Текст книги "Генрих IV"

Автор книги: Василий Балакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

Она возвратилась в Лувр, где продолжилось обсуждение ситуации, не увенчавшееся принятием какого-либо определенного решения. Утром 13 мая Екатерина снова прибыла в особняк Гиза. На сей раз требования герцога оказались еще более жесткими. Престарелая королева понимала, что, получив отказ, он прикажет штурмовать Лувр, поэтому решила тянуть время, придирчиво уточняя каждую статью предложенного ей договора. Она не имела себе равных в ведении подобного рода дебатов. Меченый, будучи в большей мере солдатом, чем дипломатом, попался на эту уловку. К концу второго часа навязанных королевой-матерью препирательств ему доложили, что Генрих III бежал через сад Тюильри. Гиз, сообразив, что его провели, как мальчишку, не мог найти слов, чтобы выразить свое негодование. Екатерина Медичи театрально вскрикнула, дабы показать, какой сюрприз преподнес ей сын. А может, и вправду Генрих III спонтанно принял решение в ее отсутствие? Говорить было уже не о чем, и она незамедлительно покинула особняк Гиза, возвратившись в Лувр.

Несмотря на продолжавшиеся переговоры, Генрих III не чувствовал себя в безопасности и, не дожидаясь худшего, решил бежать, переодевшись в одежду одного из своих приближенных. Как гласит легенда, он, проезжая через Новые ворота, обернулся на столицу, которую ему не суждено было более увидеть, и сказал: «Неблагодарный город, я любил тебя больше собственной жены». Париж, покинутый тем, кто по крайней мере номинально мог называться его господином, безраздельно перешел под власть Гиза и Комитета шестнадцати.

Расправа над Гизами

Бегство короля озадачило парижан. Изгнание Божьего помазанника не значилось среди целей восстания. Новые парижские власти направили к Генриху III, нашедшему убежище в Шартре, делегацию, дабы заверить его в своей преданности. А он, похоже, и сам не знал, что делать дальше. Теплый прием, оказанный ему жителями Шартра и губернатором Шиверни, позволял надеяться, что еще не все потеряно. Вместе с тем определенного плана действий не было ни у него самого, ни у его советников. Высказывались противоречивые мнения: если одни считали необходимым вести против Гизов борьбу не на жизнь, а на смерть; то другие склонялись к достижению компромиссного соглашения. Генрих III всех выслушивал, но не принимал решения, не видя верного выхода из казавшегося безвыходным положения. Представительная делегация парижан, уверявшая его в своей лояльности, вместе с тем пыталась оправдать восстание предполагаемой угрозой для католической церкви и якобы имевшим место вероломством герцога Эпернона. Они предлагали от имени Лиги торжественное примирение. Не чувствуя себя достаточно сильным, король счел разумным пойти на соглашение. Своим оппонентам Генрих III ответил, что ни один монарх на свете не желает сильнее, чем он, окончательного искоренения ереси и обеспечения благоденствия своему народу. 21 июля 1588 года он подписал в Руане «эдикт единения», удовлетворявший основные требования Лиги: амнистия парижским мятежникам, искоренение ереси, признание кардинала Бурбона своим наследником и назначение Генриха Гиза генеральным наместником королевства. Вскоре после этого он пожертвовал и Эперноном, назначив на должность губернатора Нормандии герцога Монпансье. На 15 августа 1588 года было намечено собрание Генеральных штатов.

Этот компромисс, как и следовало ожидать, не удовлетворил наиболее непримиримых среди сторонников и короля, и Гизов. Однако у Генриха III уже зрело решение, которым он до поры до времени ни с кем не делился. Кроме того, его не могло оставить равнодушным известие о том, что в море вышла огромная испанская эскадра, которую преждевременно окрестили «Непобедимой армадой» и которая, как тешил себя надеждой Филипп II, должна была сокрушить Англию. Зная о тесных связях Гизов с королем Испании, он опасался высадки испанского десанта на французском побережье. Если бы армада действительно оказалась непобедимой, то у Генриха III не оставалось бы ни одного шанса на успех в борьбе с его заклятым врагом.

