Текст книги "Семь тысяч с хвостиком"

Автор книги: Василий Коледин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

– Что ж, господин особый обыщик, – улыбнулась Софья, оглядев себя в зеркальце, тепереча держись! Не устоять тебе перед боярской дочкой!

Девушка положила зеркальце и выпорхнула из своей светелки.

ГЛАВА 16.

Евдоким Рогожин сидел в седле с раннего утра, с того самого времени, как получил особое поручение от воеводы Морозова. Он дремал, а его кобыла тихонько брела по дороге, везя своего седока в Петровскую слободку. Одет Евдоким был в стрелецкий кафтан, на голове подбитая мехом шапка, а поверх широких портков надеты дорогие сапоги. За поясом под кафтаном у него спрятались два пистоля.

Мужчина очень хотел спать. Ночью его подняли с постели, выдернули из теплых объятий молодой супруги и повели в съезжую избу для тайной встречи с самим воеводой. Соседи видели, как глубокой ночью в ворота дома Рогожина стучали люди воеводы, не стрельцы, а из его личной охраны, одетые во все черное. Некоторые крестились, ожидая уже больше не увидеть соседа, другие наблюдали равнодушно и с праздным интересом. Не зародилась меж ними покамест никаких соседских отношений. Времени на то было еще мало.

Евдоким поселился в Туле недавно и о нем мало кто знал, разве что соседи, имевшие с его домом общий забор, немного могли сказать об его и жены евойной привычках. Но никто не знал откуда он явился и чем занимается. Видели Евдокима редко, все больше его молодую супружницу миловидную, пухленькую, невысокого росточка женщину, коей на вид можно было дать лет тридцать от роду. Она хлопотала во дворе, кормя птицу и копаясь в земле. Ни коровы, ни овец они пока не завели. Дом, в котором поселилась семья Рогожина пустовал довольно долго и по слухам принадлежал родственникам Евдокима, не близким, а в каком-то дальнем колене, но своих детей и хозяев дома не было, вот и перешел он во владение этому самому Евдокиму Рогожину. Впрочем, и с бывшими хозяевами соседи не сдружились, те были замкнутыми и дружбы ни с кем не водили. Потом в одно хмурое и серое утро за ними приехали пара повозок и в сопровождении пятерых стрельцов. Загрузили нехитрый скарб на телеги и их куда-то увезли. Бабы, которые завсегда отличаются своей осведомленностью, поговаривали, что забрали их по делу и слову государеву в Москву, где апосля сыска до пряма об их умыслах супротив государя, казнили смертию. Но так ли это было или нет, никто утверждать не мог. Мужики в эти дела не влезали, так как побаивались оказаться замешанными в какой-нибудь заговор и воровство какое. Именно по этой же причине сами соседи на дружбу с Рогожиными не шли и к сближению не стремились.

Но на самом деле все было совсем не так, как гутарили люди. Дом этот принадлежал не каким-то простым людишкам, а самому боярину Морозову, как и несколько других, разбросанных по всему уезду. Тайно были такие дома куплены через подставных или выстроены на землях государевых и дадены боярином своим верным и тайным людишкам, что по его велению выслушивали, вынюхивали, высматривали и доносили хозяину о том, что говорит народец, об чем думает и к чему готовится. Евдоким Рогожин и был одним из таких воеводских людей. Жалование он получал от самого Морозова и служил ему, а не государю. В это смутное и неспокойное время призвал к себе Иван Васильевич верного человечка, что б дать ему поручение тайное и дюже сложное.

Посетив допросную избу, воевода отправился не домой, хотя и устал, а в съезжую избу, по дороге послав своих людей за Евдокимом. Те исправно выполнили указание хозяина и доставили Рогожина аккурат через мгновение после приезда воеводы.

– Евдокимка, есть у меня для тебя дельце, – начал Морозов, когда появился согбенный Рогожин.

– Слушаю, батюшка…

– Слыхал что об крамоле, что зреет в Туле и ее окрест?

– Как не слыхать! Слыхал и бумагу о том с подьячим составлял.

– Знамо, читал. Тепереча другое у меня для тебя поручение. Поедешь в логово ворога и изведаешь, что там творится и что, да как! Понял?

– Понял, кормилец. Как изволишь вести себя?

