Текст книги "Клюква-ягода"
Автор книги: Василий Афонин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
– Братка! – крикнул, подходя, Лоскут. – А клюкву я нашел все-таки! Кружил-кружил, бегал-бегал, ну, думаю, возвращаться пора. Повернул, гляжу – елани. А там ягода...
– А-а, – хрипло отозвался Семен, крякнул будто.
Лоскут, сбросив мешок, стоял поодаль.
– Ты чего? – спросил он, видя, что брат опять не в духе. – Нога болит, да?
– Нога, – кивнул Семен. – Ну-ка, покажи, что ты там набузовал. Нашел, говоришь?..
Лоскут поднес мешок, развязал. Семен раздвинул жерло, запустил руки и стал шевелить ими, пропуская ягоду между пальцев. Лоскут сел на лодку рядом. Курил.
– А где, говоришь, елани? – спросил Семей. – Что– то я не натыкался на них. Далеко?
– Да недалеко совсем, – объяснил Лоскут. – Во-он сосна сухая, видишь? – указал на далекий берег. – От нее взять левее, на запад вроде, но не совсем чтоб но запад. Часа полтора ходу. Как раз возле голей. Там следы чьи-то, – посмотрел он на Семена. – Не твои следы? Не был ты там? Пригляделся: сапог большой, и шаг широкой. Неужто кто-то с Ближних заходил? А не тронута ягода ничуть. Забыл, видно.
– Не знаю, чьи, не был, – Семен уткнулся глазами в мешок. – Нашел, знать, повезло. Счастливый. Ишь ты, – усмехнулся оп, – а я вот не догадался туда. Нарвешь теперь. Сколько, думаешь, можно взять? Не меньше ста ведер. Ого! Верно, немереная она...
– Кто знает, сколько ведер? – Лоскут потянулся к мешку, зачерпнул ладонью. – Много.
– Так, так, – кивал Семен, – сто ведер. А то и больше. Куда и девать станешь, а?
– Да ты не переживай, не огорчайся, – Лоскут ссыпал клюкву, завязал мешок. – Я один буду рвать-носить. Пополам. Ведро тебе, ведро, мне. А ты рыбу пока лови. Подживет нога, вместе начнем. Согласен? Чего расстраиваться – не чужие. Ты ушицы не сварил? – спросил он, заглядывая в котел.
Котел был пуст. Семен доел вчерашнюю, свежую затевать не захотел. Весь день провел в ожидании. Дождался. Да...
– Поешь хлеба с салом, – сказал он, подумав. – Собаке дай кусок. От начатой буханки. От той, что у меня осталась. От засохлой... – И ушел молча в избушку. Лег там.
Лоскут развел костер, повесил котелок с водой, наломал для заварки брусничника. Поел хлеба с салом и вдоволь попил чаю. Звал Семена, тот не откликнулся, спал, наверно. Прибрал все и долго сидел на берегу. Ложиться не хотелось. Хорошо было в тайге близ воды в этот закатный час. Тепло, спокойно, воздух легкий. Солнце зашло, но светло еще было, озеро с западной стороны понизу с прозеленью, и деревья на том берегу видны отчетливо. И тихо. Пепел по костру ровно лег, над самокруткой Лоскута дым долго держался, не таял. Думал Лоскут снова о клюкве, которую теперь рвать-выносить, о Семене. Опять не сказал ему. Да и как скажешь, разговаривать не хочет. Рвать начнут – тогда. Только бы погода держалась, а как дожди обложат – уходи. Уж лучше легкие заморозки. Да жалко вот, штаны порвал. Зашить не зашьешь, и других переодеть нету. Придется в этих доходить. Фросю вспомнил, старушечьи глаза ее, слова: «Не получилась, Миша, жизнь моя. Вот уж как бы заново начать. С осени той, как уходили вы. Да что теперь...»
Стемнело совсем. Стороной, невидимые уже, прошли утки, сели недалеко от берега. Лоскут слышал, как плеснулась вода. «Осень, – подумал он, – перелет. Скоро гуси потянут. А потом, глядишь, и зима...» Вспомнил прошлую зиму, передернул плечами. Встал, пошел к избушке.