Разумеется, в этой обстановке Генрих Наваррский должен был вновь взяться за оружие, если не хотел погибнуть, поскольку «эдикт единения» не оставлял ни малейшей возможности для компромисса, а Генрих Гиз оказался во главе королевской армии. В августе 1588 года он вновь начал военную кампанию на западе, одержав первую победу при Моньере, близ Нанта. В октябре он приступил к осаде города Бовуар-сюр-Мер; однажды он столь безрассудно вырвался вперед, что едва не был убит. Однако предприятие в конце концов увенчалось успехом: Бовуар 20 октября пал, как раз в то время, когда в Блуа заседали Генеральные штаты. Хотя Генрих III предлагал им договориться с Генрихом Наваррским, штаты, уступая нажиму герцога Гиза, объявили 5 ноября короля Наваррского лишенным всех прав первого принца крови. Для Беарнца это было не единственное огорчение. Собравшиеся в декабре 1588 года в Ла-Рошели представители протестантских церквей подвергли его зубодробительной критике, небезосновательно упрекая этого «защитника веры» в том, что наследование французского престола занимает его куда больше, чем судьба протестантизма во Франции. Не осталась без внимания и его распутная личная жизнь, вдвойне возмущавшая суровых гугенотов, поскольку им приходилось выделять немалые средства на содержание его любовниц, тогда как денег катастрофически не хватало на ведение войны. Генриху Наваррскому нечего было возразить, и он, скрепя сердце и стиснув зубы, терпел унизительную для себя критику – лишь бы оставаться на плаву, то есть сохранить, пусть и в урезанном виде, власть, и впредь возглавлять движение. Он каялся и клялся, что жизни не пожалеет для защиты дела протестантизма, после чего был утвержден в качестве главнокомандующего. За ним сохранилось также право назначать на должности разного рода чиновников, кандидатуры которых предлагались провинциальными ассамблеями, – это была если не республика женевского образца, то вполне уже парламентская монархия, нравилось то или нет Его Королевскому Величеству.

Между тем положение Генриха III тоже продолжало оставаться шатким. Гибель «Непобедимой армады» избавила его от угрозы испанского вторжения во Францию, однако состав собравшихся 2 октября 1588 года в Блуа Генеральных штатов не оставлял ему ни малейших шансов на принятие желательных для него решений. Лигёры так обработали общественное мнение, что им принадлежало абсолютное большинство среди представителей всех трех сословий. Меньшинство составляли «политики», то есть умеренные католики, тогда как протестанты отсутствовали полностью. Председателями всех трех курий были избраны лигёры: Бриссак, недавно командовавший на баррикадах, – в курии дворян, кардинал Гиз, брат Меченого, – духовенства и Ла Шапель-Марто, один из Комитета шестнадцати, – третьего сословия. Короля лишили права вето, тем самым заранее нейтрализовав все его инициативы и обеспечив принятие решений большинством голосов. Иначе говоря, депутаты, особенно от третьего сословия, взяли курс на установление конституционной монархии. Однако это намерение наталкивалось на традиционные представления, слишком глубоко укоренившиеся во французском обществе, чтобы ими можно было так просто пренебречь. По этой причине с первых же дней заседания Генеральных штатов начались разногласия даже среди лигёров. Ничего удивительного, что, когда на первом заседании в зале появился король, все встали, с должным почтением приветствуя его. Он произнес замечательную речь, в которой еще раз заявил о своей приверженности католической церкви и о намерении не допустить к наследованию королевского престола Франции любого заподозренного в ереси. Он заранее соглашался на принятие законов, которые обеспечили бы мир в королевстве и позволили бы успешно справиться с бедственным положением народа, бороться с беспорядками и коррупцией. Отдельные пассажи его выступления, которые можно было истолковать как завуалированный выпад против Гизов, впоследствии были изъяты из протокола заседания и из текста, предназначенного для публикации.

