Текст книги "Семь тысяч с хвостиком"

Автор книги: Василий Коледин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– А… – Андрей сглотнул накопившуюся слюну, поежился от вечернего холодка и только потом пришел в себя. – Да, вистачити чергувати… Зараз підемо палити склади…йди збирай хлопців.

Гусар оставил начальника приходить в себя, а сам поплыл по высокой засохшей и замерзшей траве к остальным товарищам. Андрей встал его тело тряхнуло от холода и он, подняв с земли овчину, набросил ее поверх кафтана. Пристегнув саблю и вставив за пояс два пистолета, которые лежали у него рядом с головой, начальник отряда пошел вслед за исчезнувшим в темноте несколько мгновений назад гусаром. Луна тускло освещала их природный схрон под небом, но палить факелы необходимости пока не было, да и опасно было, вдруг кто заметит.

Дойдя до вытоптанного места, где лежал его отряд, командир приказал всем собраться. Гусары встали и выстроились перед Шишкевичем. Перед Андреем стояли переодетые в русские платья польские гусары, крепкие, сильные, смелые и ненавидящие Московию. Двенадцать человек, готовых жертвовать собой ради приказа Речи Посполитой, горячо любимой и единственной рідної матері. Начальник осмотрел каждого, проверил его личное оружие и наряд. Кафтаны, овечьи тулупы, сапоги с загнутыми носами, кушаки, шапки, – все соответствовало одежде московских вольных людишек. Все оделись соответственно месту, вот только чубы и длинные усы, свисающие с кончиков верхней губы далеко к подбородку, вызывали сомнения в принадлежности к русской национальности этих людей. Ничего, – подумал Андрей, – в конце концов ночь, и никто не будет вглядываться в лица этих головорезов.

– Друзі мої! Настала та хвилина, заради якої ми тут. Підпілля мирне життя ворогів Речі Посполитої! – начал он по-украински, но сразу же перешел на польский. – Boska sprawiedliwosc ponad zycie! Posiadasz boska moc w swoich rekach! Nalezy pamietac, ze Boska sprawiedliwosc ponad zycie…

Гусары стояли молча и угрюмо слушали своего предводителя. У каждого в душе накопилось много боли и ненависти, поэтому слова Шишкевича, этого украинского шляхтича, который только волей Адама Киселя стал их начальником в общем не имели для них никакого значения. Они и так были готовы палить, убивать и грабить.

Андрей почувствовал настроение своего отряда, поэтому не стал больше распыляться. Он разбил свою боевую дюжину на три маленькие группки. Первой предстояло пробраться незамеченными к складам, на которые им указал Кисель и подпалить их, вторая группа должна была прикрывать эту группу в то время, когда те закладывали бочонки с порохом и поджигали их, а третья при необходимости готовила путь к отступлению всем трем.

Сам он решил участвовать в самой сложной миссии – палить склады. Для этой цели у отряда имелись заранее привезенные три штурмовых бочонка – деревянные небольшие бочки внутренности которых были наполнены мешочками с порохом, острыми железными обломками, набитыми порохом ружейными стволами, гранатами. В этих бочках с обеих сторон были просверлены отверстия, из которых торчали деревянные трубки, наполненные медленно горящим веществом. Задача Андрея и его команды заключалась в том, чтобы подобраться к складам незамеченными, проникнуть внутрь, заложить штурмовые бочки в разных местах и поджечь их, после чего выбраться наружу и исчезнуть также незамеченными. Кончено, Андрей мог поручить это задание любому, но он, следуя велению сердца, молодецкой удали, безрассудству и неудержимости, решил сам участвовать в этом опасном деле.

