Текст книги "Ген подчинения (СИ)"

Автор книги: Варвара Мадоши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Глава 9. Иго инженера – 1

Математический кружок встречался по субботам после обеда в помещении воскресной школы.

Как-то, еще в пансионе для благоразумных девиц, я готовила доклад на эту тему: мол, как это было умно с точки зрения городского правительства предложить церквям развивать «светские досуговые заведения» в обмен на освобождение от части налогов. Тогда я сделала этот доклад и забыла, а теперь подумала: и впрямь, очень хорошо придумано. Всегда есть, куда прийти по выходным или по вечерам в пешей доступности – церквей в городе полно еще с тех времен, когда он находился под властью Сарелии.

Причем церквей всех конфессий: православных больше всего, но католических и мусульманских тоже хватает, и даже парочка буддистких есть. Городскому совету все равно, какому богу вы молитесь, если исправно платите налоги. А сами конфессии давно поняли, что те, кто пытаются удержать верующих запретами и наказаниями, остаются в проигрыше. То же и те, кто строит барьеры между своей религией и простым людом. Поэтому в любой храм может зайти кто угодно, если только соблюдаешь правила: разуваешься или покрываешь голову, в зависимости от того, какой бог что требует.

Сама я как шеф – ни в одного бога не верю без доказательств, но церкви мне нравятся. В них спокойно и хорошо пахнет, а двери всегда открыты, так что можно зайти переждать дождь или снегопад, если оказалась на улице без зонтика.

Однако если бы не Марина, я бы никогда на кружок не дошла: пусть недалеко, но перспектива находиться два часа в обществе незнакомых людей, которые попытаются заговорить со мной не по работе, парализовала бы меня напрочь. Но моя новая подруга расписывала кружок с огромным энтузиазмом и назначила мне встречу таким не подразумевающим возражений тоном, что я просто не смогла отказать.

– Значит, в субботу в одиннадцать, я за тобой зайду, – сказала она и обняла меня на прощание.

И обращение на «ты», и объятие были для меня в новинку (даже в пансионе нас, воспитанниц, заставляли говорить друг другу «вы»), что я думала об этом по пути домой и весь следующий день. Марина перешла на «ты», когда мы не были знакомы и двух месяцев, как будто так и надо!

А потом наступила суббота.

Марина действительно зашла за мной и выглядела необыкновенно хорошенькой в синей юбке и полосатой шелковой блузке, а также симпатичной шляпке с перышками. Увидев ее в окно, я тоже решила приодеться и приколола свою любимую топазовую брошь.

Когда я спустилась вниз, чтобы встретить Марину в гостиной, куда ее провела Антонина, та просияла. За две месяца я еще не успела привыкнуть, что мое появление вызывает у кого-то такую радость.

– Замечательно выглядишь! – сказала Марина, взяв меня за руки в качестве приветствия. – Очень красивая брошка!

У меня потеплели щеки. Я тут же вспомнила, как Полина Воеводина говорила, что черный мне к лицу – и он мне действительно к лицу, как человек, умеющий рисовать, я знаю это. Но почему-то от того комплимента не было тепло. Может быть, потому что он звучал дежурно, а Марина говорила искренне, и это чувствовалось.

– Ты тоже, – пробормотала я.

Тут бы мне надо было попросить ее как-нибудь мне попозировать – что может быть проще, открой рот да спроси! Но я не спросила.

Я приколола шляпку, и мы отправились в ближайшую квартальную церковь – по совпадению, католическую, с единственным колоколом в узкой башне. Оказывается, занятия средней школы проходили в полуподвале: несмотря на полукруглые окна под самым потолком, здесь пришлось зажигать светильники, а голоса отдавались гулким эхом. Словно в школе, вдоль помещения тянулись два ряда сдвоенных парт. Теперь вместо аккуратных мальчиков и девочек в парадных платьицах на скамьи за парты уселись вполне взрослые дяди и тети, некоторые даже пожилые. Впрочем, парочку подростков я заметила тоже.

Всего людей было человек пятнадцать, и расселись все по классу без всякой системы – в основном парами и тройками. Большая часть свободно болтала между собой.

Ведущий кружка, веселый энергичный человек лет пятидесяти («Профессор астрономии в училище Грошина, это у него хобби для души!» – пояснила мне Марина) вышел вперед к черной доске и весело со всеми поздоровался.

– Благодарю всех тех, кто в очередной раз решил посвятить это замечательное субботнее утро царице всех наук! – жизнерадостно сообщил он. – Алина Игоревна, как ваш внучек, выздоровел уже?

Самая пожилая из присутствующих, объемистая дама лет шестидесяти, благосклонно закивала тюрбанистой головой:

– Вашими молитвами, Виктор Никитич, вашими молитвами!

– Как хорошо! – обрадовался он. – И вас, Сергей, тоже рад снова видеть! Вернулись из-за границы?