Семен спал, повернувшись к стене. Лоскут долго еще ворочался, все никак но мог поудобнее улечься. День на ногах, а сон не брал. Вспомнились родители. Осенью они умерли, мать первая. Надо бы на кладбище сходить. Осенью...
Утром, когда поднялся, Семен сидел за столом, пил чай. Костер прогорел почти. Подле избушки стояло ружье Семена, висел мешок, надетый лямкой на бревно угла. Сети были растянуты на кольях. А утро теплое, туман опять над водой. Сыро.
– Ты куда это собрался? – спросил Лоскут, оглядываясь. – И сети успел снять. Рано.
– На елани пойду, – Семен говорил натужно, как вчера. И смотрел в сторону. – Ты это... вот что... возьми чаю, продуктов возьми побольше и ступай-ка себе на Ближние. Ступай, ага, – Семен разогнулся, но стоял вполоборота. – Пойдешь?
– Та-ак, – протянул Лоскут, – понятно. А зачем на Ближние? Я и здесь нарву сколько нужно. Я для себя нашел. А вот ты где станешь рвать, не знаю. Где? Ну-ка?
– «Наше-ел», – Семей повернулся к брату, желтые глаза его уже мерцали зло. – «Нашел». А ее и искать нечего было. Я ее до тебя сыскал, летом еще. Понял? А ты поищи давай, побегай. Быстрый какой! Сто ведер там ему приготовили, насыпали...
Семен стоял теперь напротив брата, ноги врозь, руки опущены – тянут. Гири.
– Что же ты, паскуда, крутился передо мной? – Лоскут плюнул под ноги. – Хитрил, посылал в трясину? А то я не знал, что клюква есть? Не догадался я? Сразу по...
– Догадался, ну и молодец. А теперь мотай отседа. На... ты мне нужен такой красивый. Иди рви, если нашел. Только ты у меня мешка не получишь. Рви на землю. Ты у меня и к избушке близко не подступишься, куска хлеба не отломишь! Рванина!
– А-а-а! – захрипел, затрясся Лоскут. (В заключении его за это припадочным звали.)
Расставив руки, пригнувшись чуть, он медленно пошел на брата, шаря глазами по земле. Но ничего подходящего не попадалось. «Где же топор? – подумал. – Где, ну?..»
– Мишка, брось! – отступил Семей. Чего он опасался, непонятно. На ногу, видно, не надеялся. – Не затевай, знаешь меня. Уйди подобру, Христом прошу. Не видать тебе клюквы, решился я. «Не ее, так тебя»,– смутно подумал он, а сам уже сжался, готовый, и пальцы обвисших рук своих то собирал в кулаки, то расправлял. Ну иди!
Всегда он начинал драку, но сейчас оба трезвы были, злые только. Отступил он.
– Не напирай, не напирай, Минька, вдарю! – Семен тоже шарил вкруг глазами. Ничего.
– Знаю падлу! – наддал голосом Лоскут. «Водки бы стакан», – неясно промелькнуло в голове. – Змея подколодная! Хапал, греб, не захлебнулся. Сука ты! Погань косоглазая! Куда прешь?! Да я таких, как ты... ставил по дороге. А тебя...
– Бродяга! – все отступал Семен, не решаясь кинуться первым. – Побирушка! Пес бездомный! Рвань! Ворюга! Всю жизнь по тюрьмам! Тебе она на что, гад, клюква?! Позарился на чужое! Сам заработай! Сам купи! А я не дам! Не получишь! В карты с блатны...
– – А-а! – Лоскут нагнулся, чтобы выхватить железный прут из-под дужки котла, но не успел. Семен тяжело ударил его в голову, опрокидывая за костер. Сам не удержался, уперев на больную ногу. Лоскут вскочил, зная, что, если не встанет мгновенно, конец ему. Прямо через костер прыгнул навстречу Семену и с ходу – целил в щиколотку – ударил носком сапога под колено левой ноги. Хотел еще...