Выбравшись незамеченными из прогалины, люди Шишкевича словно тени в полном молчании двинулись к своей цели – Туле и ее богатству, сначала огибая слободку, потом не вступая на тракт, многочисленными тропами. Когда они вошли в черту большого города, то по жесту Андрея они разделились на заранее оговоренные группы. Несколько человек тут же рассыпались по темным улочкам, пытаясь не показываться на глаза редким прохожим и не столь уж редким дозорам стрельцов. Остальные продолжили свой путь, изображая из себя совершенно незнакомых между собой людей, – кто изображал праздно шатающихся по городу бездельников, кто казался в подвыпившем состоянии, кто-то чего-то искал, а кто вжился в роль стоящих у кабака завсегдатаев и будто решающих идти ли им домой, либо продолжить веселье. Оружие – пистоли и кинжалы были надежно спрятаны под дорогие кафтаны и простые крестьянские тулупы, так что скользящие безразличные взгляды посадских людишек не могли ничего заподозрить.

Склады, на которые Андрею указал его начальник Адам Кисель, находились совсем рядом с кремлем и недалеко от берега Упы. Каменные палаты с черепичными крышами возвышались над невысокими строениями соседних избенок. Теремов и богатых хором в округе не строили, так как склады все-таки бывало горели, а, иногда, даже подвергались разграблению лихими разбойными людьми. Поэтому-то обыватели и побаивались столь опасного соседства. Только бедные слои населения Тулы, кои не имели никакого стоящего имущества могли себе позволить рисковать животом своим и безопасностью своей семьи, и все-таки строили дома в столь близком расположении к опасному соседу.

Андрей с двумя гусарами, одетыми в овчинные тулупы и изображавшие из себя ремесленников непонятного происхождения, затаились перед перекрестком, прячась за невысоким забором какой-то избы с пустыми глазами черных окон. Ночь уже давно окончательно опустилась, и только молодая луна да звезды освещали белые стены складов, раскинувшихся в нескольких саженях впереди. Шишкевич кивком головы послал одного из гусар к складам, что б тот осмотрелся, а сам с еще двумя подчиненными стал ждать результатов.

– Все спокійно. Дозор щойно пішов, – доложил вернувшийся гусар.

– Добре … через паркан зможемо перелізти? – спросил его Андрей.

– Можемо, але потрібно дві людини…

– Ясно. Починаємо. Ти і ти, беріть барила з порохом і перелазьте. А ти стій на шухері. Я з вами полізу, – скомандовал Андрей и они побежали, пригнувшись к земле, в сторону складов.

У стены все четверо остановились, оглянувшись по сторонам и не заметив никого, они начали свое опасное дело. Первым перемахнул через забор гусар, что ходил осматриваться. За ним с помощью оставшихся перелез Андрей, а за ним последовал третий член их группы. Когда вся троица оказалась по ту сторону забора, четвертый по очереди стал перебрасывать бочонки с порохом, которые доставал из большого мешка, что все время нес за плечом, поскольку был самым здоровенным, словно вьючный бык, из всех гусар. Когда мешок опустел, он отшвырнул его, а сам стал отходить от забора к той избе, что стояла невдалеке и там занял наблюдательную позицию, готовый в любую минуту прийти на помощь товарищам.

Получив бочки и положив их на землю, Андрей и его товарищи прислонились к холодной стене забора и осмотрелись кругом. Ни деревца, ни кустика здесь они не увидели. Склады представляли собой огороженный двор, на котором стояло два каменных дома и несколько деревянных срубов. Один дом был длинным и без окон, только несколько дубовых ворот чернели в темноте на белом фоне стены. Другие домики больше напоминали маленькие избы или хозяйственные постройки на шляхетских дворах, они были бревенчатые и у каждого имелись маленькие оконца, расположенные почти под самой крышей и спрятанные за кованными железными решетками. Все ворота и двери всех построек были закрыты и на них висели здоровенные навесные замки. В складском заборе имелись высокие крепкие ворота, через которые и осуществлялся товарообмен – что-то завозилось, что-то вывозилось. У ворот Андрей увидел небольшую сторожку, из оконца которой пробивался изнутри тусклый свет лучины.

– Ключі там, у сторожа, – тихо сказал Шишкевич и махнул головой в сторону сторожки. – Без них ми не приховуємо склади. Треба взяти їх!

– Слухаюсь! – шепнул один из гусар и тихонько стал красться к сторожке.