– Облачись в стрелецкие одежды и прикинься стрельцом. Сказывай всем, что десятник ты стрелецкого полку, фамилия твоя Звягин, а имя тебе Ивашка. Говори, что недоволен ты властию моей, что готов вступить в скоп Шеина и командовать другими стрельцами, что приведешь с собой. Не скупись на слова бранные, да на обещания щедрые, учини к себе доверие крепкое. Сам же выясни каковы у них силы и насколько они вооружены, кто ими хороводит, что разумеют деить дальше.

– Уразумел, отец родной, – поклонился Евдоким, – когда собираться? Нонче или же отдельно укажешь?

– Нонче же! Ступай облачайся в стрелецкие платья. Домой уж не хаживай, жене твоей сообсчим. Возьми лошаденку не знатного скакуна, атак середнячка, нечего выделяться.

– Все выполню, как сказывал, батюшка! Разреши идтить?

– Ступай! Обратно жду тебя через пару дней! Ежели, что спешное – возвращайся немедля!

Евдоким поклонился и вышел. Его переполняли смешанные чувства. С одной стороны, он застоялся без дела, что скакун в стойле, а с другой стороны он только сейчас, в последнее время почувствовал тягу к семейной спокойной жизни. У него появилась пусть только пока видимость ее, но оседлая семейная жизнь. Да и деньги ему стали нужны больше, чем раньше, надумали они купить и корову, и овец хотя бы десяток. А дело воеводское сулило хорошие барыши. Вот тебе и дельце, правда, опасное неимоверно, а как дознаются смутьяны, что заслан он воеводой, то наверняка не сохранить ему живота своего. Но был Рогожин не из слабых духом. Любил он играть со смертию кто кого, радовали его опасные дела. Не дорожил он особливо своей головой разудалой. Жизнь для него не была пока наполнена ни детским смехом, ни заботой о престарелых родителях. Только и была у него молодая супруга Настя, единственная привязанность и отдушина.

Облачившись в стрелецкое платье, взяв пистоли кремниевые, да мешочек с пулями и порохом, Евдоким прошел в конюшню и выбрал кобылу рыжего цвета, крепкую и выносливую, но явно небыструю, да и не собирался он ни догонять, ни убегать. Чуть только забрезжил рассвет Рогожин покинул Тулу и направился к Петровской слободе.

Таким ранним утром на пути ему не встречались ни крестьяне, ни торговцы, ни монахи. Пустынна и безлюдна была его дорога. Дремля в седле он, впрочем, радовался этому обстоятельству. Так было и спокойнее, и для дела надежнее, никто его не видел откуда он выехал, с кем встречался и куда едет. Разбойнички не баловали, и без них хватало нонче грабителей и душегубов. Да и сил воинских стало очень много. Стрелецкие разъезды и караулы днем и ночью несли службу на дорогах уезда. А смутьяны и противники воеводы вооружались и поди угадай на кого нарвешься, когда вздумаешь поживиться чужим, можно и пулю в живот схлопотать, вместо меди и серебра. Все нынче при оружии, смелые, даже больше, отчаянные и притом на взводе. Поди таких попробуй запугать и ограбить. Опасность или скорее осложнения могли возникнуть только при встрече со стрельцами, так как не по праву он был одет в одежды стрелецкие, не знали его настоящие воины. Но на такой случай был у него знак тайный, не всем ведомый, а только чинам высоким. При наличии этого знака обязаны были все государевы люди отпущать владельца и оказывать тому всяческую помощь. Но мог он потерять на выяснения кто он и с какой целью путешествует, некоторое время, что было бы некстати.

Недалече от Петровской слободки Евдоким взбодрился и стал держать ухо востро. И вскоре не пожалел об этом.

– Стой! Куды путь держишь? – раздался сзади зычный бас.

Евдоким остановил кобылу и оглянулся. Из зарослей еще не полностью оголившихся от желтых листьев вышли двое бородатых мужиков. Один был роста огромадного и бас у него был раскатистый. Второй казался помельче, но все одно побольше Рогожина. Мужики были вооружены пищалью и пистолем, а за поясами торчали сабли без ножен.

– Здорово, православные! – стараясь быть непринужденным поприветствовал их Евдоким.

– Здорово, здоров. Куды едешь? – повторил свой вопрос громила.