– В гостях хорошо, а дома лучше! – басом ответил мужчина, представительный, как шеф-повар или солидный метрдотель.

Почему-то все засмеялись, даже Марина. Я тут же почувствовала себя очень неловко: все эти люди знали друг друга, у них были общие шутки, а я пришла с улицы и никого не знала.

Между тем Виктор Никитич посмотрел и на меня.

– У нас тут новые лица! – произнес он. – Очень, очень рад! Не смущайтесь, пожалуйста, у нас тут свободная обстановка. Если не хотите участвовать в обсуждении, можете пока просто послушать.

У него была теплая улыбка, и держался он куда проще тех преподавателей и профессоров, к которым я привыкла. Я незаметно выдохнула: одна из причин, по которым я не хотела идти в кружок вместе с Мариной, заключалась в том, что меня отнюдь не привлекала перспектива вновь оказываться в положении ученицы в классе.

Но тут о классе напоминали только парты.

Виктор Никитич спросил, решил ли кто-нибудь задачу, которую он давал на дом на прошлом занятии, и по помещению прокатился смех – оказывается, никто особенно и не пытался ее решить! Только пожилая Алина Игоревна, которая даже не была на прошлом занятии, попробовала ее разобрать, да моя подруга Марина, как оказалось, нарисовала к ней график, но найти решение не успела.

Но Виктор Никитич никого не ругал, а вместо этого еще раз записал задачу на черной доске, изобразил схему – это была задача о двух плотах, плывущих по реке, и о человеке, который наблюдает за плотами с моста – и попросил желающих высказаться на тему того, как найти решение.

Алина Игоревна сказала, что, раз ее решение не сработало, она подождет, пока другие опростоволосятся (снова смех). Марина тоже встала, подошла к доске и показала свой график. Виктор Никитич согласился, что вариант изящный, но достаточно сложный, и им нужно долго заниматься, и спросил, не знает ли кто способа попроще.

Никто не вызвался.

– Нет? – спросил Виктор Никитич тоном искреннего огорчения. – Ну что ж, давайте рассмотрим такое уравнение…

– Простите, я опоздал, – донесся от двери знакомый голос.

Я обернулась и, к своему удивлению, увидела голубоглазого подростка – Эльдара Волкова, приказчика енота Афанасия и, возможно, студента на казенном коште, проходящего практику в Оловянном конце. По крайней мере, я думала, что он студент на казенном коште. В тот раз, когда мы случайно с ним столкнулись, при нем были книги, подходящие студенту естественно-научного факультета какой-нибудь инженерной специальности. Правда, не очень понятно, зачем студенту, получающему стипендию, работать в лавке. Эти стипендии очень скромные, но ведь студентам выделяют и общежитие, так что на жизнь должно хватать.

К тому же для студента он слишком молод – по крайней мере для такого, чтобы уже проходил практику. На мой взгляд, ему полагалось только-только заканчивать предпоследний класс гимназии.

А без полного гимназического образования ни в один из наших университетов не поступишь – разве что ты вундеркинд и способен сдать на школьный аттестат, не завершая обучение.

Все эти соображения мигом промелькнули у меня в голове, но осесть не успели: Волков грохнул перетянутую ремнем стопку книг и тетрадей, которые тащил в руках, на ближайшую парту, а сам поспешил к доске.

Одет он был поаккуратнее, чем я помнила: в более-менее чистый костюм, только слишком большой и залатанный на локтях – явно из лавки старьевщика. А вот кепка у него на голове была та же самая. При этом держался он с большим апломбом, как будто не сомневался, что Виктор Никитич только его ждал у доски.

Похоже, так оно и было – руководитель кружка немедленно отдал ему мел и даже похлопал по плечу: показывай, мол.

Волков посмотрел на сидящих в классе – и мы с ним встретились глазами.

Признаться, я не думала, что он меня вспомнит. С чего бы? Я его запомнила, потому что у меня отличная память на лица, и потому что парень показался мне интересным типажом. Но сама я ничего особенного из себя не представляю, обычно взгляды людей на мне не останавливаются.

Но взгляд Волкова остановился. Он замер на секунду, зачем-то сглотнул – мне показалось, что юноша нервничает. Я подняла руку, чтобы помахать ему, но он тут же отвернулся к доске и в самом деле начал показывать, как будто и не было этой встречи взглядами.

Надо же. Почему это он? Настолько не знает правил вежливости?

– Значит, обозначим за икс… – начал он по-подростковому глуховатым, но уверенным голосом.

Я попыталась следить за его объяснениями, и, в отличие от Марины, у меня еле-еле получалось! Способ, который предложил Волков, был никак не проще Марининого графика, но, пожалуй, гораздо изящнее. Он лихо решал систему из трех уравнений, применяя к алгебре и логические построения. В самом деле вундеркинд!