Лунный свет выхватывал его фигуру из мрака тишины и спокойствия до тех пор, пока она не скрылась за углом избушки. Тишина ничем и никем не нарушалась. Андрею показалось, что послышался скрип открываемой двери. Он прислушался, но ничего больше не услышал. Некоторое время оставшиеся томились в неизвестности и волнении, но они успокоились, когда вновь увидели недавно ушедшего товарища, он уже возвращался спокойно, не прячась.

– Ось! Все зробив! – сказал он, подойдя к Андрею и протянув ему ключи.

– Що сторож?

– Не заперечує! – засмеялся храбрец-душегуб.

– Гаразд! А зараз йдемо закладати барила! – прервал неприятный смех гусара Андрей и, взяв один бочонок с порохом зашагал к длинному дому с воротами.

Здесь они ключами, что принес громила, открыли средние ворота и заглянули внутрь. Темнота. Ничего кроме кромешной тьмы. Андрей поставил свой бочонок недалеко от входа и приказал своим сообщникам сделать то же.

– Один бочонок постав он бiля тієї хати, а інший – он там, бачиш в самому кінці хату? Підпалювати буду сам! все зрозуміло?

– Так точно! – отозвались два гусара и, взяв каждый по бочонку устремились сначала к ближней избе, на которую указал Андрей. Там, оставив бочонок возле стены, они ушли к дальней избе и скоро вернулись. – Все зробили! можна підпалювати!

Андрей кивнул головой и достал из-за пояса кресало, хранившееся в мешочке. Стальной пластинкой он высек из кремния искры на жито, и та загорелась. Он поднес огонь к торчащей трубке и поджог горючее средство, что заполняло деревянную трубку.

– А тепер живіт біжить до інших бочок!

Все трое оставили дымить бочонок внутри большого склада, а сами стремглав помчались поджигать остальные два. Надо было торопиться. Так как на все про все у них оставалось немного времени, а нужно было еще успеть покинуть склады и скрыться или хотя бы подальше отбежать от складов, чтобы не быть застигнутыми стрельцами.

Два других бочонка загорелись также быстро, и Андрей с гусарами бросился к входным воротам. Здесь они быстро подобрали ключ и отворили одну створку кованных ворот. Выбежав наружу, один из гусар три раза громко свистнул и от одного из домов отделилась фигура их четвертого подельника и метнулась к ним.

– Усе! Біжимо поки нас не спіймав стрілецький дозор! – запыхавшись прокричал Андрей и побежал прочь от складов. Остальные последовали его примеру. Они успели свернуть на другую улицу, когда им встретились стрельцы.

– Кто такие?! – строго крикнул издалека их десятник.

– Братцы! Мы свои! – отозвался Андрей, нащупывая свои два пистолета за поясом.

– А куды торопитесь? – продолжил допрос десятник, постепенно приближаясь к ляхам. И тут прогремели по очереди три взрыва, громких и раскатистых. А потом почти сразу небо справа от них осветилось ярко красным светом.

– Біжимо! Там таті! – крикнул мгновенно сообразивший, что делать Шишкевич и кинулся обратно, но уже на другую улицу, подальше от складов. Трое его подчиненных повторили маневр.

– Стоять! – услышали они позади себя крики стрельцов, а потом раздались выстрелы и две пули просвистели совсем рядом с Андреем, однако не задев ни его, ни его людей.

На улицах Тулы было безлюдно. Они бежали легко и быстро, наугад сворачивая с одной улицы на другую, но все равно постоянно слышали позади себя звуки погони. Стрельцы не догоняли их, но и не отставали, преследуя их, видимо, в ста шагах, может чуть больше сзади. У кабака к ним присоединились остальные из дюжины Шишкевича, сделав несколько выстрелов из пистолей в воздух, приостановив тем самым преследователей и загнав пьяных завсегдатаев обратно в кабак. Вот тогда-то и пожалел Андрей, что не взял коней быстрых, а оставил их далеко от Тулы. На них бы они легко ушли от погони. Стрельцы были пешими и не угнались бы за ними. Но, что сделано, то сделано и бежал Андрей с сотоварищами, задыхаясь и чувствуя боль в правом боку, сжимая больное место и отплевываясь, но останавливаться было смертельно опасно.