– Э, так в Петровскую слободку…

– На кой?!

– Сказывают собирает сын боярский людишек супротив воеводы нашего…

– А тебе зачем туды?

– А что, разве сыскивают токмо черносошных или монастырских? Слыхивал я и казаков зовут, и стрельцов…

– Зовут всех, но как нам понять по какому ты делу едешь? Может ты воеводский засланный? Приехал разузнать, да воеводе доложить?

– А коли нет? Как ты узнаешь по какому делу я еду? Бумаги и грамоты у меня нет никакой, ни от воеводы, ни от его Шеина… А ты раскинь умом своим, коли был бы я заслан воеводой то на кой мне рядится в стрелецкое платье? Проще уж облачится в рванье, прикинуться черносошным али крепостным. Ведь разумею же, что мой кафтан вызовет у такого, как ты подозрение.

– Верно все гутаришь, но сумления у меня все остались. Нет веры у меня к тебе!

– Так ты меня сведи к сыну боярскому Акине Шеину. Пущай он спытает, кто я есть, засланец, али нет.

– Ладно, идем! – наконец решил великан, почесывая затылок, и повернулся к своему собрату. – Никодим, сведу я его в слободку и мигом сюды вернусь.

Никодим молча кивнул в знак согласия и поплелся опять в кусты в свой секрет. Громила же взял кобылу Рогожина под уздцы и повел ее, а вместе с ней и ее седока по дороге в сторону слободки, до которой оставалось еще около версты. Но несмотря на это расстояние на их пути стали появляться шатры и шалаши, собранные из еловых и сосновых веток. Возле них горели костры, у которых спали или сидели люди. На некоторых кострах готовилась еда, в больших котлах что-то варилось и порой легкий ветерок доносил до чуткого носа Евдокима аромат варящегося мяса. Засланец стал незаметно считать шатры и шалаши и прикидывать сколько они могли вместить в себя людишек. Не упускал он и тех, что сидели у костров. И пока они дошли до окраины слободы Рогожин пришел к выводу, что только перед слободой расположилось около сотни человек. От воеводы он узнал, что в Петровской слободе насчитывалось чуть больше полста дворов. С учетом того, что в слободе в основном жили зажиточные казаки, то во дворе возможно было разместить до двух десятков смутьянов. Возможно в шатрах и шалашах по другую сторону слободы расположились еще людишки. Да, а сила-то немаленькая! – подумал Евдоким, но постарался не подать виду, так как его сопровождающий внимательно следил за ним, замечая, куда смотрит всадник и пытаясь понять, о чем тот думает.

– А у вас народу много! – присвистнул Рогожин.

– Много, много! Так просто нас не одолеть. Так и скажешь своему хозяину.

– Слушай, я не служу воеводе и не собираюсь доносить никому, потому, что ежели узнают о том, что я пришел сюды, то меня за измену и казнят первого. Я пришел на вашу сторону и готов привести с собой еще несколько десятков стрельцов! Все мы также серчаем на воеводу и не желаем служить под ним!

– Тама посмотрим, взаправду ты гутаришь или нет! У нас есть умельцы, что хорошо выспрашивают и допряма завсегда дознаются.

– Вот и славно!

Пока они перепирались дорога привела их в слободку. Пройдя мимо белого недавно отстроенного храма с золотыми куполами, они свернули налево и, пройдя еще сотню другую саженей, остановились перед воротами большого дома, первый этаж которого был каменным, из того же камня, что и храм. Громила постучал и через мгновение ворота приоткрылись и в проеме показалась белобрысая голова молодого мужчины. Лицо его было гладко выбрито, так, что Евдоким не заметил на нем ни щетинки.

– Што тебе? – спросил мужчина с явным польским или украинским акцентом.

– Вот лазутчика привел, словили подле секрета. Гутарит, что пришел сам до Акини Шеина, – недовольно пробурчал громила.

– Добре, – печально проронил белобрысый, – стой тут. Доложу.

Ворота закрылись и Евдоким услышал быстро удаляющиеся шаги, потом хлопнула дверь.

– Боязно в дом пускать? И на порог даже не пустил, – прошептал Рогожин, косясь на громилу.

– А ты как хотел!

– Погреться хотел, промерз я, аж из самой Тулы еду.

– На костре тебя погреют, когда пытать будут, – криво усмехнулся сопровождающий Евдокима.