– – О о! – вскричал Семен, оседая, сгреб Лоскута за грудки, и они упали на мох, стараясь схватить друг друга за горло. Лоскут оказался сверху, но ненадолго – с руками Семена он ничего не мог поделать. Руки эти подняли его вгорячах и швырнули через голову к воде. Лоскут опять проворно вскочил, кинулся к костру, чтобы схватить прут, а когда разогнулся с прутом наотмашь, Семен уже стоял возле избушки, вскинув двустволку. И пристально смотрел. Сощурясь...
Убежать нельзя было. Шагах в двадцати, не больше, стоял Лоскут от избушки, за спиной – озеро, мосток, по обе стороны – таловые кусты. Да он и не подумал, чтобы убежать. Оп отступил назад, выронив прут, и, когда в секунду какую-то взглянул в лицо Семена, в темные, направленные на него зрачки ружейных стволов, понял: это все. Ноги ослабели враз, взмокла спина. Земля пошла кругом...
– Семен! Бра-ат! – закричал он тонко. А тот ударил сразу из обоих. И сел прямо на мох, уронив ружье.
Эхо отдалось в тайге, вернулось обратно. Пес, отбежав в сторону, завыл, повернув голову в направлении к деревне. После крика, ругани, выстрелов тихо стало опять. Только собачий вой. Перестал, снова завыл. Семен ничего не слышал.
Долго сидел он так. Пытался встать, ноги не держали. Встал. Обошел зачем-то вокруг избушки, стараясь не смотреть на берег. Поманил пса, тот не подходил. Тогда он вошел в избушку, отодвинул железную печку, вынул из-под нее кирпичи, положенные на мох. Пересыпал из братниного мешка клюкву в другой мешок, в этот сложил кирпичи, завязал мешок. Теперь он все делал четко, зная наперед, что надо делать. Поднял мешок, с остановками дошел к берегу.
Брат лежал навзничь, ударившись затылком о мосток, слетевшая кепка мокла в воде. Вся картечь вошла в грудь и ниже, лицо не было затронуто.
Семен перенес тело в лодку, навесил на плечи мешок, лямки затянул на груди. Поднял из воды кепку, отряхнул, надел на голову брата, закрыв козырьком глаза. Выгреб на середину озера и долго кружил там, гадая, где самая глубина... Со дна долго еще подымались пузыри...
Вернулся когда, привязал лодку, стал закуривать, стал говорить с собой. Сел на пень, вскочил, опять сел. То мерз и дергал плечами, то жарко становилось, и он сбрасывал фуфайку.
– Ни-че-го, – приборматывал он, разбивая слова. – А что ж? Это вы. Вы все. Не я сам. Вы довели меня. Сами довели. Я такой, я такой. Ну, вот... вот и все. Что? Не знаю, не приходил. Что, мешки? Какие мешки? А-а, мешки. Нет мешков. Попробуй докажи...
Семен собрал мешки, принесенные братом, сложил в один, опустил туда оставшиеся кирпичи, завязал и, размахнувшись с мостка, далеко забросил в озеро. Посмотрел, потоптался, стал собираться.
– Вот вам. Что? Попробуй дознайся. Мало ли... Ушел и ушел. Куда ушел? А я почем знаю. Тайга большая. Не видел. Не приходил. Может, он в болоте утонул. Ищи.
Взял ружье, патронташ, сумку, подпер колом дверь избушки и, пошатываясь, поводя в ознобе плечами, хромая, побрел, огибая озеро. С версту отдалился, оглянулся. За ним, опустив хвост, в отдалении плелась собака. Остановилась и она. «Собака, – вспомнил Семен. – Собака с ним ушла, Фроська видела. Собака. Он пропал, а собака домой вернулась... Нет, ко мне прибежала на озеро... Нет, она... Не...»
Торопясь, Семен сорвал ружье и из левого, где была пуля, ударил навскид. Взвизгнув, пес осел на задние лапы и, изогнувшись, рыча, стал кусать простреленное место. Семен подковылял, ударил прикладом по хребту, а потом в затылок, между поднятых ушей. Пес затих. Семен взял его за хвост, стащил в озеро, под нависший таловый куст. Постоял, думая, выбрался на тропу и скрылся в мелком сосняке. Вода на середине озера выровнялась, и под таловым кустом не плескалась больше, тихо было, только ворон, хрипя, протянул краем берега. И опять никого...