Наконец они миновали вал и оказались за пределами пригорода, справа осталась и слободка. В свете луны беглецы увидели овраг и соскользнули вниз. Там, прижавшись к холодной, промерзшей глине, они затаились, тяжело дыша, но стараясь скрыть хрипы и сипы своих уставших легких.

Прошло немного времени, и Андрей прислушался, но ничего кроме дыхания двенадцати уставших человек он не услышал. Погоня, видимо, отстала, либо временно прекратилась, либо, что хуже, преследователи тоже притаились в ожидании, когда беглецы выдадут себя. Возможно стрельцы сообщили о происшествии и скоро за ними начнут охотиться сотня, другая их товарищей, но пока у них есть время на краткий отдых, а уж потом на продолжение стремительного бегства. Немного успокоившись, Шишкевич повернулся спиной к стенкам оврага и, улыбаясь счастливо закрыл глаза. Все осталось позади. Они живы, и никто из них не пострадал. Андрей до последнего не мог поверить в счастливый исход их дела. Неужели все оказалось так просто? В Речи Посполитой, в Варшаве или в Кракове они бы были пойманы моментально. Какие же простаки и лентяи эти москали!

Но не долго радовался успеху пан Шишкевич. Не успели его гусары и он сам отдышаться, как в сотне саженей от их укрытия раздались голоса и шум множества стрельцов и городовых казаков. Они, видимо, расположились недалеко от оврага. Андрей перевернулся со спины на живот и тихонько пополз вверх к краю оврага. Затем аккуратно, стараясь быть незамеченным он выглянул. Так оно и есть. Стрельцы. Десяток. Наверное, те, что их преследовали. С ними несколько городовых казаков. Последние разложили два костра и подкидывали в них ветки. Несколько человек устроились у пламени и грелись. Пищали и бердыши находились рядом с ними, готовые в любую минуту вступить в бой. Плохо дело! Десять стрельцов и пять казаков. Их тринадцать. Шансы вроде бы равные пока. Правда у Андреева войска есть преимущество, – это внезапность. Но расстояние до стрельцов такое, что внезапность сведется на нет. Пока гусары добегут до преследователей, те успеют из своих пищалей половину уложить, а с остальными справиться труда не составит. Кроме того, Адам Кисель строго запретил вступать ему в прямую схватку с москалями. Но и оставаться в овраге смерти подобно! Скоро к этой десятке подоспеют еще сотня, другая, они станут прочесывать окрест и наткнутся на них и тогда уж точно ничего не поможет. Надо как-то тихонько уходить пока не нагрянула стрелецкая подмога!

ГЛАВА 6.

– Изволь, любезный Тимофей Андреевич, откушать этот студень! Мой кухарь готовит его отменно! – продолжал потчевать своего гостя воевода тульский боярин Морозов. Сам он старался кушать немного и только то, что позволяла взглядом его дорогая супруга.

– Обязательно! Обязательно батюшка Иван Васильевич! Непременно попробую! – отвечал гость, с интересом поглядывая на дочку хозяина.

Та немного раскраснелась от выпитого кубка малиноваго меду. Как ни странно, но ее батюшка смотрел на такое своеволие любимой дочери сквозь пальцы. Видимо правду говорили злые языки в Москве, что воевода Морозов уж очень многое перенимает от Европы и не во благо отечественным нравам. Тем не менее Тимофей не чувствовал себя неуютно в доме тульского воеводы. Семья его была мила и отзывчива, гостеприимна и легка в общении. Его сын был силен и не заплыл жирком, в фигуре его Романцев чувствовал и силу, и выносливость, и умение сражаться на кулаках, и на саблях. Манеры его свидетельствовали о его хорошем воспитании, а иногда вставляемые иноземные словечки вызывали в особом обыщике уважение к хорошему образованию. Не отставала от брата и красавица сестра. Легкая, но и острая на язычок девица порой заставляла уже немолодого Тимофея чуточку краснеть. Причем краска на лице усиливалась, когда он замечал улыбчивый взгляд супруги Ивана Васильевича, матери Софьи. Ольга нет-нет, а поглядывала с интересом на соседа по столу.

