Текст книги "Генрих IV"

Автор книги: Василий Балакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

И если бы, при всем при этом, хотя бы в своем неуемном влечении к Габриель д’Эстре он был удачлив! Но его ничуть не любили, а лишь использовали самым бессовестным образом. Даже став любовницей короля, Габриель продолжала любить Бельгарда и не упускала случая украдкой встретиться с ним. Забеременев, она, похоже, и сама не могла решить, кто был отцом ее ребенка. Король как будто не считал унизительной для себя эту «любовь втроем», за что и был вознагражден сомнительной честью стать героем скабрезных анекдотов. Однажды нежданно явившись к любовнице, он был вынужден ждать у запертой двери, пока Габриель не выпустила Бельгарда через окно. В другой раз Габриель лежала в постели с Бельгардом, когда их недостаточно своевременно предупредили о приближении короля, так что Бельгард успел лишь голым залезть под кровать. Генрих вошел, поприветствовал, словно не замечая ничего подозрительного, лежащую в кровати красотку, быстро разделся и, не теряя времени даром, лег подле нее. Утолив похоть, он попросил принести сладостей. Смакуя угощение, Генрих IV вдруг посмотрел Габриели прямо в глаза, а затем протянул тарелку под кровать, обратившись к прятавшемуся там любовнику со словами: «Ешьте! Никого нельзя обделить!» И оставив их, пунцовых от стыда, он удалился, хохоча во все горло.

Мало того: не довольствуясь продолжением любовной связи с Бельгардом, Габриель пыталась ненавязчиво склонить короля к мысли о необходимости выдать ее замуж за этого более удачливого, чем он сам, любовника. Генрих и сам понимал, что надо бы выдать любовницу замуж, дабы «прикрыть грех», но только не за Бельгарда, поскольку тот, как он небезосновательно опасался, не позволит ему встречаться со своей женой. Более подходящей в этом смысле кандидатурой был месье Лианкур, на покладистость которого можно было рассчитывать, учитывая, что он был практически разорен и являлся импотентом. За него Габриель и вышла, принеся ему в приданое 50 тысяч экю. Пусть союзники Генриха IV мучительно ломают головы над вопросом, где взять деньги на продолжение войны, Его Величество не снисходит до таких мелочей – он развлекается и тешит свою похоть!

Пиррова победа Майенна

Любовные страсти погрязшего в распутстве короля не только не приближали час победы, но и вполне могли принять очень плохой для него оборот (за весь 1592 год он не сделал ничего более стоящего, чем попытки затруднить продовольственное снабжение Парижа), если бы нежданно-негаданно не пришла помощь, откуда ее нельзя было и ждать – от самих лигёров, окончательно зарвавшихся в своем экстремизме. Их промахи во многом компенсировали провалы в политике Генриха. Пользуясь отсутствием герцога Майенна, Комитет шестнадцати объявил себя Комитетом общественного спасения. Фанатизм и слепая ненависть его вождей до того лишили их способности рассуждать здраво, что они решили добиться триумфа Лиги, чего бы это ни стоило. Их тайным умыслом было создание своего рода Парижской республики, если уж нет иного способа противостоять протестантам. Руководящая верхушка Парижа, движимая католическим фанатизмом, а отнюдь не стремлением спасти родину, вознамерилась взять всю власть в свои руки. Осмелев после того, как в городе был размещен гарнизон из четырех тысяч испанцев, они в своем религиозном пылу готовы были пожертвовать интересами Франции. Майенн как вождь Лиги перестал устраивать их – он казался им человеком слишком умеренных взглядов. Конечно, он при помощи герцога Пармского спас Париж от голода и неминуемой капитуляции, однако как в своих действиях, так и заявлениях обнаруживал подозрительную терпимость по отношению к Беарнцу.

Таково же было и их отношение к «политикам», вялым, равнодушным к католической религии людям, сторонникам отнюдь не борьбы с гугенотами до последней капли крови, а переговоров, даже мирного сосуществования с ними. По мнению Комитета шестнадцати, «политики» являлись сообщниками тех господ из числа католиков, которые, пренебрегая верой и предписанием Святого престола, признали Генриха IV и служили в его армии. Вместе с тем «политики» составляли значительную часть населения Парижа, изо всех сил стараясь сдерживать тиранию комитета. В глубине души они искренне желали, чтобы Французское королевство сохранило свою независимость, избегнув притязаний со стороны иностранцев, и прежде всего Филиппа II. Члены Комитета шестнадцати, напротив, в своем религиозном рвении готовы были расколоть Францию, отдать ее под власть Филиппа II и инквизиции с ее темницами и кострами, истребить всех гугенотов до единого – лишь бы не допустить восшествия на французский трон короля-еретика.

