали, – горько съязвил Аристарх.
«Пассажиры» явно нервничали… И не знали, что делать.
Вера Сергеевна, пристроив на коленях книгу, делала вид, что читает. Она была довольна, она догадывалась, что вчерашние нахальные «пассажиры» сейчас боятся и нервничают.
– Так, – сказал Лысый, – если гора не идет к Магомету, то Магомет пойдет к ней… с уголовным кодексом. Посмотрим, что там за крепость. Где ее тряпки? – спросил он Аристарха.
– Зачем? – не понял тот.
– Дай-ка сюда… – он взял шубку Веры Сергеевны, костюм и пошел к ней в комнату.
– С вашего позволения! – явился он вполне официально, с шубой и костюмом на руке. – Позвольте присесть?
– Разрешаю – садитесь, – со скрытым значением сказала Вера Сергеевна, полулежа на диване.
Лысый разгадал скрытое значение в этом ее «садитесь». Он внимательно и серьезно посмотрел на женщину, помолчал… И сказал:
– Сидеть будем вместе, гражданка Кузькина, – сказал он вполне бесцветным голосом.
– Как это? – не поняла Вера Сергеевна.
– Вы с уголовным кодексом знакомы? – в свою очередь спросил Лысый.
– Приблизительно… А вы что, юрист?
– Я не юрист, но с уголовным кодексом знаком, – неопределенно сказал Лысый. А дальше он спросил вполне определенно: – Это ваши вещи?
– Мои.
– Вы их купили?
– Мне их… купил муж.
– Сколько ваш муж получает?
– Какое ваше дело?
– Это не ответ, – Лысый отлично «вел дело»: спокойно, точно, корректно. – Сколько эта шуба стоит?
– Какое ваше дело?!
– Сидеть будем вместе, гражданка Кузькина, – еще раз отчетливо сказал Лысый. – Вы прекрасно знали, что эти вещи – не по карману вашему мужу: он их «сымпровизировал», как вы пишете прокурору. Почему же вы про покрышки пишете, а про шубу, про костюм… – Лысый мельком оглядел довольно богато обставленную комнату – а про все остальное не пишете. Здесь все ворованное, – Лысый сделал широкий жест рукой по комнате. – И вы это прекрасно знаете. Вы пользовались ворованным… И молчали. За это по статье…
– Здесь все мое! – вскричала Вера Сергеевна гневно, но и встревоженно.
– Ваша зарплата? – вежливо осведомился Лысый.
– Не ваше дело.
– Сто десять рублей, нам это прекрасно известно. Прикиньте на глаз стоимость всего этого хрусталя, этого гарнитура, этих ковров…
– Вы меня не запугаете!
– А я вас не пугаю. Это вы нас пугаете прокурором. А я просто вношу ясность: сидеть будем вместе. Не в одной колонии, разумеется, но в одно время. Причем учтите: из всей этой гопкомпании мне корячиться меньше всех, я не с перепугу влетел к вам, а зашел, жалея вас, вы еще молодая.
Вера Сергеевна что-то соображала… И сообразила.
– Все это, – сказала она и тоже повела рукой по комнате, – мое: мне папа с мамой дали деньги. Пусть Аристарх докажет, что это он купил…
– Лапочка, – сказал Лысый почти нежно, – тут и доказывать нечего: вот эту «Рамону» (гарнитур югославский) доставал ему я: я потерял на этом триста целковых, но зато он мне достал четыре дубленки: мне, жене, дочери и зятю – по нормальной цене.
– А чего же вы говорите, что вам меньше всех корячиться? Наберем! – весело сказала Вера Сергеевна. – Всем наберем помаленьку! А вы думаете, Аристарх будет доказывать, что это он все покупал? Да вы все в рот воды наберете. Вам за покрышки-то, дай бог, поровну разделить на каждого. Пришел тут… на испуг брать. Вы вон сперва за них получите! – Вера Сергеевна показала в сторону коридора, где лежали покрышки. – Там их – пять штук: за каждую – пять лет: пятью пять – двадцать пять. Двадцать пять лет на всех. Что, мало?
