Текст книги "Генрих IV"

Автор книги: Василий Балакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Королевский кортеж приближался к Байонне, где готовились к встрече с Елизаветой Валуа, королевой Испанской. Генрих пригласил всю знать своей страны сопровождать его по этому исключительному случаю. Правда, когда 14 июня 1565 года Карл IX встречал на границе свою сестру, среди присутствовавших не упоминался принц Наваррский. Видимо, Филипп II потребовал, чтобы встреча проходила без участия претендента на трон Наваррского королевства. Еще меньше хотелось ему, чтобы при этом присутствовала еретичка Жанна д’Альбре, которую Екатерина Медичи, не желавшая раздражать могущественного испанца, отправила в другой конец своего королевства. Зато на церемонии официального вступления молодой испанской королевы в Байонну Генрих занимал одно из самых почетных мест. Он непременно участвовал и во всех развлечениях, которые устраивались, дабы скрасить трудные переговоры с представителем Филиппа II герцогом Альбой.

Если верить свидетельствам очевидцев, Екатерина Медичи допускала юного принца Наваррского и к участию в дипломатических переговорах. По крайней мере на одной из таких встреч Екатерины с Альбой Генрих присутствовал – правда, сами они об этом не подозревали. Юный принц умудрился незамеченным пробраться в зал, в котором королева-мать собиралась встречаться с герцогом, и спрятаться в камине, который по случаю летней жары не топили. Из своего укрытия он мог все видеть и, если говорили в полный голос, слышать. Его взору открывалось весьма комичное зрелище: долговязый сухопарый Альба вышагивал, точно на ходулях, а рядом с ним двигалась, словно утка переваливаясь с боку на бок, толстая Екатерина Медичи. Герцог говорил о том, как недоволен король Испании политикой терпимости в отношении еретиков, проводимой французской короной. Надо незамедлительно кончать с этими опасными экспериментами. Хитрая Екатерина, которой, возможно, и самой были неприятны эти эксперименты, все свела к денежному вопросу, напомнив испанскому представителю, что Франция не располагает золотыми и серебряными сокровищами Америки, необходимыми для обеспечения религиозного единомыслия. На это испанец, привыкший искать простые решения трудных вопросов, с недоумением возразил – неужели, мол, во всей Франции не найдется одного хорошего кинжала? Начисто лишенная воображения Екатерина, неспособная уследить за ходом мысли собеседника, пояснила, что истребление всех протестантов тоже обойдется недешево. Однако Альба и не предлагал перерезать всех гугенотов, это было бы слишком нелепо. «И десять тысяч лягушек не стоят одного лосося», – ответил он загадочной фразой. Если нетрудно было догадаться, что под лососем подразумевался вождь гугенотов и ему должен был предназначаться удар кинжалом, то кто мог считаться вождем? Конде? Адмирал Колиньи? А может быть, Жанна д’Альбре? Генрих в своем укрытии не расслышал ответа, а возможно, тогда и не было произнесено имя предполагаемой жертвы.

Многие сообщения об этой примечательной встрече относятся ко времени после Варфоломеевской ночи и потому невольно несут на себе отпечаток той кровавой бойни. И все же едва ли можно предполагать, что уже тогда составлялся ее план. Однако гугеноты были в этом убеждены. Да и для чего еще Екатерине Медичи надо было встречаться с лютым врагом протестантизма? Жанна д’Альбре в своих мемуарах прямо утверждает, что именно в Байонне ковались мечи, коими проливалась кровь приверженцев нового вероучения – а ведь она еще не знала (и, к своему счастью, так и не узнала) о резне в день святого Варфоломея. Хотя в массовом сознании утвердился образ Екатерины Медичи как «черной королевы», надо иметь в виду, что она никогда не доверяла испанцам настолько, чтобы во всем следовать их советам, тем более указаниям. Она вынуждена была лавировать, выгадывать время, искать союзников как с той (католики), так и с другой (гугеноты) стороны.