Их пламенным речам вторили в своих проповедях кюре. Некоторые из этих «святых отцов» откровенно призывали к политическим убийствам. Так, Буше, кюре из Сен-Жермен-л’Оксерруа, прямо заявлял, что следует истребить всех «политиков», на чем он неоднократно настаивал, но его словам, к его великому сожалению, не придавали значения. Но теперь пришло время взяться за ножи, и он, Буше, готов собственноручно перерезать горло «этой беарнской собаке», что явилось бы лучшей жертвой, принесенной во имя Господа. На проповедях он называл короля не только собакой, но и еретиком, атеистом и тираном, наставившим рога самому Богу, обрюхатив «Христовых невест». Епископ Санлиса, возглавивший пресловутое шествие монахов в Париже 14 мая 1590 года, с крестом в одной руке и алебардой в другой, заявлял, что необходима новая Варфоломеевская ночь. Короче говоря, звучали открытые призывы к кровопролитию. Парижский парламент, хотя и подвергшийся чистке, однако втайне сохранявший благосклонность к «политикам», пытался противодействовать экстремистам, и тогда Комитет шестнадцати принял решение нейтрализовать его. Были арестованы президент Бриссон и двое его советников. Так называемый народный трибунал приговорил их к повешению, что стало началом широкомасштабных чисток как в городской администрации, так и в ополчении.

Пресловутые «Шестнадцать», хозяева Парижа, возомнившие себя правителями Франции, написали верноподданническое послание Филиппу II: «Мы можем с полной определенностью заверить Ваше Величество, что все католики желают видеть вас со скипетром и короной Франции, хотят, чтобы вы правили нами, ибо мы с полной готовностью вверяем себя в ваши руки, или чтобы вы назначили кого-нибудь из своего потомства, или же дали нам кого-либо иного, кого сочтете нужным, мы же, со своей стороны, обязуемся повиноваться».

Узнав о том, что творится в Париже, находившийся в Лане Майенн отреагировал с несвойственной ему решительностью. Он не намерен был терпеть того, чтобы кучка буржуа, захватив власть, обрекала на смерть его друзей, как не собирался и отдавать королевство своему худшему врагу – Беарнцу. Он прибыл в Париж с двумя полками инфантерии и тысячью кавалеристами, занял стратегические позиции и распорядился повесить наиболее активных смутьянов. Однако, восстановив порядок в столице, он фактически лишил себя возможности впредь опираться на поддержку Лиги. Победа над самозваными парижскими властителями грозила обернуться для него тяжелым политическим поражением.

Поиски третьего пути

К концу второго года борьбы за королевский престол Франции оба вождя противоборствующих сторон, Генрих IV и герцог Майенн, оказались в затруднительном положении, столкнувшись с проявлениями недовольства в собственных рядах. Генрих с лихвой давал повод для возмущения среди своих сторонников. Мало того что собственным распутством он постоянно раздражал одних и провоцировал других, так еще и не было выполнено ни одно из обещаний, данных им у гроба Генриха III: не созваны ни церковный собор для улаживания конфессиональных разногласий, ни Генеральные штаты, а сам он до сих пор не удосужился выслушать наставления в католической вере, которые он выторговал для себя в качестве предварительного условия для обращения в католичество. Король и сам сознавал тогда необходимость отречения от протестантизма, но, дабы не терять собственного достоинства, благоразумно предпочитал добиться признания прежде отречения: поставить повиновение подданных в зависимость от перехода в католичество означало поставить право выше принципа наследственной монархии. Источником постоянного раздражения для католиков служило и то, что король собирался предоставить гугенотам невиданные до сих пор привилегии.