Кушанье у воеводы состояло из восьми перемен и в каждую перемену подавали только одно блюдо. На горячее подали уху из стерлядки, на холодное – студень. Потом принесли жаркое из фазана, за ним последовала обжаренная рыба с белого моря, которую сменили несладкие пироги, кулебяки. Потом объевшиеся, довольные и усталые едоки приступили к поеданию пироженого. Для запития этих яств к столу подали по кружке романеи, кувшины ренскаго, малмазеи и мушкателя, бутыль вина французскаго, две чарки водки, медов красных: вишневаго, малиноваго, смородиннаго, костеничнаго, черемховаго и можжевеловаго, по ковшу, а также меду белых: ковшечнаго с гвоздцы, с мушкатом и с кардамоном.

– Мой кухарь хоть и русскаго происхождения, но многим заморским кухарям нос утрет. Много он секретов почерпал от приехавших в Московию мастеров царьградских – мужей искусных, многоопытных не только по части писания икон, но и кухонного искусства. Специально ездил в Москву и Сурож с целью приобретения онных знаний, но кроме того, имеет он чутье какое-то, которое помогает ему в кухонной науке! – хвалился за столом воевода, видя, как нравиться его угощение гостю.

– Но я вижу, что у тебя, батюшка, не только кухарь образованный! Софья Ивановна и Петр Иванович, блистают знанием наук различных и сведущи в языках иноземных, а это поважнее будет кухарских навыков! – сказал Тимофей, ставя на стол пустой серебряный кубок.

– А как тебе, любезнейший, мой мед красный? – не унимался воевода, однако по нему было видно, что он польщен замечанием московского гостя о воспитании своих детей.

– Прекрасный напиток! Но и вино французскае мне понравилось и мушкатель тоже. Чудно пить все это даже не в Москве, а в Туле, за сотни верст от столицы.

– Отчего же чудно?! Мы здесь поди не на краю света живем. И к нам иноземные купцы заглядывают. А тут уж было бы серебро, а товар завсегда найдется. Ты, батенька, как-нибудь выйди на торговые ряды, что под стенами кремля. Чего там только не продают! Так что не удивляйся, не удивляйся. А про детушек моих любимых ты верно заметил. Не жалел на образование, на науки и языки, да и они умом, прилежностью и желанием не обделены. Вот и могут изъясняться и толковать красиво и грамотно. А Петр Иванович, так еще и мастерски на саблях, да на шпагах воюет. Учитель аж из самой Франции приглашен был. И глаз у него меткий и зоркий. С полста шагов в денгу порой попадает!

– А скажи, Софья Ивановна, что по душе из наук? – обратился Тимофей к приглянувшейся дочери воеводы. То ли от выпитого, то ли от теплого приема, оказанного ему воеводой, но язык у него развязался, скованность и постоянное чувство подозрительности куда-то делись.

– А я вот, все науки уважаю и люблю. А читаю больше романов любовных, написанных французскими авторами. Но у папеньки в библиотеке имеются и другие книжки. Читала я и “Повести о Петре и Февронии”, и Ивана Пересветова. Но не забываю и духовных книжек, читаю Поучение и наказ отцов духовных ко всем православным христианам о том, как веровать во Святую Троицу, и Пречистую Богородицу, и в Крест Христов, и в Небесные Силы, и святым мощам поклоняться, и Святых Таин причащаться и как ко всякой святыне прикладываться. О том, как царя почитать и князей его и вельмож, ибо сказал апостол: «Кому честь – честь, кому дань – дань, кому подать – подать», – девица прямо посмотрела в глаза Тимофею и ему отчего-то захотелось отвернуться от ее взгляда. Был ее взор насмешлив и дерзок, а слова, произнесенные ею при этом, не вязались с дерзостью ее красивых, глубоких глаз. В них Тимофей побоялся утонуть.