Проводив испанцев, похоже, уезжавших без ощущения, что достигнут желаемый успех, Екатерина Медичи сочла возможным оказать любезность Жанне д’Альбре, пригласив ее для личной встречи в Нераке, которая и состоялась в июле 1565 года. В ходе неоднократных бесед королева-мать пыталась убедить непреклонную Жанну чуть терпимее относиться к католическому культу в Беарне и уважать законы Французского королевства. Уезжая, Екатерина позволила ей на некоторое время остаться с сыном, и Жанна использовала эту возможность, чтобы свести Генриха с вождями воинствующих гугенотов, прежде всего с его дядей Конде, и на собрании в Коньяке представить его местной знати. Затем мать с сыном совместно посетили свои домены Ла-Флеш и Вандомуа, после чего в компании Конде и Рене Феррарской присоединились к путешествующему двору, который тогда сделал остановку в Блуа. Как обычно, прибытие королевы Наваррской не обошлось без скандала: она демонстративно устроила протестантскую проповедь в своих апартаментах. Заслуженный выговор со стороны королевы-матери она терпеливо снесла, дабы не лишиться возможности общения с сыном.

Продолжив путь, двор прибыл в Мулен, столь памятный для Жанны состоявшейся здесь семнадцатью годами ранее свадьбой. Для королевы-матери пребывание в Мулене, возможно, запомнилось тем, что она предприняла последнюю и, как оказалось, безрезультатную попытку примирить «господ лотарингцев» с адмиралом Колиньи. Враждующие стороны не очень-то хотели мириться, поскольку все их помыслы были о новой войне, которая, как думал каждый из них, непременно принесет ему полную и окончательную победу. В Мулене была последняя значительная остановка. Продолжив движение, королевский кортеж завершил многомесячное путешествие прибытием 1 мая 1566 года в Париж.

Накануне

Жанна д’Альбре, следовавшая за путешествующим двором с одной-единственной мыслью – добиться от Екатерины Медичи позволения удалиться вместе с сыном в свои владения, провела в Париже долгих восемь месяцев. Это вынужденное пребывание в столице могло бы тянуться и дольше, если бы она не сумела хитростью вырваться на волю. Сначала она добилась от Екатерины разрешения показать юному Генриху его родовые владения в Пикардии, вокруг замка Марль. Затем последовали поездки в Бомон, Ла-Флеш, Вандом, и всякий раз Жанна возвращалась в Париж, чем усыпила бдительность королевы-матери и приставленных к ней шпионов. Основное условие для бегства было создано, и как-то раз в январе 1567 года во время охоты Жанна с сыном исчезли, 1 февраля объявившись в По. Момент для бегства был удобен еще и тем, что Екатерина Медичи тогда переживала трудное время: в Нидерландах началась война восставших протестантов с Испанией, требовавшая от французского правительства определить свою позицию в разгоравшемся конфликте. Вожди гугенотов Конде и Колиньи получили официальное разрешение покинуть Париж. Надвигались перемены, не сулившие стране ничего хорошего.

Возвратившийся в Беарн наследный принц был радушно встречен своими подданными. Все отмечали, что за прошедшие годы он сильно изменился – подрос и приобрел благородные манеры, но при этом остался таким же хорошим товарищем, каким привыкли его видеть прежние приятели из Коарраза, специально прибывшие в По, чтобы приветствовать его и поднести ему корзину его любимого местного сыра. Генриху исполнилось 13 лет – возраст, когда в те времена вступали во взрослую жизнь. Пора ученичества закончилась, что символическим образом совпало с кончиной старины Ла Гошри, с которым у Генриха сложились по-настоящему доверительные отношения. Жанна д’Альбре, критически относившаяся к педагогическим приемам прежнего наставника сына, решила заменить усопшего новым учителем. На эту должность был приглашен Флоран Кретьен, давно состоявший на службе семейства Бурбонов и имевший репутацию весьма ученого человека. Однако от него Генрих получил гораздо меньше, чем от Ла Гошри, в чем позднее признавался и сам Кретьен. Хотя принц Наваррский и уважал нового наставника за его ученость, однако держался с ним отстраненно, словно противясь его попыткам напитать ученика благотворными знаниями.

Продолжилось и воспитание «по-беарнски», которым на сей раз занялась сама Жанна д’Альбре. На смену пышности двора Валуа пришла суровая простота: незамысловатая, но здоровая пища деревенских жителей и шестичасовой сон на грубом матрасе. Под стать этому спартанскому воспитанию было развлечение, которое Генрих полюбил больше всего на свете, – охота, развивавшая в юноше ловкость, выносливость и смелость, качества, без которых немыслимо было уцелеть, а тем более победить в борьбе, в которую ему вскоре предстояло ввязаться. В Пиренеях он охотился на традиционную в тех краях дичь – медведей, кабанов и серн. Для закалки организма и характера сына Жанна отправляла его в горы в любую погоду – в зимнюю стужу и летнюю грозу, давая ему какое-нибудь задание. Так, однажды она во время проливного дождя послала Генриха разнимать двоих ее подданных, которые, как ей будто бы стало известно, затеяли дуэль в горной долине у охотничьего домика. Проездив верхом на коне несколько часов в ужасную непогоду, тот вернулся ни с чем, весь в грязи и промокший до нитки. В другой раз его изобретательная мамаша придумывала что-нибудь новенькое, так что Генрих, заметив приближение грозы, не без юмора задавался риторическим вопросом: куда его теперь погонят? Однако он любил мать, не обижался на нее и не подавал виду, что давно раскусил ее хитрости, тем более что скоро у них появились заботы поважнее.