Речь, произнесенная королем, была тепло встречена депутатами, что, однако, в конечном счете принесло ему мало пользы. Меченый, его брат-кардинал и верхушка Лиги времени даром не теряли. В ходе развернувшихся дебатов они сумели так запутать дело, что выдвигавшиеся требования поражали своей непоследовательностью и отсутствием элементарной логики. Так, депутаты требовали незамедлительного и полного истребления гугенотов, но при этом добивались резкого сокращения налогов. Генрих III вследствие этого был лишен возможности собрать необходимое войско, и его упрекали в бездействии и даже предательстве. Уважение, продемонстрированное королю в первые дни заседания Генеральных штатов, сменилось подозрительным и даже презрительным отношением к нему. Несколько депутатов, подстрекаемых «господами лотарингцами», осмелились даже грубо оскорбить монарха. Если герцог Гиз еще и проявлял в отношении его некоторое почтение, хотя и с долей иронии, и держался в стороне от словесной перепалки депутатов, то его брат-кардинал был главным вдохновителем беспорядка, царившего на заседаниях, стараясь завести дело в тупик. Однако Генрих III, несмотря на все унижения, которым его подвергали Генеральные штаты, и нараставшую угрозу для себя, не сдавался. Дело шло не только о его личном спасении, но и о сохранении монархического принципа. Напротив, герцог Гиз, хотя и стремился взойти на королевский трон, подрывал этот принцип, поскольку, если бы ему удалось свергнуть Генриха III, он стал бы выборным королем, своего рода коронованным диктатором, опирающимся не на законы и традиции, а исключительно на военную силу.

Было еще одно обстоятельство, делавшее положение Гиза весьма шатким: в недрах самой выдвигавшей его группировки отсутствовало единство, так что его избрание в любой момент могло быть поставлено под вопрос. Кроме того, Гиз наверняка натолкнулся бы на отчаянное сопротивление гугенотов, пользовавшихся поддержкой «политиков». Он не мог не сознавать, что устранение Генриха III развязало бы гражданскую войну, еще более ожесточенную, чем прежний религиозный конфликт. Понимал это и король, который теперь мог рассчитывать только на самого себя. В этой трагической ситуации ему предстояло самому принимать решение, не обращаясь за советом даже к престарелой Екатерине Медичи, которая, вероятно, стала бы убеждать его пойти на новые уступки. Возможности для достижения согласия были исчерпаны. Теперь задача заключалась уже не в том, чтобы выиграть время, стараясь внести разлад в ряды депутатов и задабривая братьев Гизов.

18 декабря осведомитель донес Генриху III, что накануне во время обеда кардинал, предложив тост за своего брата, произнес роковые слова: «Я пью за здоровье короля Франции!» Присутствовавшие от души аплодировали ему. Не теряя ни минуты, Генрих III тайно созвал своих наиболее верных сторонников и спросил, что они думают обо всем этом. Те единодушно признали положение крайне серьезным и посоветовали немедленно арестовать герцога и кардинала. Однако как это сделать? Герцог Гиз, являясь главным распорядителем королевского двора, имел в своем распоряжении охрану и ключи от всех дверей дворца. Король же мог рассчитывать лишь на горстку верных ему людей; это были знаменитые «сорок пять», личная гвардия, в свое время набранная Эперноном из числа отважных гасконцев, отличавшихся исключительной преданностью своему господину. Но даже если предположить, что Гиз будет арестован, как дальше с ним обращаться? Держать в заключении? Никакие запоры его не удержат. Судить? Но каким судом? У кого хватит смелости допрашивать герцога Гиза, проводить по его делу дознание? Можно не сомневаться, что его сторонники поднимут ради него мятеж. Не остается ничего иного, кроме как убить или, лучше сказать, казнить его. Король в качестве верховного судьи может обойтись и без трибунала, по собственному усмотрению вынести приговор и распорядиться о приведении его в исполнение.