За столом каждый высказался хотя бы по разу. Много говорил хозяин дома, громко, весело и на разные темы. Вспоминал молодость и былые времена, тяжкие, как всегда для страны и ее народа, но милые для человека, поскольку молодость всегда мила. Говорила супруга Ивана Васильевича, рассказывая, как она ведет хозяйство, как ловко она порой справляется сама с приготовлением различных блюд и кулебяк. Порой Софья прыскала со смеху, казалось бы, не в тему, но родители понимали над чем их дочь смеется и по-доброму поддерживали ее в этом. Только один человек сидел и не реагировал на болтовню. Это был Петр, который сидел и почти молча поглощал разносолы, запивал съеденное квасом и к хмельным напиткам не притрагивался. Поначалу Петр еще вставлял в общую канву разговора свои краткие, но точные суждения, однако вскоре смолк и углубился в себя. Он словно стал отсутствовать при беседе, словно не он вовсе сидел рядом с отцом и матерью. Тимофей сразу догадался, что думы Петра далеко от сюда. Несколько раз он попытался завести с ним разговор, но тот отвечал либо невпопад, либо отделывался однозначными да, нет или молчаливым пожатием плеч. После нескольких попыток обыщик оставил его в покое и с радостью переключился на девицу.

Софья оделась скромно, но богато. Совсем не пестрый передник отличался дорогой материей, явно привезенной с востока, скорее из Османии. Тонкую шею украшали нитки крупных ровных жемчугов, не речных, а морских. Волосы, густые и пушистые были сплетены в длинную толстую косу, заканчивающуюся на поясе. В ушках блестели золотые серьги, массивные, но не очень тяжелые, произведенные итальянскими мастерами. Тонкие пальцы обнимали два перстенька с красным и синим камушками, а на запястье крутился серебряный браслет в виде змейки с зеленым глазком.

В отличие от своей дочери Ольга нарядилась в яркий вышитый славянскими узорами шушун, узкий и сильно расклешенный в подоле. Он не стесняясь подчеркивал все еще стройную фигуру боярыни, но и предательски указывал на расплывшееся тело супруга. Петр облачился в простой, видимо повседневный кафтан в котором он выезжал в город.

– А что ты, Тимофей Андреевич, скажешь о Туле? Ты впервые у нас? – спросила Ольга, почувствовав неловкость гостя после ответа дочери.

– Впервые, матушка…

– Понравился город?

– Трудно сказать, любезная Ольга Фридриховна. Я ведь только сегодня приехал и сразу к вам. Не было у меня еще времени походить по городу.

– Но кремль то наш ты видел?

– Да, кремль мне по нраву пришелся.

– А еще надо попросить Ивана Васильевича чтоб он сводил тебя на нашу башню. С нее открывается чудесный вид на окрест, на Упу, на слободки. В ясную погоду дух захватывает от красоты, что предстает взору!

– Непременно! Непременно, матушка, свожу! – моментально отозвался воевода.

– Сударь, а что в Москве жизнь веселая? – довольно серьезно спросила Софья, опять вызывающе посмотрев прямо в глаза Романцеву.

– Так, как знать, сударыня. Кому веселая, а кому тяжелая…, – он постарался выдержать ее взгляд и не отвести опять глаза.

– Ну, а как там отмечают праздники?

– Ну, наверное, как и везде…. Впрочем, смотря кто. Вот некоторые ходют в немецкую слободу, что на Яузе, в самом сердце белокаменной. Там употребляют хмельные напитки, участвуют в увеселениях, жгут хфеерверки. Баламутят, пляшут. Устраивают медвежьи потехи. Часто скоморохи собирают толпы люда посадского. Им так нравиться. Еще одно новшество появляется в некоторых московских домах – приглашают скоморохов разыгрывать потехи у себя дома. И знаете ли пользуется такое времяпровождение большим успехом…. А другие проводят всю жизнь в доме, в хозяйстве, в молитвах и постах, они называют все эти веселья позорами…

– Ты случаем не из последних? – ехидно спросила девица.

– Софья! – осек отец свою любимую дчерь.

– Что, батюшка?

– Не докучай гостю!