К Шегарке он вышел запаленный, лег плашмя на низкий берег, подполз к воде и, зажмурясь, стал пить, приподымаясь на руках, выдыхая и вздрагивая. Окунул несколько раз голову. Поднялся.
Теперь тропа тянулась берегом. Держался предвечерний тихий час, до Юрги оставалось недалеко, верст пять всего, надо было идти, а ноги никак не хотели. Прошел еще немного, спустился к омуту, охваченному тальником.
Омут, как и все омута в верховье Шегарки, не шибко велик, глубины немереной, но от склоненных кустов вода на вид была плотной и тяжелой, темная, без солнца вода. И оттого омут казался глубины страшной. Семен пролез между кустов, сел на корягу, выброшенную половодьем. Долго смотрел в воду. Глянуло вдруг на него из воды лицо брата Михаила. Вздрогнул, откачнулся. И тут его схватило за душу.
– Минь-ка-а-а-я! – закричал он перехваченным горлом. – Фрось-ка-а-а-а-я!
– О! О! О! О-о-о-о-о!
– А-а-а-а-я! О-о-о! – пошло над водой.
Встал.
Перед ним из берегового ила, набухший водой, торчал тяжелый кусок горбыля. Раскачал, вытащил его, положил на воду. Горбыль стал тонуть. Семен снял мешок, опустил горбыль тяжелым концом на дно, завязал мешок. Надел, затянул на груди лямки. И патронташ затянул туже. Сломал длинный прут, промерил глубину возле берега. Прут весь уходил в воду. Повернулся спиной к воде. Ружейный ремень петлей захлестнул выше кисти левой руки, правую руку положил на курки, а ногу правую поставил на корягу и напряг ее, готовясь оттолкнуться. Левой рукой взялся за стволы – правая в это время взводила курки, – заглянул в стволы, завел под подбородок, зажмурился. И за секунду до того, как пальцы правой хотели нажать спуск, промелькнула перед ним забытая картина прошлой жизни...
...Приехал в деревню начальник его, начальник заготконторы, с другом своим, военкомом. На денек приехали. Отдохнуть, поохотиться в перелесках на молодых тетеревов. Коньяк у них, консервы. Отъехали вверх по Шегарке. Осень, листопад, тепло. Листья шуршат... Ветер шумел в ветвях, листья тянуло над поляной. Солнце над лесом, закат, листья желтые, желтая трава. Долго сидели.
Потом начальник заготконторы подбрасывал бутылки, а военком, расставив ноги, китель расстегнут, стрелял по ним из револьвера. И все мазал.
Эх, – сказал, нагибаясь, начальник заготконторы, – не везет нам. Сема, покажи!
Семен взял двустволку – вот ату самую, – встал боком, попросил:
– Кидайте две...
И, одной рукой вскинув ружье, не прижимая к плечу, на пятьдесят шагов раз за разом разнес обе бутылки...
Осень тогда стояла. Где-то, затихая, шла война. Семену и сорока еще не исполнилось. В самой поре был мужик...
Семен вскрикнул глухо, правой, взмокревшей рукой сорвал с левой петлю ружейного ремня и швырнул ружье стволами в кусты. Взведенные курки сорвались, Семей дернулся от выстрелов, двумя руками рванул с плеч лямки рюкзака и шагнул-прыгнул через валежину, от воды. Встал на колени, опустился совсем лицом в траву, закусил мякоть большого пальца и затих, редко и трудно дыша.
Он не знал, сколько времени пролежал так, в забытьи, почувствовал только, как тяжело затекло тело. Поднялся, вышел на тропу. Сумерки наступили. Надо было идти. Он как-то сразу огруз, двигался и соображал вяло, левая нога слушалась плохо...
До деревни добрался не скоро.
Вышел из-за речного поворота, увидел огни, избу свою, освещенное в огород окно. Остановился. Долю стоял. Оглянулся – темень.