Эта «арифметика» явно расстроила Лысого, хоть он изо всех сил не показывал этого.
– Примитивное решение вопроса, гражданочка. Сколько получают ваши папа с мамой?
– Мои папа с мамой всю жизнь работали… а я у них – единственная дочь.
– Неубедительно, – сказал Лысый. Но и у него это вышло тоже неубедительно. Он проиграл «процесс», это было совершенно очевидно. Но он не сдавал тона. – Аристарх, – продолжал он снисходительно, – конечно, не захочет говорить, что все это купил он, да… Но ведь там-то, – показал Лысый пальцем вверх, – тоже не дураки сидят: скажет! Там умеют… И папаша ваш, если он потомственный рабочий, – что он, врать станет? Да он на первом же допросе… гражданскую войну вспомнит, вспомнит, как он с белогвардейцами сражался. Не надо, не надо, гражданка Кузькина, строить иллюзий. Возьмите это… – Лысый встал и положил на валик дивана шубу и костюм. – Поносите пока.
И Лысый вышел.
А в комнате, где «пассажиры», о чем-то оживленно договаривались. На Лысого посмотрели… но тут же и утратили всякую надежду. Не очень-то, видно, и надеялись.
– Чего вы тут?
– Инсценируем счас ее убийство, – сказал Курносый, хихикнув. – Надо такого ей страху нагнать!.. Так ее, дуру, напугать, чтобы она… на диван сделала.
Аристарх что-то быстро писал, склонившись к столу.
– Как это? – не мог понять Лысый.
– Сделаем вид, что мы ее счас укокошим. Изрубим на куски, а вечером – по одному – всю вынесем в хозяйственных сумках.
– А он чего пишет?
– Полное ее отречение: «Ничего не видела, ничего не знаю». А? Я придумал. Или она подписывает это, или секир башка. Надо только все на полном серьезе! – предупредил Курносый. – Лично я зашиб бы ее без всякой инсценировки, – добавил он, помолчав.
– Все, – сказал Аристарх, поднимаясь. – Пошли. Вооружайтесь чем-нибудь пострашней… Все делаем, как на самом деле.
– Все на полном серьезе!
– А заорет? – спросил Лысый.
– Ори. Кругом никого нету, все на сдаче норм ГТО, она это знает, – сказал Аристарх.
Стали вооружаться: Курносый взял большой кухонный нож. Брюхатый выбрал тяжелый подсвечник…
– Я, как Юсупов, – сообщил он в связи с этим. – Они Распутина подсвечником добивали.
Аристарх взял топорик, которым рубят мясо, а Чернявый взял… подушку.
– А это-то зачем? – спросил Брюхатый.
– А я ей вроде рот буду затыкать.
– А-а.
А Лысый не взял ничего. Он пояснил так:
– А я буду бегать вокруг вас и умолять: «Братцы, может, не надо? Братцы, может, она одумается?»
Все это одобрили.
– Это хорошо.
– Правильно… А то все явимся, как в этой… мульти-пульти такой есть…
– Никакой оперетты! – еще раз предупредил Аристарх. – Она ж тоже… не совсем дура.
– Во, комедию отломаем! – воскликнул Курносый и опять хихикнул.
– А ее инфаркт не хватит раньше времени? – вдруг спросил всех Брюхатый.
Все на мгновение замерли…
– А?
– Инфаркт?
– Инфаркт… Нормальный инфаркт миокарда. Или – инсульт.
– Да ну!.. – сказал Лысый. – Она из рабочей семьи, у нее отец на гражданской…
– Как, Аристарх?
– А черт ее!.. Не знаю.
– Ну, а если хватит? Ну и что? – спросил Курносый. И посмотрел на Аристарха. – Ну, допустим, хватит?
– Пошли, – сказал Аристарх жестко. – Она всех нас переживет… Какой там инфаркт!
И они вошли в комнату Веры Сергеевны.
Вера Сергеевна вскочила с дивана и попятилась к окну…
– Вера… – дрогнувшим голосом заговорил Аристарх. – У нас положение безвыходное… Ты не догадываешься, зачем мы пришли?
Веру Сергеевну стали потихоньку окружать.