Глава вторая
В школе гражданской войны

Короткая война и ненадежный мир

Возвращение в 1567 году Жанны д’Альбре от королевского двора в родной Беарн совпало с возобновлением смуты во Франции. Более того, ее несанкционированный отъезд, фактически побег, послужил гугенотам сигналом к началу новой войны. Адмирал Колиньи, скомпрометировавший себя в глазах единоверцев тем, что в Мулене поддался на уговоры Екатерины Медичи и согласился примириться, пусть и притворно, с Гизами, стремился любой ценой реабилитировать себя. Не придумав ничего лучшего, решили повторить неудавшуюся авантюру семилетней давности в Амбуазе. Конде, главный военный предводитель гугенотов, должен был провести захват Карла IX и всего двора, находившегося в Мо. Эта попытка, предпринятая в сентябре 1567 года и получившая позднее название «заварушки в Мо», провалилась столь же бесславно, как и Амбуазский заговор. Екатерина Медичи, заблаговременно предупрежденная информаторами, действовала быстро и решительно, прежде всего обеспечив безопасность королю, которого под надежной охраной швейцарских гвардейцев доставили в Париж.

Королева-мать, воспринявшая происшедшее как личное унижение, была вне себя от ярости. Ситуация усугублялась тем, что во многих провинциях происходило избиение католиков, и это позволяет предполагать наличие у гугенотов единого плана действий. Особую известность получила резня католиков в Ниме 1 октября 1567 года, в ночь после Дня святого Михаила, когда протестанты убили и сбросили в колодец 80 католических нотаблей. Эта «Михайловская ночь» в известном смысле явилась прообразом Варфоломеевской ночи. Протестанты требовали созыва Генеральных штатов, однако король отказывался пойти навстречу их требованиям. Тогда Конде и Колиньи осадили Париж, но и тут ничего не добились. Единственным утешением для них могло служить то, что при попытке снятия осады главнокомандующий королевскими войсками коннетабль де Монморанси 10 ноября 1567 года был смертельно ранен в ходе боя в пригороде Парижа Сен-Дени. Впрочем, следует заметить, что Екатерина Медичи не слишком огорчилась, потеряв престарелого коннетабля, который давно уже был для нее не столько помощником в управлении королевством, сколько тягостной обузой. 23 марта 1568 года по ее инициативе был подписан мир в Лонжюмо, завершивший вторую Религиозную войну и подтвердивший положения Амбуазского эдикта.

Эти события почти не находили отклика в Беарне, где хватало собственных забот. По возвращении из Парижа Жанна д’Альбре обнаружила, что в ее владениях зреет недовольство. Одни возмущались тем, что в отсутствие королевы Наваррской Монлюк настойчиво пытался провести контрреформацию, тогда как другие, напротив, роптали из-за чрезмерно строгих реформационных мер, принимавшихся назначенными Жанной и действовавшими по ее распоряжению исполнителями. Еще в июле 1566 года ею были подписаны ордонансы, запрещавшие чрезмерно (как полагала она, не привыкшая шутить, когда дело касалось религиозной морали) жизнерадостным подданным богохульствовать, пьянствовать, путаться с девицами легкого поведения и даже исполнять народные танцы вокруг майского дерева в общественных местах. Строго-настрого запрещались попрошайничество и продажа игральных карт. Церковные бенефиции перешли в распоряжение протестантов или использовались для оказания помощи неимущим. В нарушение Амбуазского эдикта, вменявшего в обязанность терпимо относиться к обеим религиям, был взят курс на полное искоренение католицизма в Беарне, однако поскольку приверженцы кальвинизма составляли меньшинство его населения (главным образом это была буржуазия, весьма малочисленная в этом сельском краю), этому ожесточенно противились народные массы, подстрекаемые католическим духовенством, лишившимся своих приходов и прочих благ.