Итак, решение было принято, однако сохранить его в тайне во дворце, полном лигёров и соглядатаев Гизов, не удалось. Герцога предупредили, однако тот пренебрег предостережением, считая Генриха III неспособным на принятие подобного решения. Испанский посол Мендоса, получивший сведения от своих агентов, убеждал Гиза в необходимости остерегаться, а еще лучше – опередить короля. Герцог соглашался с тем, что надо поднять своих сторонников и захватить власть, но при этом был настолько уверен в себе, что не считал нужным поторопиться. Кто знает, быть может в своем упрямом стремлении во что бы то ни стало сохранить видимость законности он все еще надеялся, что Генеральные штаты наконец-то низложат короля и вместо него изберут его, Генриха Гиза. 21 декабря он добился аудиенции у Генриха III и, желая прощупать почву, ходатайствовал о собственной отставке с поста генерального наместника королевства. Король попросил его сохранить за собой эту должность, заверив его в своей дружбе. На следующий день, когда они встретились в покоях королевы-матери, страдавшей от сильного приступа подагры, Генрих III после очередного обмена любезностями сообщил герцогу, что назначенный на завтра королевский совет соберется рано утром, поскольку приближаются праздники, а решить предстоит еще много дел. Позднее, во время ужина, Гиз обнаружил под своей тарелкой записку с предупреждением о готовящемся покушении на него. Однако лотарингец был настолько самоуверен, что ограничился лишь гордым заявлением: «Он не посмеет!» За роковую недооценку противника ему вскоре пришлось заплатить самой дорогой ценой. Затем он удалился с маркизой де Нуармутье (она же мадам де Сов, дарившая, как мы помним, своей любовью также и Генриха Наваррского, наряду с уже покойными к тому времени Карлом IX и герцогом Алансонским, еще здравствовавшим Генрихом III и другими) в ее покои, где и провел последнюю в своей жизни ночь.

23 декабря 1588 года уже в четыре часа утра все посвященные в королевский план были в сборе. На положенных местах находились и «сорок пять». Во дворце царили тишина и покой. Слово взял король, еще раз вкратце изложив обстоятельства, вынудившие его на принятие столь непростого решения, и сделав особый упор на обиды, причиненные ему Гизами. Свою краткую речь он заключил по сути риторическим вопросом: «Обещаете ли вы послужить мне, отомстить за меня, не щадя собственной жизни?» Присутствовавшие уже готовы были разразиться громким «Виват!», но король остановил их. Он сделал последние распоряжения, распределив, так сказать, роли, которые каждому предстояло сыграть в предстоявшей драме. Генрих III словно помолодел, вновь обретя уверенность в себе, величавую осанку государя и боевого командира. Он удалился в свой кабинет, а члены Королевского совета заняли места в зале для заседаний. Оставалось только ждать прибытия герцога Гиза, который появился около семи часов, как всегда элегантный и высокомерный. Войдя в зал совета, Гиз невольно остановился, не увидев никого из своих друзей. Он, повинуясь инстинкту самосохранения, возможно, повернул бы назад, если бы в тот же момент на пороге не показались его брат-кардинал, хранитель печати Монтолон, епископ Парижский Гонди и кардинал Вандом. Чувство тревоги, охватившее было герцога, прошло, однако слабость, вызванная бурно проведенной ночью с опытной в искусстве любви маркизой, осталась. Он попросил принести ему сушеных слив, модное в то время средство для восстановления сил после напряженной ночи любви, и машинально жевал их.