– Другого выхода у нас нет, Вера…
– Братцы, может, не надо? Может, она одумается? – засуетился Лысый.
– Вера… – Аристарх медленно приближался к супруге – в одной руке топорик, в другой – «отречение».
Вера Сергеевна побледнела… И все пятилась к окну.
– Да ничего она не одумается! – воскликнул Курносый. – Давайте кончать.
– У тебя два выбора или подписываешь на наших глазах вот это вот – что ты ничего не видела и не знаешь, не собиралась к прокурору… Или мы тебя…
– Давайте кончать! Чего тут тянуть?
– Я закричу, – еле слышно пролепетала Вера Сергеевна.
– А подушечка-то! – вылетел вперед Чернявый.
– Ты же знаешь, что кругом никого нет… Все на сдаче ГТО.
– А сумки-то заготовили? – спросил Брюхатый. – Разрезать-то мы ее разрежем, а в чем выносить-то?
– Да есть сумки – полно. Помельче только разрезать… и по одному все вынесем.
– Все уже предусмотрели! – сердито обернулся на всех Аристарх. – Вы вынесите по одному, а я останусь – замою тут все. Чего тут базарить-то?
– Главное, внутренности вынести, а остальное-то…
– Внутренности! А руки, ноги?.. Куда ноги, например, денешь? Они ни в какую сумку не полезут.
– Перерубим! Я ж те говорю: помельче изрубить.
– Вы же интеллигентные люди, – негромко сказала Вера Сергеевна. – Все в шляпах… в галстуках…
– Вывеска! – воскликнул Чернявый.
– Интеллигентные!.. – Брюхатый колыхнул животом от смеха. – Я в лагере трех человек задушил… вот этими вот руками.
– Мы, значит, жестокие? – спросил Аристарх. – А ты? Ты не жестокая? – столько людей сразу посадить собралась. Подписывай!
Как-то не заметили, что, пятясь, Вера Сергеевна подошла к самому окну, которое очень легко открывалось… Она вдруг вскочила на подоконник, распахнула окно и сказала заполошно:
– Если кто только двинется, я прыгаю! Тут только два этажа: сломаю ноги, но все расскажу. Только двиньтесь!
Все так и замерли.
Первым пришел в себя Аристарх. Он засмеялся искусственно.
– Мы же шутим, Верунчик!.. Неужели ты поверила?
– Немедленно все убирайтесь отсюда! – Вера Сергеевна обрела уже спокойный и злой голос. – Шутники.
– Нет, вы… Нет, она правда поверит, что мы…
– Убирайтесь!
– Да шутим же мы! – воскликнул в отчаянии Брюхатый. И бросил подсвечник. – Какие мы убийцы! Нас самих счас…
– Убирайтесь!
– Нет, она в самом деле может подумать!..
– Да думай она! – взорвался Курносый. – Что хочет, то и пускай думает! – и тоже бросил нож. И первым пошел к выходу. В дверях остановился, обернулся, как он давеча сделал, точно так же погрозил пальцем всем и сказал остервенело: – Но сидеть я все равно не буду! Ясно?! Сидеть я там не буду! Вот пусть они вот все… они вот, они – пусть сидят, а я не буду!
Никто ему на это ничего не сказал.
Он вышел… И за ним все тоже вышли.
И собрались опять в комнате Аристарха. Долго молчали.
– Интересно, – заговорил Чернявый, обращаясь к Курносому, – как это ты сидеть не будешь? Все будут сидеть, а ты не будешь?
– Не буду! – повторил Курносый.
– А у тя что, сиделки, что ли, нету? – ядовито спросил его Брюхатый. – Она у тебя на месте: будешь сидеть, как все.
– Он там ходить будет, – подал голос Лысый.
Аристарх сидел, обхватив голову руками, и тихо покачивался.
– Не буду сидеть! – опять тупо повторил Курносый. – Вы все как хотите, а я – не буду!
– Все будем сидеть, – сказал Аристарх, не поднимая головы.
Опять некоторое время молчали.
– Конечно, – заговорил опять Курносый, – если бы ты был человек как человек, мы, может быть, и не сидели бы.