Так возник заговор, инспирированный испанскими агентами и поддержанный частью местного дворянства. Жанна д’Альбре была уверена, что к этому приложила свою руку и Екатерина Медичи. Целью заговорщиков являлся захват королевы с ее детьми и изгнание протестантских проповедников. Жанна узнала об этом, когда направлялась на лечение термальными водами. Будучи противницей кровопролития, она сумела на этот раз расстроить планы заговорщиков, не прибегая к насилию, однако вскоре ей довелось столкнуться с мощной оппозицией со стороны депутатов сословного собрания Беарна. В Наварре, даже в ее французской части, традиционно было сильно испанское влияние, поэтому и там поднялось мятежное дворянство. Жанна попыталась усмирить смутьянов, послав против них вооруженный отряд, который, однако, не только не сумел исполнить ее приказ, но и лишился своего предводителя, попавшего в плен к мятежникам.

И тогда она послала в бой своего сына. Это была первая военная кампания юного Генриха Наваррского, которому тогда исполнилось всего 14 лет. В феврале 1568 года он выступил в поход, имея при себе помощником месье де Грамона, гугенота с весьма неопределенными убеждениями. Глава одного из самых знатных семейств Нижней Наварры, Грамон являлся наследственным мэром Байонны и в качестве генерального наместника управлял Беарном во время отсутствия королевы. Теперь генеральным наместником Наварры и Беарна был ее сын Генрих. В своем распоряжении он имел сравнительно немногочисленный отряд из беарнских дворян и справился с заданием без особого труда, поскольку мятежники рассеялись, не вступая в бой. Ему будто бы удалось уговорить их, прежде чем пришлось пустить в ход пушки: нескольким захваченным в плен бунтовщикам было поручено убедить своих сотоварищей сложить оружие, и победа, одержанная принцем Наваррским, оказалась полной. Возвратившись в По, он собрал народ и велел генеральному прокурору Беарна произнести на местном диалекте речь, в которой утверждалось, что ни принц, ни его мать не имеют намерения посягать на права, обычаи и свободы своих подданных, а главное – на их традиционные верования. Это было всё, чего добивались беарнцы, ответившие возгласами одобрения на обращение «своего Генриха», которого многие еще помнили босоногим мальчишкой.

Мир в Лонжюмо, подтверждавший все данные гугенотам уступки, вопреки надеждам Екатерины Медичи не успокоил мятежный дух ее подданных, но лишь на время оттянул очередную вспышку насилия. Впрочем, она и сама понимала это, не питая ни малейших иллюзий. Многим казалось удивительным, что она не держала (или по крайней мере не выражала) обиды на Жанну д’Альбре, которая вероломно покинула ее и проводила у себя в Наварре политику, шедшую вразрез с принятыми во Французском королевстве постановлениями. Снисходительность Екатерины (она даже давала понять Жанне д’Альбре, что та могла бы играть роль арбитра для обеих враждующих группировок) истолковывали по-разному, в том числе и приписывая ее слабости королевы-матери, что было совершенно ошибочно: не идя на прямой разрыв с наваррской гугеноткой, она действовала против Испании, всегда готовой приголубить обиженных владетелей Наварры и Беарна. Кроме того, она играла на чувстве династической верности Жанны, но еще больше была заинтересована в принце Наваррском, сожалея о том, что потеряла столь ценного заложника. О пророчестве Нострадамуса она не вспоминала, по крайней мере до поры до времени. В 1568 году ее посланник Ла Мотт-Фенелон настойчиво уговаривал Жанну вернуться вместе с детьми ко французскому двору. Кажущееся потепление в отношениях между королевами Генрих Наваррский использовал для того, чтобы потребовать для себя полного права на исполнение должности губернатора Гиени и, соответственно, отстранения от дел навязанного ему в годы малолетства заместителя в лице ненавистного Монлюка. Однако Жанна д’Альбре не желала ничем поступаться, и Екатерина Медичи сменила тактику.