– Не. На костре не хочу, а вот возле печки не откажусь, да еще бы хотел, чтоб и накормили, а то с вечера ничего не ел!

– Я смотрю ты либо глуп, либо храбр, – сказал громила, удивляясь спокойствию Евдокима. – Как кличут-то тебя?

– Ивашкой, Зверевым…

– По душе мне твое спокойствие, Ивашка. Тут давеча одного словили лазутчика, так он и слезы лил и мольбы кричал, ничего ему, вестимо не помогло, но и не жалко было такого. Тебя мне будет жалко…

– Меня ты не жалей, о себе подумай!

Верзила не успел ответить, потому что ворота вновь отворились и тот же белобрысый пропустил их во двор дома. Они вошли и тот кивнул головой в сторону крыльца дома.

– Акиня Петрович ждет в доме. Идем за мной.

Вслед за белобрысым они прошли в дом, там он обыскал Евдокима и отобрал у него его пистоли, что прятались под кафтаном и саблю, висевшую в ножнах. Потом он провел их в комнату, где сидел сам боярский сын, а с ним еще какой-то человек. То был Адам Кисель, но Евдоким его видел впервые и не знал его имени.

– Ну, кто ты есть таков? – строго спросил Акиня, восседавший во главе стола, внимательно вперившись в Рогожина, после того, как верзила, сопровождавший его, по кивку головы ушел и оставил их одних.

– Батюшка Акиня Петрович, я стрелецкий десятник Зверев Иван. Пришел к тебе чтоб бить челом на воеводу и просить взять меня и мою десятку в свое войско.

– Пошто так?

– Нет мочи служить вору! Аки паук опутал воевода Морозов весь уезд и кровь пьет не только из простого народу. Нет и нам никакого продыху. Землю дает только своим людишкам, тем, что помогают казну разворовывать. Поборами вводит и нас, верных государевых слуг в нужду беспросветную.

– Так, а что от меня ожидаешь?

– Слух ходит, что собираешь скоп идти на воеводу. Вот я со товарищами готов подсобить делу твоему, вспомним времена Болотникова.

– А не врешь, Иван Зверев? Сказывают люди, что ты не тот, за кого выдаешь себя.

– Врут люди! Да и кто мог сказывать, ежели нет среди твоего войску человека, что знает меня?

– А пошто ты знаешь, что нет такого человека?

– Так нет у меня товарищей акромя стрельцов тульских, да белогородских, да воронежских, а ведомо мне, что никто из стрелецкого приказу не перешел покамест к тебе. А нет у меня знакомцев других поскольку недавно оказался я в тульском приказе, возвратился недавно из службы в Белом городе, куда отправляли меня из Воронежу.

– Да славно сказываешь… А что ежели не я с тобой беседу поведу, а человек другой, охочий до таких разговоров? Готов ты повторить ему все?

– Готов, батюшка! – Рогожин яростно трижды осенил себя крестом. – Вот те крест, что не вру я тебе! И тоже повторю твоему душегубу!

– Добре, устроим тебе беседу. А покамест скажи, что ты готов сделать? До какого конца готов дойти? Чем окажешь помощь?

– Могу привести свою десятку, люди все проверенные и такой же нелюбви к воеводе. Больше не знаю приведу ли, многие стрельцы не готовы идтить супротив воли воеводы, пока не увидят большой скоп.

– Оружие достанешь? – спросил Адам, доселе молча слушавший беседу Акини и Рогожина.

– Токмо свое и сотоварищей. Десять пищалей, десять сабель и бердышей, да вот пару пистолей, своих личных, что ваш привратник забрал ужо у меня, – посетовал Евдоким.

– Ну будет сетовать об пистолях! Уже не разумел ты, что сможешь пройти ко мне с оружием? – улыбнулся Акиня. – Я не страшусь врагов, но для дела мне стоит оберегаться лазутчиков воеводских, коих он много подсылает ко мне. Не за себя опасаюсь, за дело, что во главе стою, за людей, кои верят мне и вручают свои жизни. А покамест я не могу знать кто ты на самом деле, а посему берегусь. Вот будет доверие вернут тебе твои пистоли, да во главе сотни поставлю головой! Нонче же ступай к казакам в соседнюю избу, пущай тебя покормят, да спать уложат, апосля ешо потолкуем. Тарас!