В свой актив Генрих мог записать то, что экстремизм римского понтифика раздражал приверженцев галликанской традиции, ревниво отстаивавших свое автономное по отношению к Риму положение, и король мог играть на этом. В последние дни своей жизни Сикст V, видимо, лучше информированный о положении дел во Франции, проявлял меньше энтузиазма в отношении Лиги и радушно принял представителя лояльных королю католиков, герцога Монморанси-Пине. Он отказался отлучать от церкви венецианцев за то, что они признали Генриха IV. Однако на следующий же день после этого, 27 августа 1590 года, папа скоропостижно скончался. Заговорили о неестественной причине его смерти – слишком уж она была выгодна испанцам. Его преемник Урбан VII умер сразу же после обретения тиары. Григорий XIV, избранный 5 декабря 1590 года, проявлял благосклонность к Лиге и политике, поддерживаемой Филиппом И. Весной 1591 года он запретил духовенству и дворянам Франции поддерживать отношения с Генрихом IV. Устами своего нунция он провозгласил короля отрешенным от власти, и все, кто продолжал сохранять верность государю-еретику, отлучались от церкви. В ответ на это Генрих по совету президента Парижского парламента пригрозил папе, что французская церковь порвет с Римом, избрав собственного главу. Парламент в Туре смело объявил не имеющими силы папские постановления. Часть французского духовенства заявила тогда о своей поддержке короля и на собрании в Шартре проинформировала папу об этой своей позиции, уточнив, что речь идет не о схизме, а о нормальной политической ситуации, когда «французские католики остаются верными королю». Поскольку это волеизъявление не убедило весь французский народ, папа продолжил свою политику и собрал двенадцатитысячную армию в помощь католическим государям, осуществлявшим вторжение во Францию.

На это король ответил незамедлительно, издав 14 июля 1591 года в Манте эдикт, коим подтвердил свое обещание от 4 августа 1589 года уважать и поддерживать католическую религию и вверить свою судьбу решению Собора. Во имя вольностей галликанской церкви он возвысил свой голос против вмешательства папского нунция во внутренние дела Франции. Дабы заявить о своих королевских правах и продемонстрировать собственную беспристрастную справедливость, он, уступив настоятельным просьбам Дюплесси-Морне, предоставил протестантам те же гарантии, какие были даны католикам Мантским эдиктом, подтвердив эдикт о веротерпимости, изданный Генрихом III в 1576 году в Пуатье. Парламент в Туре зарегистрировал эти королевские постановления.

Оставался нерешенным вопрос о религиозной принадлежности Генриха IV, который продолжал тянуть с окончательным ответом на него, вынуждая теряться в догадках как своих сторонников, так и противников. Если одни утешали себя мыслью, что король ждет наиболее благоприятного момента для обращения в католичество, то другие опасались, как бы он вообще не отказался от этого. Занятая Генрихом выжидательная позиция отражала как его нелюбовь к принятию радикальных решений, привычку полагаться на счастливый случай, так и желание опираться на поддержку одновременно католиков и протестантов, как можно дольше сохраняя это двусмысленное положение. Помимо его религиозного индифферентизма, граничившего с фатализмом, в этом был и политический расчет: если до сих пор ему удавалось простыми обещаниями удерживать при себе и часть католиков, и протестантов, то почему бы и дальше не продолжить это лавирование? Если бы удалось на условиях этого статус-кво войти в Париж и украсить свое чело королевской короной, то вопроса об очередной смене религии можно было бы вообще больше не касаться.

Так вполне мог рассуждать Генрих IV, однако люди не любят, чтобы их все время кормили одними только обещаниями. Если раньше только лигёры и поддерживавшие их папы считали Беарнца недостойным наследовать корону Французского королевства, то теперь к этой мысли стали склоняться и умеренные католики, в свое время поддержавшие его, но раз за разом испытывавшие разочарование по причине вечно не исполнявшихся обещаний. Если Генрих не хочет переходить в католичество, то ему можно найти замену. Даже бастард Карла IX, Карл Валуа, граф д’Овернь, не прочь был заявить свои притязания на корону, однако король без труда сумел отговорить его от этого, убедив не слушать советов «злых людей». Наибольшая опасность исходила от Бурбонов. Второй кардинал Бурбон (первый, напомним, скончался в заточении, так и не успев реально стать Карлом X), еще не прошедший обряда рукоположения, легко мог возвратиться в положение мирянина и сделаться Карлом XI. Католики из числа разочаровавшихся и недовольных готовы были объединиться вокруг него. Формировалась своего рода «третья партия», для которой в равной мере неприемлемы были и Генрих IV, и ставленник Лиги, поддерживаемый Филиппом II.