Государственный секретарь передал ему приглашение явиться к королю и незаметно исчез. Герцог поднялся и, ничего не опасаясь, пошел, с плащом на руке и бонбоньеркой с сухофруктами. Некоторые из «сорока пяти» были тут же, делая вид, что играют в шахматы. При его приближении они почтительно встали и последовали за ним. Войдя в Старый кабинет, герцог не обнаружил там короля, зато увидел еще одну группу из числа «сорока пяти». Был там и Ланьяк, их командир. Гиз в нерешительности остановился и хотел уже повернуть назад, когда по команде Ланьяка королевские лейб-гвардейцы набросились на него. Он тщетно попытался выхватить шпагу, чтобы защищаться, но град ударов опередил его. Герцог был настолько силен, что и смертельно раненный, он увлек за собой всю свору убийц в направлении Нового кабинета, где находился Генрих III. Получив не менее десяти ран, он все еще держался на ногах, цедя сквозь зубы: «Какое вероломство, господа! Какое вероломство!» Получив еще один удар кинжалом в живот, герцог тем не менее продолжал двигаться нетвердой походкой в сторону Ланьяка, который с силой оттолкнул его. Раненый, наконец, рухнул на пол, но был еще жив. Бельгард, один из приближенных короля, подойдя к умиравшему Гизу, сказал: «Месье, пока еще теплится в вас искра жизни, просите прощения у Бога и короля». Герцог пробормотал: «Miserere mei, Deus…» («Помилуй меня, Господи») и испустил дух. Генрих III, окинув взглядом поверженного врага, будто бы изрек знаменитую фразу: «Бог мой, как он велик! Мертвый еще больше, чем живой!» Обыскав карманы убитого, нашли листок бумаги, на котором было написано: «Для продолжения гражданской войны во Франции необходимо 700 тысяч экю в месяц». Этот документ, вероятнее всего сфабрикованный, должен был служить подтверждением измены Гиза.

Пока в зале совета проводили арест кардинала Лотарингского, архиепископа Лионского и кардинала Бурбона, избранного Лигой на роль предполагаемого наследника престола, Генрих III направился к тяжелобольной Екатерине Медичи, лежавшей в своей постели. «Наконец-то я король, – сказал Генрих III, – я убил парижского короля». – «Ты хорошо раскроил, сын мой, теперь надо сшить», – ответила королева-мать. Это был последний изреченный ею афоризм. 5 января 1589 года она умерла, и событие это, по словам современника Франсуа Мирона, привлекло к себе не больше внимания, чем смерть козы. «Черную королеву» в народе не любили.

Перед смертью Екатерина успела ходатайствовать о пощаде для сына герцога Гиза, шестнадцатилетнего Шарля. Что же касается кардинала Лотарингского, то за него просить было уже поздно: его прикончили в тюрьме, вскоре после убийства гордого герцога. Генрих III не мог оставить в живых столь опасного врага, который обязательно нашел бы способ отомстить за брата. По преданию, будто бы никто из «сорока пяти», ни за какие деньги, не решился поднять руку на кардинала, поэтому пришлось обращаться к шотландским гвардейцам. Были арестованы наиболее видные члены Лиги и те депутаты, которые больше других скомпрометировали себя. Жалкое сборище заговорщиков и болтунов, которое представляли собой Генеральные штаты в Блуа, оцепенело от ужаса, по инерции прозаседав до 16 января 1589 года, но не принимая более каких-либо решений.

Убийство двоих братьев Гизов оказалось этапным событием в истории Французского королевства. Генрих III, один из организаторов Варфоломеевской ночи, сразу предстал перед всем народом Франции, простолюдинами, дворянами и клиром, как преступник. Дом Валуа окончательно лишился доверия, и кинжал самочинного судьи скоро довершит дело. Напротив, авторитет Лиги стремительно вырос, и гибель братьев-лотарингцев обернулась их триумфом. Они в одночасье превратились из чужеземных князей в патриотов-французов. Вновь вспомнили об их отце Франсуа Гизе, славном завоевателе Пикардии, Меца и Кале. Открыто заговорили о том, что его убийство организовала Екатерина Медичи, а не адмирал Колиньи, на которого флорентийка постаралась бросить тень подозрения. Как всегда непостоянное, настроение толпы качнулось в другую сторону. К чести последнего представителя династии Валуа следует заметить, что на пике острейшего политического кризиса он проявил себя отнюдь не тем изнеженным извращенцем, любителем «миньонов» и комнатных собачек, каким представляли его многие современники.