Рубикон перейден

В том же 1568 году, всего лишь несколько месяцев спустя после мира в Лонжюмо, разразилась третья Религиозная война. Католики, вдохновившись жесткими мерами, принятыми герцогом Альбой в Нидерландах, решили не таить более своей нетерпимости в отношении гугенотов и перейти в открытое наступление против них. Екатерину Медичи при этом не пришлось долго уговаривать. Возможно, ей вспомнилось, что советовал Альба во время их встречи в Байонне: надо обезглавить гугенотскую оппозицию. Конде и Колиньи сочли за благо укрыться в лесах Центрального массива, однако шпионы Екатерины и там не спускали с них глаз. Королевские отряды под командованием Гаспара Таванна получили приказ задержать обоих предводителей протестантов, однако случайно перехваченная записка содержала плохие для них новости: 23 августа 1568 года адмирал Колиньи, Конде с беременной женой и семьи находившихся в их окружении гугенотов под защитой нескольких сот солдат двинулись в направлении Ла-Рошели, главного оплота французского кальвинизма. Беглецам удалось переправиться через Луару, и 19 сентября они достигли своей цели, причем по пути их отряд существенно пополнился сторонниками. Принимались необходимые меры, чтобы выдержать долгую осаду в Ла-Рошели. Город, защищенный с суши крепостными стенами и открытый со стороны океана для судов, спешивших ему на помощь из Англии, на много десятилетий превратился в автономную державу, вдохновляемую женевским вероучением и не подчиненную центральной королевской власти.

Развернувшиеся события самым непосредственным образом затронули юного Генриха Наваррского: Екатерина Медичи распорядилась включить его вместе с Жанной д’Альбре в список тех, кого предполагалось арестовать. Верхом вероломства было то, что с этой целью она направила в По Жана де Лoса, того самого католического наставника юного Генриха, которого Антуан Бурбон в свое время назначил вместо Ла Гошри. Ему было поручено интернировать королеву Наваррскую и любым способом (уговоры, обещания, хитрость и даже прямое насилие) доставить Генриха ко двору. Однако де Лос из-за прохватившего его поноса задержался с выполнением полученного задания, и Жанна с сыном воспользовались этой задержкой: покинув По, они направились в Нерак, куда и прибыли 29 августа 1568 года. Туда же стекались и стихийно формировавшиеся для их защиты вооруженные отряды гугенотов. В Нераке Жанна узнала, что Конде и Колиньи отправились в Ла-Рошель, и она приняла важное решение, значение которого выходило за рамки чисто конфессионального вопроса, – присоединиться к Конде и Колиньи, что означало мятеж против короны и участие в гражданской войне.

Ввязавшись в вооруженный конфликт, королева Наваррская встала во главе французской Реформации, дабы защищать протестантизм, а вместе с тем и права принцев крови, прежде всего – своего сына. Главными противниками были объявлены окружавшие королеву-мать чужеземцы – лотарингцы Гизы и итальянцы. Религиозная война приобретала, таким образом, патриотический оттенок. Из королевских эдиктов, направленных на умиротворение страны, признававших определенные права как за католиками, так и протестантами, делался вывод о праве принцев решать, какого вероисповедания будут придерживаться их подданные, по примеру Священной Римской империи германской нации, в которой уже более десяти лет действовал принцип «Cujus regio, ejus religio» – «Чья страна, того и вера».

При этом если Жанна д’Альбре пыталась оправдать свою позицию тем, что она, сохраняя верность королю Франции, которого считала гарантом национального примирения, выступала против плохих советников, препятствующих умиротворению, то Мишель Лопиталь, уволенный с должности королевского канцлера, адресовал упреки непосредственно Екатерине Медичи, иезуитам, Филиппу II и, наконец, герцогу Анжуйскому, возведенному в должность генерального наместника королевства.

Контроль, осуществлявшийся Монлюком над Гиенью, был столь жестким, что Жанне д’Альбре пришлось хитрить и торопиться с отъездом, который приобрел характер бегства. Перед тем как покинуть Нерак, Жанна д’Альбре публично причастилась хлебом и вином, дабы подтвердить свою приверженность протестантизму, а затем вместе с сыном Генрихом, дочерью Екатериной и полусотней сопровождавших их дворян незаметно исчезла, предположительно 6 сентября 1568 года. Следы беглецов обнаружились 8 сентября в Тоннене, куда они прибыли, переправившись через Гаронну буквально под носом у Монлюка. Там с королевой и принцем Наваррскими встретился эмиссар королевы-матери месье де Ла Мотт-Фенелон, пытавшийся убедить их не иметь ничего общего с теми, кто «уже столько раз замышлял гибель сего королевства и дома, для коего вы имеете честь быть самыми близкими людьми».