Я поймала себя на желании его нарисовать, не меньшем, чем Марину раньше. Меня внезапно очаровало это сочетание неказистой внешности – разглядывая его, я поняла, что он не снимает кепку из-за чуть оттопыренных ушей, – острого ума и сильнейших эмоций. Три раза я с ним сталкивалась, и три раза этот юноша то огрызался на меня, то нападал, то, вот как сейчас, холодно игнорировал. Что-то говорило мне, что дело не в недостатке вежливости – просто Волков как будто весь состоял из кипящих чувств и торчащих наружу острых углов, которые он не считал нужным скрывать. Подросток! Но очень интересный подросток, что ни говори.

Мне вдруг стало отчаянно любопытно, откуда он такой взялся, чем он живет, где, в самом деле, учится. Сколько ему лет, наконец. Лицом выглядит на шестнадцать, но росту высокого. Может быть, и больше.

Любопытство – хорошее качество для сыщиков, как говорит шеф. Правда, нужно ограничивать его, если тебе за него не платят. Я тут же подумала, что было бы здорово, если бы мне кто-то заплатил за проявление любопытства касательно Волкова.

Видимо, я накликала, потому что тяжелая подвальная дверь снова распахнулась, и в помещение воскресной школы вошли мои старые знакомые – инспектор Жанара Салтымбаева в полной полицейской форме и старший инспектор Дмитрий Пастухов, генпес, с полицейской бляхой на шее.

Волков мгновенно заметил их – я увидела, как напряглись мышцы на его шее. Но он продолжил писать на доске, объясняя преобразование, хотя в зале воцарилась мертвящая тишина: никто, конечно, не слушал его, все только глазели на полицейских. Так он объяснял до тех пор, пока Салтымбаева не подошла к нему вплотную.

– Волков, Эльдар Архипович? – спросила инспектор.

Парень выпрямился и повернулся к ней.

– Я, – сказал он коротко.

Что странно, у него на лице я не заметила враждебности. Только какое-то отрешенно-загнанное выражение.

– Пройдемте в отделение, пожалуйста, – вежливо произнесла Салтымбаева. – У полиции есть к вам несколько вопросов.

– Я предпочту не ходить, – сказал Волков тем же неожиданно ровным, неагрессивным тоном.

– А я предпочту, чтобы вы пошли, – Салтымбаева наклонилась к нему и очень тихо прошептала несколько слов.

Волков побледнел и проследовал за ней без дальнейших возражений. Пастухов тем временем окинул нас всех взглядом и добродушно произнес:

– Прошу прощения за то, что нарушили ваше собрание. Продолжайте, пожалуйста.

И был таков – вместе с Волковым и Салтымбаевым.

– Аллах милосердный, – прошептала Марина, сидевшая рядом со мной. – Аня, ты понимаешь, что происходит?

Я покачала головой, потому что совершенно не понимала. Хотя слух у меня очень хороший, и я прекрасно слышала, что Салтымбаева сказала Эльдару. А сказала она следующее: «Или вы хотите, чтобы я при всех этих людях арестовала вас по подозрению в убийстве Стряпухина?»

И почему фамилия Стряпухин кажется мне смутно знакомой?

* * *

Когда я начала работать на шефа по-настоящему, а не просто помогать ему по мелочи, как раньше, я мечтала, как мы с ним будем расследовать убийство или что-нибудь такое же серьезное.

Конечно, я уже знала, что только в книгах частные сыщики занимаются убийствами наравне с полицией: даже в Школе сыщиков нам неоднократно говорили, что, хотя изучать любое преступление и собирать улики имеют право абсолютно все, для этого даже лицензия сыщика не нужна, интересы полиции всегда имеют приоритет. Если расспросы сыщика начнут мешать полиции или он будет просто путаться под ногами, ему могут выписать штраф, отобрать лицензию или даже посадить в тюрьму.

Поэтому для расследования уголовных преступлений к услугам сыщиков прибегают редко. Самое большее – кого-то из нашей братии может нанять адвокат, чтобы собрать доказательства для суда или опровергнуть улики другой стороны.

Но еще я с детства знала, что Василий Васильевич в городе на особом положении. Во-первых, он дружил с полицией – не только с Пастуховым, но и с другими инспекторами, – и они порой приглашали его проанализировать свидетельства или высказать свое мнение о месте преступления (это, конечно, не настоящее расследование, но оплачивались такие экспертные консультации неплохо, и мне всегда хотелось на таком побывать). Во-вторых, то, как шеф раскрывал даже самые сложные дела, вошло в легенду. Даже на моей памяти к нему дважды обращались люди, обвиняемые в преступлении (один раз в расхищении государственных средств, другой – в тяжком избиении), чтобы он нашел истинного виновного.

Кстати, в одном из этих случаев (расхищение) шеф-таки определил виновность клиента. На что она рассчитывала, эта приказчица?..