Крикнул Акиня и моментально в комнате появился казак-украинец. Он поклонился боярскому сыну.

– Що изволишь, Акиня Петрович?

– Сведи молодца в вашу казацку хату. Пущай его накормят и дадут отдохнуть маленько с дороги.

– Слухаюсь, – опять поклонился казак и повернулся к Рогожину. – Ну чув? Що стоїш як бовдур? Підемо! Пересувай ноги!

Когда Акиня Петрович остался наедине с Адамом Киселем, тот встал и стал ходить по комнате, потом он в задумчивости произнес,

– Что ты разумеешь об этом стрельце?

– Об Иване Звереве?

– Да, об нем…

– Убежден, что он никакой ни Иван Зверев и даже не стрелец. Разумею, что лазутчик воеводский, посланный разузнать об нашем войске и в скором времени сбежит, не попрощавшись, – уверенно ответил Акиня.

– Отчего отпустил сего ворога? – удивился Адам.

– А оттого, что покамест не придумал, как поступить. То ли прилюдно на кол садить, то ли отпущать надобно…

– Отпущать!? – не поверил услышанному поляк.

– Да. Разумею я, что воеводе страшно треба правда о наших силах. Раз не единожды отсылает он сюды своих людишек. Вот поверили мы Ивашке, и он побег к воеводе докладать. Что он ему скажет? А скажет он ему, что войско наше немногочисленно, и вооружено кое-как, и что нас можно задушить одним только стрелецким полком. Как рассудит воевода? Поверит и маленько успокоится. Направит стрельцов в Петровскую слободку и тут нас всех и побьют, по его умыслу. А что будет, коли мы не отпустим этого лазутчика? Посадим на кол, чтоб другим неповадно было. Поразмыслит боярин Морозов, обдумает все и решит, что не так просто нас взять. Соберет он войско поболе, может и в Москву челом побьет, чтоб государь подмог ему силами военными. И придет за нами с силами в трое превосходящими, а то в десятеро. Вот тогда мы и не смогем с ним совладать…

– Есть правда в твоих думках. Но силы-то у нас и взаправду маловато! Оружие вилы, да дубины. Чем нам легче от того, что воевода придет с одним только стрелецким полком. Мы и с ним не совладаем. Времени у нас маловато! Не соберешь ты людей!

– Э, пан! Погоди голову вешать! Сказывают мне мои верные люди, что не готов пока воевода идтить к нам. Нет у него покамест таких намерений. Ждет он чего-то. Не знает он сил наших, побоится потерять своих стрельцов, государь его за энто не помилует! Сказывают государь прислал воеводе особого обыщика, чтоб тот дознался про нас, но тот только прибыл и не скоро дознается до нас, а сам воевода не желает начинать поход, без царского соизволения. Так что есть у нас маленько времени.

– Ну, может быть… пущай случиться по-твоему…Так что отпустишь лазутчика?

– Покамест ешо не решил…

ГЛАВА 17

Пьетро встал утром поздно, сказалась бессонная ночь. Накануне вернувшись с долгой попойки с армянскими торговцами в дом своего русского друга, он долго не мог уснуть. И причиной тому были не только многие возлияния, трудные разговоры и неуступчивость армян, но еще волнение и тоска по родной Венеции будоражили кровь, его поседевшую голову, назойливыми мыслями зудели в мозгу. Так с ним бывало часто, ностальгия накрывала его всегда внезапно и, казалось бы, без видимой причины. Просто он вдруг, ни с того, ни с сего начинал вспоминать свой родной дом, кусты олеандра с белыми и розовыми цветками, обильно цветущий по всему парку, теплое ласковое море, высокое и почти всегда голубое небо, вино, которое славно производилось из чудесного винограда, растущего обильно на его виноградниках. Московия, в которую он ездил так часто и мог бы уже привыкнуть к ее грязи, к затяжным дождям, варварским нравам и постоянным сменам правил торговли, внезапно превращалась в чужую, опасную и совсем не пригодную для жизни страну. Но все это происходило с ним после долгой, порой полугодовой разлуки с родиной. Почувствовав ностальгию, Пьетро, обычно, заканчивал все свои торговые дела, собирал товар, приобретенный за время торговой деятельности и через несколько дней выезжал с купленным товаром домой. Правда, вернувшись и пожив дома некоторое время, распродавая московские товары, он уже вновь думал о новой поездке в столь ненавистную и все-таки манящую Московию. Не умел он наслаждаться жизнью, живя на одном месте, даже в таком по-райски прекрасном, как Венеция. Жизнь, считал итальянец, дана для движения, познания и ощущения всех ее граней, наслаждений, любви и, конечно, опасностей, коих в его поездках случалось огромное число.