– Простите…, – Софья смиренно потупила взор, но Тимофей почувствовал наигранность в ее реакции на слова отца. Она все делала вроде бы в рамках приличия, но отчего-то Тимофею казалось, что она смеется над устоями и нравами семьи.

– Я редко бываю в Москве и на праздники тоже. А если такое случается, то хожу на потехи, что устраиваются у стен кремля, – улыбнулся гость, сделав вид, что он не обратил внимание на слова Василия Ивановича.

– А с друзьями вы встречаетесь?

– У меня, к моему разочарованию, нет друзей или их очень мало, – пожал плечами Тимофей, причем он сказал правду.

– Как же так?! – воскликнула Софья, удивленная этаким признанием. Она искренне не могла понять, как человек может быть одиноким. У нее завсегда были подружки, коих она не считала, а от женихов и вовсе отбоя не было, с ними-то уже разбирался отец и брат. Друзья были и у брата. Хотя их дружба зиждилась больше на преклонении перед положением отца.

– Знаете ли, служба моя не прибавляет мне друзей. Я много езжу, ну и по долгу службы должен не иметь близких сношений, поскольку это чревато пагубными последствиями.

– Да… тяжело тебе живется… – Софья впервые казалась искренней.

– Привык…

– Ну а супруга твоя, чем занимается?

– Прошу прощения, но у меня нет супруги…

– Как?! Ты такой видный человек, и в таком возрасте уже пора обзавестись семьей!

– Пора, – вздохнул Тимофей, – да вот не встретил я свою единственную.

– Ну, не беда! Встретишь! – дочь воеводы рассмеялась, словно то, что ее мучало вдруг исчезло.

– Ну, милейший Тимофей Андреевич, – сказал воевода, пытаясь встать из-за стола, – театру у нас в Туле пока нет, а вот шахматы, шашки и зернь у меня имеются! Знакомы ли с этими забавами?

– Да, в Москве во многих домах уже знают толк в таких играх. Играл и знаю правила.

– Не желаешь ли тогда сразиться?

– Свет мой ясный, – возмутилась Ольга, – полно тебе! Гость наш поди еще не накормлен! А ты тащишь его переставлять свои фигурки!

– Ох, матушка! Я совсем не голоден! И места в моем чреве уже не найти! Благодарствую за столь обильное угощение! – возразил хозяйке Романцев.

– Тогда что ж? Не желаешь ли противоборствовать? – спросил Морозов.

– Отчего не сразиться?! Изволь. Я завсегда рад раскинуть умом.

– Пойдем, батенька ко мне в горницу. Там нам будет удобно и мешать никто не посмеет! – выдохнул воевода, встав, наконец, из-за стола.

– Батюшка, разреши пойти с вами! – взмолилась Софья, как всегда шутливо сложив ладошки, словно она молилась. – Я буду тихонечко вести себя и не помешаю вашей забаве!

Воевода посмотрел вопросительно на своего гостя, будто испрашивая у того разрешения, но вслух он сказал совсем обратное.

– Софья! Негоже девице молодой присутствовать при беседах мужей! Не соответствует это учению о домострое!

– Уважаемый Василий Иванович, не будем следовать догмам церковным, – поспешил ответить Романцев. – Мне кажется не во всем умным людям следует прислушиваться к тем ученьям, что предназначены для простого люда, необразованного и иногда дикого.

– Спасибочки! Спасибочки, милый Тимофей Андреевич! Вы не пожалеете! – Софья от радости захлопала в ладоши, а потом кинулась на шею к отцу. – Я всегда так люблю смотреть, как папенькины гости играют в шахматы! Он меня научил этой чудесной игре, и мы иногда с ним сражаемся! А ты силен в стратегии игры?

– К моему стыду, не очень. Видите ли, не часто приходилось расставлять эти фигурки.

– Петр, сын мой, ты с нами? – спросил Василий Иванович сына, оглянувшись перед тем, как выйти из столовой.

– Нет, батюшка! У меня есть небольшое дело!

– Ну, ну… будь осторожней, сынок…

– Не беспокойся! – отозвался Петр, продолжая в задумчивости и полном молчании ковыряться вилкой в своей тарелке.