Валуа и Бурбон: шаг навстречу друг другу

Посягательство на жизнь князя церкви навлекло на Генриха III церковное отлучение и проклятие, низведя его на один уровень с еретиком Генрихом Наваррским. Тот узнал об убийстве братьев Гизов 26 декабря из письма герцога Эпернона, доставленного с нарочным. Для подтверждения подлинности донесения гонец вручил Беарнцу роскошный золотой перстень с крупным бриллиантом в форме сердца, в свое время подаренный Маргаритой Генриху Гизу, который с тех пор носил его, не снимая, до последней минуты своей жизни. По счастливой случайности весть о расправе над Гизами пришла в тот самый день, когда Генрих Наваррский овладел городами Ниор и Сен-Мексан, а также рядом крепостей. Это был момент его торжества, и он написал Коризанде: «Жду не дождусь часа, когда услышу, что удавили королеву Наваррскую. Если бы к этому еще добавилась смерть ее матери, то я был бы на седьмом небе от счастья».

Одно из этих его кощунственных желаний вскоре исполнилось – скончалась Екатерина Медичи. Но королева Наваррская Марго и не помышляла отправляться в мир иной. Если смерть и искала себе новую добычу, то ей едва не удалось найти ее в лице самого короля Наваррского. Генрих сильно простудился, и медики диагностировали острый плеврит, причем от дальнейших прогнозов они воздерживались. Однако его крепкий организм одержал верх над болезнью, и 10 января 1589 года он писал Коризанде: «Воистину, душа моя, предо мною разверзлись небеса, но я еще недостаточно хорош, чтобы войти туда. Богу угодно, чтобы я еще послужил Ему». Это было одно из последних его писем Коризанде. Генрих Наваррский тогда еще не разорвал отношений с Эстер Имбер, попутно крутя роман с некой особой, о которой известно лишь то, что ее звали Мартиной и она подарила ему бастарда, а на горизонте уже появилась молодая женщина двадцати лет, коей суждено было оставить глубокий след в его жизни, – Габриель д’Эстре.

В новой политической ситуации неожиданно изменилось отношение гугенотов к Генриху Наваррскому. По-прежнему во многом осуждая его, они вдруг поняли, что для дела протестантизма во Франции было бы выгодно поддержать позицию своего лидера как наследника французского престола. Только так гугенотская партия, уступавшая своему противнику как численно, так и в материально-организационном отношении, могла обеспечить свое будущее. Политическая теория гугенотов, прежде антимонархическая, «тираноборческая», совершила поворот на 180 градусов. Теперь они в проповедях и печатных изданиях отстаивали фундаментальный характер Салического закона как правовой основы для законного престолонаследования. 4 марта 1589 года было опубликовано знаменитое обращение Генриха Наваррского (сочиненное его главным «генератором идей» Дюплесси-Морне) ко всему французскому народу, без различия социального положения, материального достатка и религии. Это был своего рода черновой вариант будущего Нантского эдикта. Автор обращения, нарисовав впечатляющую картину бедствий, причиняемых бесконечными, не имеющими перспективы войнами, предлагал в качестве единственно возможного решения национальное согласие и гражданский мир.