Пьетро умылся холодной водой, немного отдававшей тиной, поморщился, вспомнив, однако, что в родной Венеции вода его тоже не особенно радовала, в отличие от воды в Риме, которая стекая с гор по древним акведукам, была словно мед, оделся и спустился на первый этаж дома. Даже дома у этих московитов отличаются от наших, – подумал в очередной раз итальянец. Деревянные! О, Мадонна! Это же так опасно! А они сплошь строят такие. Правда он отдавал должное их умению из бревен делать большие, двухэтажные терема, и высокие церкви со множеством куполов, что было не под силу итальянцам, которые часто приглашались в Московию для строительства каменных зданий и крепостей. В трапезной его встретила тишина и накрытый стол. Однако при его появлении откуда ни возьмись перед Пьетро вырос дворовый мальчишка лет двенадцати и с поклоном отодвинул стул с высокой спинкой, приглашая гостя сесть за стол и оттрапезничать.

– Grazie, – пробурчал себе под нос Пьетро, садясь за стол и нисколько не заботясь о том, что говорит на родном языке. Мальчик тем временем убрал полотенца, накрывавшие еду. Зачем московиты это делали в холода, итальянец не понимал. Если летом он объяснял это тем, что они накрывают еду от мух, коих летало несметное количество, то зачем так делать зимой, для него оставалось загадкой.

– Угощайся, барин! – поклонился мальчишка и отошел за спину итальянца, наблюдая за его действиями и готовый сразу же услужить хозяйскому гостю. Мальчишка появился в доме Акима Коростенева совсем недавно, но обладая врожденной старательностью и услужливостью, пришелся купцу по нраву, в отличие от своих братьев. Те больше ленились и обладали взрывными характерами, что не скрывали их злые волчьи взгляды. Этих троих мальчиков Аким выкупил у одного Тульского боярского сына, который распродавал земли и имущество, намереваясь уехать в Европу. Родителей у мальчишек не оказалось, мать то ли умре от болезни какой-то, то ли сгинула в лесу, а отец был повешен за душегубство, в коем его обвиняли соседи.

Пьетро очистил сваренное в крутую куриное яйцо и стал его есть, закусывая черным хлебом, с уложенным на него толстым слоем вкусного коровьего масла, откусывая от большого белого гриба, засоленного в этом году. Потом он взял расстегай и съел его, запивая теплым жирным молоком. Кофе в доме Акима пока не пили, поэтому итальянец тяжело вздохнул, вспомнив его бодрящий аромат. Странно, в его родную Венецию кофе привезли из Османской империи, которая ближе территориально и даже по духу, московитам, а они не пьют этот чудесный напиток. Эх, сейчас бы чашечку кофе, – подумал Пьетро, но выдохнул и сделал глоток молока.

– Как спалось? – в комнату вошел Аким, как всегда бодрый, жизнерадостный и улыбающийся. – Не болит голова? Проголодался? Я вот тоже!

– Садись рядом, все очень вкусно, – Пьетро пригласил хозяина присоединиться к его трапезе и составить ему компанию, а дворовый мальчишка уже отодвинул стул.

Аким опустился на стул рядом, протянув руку взял большой кусок мяса, бросил его на ломоть черного хлеба, откусил, стал жевать и потом посмотрел с хитрецой на итальянца.

– На днях приезжал ко мне в дом сын воеводы, – проговорил он медленно с расстановкой, внимательно изучая мимику гостя. Тот не дрогнул. – Хотел встретиться с тобой, об чем-то поговорить… Паула тебе сказывала?