Не меньше, а в известном смысле даже еще более для Генриха был опасен его кузен, граф Суассон, в свое время проникшийся сердечным чувством к его сестре Екатерине. Чтобы не допустить их брака, Беарнец планировал выдать сестру за короля Шотландии, а потерпев в этом неудачу, пообещал ее руку другому Бурбону, внушавшему ему больше доверия, чем Карл, и к тому же значительно более богатому – Генриху, в 1592 году ставшему после смерти своего отца герцогом Монпансье. Екатерина, узнав о намерении брата выдать ее замуж за герцога Монпансье, обратилась за помощью к своей подруге Коризанде, и та, желая отомстить бывшему возлюбленному за его измену, все устроила, сообщив Суассону, что весьма желательно было бы его присутствие в По. Граф в то время находился среди осаждавших Руан. Под каким-то предлогом испросив у короля позволения отлучиться, он тайком прибыл в Беарн. После четырехлетней разлуки состоялась его встреча с Екатериной, и Коризанда завершила начатое обручением влюбленных.

Спустя какое-то время узнав, что Суассон вопреки его запрету опять появился в По, причем не без помощи Коризанды, Генрих IV пришел в такую неистовую ярость, в какой его видели не больше трех-четырех раз за всю его жизнь. Брак его сестры с графом Суассоном, о котором он и сам в свое время подумывал, в действительности грозил ему большими осложнениями. Помимо того что Беарнец просто-напросто завидовал кузену, его красоте и статной фигуре, его элегантности и успехам, этот брак мог стать для него серьезным препятствием в том, что касалось наследования престола Франции. Если граф, являвшийся в отличие от кузена-еретика католиком, что делало его для католического большинства Франции более приемлемым претендентом на королевский престол, женится на Екатерине Бурбон, то он тем самым еще более упрочит свои позиции в глазах общественного мнения, а дети его унаследуют от матери все владения д’Альбре, Беарн и корону Наваррского королевства, которая перешла бы к Екатерине от ее бездетного брата – у Генриха IV, жившего врозь с женой, законных детей не было и не предвиделось. Так сбылось бы пророчество Нострадамуса, но только в отношении не Генриха Наваррского, а графа Суассона.

Ссылаясь на формальное нарушение королевской прерогативы давать разрешение на браки среди высшей аристократии, Генрих IV без труда аннулировал помолвку сестры, однако на этом его неприятности не закончились. К концу весны 1592 года на сторону «третьей партии» перешли люди, в свое время среди первых поддержавшие его кандидатуру на королевский трон Франции, так сказать, гаранты «декларации 4 августа» – маршал д’Омон, герцог Лонгвиль и маркиз д’О. Дело принимало серьезный оборот, и надо было безотлагательно что-то предпринимать.

Майенн набивает себе цену

В действительности выбирать было не из чего: не оставалось иного пути, кроме как договариваться с Майенном, также стремительно терявшим поддержку своих сторонников. Этот «союз отверженных» был последним шансом для них обоих. В ожидании открытия сессии Генеральных штатов в Париже, которую он обещал лигёрам на протяжении трех лет, Майенн вступил в переговоры с посланцами Генриха IV, в ходе которых выдвинул на первый взгляд совершенно неприемлемые требования, тем самым невольно обнаружив свои истинные намерения: добиться избрания себя королем Франции. Пойти на контакт с Беарнцем его подталкивали люди из ближайшего окружения, благоразумно опасавшиеся возрастания испанского влияния во Франции, хотя сам «толстый герцог» склонен был вести переговоры одновременно с Генрихом IV и с испанцами. Дюплесси-Морне от имени короля представил на рассмотрение Майенна меморандум, в котором был деликатно обойден молчанием вопрос о смене религии и делался главный упор на проблемы управления государством и регулярный созыв Генеральных штатов. Герцог долго тянул с ответом, а под конец выдвинул требования, превосходившие все самые худшие ожидания. Видимо, в тот момент он еще не терял надежды договориться с испанцами и потому предпочел стратегию затягивания переговоров с Генрихом.