Аристарх поднял голову.
– А кто же я?
– Бабник! Шлюха в штанах!.. Да хоть бы умел, господи! А то… не выходит же ничего, нет, туда же, куда добрые люди: давай любовницу! Даже Соньку, и ту… тьфу! Рогоносец. С этой Сонькой…
– А ты подхалим, – сказал Аристарх первое, что выскочило из его оскорбленной души. – Ты перед начальством на полусогнутых ходишь.
– У меня пятеро на шее! – Курносый крепко хлопнул ладонью себя по загривку. – Пятеро!.. Ты вон с одной телкой справиться не можешь, а у меня их – пятеро. Мне не до любовниц!
– Зато тебе – до коньяка, – вставил Брюхатый.
– А ты вообще заткнись! – развернулся к нему Курносый. – Тебе-то даже полезно посидеть: может, похудеешь маленько. В институт питания собрался!.. Вот тебе и будет институт питания, – и Курносый нервно засмеялся.
Брюхатый навел на него строгий взгляд.
– Шавка, – сказал он. Помолчал и еще сказал: – Моська.
– А ты слон, да? – вступился за Курносого Чернявый. – Это не тебя по улицам водили?
– Меня, – сказал Брюхатый. – А это не тебе я нечаянно на туфель наступил… двадцать седьмого июня тыща девятьсот семьдесят третьего года: на профсоюзном собрании? Что-то ты тогда был… зеленоватый, а сейчас, гляди-ка, кукарекает. Выговор-то кому тогда всучили?
– А кто всучил-то? Кто?
– Я, в том числе.
– Да ты сам первый лодырь! Прохиндей. Выговор он всучил!.. У меня первый раз недосмотр случился.
– Минуточку минуточку, – прервал Брюхатый, – как это ты выразился – «прохиндей»? Я одиннадцать лет после суда без единого взыскания проработал! А ты мне, обезьяна, будешь еще вякать тут! Сам в выговорах весь, как… Ни одного же собрания не обходится, чтобы тебя…
– Хватит! – взревел Аристарх. – У меня вон, – показал он на стол, – семь почетных грамот лежат!.. Я и то молчу.
– А чего ты можешь сказать? – спросил его Лысый. – Там – семь почетных грамот, а там, – в сторону коридора, – пять покрышек. Я думаю, покрышки – потяжельше, перевесят. Если уж кто самый чистый среди вас, так это я.
– Ой! – изумились.
– Глядите на этого ангела!
– Прямо невеста… в свадебной марле.
– Шариков только не хватает.
– И ленточек разноцветных:
– Да! – гордо сказал Лысый. – У меня две общественные нагрузки, а у вас… У кого хоть одна общественная нагрузка?
Все промолчали.
– А-а, нечего говорить-то. Вы думаете, это на суде не учтется? Все учтется.
– Да, я думаю, все учтется, – сказал Аристарх. – Я думаю, что тот грузовичок с пиломатериалом – тоже учтется.
Лысый подрожал в гневе и обиде губами.
– Ворюга, – сказал он. – Плюс идейный ворюга: с экономической базой. Ты знаешь, сколько тебе за эту базу накинут? Вот сколько нам всем дадут, столько тебе – отдельно – за базу.
– База – для дураков, – струсил Аристарх. – Я – нормальный спекулянт, чего вы тут?
– А-а!.. Очко-то не железное?
– Но ты тоже – не ерепенься тут, кудрявый!..
В это время в дверь позвонили.
Все оторопели на миг… Брюхатый даже за сердце взялся.
Еще резко, длинно позвонили.
– По одному… с вещами, – тихо сказал Чернявый.
– Иди, – кивнул Брюхатый Аристарху.
– Может, это макулатуру собирают… пионеры, – тихо сказал бледный Аристарх. – Подождем.
Опять звонок.
– А я нож-то там бросил! – вскричал Курносый. – Подождите, я нож-то хоть уберу, а то же!..
– Топорик мой…
– А?
– Топорик, топорик, – невнятно повторил Аристарх. И показывал пальцем на комнату Веры Сергеевны. – Топорик…
– Чего топорик?