Итальянец был невозмутим и ждал продолжения. Прошло два дня с того вечера, как он разговаривал с Паулой о молодом Морозове. Он обещал ей наутро дать знать боярину о своей готовности к встрече, но ни на следующий день, ни через день, Пьетро так и не попросил хозяина дома об отправке человека к Морозовым. Наоборот, он попросил того не спешить с этим делом. И вот его русский компаньон сам вновь поднял вопрос, коий не покидал ум итальянца. Аким знал, что Пьетро наверняка догадывается, о чем он хочет с ним говорить, но от реакции итальянца хотел понять насколько быть откровенным.

– Помнишь этого молодого боярина? Тезку твоего… – итальянец молча пережевывал пряник и запивал его молоком. – У них еще с Паулой большая дружба…

– Помню, – кивнул головой Пьетро.

– Так вот, искал он встречи с тобой. Я дал слово, что извещу его, как ты вернешься. Прошло несколько дней, а я так и не заслал человека к нему. Вот и спрашаю тебя, извещать, али нет?

Пьетро задумался, поэтому, как обычно в такие минуты замер. Его челюсти перестали пережевывать пряник, а глаза уставились в одну точку, находящуюся где-то над головой Акима. Дочь ему уже не раз говорила о своих чувствах к молодому московиту, но он надеялся, что московский дворянин высшего ранга не захочет серьезно связывать свою жизнь с купеческим сословием, хоть и венецианским. Поэтому пропускал мимо ушей все рассказы дочери о ее юноше, о том, какой он славный и благородный, умный и красивый, культурный и образованный, как настоящий европеец. Но, видимо, ошибался он, и напрасно гнал от себя все мысли о будущем дочери, о ее замужестве с московским вельможей, а стоило бы раньше задуматься и внимательно взглянуть на их отношения, как оказалось в итоге очень даже серьезные, поскольку не стал бы сын головы огромного уезда добиваться встречи с простым купцом. А может у того какие-нибудь торговые вопросы? Может хочет заказать какой товар? Нет. Не может такого быть. Выходит, именно о своих чувствах к Пауле и желает юный Морозов поговорить. Тогда надо решать, как быть, готов ли он соединить две жизни, такие разные, разные во всем, в привычках, воспитании, вкусах? Хотя о вкусах судить пока рано, а воспитан юный боярин европейскими учителями и науки учил с помощью европейцев и воспитание от них же. Может тогда подумать о расчете, о браке по расчету? Хм… Выгода от брака дочери сомнительна. Неизвестно, как к такому замужеству отнесется сам воевода, наверняка он пророчит сыну в жены какую-нибудь знатную особу, из старинного и влиятельного русского дворянского рода, что и к царю поближе и богатства не меньше, чем у него. А тут сын преподнесет отцу такую неожиданность и расстройство явное! Что должен будет сделать отец? Конечно помешать женитьбе. И в этом деле много способов! Столько, сколько звезд на небе. Можно действовать и через отца невесты, а вот он-то самый уязвимый в способах отговорить молодых от женитьбы. Можно просто немного начать мешать торговле. И прощай не только торговля, хотя, впрочем, и сама жизнь может оказаться под угрозой. Московиты славятся своими жестокими нравами, даже своих дворян легко сажают на кол, что уж говорить об иноверцах! Знал об этом Пьетро не понаслышке, сам видал казни на площадях, видел, как ноздри рвали и буйные головы рубили, на дыбе подвешивали и в петле душили. Боялся итальянец за свою жизнь, а еще больше за жизнь дочери своей. Но боязнь за дочь была следствием его огромной любви к ней. Любил свою дочь Пьетро. Не мог он огорчить ее, тем более если она влюбилась по-настоящему, так, как он влюбился в свое время в ее мать. Да какой уж тут расчет! И такая борьба продолжалось уже несколько дней внутри Пьетро. Утром он решался, а к обеду уже менял свое решение на противоположное. И вот нонче взвесив все, Пьетро, наконец, решил все-таки встретиться с молодым Морозовым, выслушать его, а уж потом принимать какое-то решение. Опосля он и с дочерью поговорит.

– Шли человека. Разве гоже заставлять ждать такого высокого синьора! – вздохнул немного облегченно Пьетро.

– Ты догадываешься об чем он хочет молвить? – Аким искоса посмотрел на товарища

– О чем бы не хотел говорить, негоже противиться беседе…

– Добро, нынче же отошлю человека, – Аким встал из-за стола и недоев свой пирог, щедро начиненный грибами, ушел, оставив Пьетро одного.