Ему ответил, по свидетельству Жанны д’Альбре, рассказавшей о беседе с де Ла Мотт-Фенелоном в своих «Мемуарах», принц Наваррский, и этот ответ четырнадцатилетнего отрока был столь афористично ярок (это стиль самой Жанны), что вопрос о его авторстве остается открытым… Генрих будто бы сказал, что направляется в стан мятежников, дабы сэкономить материю для траурных одеяний, поскольку если принцы крови будут погибать один за другим, то им придется носить траур друг по другу, а если же они погибнут все сразу, то и не потребуется траурный убор – вот поэтому-то он и поехал к своему дяде, принцу Конде, чтобы жить и умереть вместе с ним. Когда же Ла Мотт-Фенелон упрекнул его, что они разжигают пламя пожара, который охватит всю Францию, юный принц ответил, что довольно будет одного ведра воды, чтобы потушить это пламя. Поскольку собеседник не понял его, Генрих пояснил: «Пусть кардинал Лотарингский пьет из него, пока не лопнет!» Пересказав эту беседу непримиримых противников, Жанна д’Альбре добавила, что написала об этом не ради восхваления сына и не из стремления быть его историографом. А для чего же тогда еще?

Ла Мотт-Фенелон скоро наскучил Жанне своим обществом, и она направила его к Екатерине Медичи с посланием, в котором излагала мотивы своего решения взяться за оружие: прежде всего, «служение моему Богу и истинной вере». Далеё, «служба моему королю и соблюдение эдикта об умиротворении», сопряженные с любовью «к нашей родине-матери Франции, кормилице стольких людей доброй воли». Наконец, «долг в отношении крови», защита прав «столь славного рода Бурбонов, стебля цветка лилии». Последний аргумент метил в Гизов, уверявших, что они происходят от самого Карла Великого, и на этом основывавших свои притязания на трон Франции.

Долее задерживаться в Тоннене, куда в любой момент мог нагрянуть Монлюк, не следовало, поэтому королева Наваррская с сыном, дочерью и свитой направились в Ла-Рошель. 24 сентября 1568 года они прибыли в лагерь, разбитый у стен Коньяка. Конде, уже две недели находившийся в Ла-Рошели, вышел навстречу им, дабы поприветствовать их. Коньяк, родной город Франциска I, до сих пор хранивший верность королю Франции, решил, наконец, открыть ворота Генриху Наваррскому. Одержав столь важную моральную победу, принц продолжил путь, и 28 сентября все вместе – он сам, его мать, сестра и дядя Конде – прибыли в Ла-Рошель. Отцы города встречали их у ворот. Была произнесена приветственная речь, на которую, как уверяет Жанна д’Альбре, пришлось отвечать ее сыну. И опять (как в случае с Ла Мотт-Фенелоном) Генрих не оплошал, произнеся замечательную ответную речь, в завершение которой остроумно заметив: «Я не умею говорить столь же красиво, как и вы, но уверяю вас, что дела мои лучше слов, ибо делать я научен лучше, чем говорить». Опять в словах юноши угадывается тон его непреклонной матери.

Это мужественное заявление четырнадцатилетнего отрока должно было свидетельствовать о том, что отныне он сам себе хозяин. Его мать по-прежнему сохраняла моральный авторитет для протестантов, но прирожденным главой гугенотской партии был именно он. Героическая Жанна старалась подбодрить его на этом пути, говоря, что если он еще и молод с оружием в руках защищать дело Реформации, то уже вполне созрел для того, чтобы проходить школу войны под руководством Гаспара де Колиньи, пользовавшегося непререкаемым авторитетом среди гугенотов. Двое юношей, кузены Генрих Наваррский и Генрих Конде, сын Луи Конде, неотступно следовали за ним, за что их в шутку называли пажами адмирала. Однако вождем, на котором лежала вся ответственность, по-прежнему оставался старший в роде Бурбонов – Луи I Бурбон, принц де Конде. Ему принц Наваррский должен был, по требованию матери, присягнуть на верность и служить, как писала Жанна д’Альбре, «словно родному отцу».

Карл IX предпринял еще одну попытку образумить своего кузена и друга детства, но безуспешно – жребий был брошен. Под разговоры о судьбе французского протестантизма и общественном благе Генрих ввязался в войну против своего короля, который был вынужден реагировать на собирание сил мятежников. Ордонансом от 25 сентября исповедание протестантской религии было запрещено, протестантским проповедникам предписывалось в двухнедельный срок покинуть места своего служения, а королевские чиновники-протестанты лишались должностей. Что же касается Жанны д’Альбре, то король распорядился считать ее пленницей мятежников, вплоть до своего «освобождения» лишавшейся всех наследственных владений. Парламент Бордо, исключительно католический по составу, одобрил это решение, после чего было направлено войско для оккупации Наварры и Беарна.