Если бы принять все требования Майенна, то от Французского королевства не осталось бы ничего. Герцог, видимо, вспомнил последние предложения, в свое время сделанные ему Генрихом III, от которых он имел неосторожность отказаться. От Генриха IV он требовал теперь губернаторство в тринадцати провинциях для себя лично, для представителей своего семейства и руководителей Лиги, причем с правом передавать эту должность по наследству. Десять остальных губернаторств должны были достаться важным господам-католикам и принцам крови из окружения короля. Для себя он хотел еще должность генерального наместника королевства, шпагу коннетабля и пенсию в 300 тысяч ливров, для своих же друзей он потребовал уплаты их долгов, назначения пенсий и пожалования маршальских жезлов. Что же касается гугенотов, то требования в их отношении не могли быть более категоричными: их он соглашался терпеть только на основании временного, периодически возобновляемого эдикта, причем для них должны быть закрыты все должности в королевстве. Если бы принять эти требования, то, по остроумному замечанию современника, во Франции не было бы человека более ничтожного, чем король.

Когда 16 июня 1592 года Дюплесси-Морне, преодолевая чувство неловкости, представил ответ Майенна на рассмотрение в Королевский совет, поднялась буря возмущения. И все же с чего-то надо было начинать переговоры, к тому же для присутствующих не являлось секретом, что позиции «толстого герцога» день ото дня ослабевали и его чудовищные требования были не чем иным, как попыткой скрыть свою глубокую растерянность. Социальная база Майенна неумолимо сужалась; по существу, он представлял лишь аристократическую Лигу, которая пыталась выжить за счет мятежей в духе традиций прошлого века, по принципу: «Держаться как можно дольше и продать себя как можно дороже». Господ лигёров одолела ностальгия по временам феодальной вольницы. Даже в самом Париже, традиционном оплоте католического фундаментализма, все больше людей отворачивалось от экстремистов, чтобы примкнуть к некогда находившимся в изоляции «политикам». Парламент в полном составе, крупная буржуазия, значительная часть людей скромного достатка, страдавших от затянувшейся блокады, выступали за безотлагательные переговоры и мир. В доме бывшего купеческого старшины Клода д’Обре, стойкого роялиста, стали проходить собрания умеренных. Они внедрялись в руководящие структуры Лиги, даже в состав совета, и пытались наладить контакты с Генрихом IV.

Что же касается «Шестнадцати», то они, хотя и почуяли перемену ветра, по-прежнему были непоколебимы, уповая на террор. К Майенну они не питали ни малейшего доверия и руководствовались указаниями папского легата и испанского посла, напрямую ведя переговоры с Филиппом II. Гизам они давали понять, что юный герцог, сын убитого Генриха Гиза, после гибели отца оказавшийся в заключении, но сумевший бежать, мог бы носить корону Французского королевства. В своем же семействе отношение к маленькому герцогу было далеко не столь почтительным, чтобы не сказать ироническим. Вдовы обоих Меченых, Франсуа и Генриха, скорее были склонны поддержать Беарнца и даже будто бы прочили ему в супруги Луизу де Гиз, дочь Генриха Гиза, которая стала бы превосходной королевой Франции. Такой обходной путь к трону Французского королевства им казался более доступным.

Пообещать – не сделать, а Майенну будет приятно, рассуждал Беарнец, охотно раздававший обещания, не слишком задумываясь о том, как потом выполнить их. Можно, например, пообещать ему и его потомкам в суверенное владение Бургундию. И конечно же пообещать (в который уже раз!) выслушать наставления в католическом вероучении, дабы «воссоединиться с римской церковью», о чем его настоятельно просил кардинал Годи, не видевший иного способа примирить диаметрально противоположные взгляды. Правда, папа Климент VIII, избранный в начале 1592 года, к которому католики-роялисты направили Гонди с миссией проинформировать его о достигнутых соглашениях, заявил, что скорее умрет, чем согласится признать Генриха IV королем Франции. Как бы то ни было, следовало спешить с завершением переговоров, чтобы не дать противнику подготовить новое наступление и организовать созыв Генеральных штатов, которые наверняка приняли бы решения не в пользу Генриха IV.