Тот еще маленько посидел за столом, жуя в задумчивости всякую снедь, с избытком имевшуюся в доме московита, а потом отправился в свою комнату, чтоб подвести окончательные расчеты и понять сколько на этот раз он заработал. В комнате, любезно предоставленной только для него, у Паулы была своя светелка, Пьетро достал амбарные книги и стал вести подсчет проданным товарам и купленным совсем недавно. Работа для кого-то скучная и монотонная, но только не для негоцианта из Венеции. Пьетро любил считать, особенно свои прибыли. Конечно, убытки иногда случались, но без них никуда – таково уж торговое дело. За сведением расходов и доходов быстро пролетел день и приезд молодого боярина застал итальянца врасплох, он совсем забыл о разговоре с Акимом.

В дверь постучались и тоненький девичий голосок пропел:

– Барин, мой господин просит тебя спуститься. Пожаловал боярин Морозов! Тебя оба дожидаются.

Пьетро поднял голову от книги и недовольно покачал головой, словно говоря, что не вовремя его прерывают от очень важного труда. Но все-таки он захлопнул толстую книгу и встал. Переодеваться в какие-то особые платья он не стал, а так, в чем был, в московитской одежде, направился на встречу с молодым человеком, который тотчас прискакал, как только в ворота отцовского дома постучался человек от купца Акима.

Раньше Пьетро не встречался с Петром Ивановичем Морозовым. Он слышал о нем от дочери и от Акима, но не видел того и уж точно ни разу не разговаривал. При появлении итальянца в комнате, Петр Иванович встал, хотя мог и не делать этого, так как был на много выше рангом какого-то заморского купца. Но сделал он этот жест от уважения к отцу своей любимой и так требовали правила хорошего тона, которому его учили заморские учителя. Это вежливо, – говаривали они, – и к тому же сводит простых людей с ума, поражая их необъяснимостью.

Пьетро поклонился и молодой человек ответил ему тем же. Аким тоже стоял, понимая, что в присутствии боярского сына ему не пристало сидеть.

– Здоровья тебе, господин Пьетро! – тихо, но с чувством собственного достоинства произнес молодой Морозов.

– И тебе здравия, господин Морозов. Аким поведал, что искал ты встречи со мной? Sto ascoltando voi, – Пьетро перешел на родной язык. Он, конечно, мог продолжать разговаривать на плохом русском, но сделал это по двум причинам. Во-первых, так ему было понятнее и проще изъясняться, а во-вторых, он хотел проверить знание итальянского языка этим благородным московитом, о котором все говорили с восхищением, о его каком-то сказочном европейском образовании.

– У меня, господин Пьетро, к вам на самом деле несколько весьма важных для меня просьб и вопросов, – начал Петр Иванович, моментально вслед за итальянцем переходя на итальянский. Да он неплохо говорит на итальянском, – подумал Пьетро, слушая немного грубое произношение родных слов, но тем не менее Морозов и впрямь говорил очень неплохо. – Вы знаете, что я люблю вашу дочь? Паула говорила вам о нашем взаимном чувстве? Постойте, не торопитесь ее звать! Я хотел бы сначала поговорить только с вами! Я, конечно, прошу руки вашей дочери и мечтаю, чтоб вы благословили нас. Сразу хочу предупредить, что я греческого вероисповедания, но открыт для католицизма. Мы с Паулой решили, что жить нам лучше не здесь, а в Венеции или другом городе, возле моря, так хочет Паула. Я знаю, что вы собираетесь в скором времени возвращаться домой и я хотел бы стать вам спутником в вашем путешествии. Мое присутствие не станет вам обузой, а скорее наоборот, может быть полезным. По крайней мере до границ Московии я смогу быть вам очень полезен, да и на кардоне, мне будут преференции. У моего отца очень добрые отношения со Смоленским воеводой. Ему я повезу грамоту от отца, в которой он попросит его не досматривать ваш товар. С собой я повезу сребро и злато, так, чтоб нам хватило с Паулой на дом и на житие. Но я не собираюсь просто проживать свои сбережения, я предлагаю вам свое участие в вашем деле. Поверьте, с моими возможностями, связями и деньгами, ваше дело сразу пойдет в гору! В тульском уезде мы станем зело великими торговцами. Отец поспособствует этому…