В Париже известие о расправе над Гизами вызвало бурю возмущения. Разгорелись нешуточные страсти, постоянно подогреваемые католическими проповедниками. Театрально жестикулируя и придавая патетические модуляции своему голосу, они призывали паству пролить свою кровь до последней капли ради отмщения за смерть двоих мучеников за веру, герцога Гиза и его брата-кардинала, покарать новоявленного Ирода – Генриха Валуа. Забывая евангельскую заповедь о христианском милосердии, они побуждали верующих клятвенно обещать свершить возмездие, призывали к вендетте, не задумываясь о том, что еще больше усугубляют бедствия народа, раздувая гражданскую войну. При этом им надо было опереться на чей-то высокий авторитет. Поскольку папа не мог одобрить эти призывы к кровопролитию среди христиан, они призвали к себе на помощь суждение услужливых докторов богословия Сорбонны, которые, поскольку Генрих III приказал убить кардинала, нимало не колеблясь, объявили его еретиком и освободили его подданных от обязанности повиноваться ему. Эти господа в докторских мантиях, возомнив себя обладателями истины в последней инстанции, вопреки здравому смыслу подбивали на мятеж простой народ, послушно повторявший за ними: «У нас нет больше короля», – срывавший и неистово топтавший изображения и гербы Генриха III.

Комитет шестнадцати, воспользовавшись беспорядками, провел чистку парламента, в лояльности которого у него были основания сомневаться. Он провозгласил себя Комитетом общественного спасения, принимал самые жестокие меры, вплоть до казней, и рассылал манифесты и воззвания провинциальным городам. Благодаря их стараниям, а также усилиям вождей Лиги мятеж перекинулся на Шартр, Лион, Орлеан, Тулузу и Руан, помимо множества менее значительных городов. В Блуа Генрих III попытался было опереться на Генеральные штаты, но, убедившись в тщетности этой попытки, распустил это собрание. Отказался он и от мысли провести задним числом процесс по делу Гизов, поскольку Екатерина Клевская, вдова герцога Гиза, обратилась в Парижский парламент с ходатайством о проведении расследования убийства ее супруга.

Герцог Майенн, брат убитых Гизов, счастливо избежавший их участи, 15 февраля вступил в Париж во главе пятисот дворян-кавалеристов и четырех тысяч пехотинцев. Ему был оказан поистине королевский прием. У Майенна имелся четкий план действий. Он собрал в ратуше всю городскую верхушку и стал доказывать необходимость формирования верховного совета Лиги, авторитет которого не ограничивался бы одной столицей, но распространялся бы на всю Францию. Предложение было принято, и членов совета выбрали тут же, причем 15 из них по предложению герцога. Верховный совет Лиги назначил Майенна генеральным наместником королевства с прерогативами суверена. Герцог Омаль получил должность губернатора Парижа, а на 15 июля наметили созвать Генеральные штаты.

Фактически смещенный с престола лигёрами Генрих III не знал, что предпринять. Избавившись от опасного соперника, он тем не менее оставался, как говорили, «ничтожным королем». Среди его советников по-прежнему не было единого мнения. Если одни предлагали перещеголять в фанатизме лигёров, беспощадно преследуя протестантов, то другие, наоборот, убеждали его в необходимости сближения с королем Наваррским, поскольку союз с ним в данной ситуации мог быть единственным спасением. Генрих III приободрился, получив от герцога Эпернона первое подкрепление в составе 120 человек дворянской конницы и двух тысяч аркебузиров. За этим небольшим отрядом вскоре последовали и другие, заставив короля думать, что не все еще потеряно: вопреки стараниям его врагов по крайней мере часть народа сохраняла верность ему, поскольку экстремизм парижских «Шестнадцати» претил здравому смыслу французов.

Город Блуа в стратегическом отношении был слишком уязвим, и Генрих III решил перевести королевскую администрацию в Тур. Таким образом, как во времена Столетней войны, при Карле VII, во Французском королевстве образовалось двоевластие: два парламента, две счетные палаты, две канцелярии. Тем временем дипломаты Генриха III предпринимали усилия, чтобы добиться от папы Сикста V прощения за убийство кардинала Гиза. Однако папа хотя и был отлично осведомлен о воинственном характере кардинала и его деятельности, пригрозил королю отлучением от церкви. Генриху III, проклятому папой и находившемуся под угрозой столкновения с герцогом Майенном, не оставалось выбора. Если он хотел спасти государство, под коим подразумевалась монархия во Франции, то ему надо было договариваться с королем Наваррским.