– Идемте, батюшка Тимофей Андреевич! Пойдем и ты девица!

Но они не успели покинуть столовую, как в комнате появилась все та же девка Наташка. Она подбежала к воеводе и тихонько, чтоб не беспокоить, как ей казалось, гостя доложила, что в сенях воеводу дожидается сотник Абросимов из стрелецкой избы.

– Чего ему надобно? – поморщился воевода, который не любил, когда отдых прерывали срочные дела. – Ладно. Пущай идет в «престольную», щас и мы подойдем. Не возражаешь Тимофей Андреевич?

– Нет! Разумею, что визит стольника как раз связан с моим делом…

– Ну, такть идем.

Они прошли по коридорам в рабочую горницу дома где их уже дожидался стрелецкий сотник Леонтий Абросимов, что временно выполнял обязанности головы стрелецкого приказа вместо умершего намедни сына боярского Афанасия Лемешева. Сотник ходил по горнице взад и вперед и с первого взгляда на него каждый мог понять, что случилось нечто зело страшное.

– Ну, что там у тебя? – строго спросил стрелецкого главу воевода. Романцев впервые услышал железные нотки в голосе этого любящего свою семью мужа.

– Батюшка! Дело, не терпящее отлагательства! – с поклоном заговорил Леонтий. – Израда, мой господин!

Воевода наморщился, ему неприятно было слышать от своих холопов дурные вести. А все так хорошо начиналось, – подумал Морозов, вспомнив застолье и приятную беседу.

– Давай все по порядку! – приказал Василий Иванович.

– Израдцы подожгли склады федоровские…

– Что?! – вскричал взбешенный воевода. – А где были твои дозорные?! Я же отдавал наказ усилить охрану и увеличить дозоры!

– Батюшка, все сделали, как ты велел! Но как так случилось не могу знать!

– Изловили татей?

– Сугон снарядили…

– Посылай хоть весь приказ, но татей изловить живыми! На дыбу и пытать, кто за ними стоит!

– Будь по-твоему, боярин! Ужо стрельцы прочесывают город и окрест. Изловим ворога.

– Василий Иванович! – вставил Тимофей, слушавший их разговор.

– Да, батюшка? – почти ласково отозвался воевода.

– Распорядись дать мне с десяток стрельцов для особого задания. Есть у меня некоторые уразумения. Пущай одни ловят поджигателей и пособников, а я займусь своим тайным делом.

Воевода кликнул сенную девку Наташку и приказал ей найти приказчика, когда тот появился в горнице, он заставил его писать указ в стрелецкую избу по которому десятка стрельцов передавалась в полное подчинение особому обыщику Романцеву Тимофею сыну Андреву. Подписав онную бумагу, воевода посмотрел на Романцева.

– И что ж, мил государь, ты тут же отправишься из моего дома?

– Если позволишь, любезный Василий Иванович, государево дело не позволяет мешкать.

– Ну, что ж, все понимаю… служба не терпит отлагательства…

Тимофей поклонился воеводе и отправился в отведенную ему горницу, где стал переодеваться в походный кафтан и вооружаться. Он заправил за пояс свои пистолеты, прицепил саблю и был готов в тот же миг отправляться служить государю.

Воевода тем временем отдавал необходимые распоряжения. Во-первых, он усилил охрану своего дома, для чего вызвал подкрепление из своих дворовых людей и десятка городовых казаков. Во-вторых, он отдал приказ седлать одного из лучших своих скакунов для гостя – особого обыщика из Москвы. В-третьих, издал еще несколько приказов, которые отписал в разные столы и головам: осадному, засечному, острожному, стрелецкому, казачьему, пушкарскому, объезжим, житничьим и ямским. Затем, он дождался Романцева и проводил его до конюшни, где того ждал прекрасный жеребец и сотник Леонтий Абросимов. Когда они в сопровождении пятерых конных стрельцов покинули воеводский дом, Василий Иванович поднялся в спальню к супруге. Там сидела Софья и они живо обсуждали достоинства московского гостя.

– Что происходит, душа моя? – взволновано бросилась к нему супруга.