– Топорик мой тоже возьми, а то нам попытку к изнасило… ой, это… к убийству, к убийству…
– Тьфу!.. – заругался Курносый. И побежал за ножом и за топориком.
– Мама, роди меня обратно: рубля государственного не возьму, – сказал Брюхатый.
– Не будет она тебя больше рожать, – зло и тихо сказал Чернявый. – Она и за этот-то раз раскаивается, наверно.
Курносый принес нож и топорик… И засуетился с ними. И зачем-то их оглядел еще.
– Ты что? – одними губами спросил Аристарх.
– Где они лежали-то?
– Вон…
Опять звонок, на этот раз вовсе длинный, никакой не «пионерский».
– Какая макулатура! – тихо воскликнул Лысый. – Иди.
Аристарх поднялся: И медленно, тяжело – как если бы он шел уже по этапу – пошел к двери.
– Кто? – спросил он тихо, обреченно.
Из-за двери что-то ответили…
Аристарх смело распахнул дверь и налетел на вошедшего:
– Какого черта ходишь тут?! Звони-ит!..
Вошедшим был Простой человек. Он держал ящик с коньяком и улыбался.
– А я думал, нет никого! – он не обратил никакого внимания на ругань Аристарха, он держал в руках ящик с коньяком и улыбался. – Куда, думаю, они подевались? Договаривались же вчера. Вот он!
И Простой человек пошел с тяжелым ящиком к столу.
– Ну, ребятки, седня нам… до Владивостока хватит.
На него молча смотрели.
Только Брюхатый сказал:
– Идиот… Василий Блаженный. На полатях вырос.
– А чего вы такие? – только теперь заметил Простой человек. – А? Что вы сидите-то, как вроде вас золотарь облил?
– Хочешь в свою Сибирь? В деревню? – спросил Брюхатый.
– Хочу, – сказал Простой человек. – Нынче поеду: у меня в сентябре отпуск…
– А в долгосрочный отпуск поедешь?
– Стоп! – воскликнул Чернявый. – Идея! Вот идея так идея, – и он вскочил, и обнадеживающе посмотрел на всех: – Кажется, мы спасены!
– Как? – спросили все в один голос.
– Ждите меня! – велел Чернявый и куда-то убежал – вовсе, из квартиры.
Вечер, который не успел превратиться в ночь
«Пассажиры» ждали. Сидели молча и ждали. Стоял коньяк на столе, но никто к нему не притрагивался… Нет, одна бутылка была распочата; похоже, это Простой человек пригубил. Но и он тоже сидел и ждал. Тикали часы, слабо слышалась какая-то значительная кинематографическая музыка: Вера Сергеевна опять смотрела телевизор.
Долго-долго сидели и ждали.
Наконец Простой человек не выдержал и встал:
– Пойду еще раз, – сказал он. – Хлопну для смелости – и пойду.
Он выпил коньяку… Все – от нечего делать – внимательно глядели, как он наливал, как подержал рюмку в руке, тоже глядя на нее, и как выпил. Простой человек выпил и пошел к Вере Сергеевне.
– Я еще раз, – сказал он, входя. – Сергеевна, голубушка… ведь все это – опишут, – сказал он, показывая рукой гарнитур, диван, ковры… – Все-все. Одни обои останутся.
– Пусть, – сказала Вера Сергеевна. – Зато преступники будут наказаны.
– Преступников не надо наказывать…
– А что же их надо – награждать?
– И награждать не надо. На них не надо обращать внимания. В крайнем случае, надо с имя находить общий язык.
– Спасибо за науку. А они будут продолжать воровать?
– Они так и так будут продолжать! Потом: ну какие же они преступники? Вот эти-то?.. Господи!.. Это сморчки! Они вон уже перепугались сидят… с них капает. Ведь на них глядеть жалко. Вы зайдите, гляньте – ведь это готовое Ваганьково. Там только надписи осталось сделать: был такой-то, грел руки возле гарнитуров. Пожалейте вы их, ей-богу! Ну, припугнули – и хватит. Хоть Аристарха свово пожалейте… ведь он со страху: мужиком года полтора не будет.