Понятно, что гугеноты, зная, в сколь бедственном положении находится Генрих III, рассчитывали извлечь немалую выгоду для себя. Однако среди них не было единства, поскольку наиболее непримиримые не желали пачкать свое правое дело союзом с королем. Иного мнения был сам Генрих Наваррский, усматривавший в сложившейся ситуации уникальную возможность разделаться со своими противниками и приблизиться к трону Франции. Его позиция заметно укрепилась после того, как из Женевы прибыло послание от Теодора де Беза, рекомендовавшего ему заключить союз с французским королем. Мнение, высказанное вождем кальвинистов, разом замкнуло уста непримиримых противников сближения двух королей. Генрих Наваррский направил своего лучшего советника Дюплесси-Морне в Тур к Генриху III, чтобы предложить ему помощь гугенотов. Можно представить себе, какие душевные муки переживал государь-католик, искренне ненавидевший еретиков: ведь он, вступая в союз с гугенотами, губил свою душу! Подспудно, видимо, все еще надеясь договориться с единоверцами-католиками и потому не желая раньше времени предавать дело огласке, он принял Дюплесси-Морне тайком, велев ему явиться в переодетом виде. И все-таки в конечном счете соображения государственного интереса, желание спасти монархию, взяли верх над религиозными убеждениями. Впрочем, гугеноты не так много и требовали: перемирие сроком на шесть месяцев на условиях статус-кво, возможность отправления своего культа и крепость на Луаре, которая могла бы служить им опорным пунктом. 3 апреля 1589 года соответствующий договор был подписан. Генрих Наваррский получал Сомюр, занимавший ключевое положение на Луаре, куда и вступил 21 апреля. Насколько трудно далось это решение Генриху III, можно судить уже по тому, что, как свидетельствуют очевидцы, при подписании договора он даже прослезился, выдвинув в качестве дополнительного условия сохранение его в тайне в течение двух недель. Для чего это было ему нужно? На что он еще рассчитывал?

Если Генрих III еще не терял надежды на примирение с Майенном, то противник своими действиями не оставлял ему ни малейших шансов на это, и французский король истребил в себе последние сомнения. 26 апреля было официально объявлено о подписании соглашения с Генрихом Наваррским, спустя три дня Турский парламент зарегистрировал соответствующий договор, а 30 апреля состоялась личная встреча двух королей в Плесси-ле-Тур, в парке того самого замка, в котором в свое время «воспитывалась», а вернее сказать, находилась в заточении по воле своего дяди Франциска I Жанна д’Альбре. Чтобы успокоить своих друзей, не доверявших коварному Генриху III и постоянно припоминавших ему Варфоломеевскую ночь, король Наваррский прибыл в сопровождении внушительного эскорта вооруженных людей. Это была волнующая встреча двух людей, не видевшихся более тринадцати лет и все это время находившихся по разные стороны линии фронта. Скандальное поведение Маргариты добавило к их политическому конфликту черты семейного раздора. По свидетельству современника, Генрих Наваррский преклонил колено перед французским королем, который тут же поднял его и заключил в свои объятия. В ходе последовавшей затем двухчасовой беседы два короля согласовали план совместной кампании. Узнав об их встрече, герцог Майенн попытался внезапной атакой захватить Тур. Какое-то время чаша весов колебалась, и однажды Генрих III чуть было не попался в руки противника. Только своевременное обращение за помощью к Генриху Наваррскому и прибытие гугенотского подкрепления вынудило Майенна отступить. Братство по оружию недавних противников, а отныне соратников по борьбе, успешно прошло первое испытание.