Но с начала моей официальной работы у шефа ни одного подобного случая не было. В общем-то, ничего удивительного: даже в таком большом городе, как Необходимск, тяжелые преступления с неясным виновным происходят не так часто, как кажется почтеннейшей публике после чтения криминальной хроники. В большинстве случаев преступник либо сознается сам, либо очевиден настолько, что с его поимкой справился бы даже гимназист.

Поэтому можно понять, как я была выбита из колеи, шагая домой после кружка!

(Разумеется, после ухода полиции занятие не продолжилось – вместо этого завязалось такое живое обсуждение случившегося, что из самой церкви спустился причетник и вежливо попросил нас разойтись.)

Мне было еще тяжелее, потому что я знала больше других. Убийство! И полиция настолько уверена в виновности Эльдара, что даже арестовала его! А ведь разрешение на арест просто так не выдают.

В таком сумеречном состоянии ума я и вернулась домой – и застала у шефа в кабинете Пастухова, Салтымбаеву и незнакомого мне пожилого лысого господина в пенсне и полицейской форме.

– Анна Владимировна! – проговорил шеф с довольным видом, едва только я вошла в его кабинет. – Вас-то мы и ждем! Вы, оказывается, не просто уже знакомы с подозреваемым по нашему новому делу, но даже и присутствовали при его аресте!

– По нашему новому делу? – я оглядела всех присутствующих. – Здравствуйте, господа.

– Прошу прощения, где мои манеры, – спохватился шеф. – Сергей Игнатьевич, это Анна, моя ассистентка. Анна, это Сергей Игнатьевич Копылов, глава отдела судебной экспертизы городского управления правопорядка.

– Честь имею, – старомодно поклонился мне лысый Копылов. – Василий Васильевич, раз все в сборе, так надобно спешить. Моя команда осматривает место преступления, но мне не хотелось бы задерживать руководство завода дольше, чем это необходимо.

Так что мы поспешили.

Глава 10. Иго инженера – 2

Я до дрожи не люблю Оловянный конец. Скорее всего, у меня есть для этого веские причины: именно там меня в свое время подобрал шеф. Но, поскольку я почти ничего не помню из жизни на улице и вообще из того, что происходило со мной лет до десяти, я, конечно же, не помню и того, чем Оловянный конец мне так насолил.

Кроме того, здесь и правда очень грязно: и от заводского дыма, и от того, что ни брусчатки, ни асфальта на дорогах здесь не дождешься. Грузы между заводами перевозят по рельсам, несколько самых широких магистралей вымощены, а обычные дорожки, по которым ходят простые люди, натоптаны в земле. Стоит пойти дождику или выпасть мокрому снегу, все это превращается в непролазную грязь.

Рабочие живут в бревенчатых домиках в два-три этажа, каждый из которых делят между собой несколько семей, и большинство этих домиков попросту разваливаются. Все жилые постройки лепятся у подножия гигантских башен заводских комплексов. Пару десятков лет назад сюда хотя бы провели водопровод и канализацию, а то история Оловянной слободы – Оловянным концом его прозвали позже, когда эта территория официально стала частью города – пестрит упоминаниями о многочисленных эпидемиях и пожарах.

Поэтому я от души надеялась, что мы возьмем аэротакси, хотя наша компания и была слишком велика, чтобы уместиться в одно (аэротакси берет не больше двоих пассажиров, а если пассажир особенно дороден и сам шофер не худышка, то могут и одному отказать).

Однако мы поехали даже не на извозчике – на полицейской парной упряжке, – и я приготовилась делать каменное лицо и не реагировать, если за нами побежит толпа уличных попрошаек.

Однако, к моему удивлению, ни попрошаек, не уличных нищих, которые, насколько я помнила, в Оловянном конце кишмя кишели, нам не встретилось. Да, деревянные домики, мимо которых мы проезжали, по большей части дышали на ладан, но никакой непролазной грязи – наоборот, везде вдоль заборов росли и лопухи, и крапива, и малина, и рябины с липами. Почти как в деревне. Кое-где кудахтали куры – должно быть, некоторые семьи держали их ради восполнения своего дохода. А еще копыта лошадей чаще стучали по асфальту, чем по утоптанной земле. Видно, Оловянный конец тоже начали мостить!

Кроме того, по дороге порой встречались двух и трехэтажные дома из бетонных плит на железном каркасе – я про них только читала, но своими глазами еще не видела. Заметив мое любопытство, Василий Васильевич пояснил:

– Субсидированное жилье. Город снижает налоги тем предпринимателям, которые строят дома для своих работников.

Я с умным видом покивала.

Наши попутчики в экипаже все больше молчали. Пастухов вообще заснул, улегшись прямо на пол: очевидно, в отличие от многих генмодов, у него не было предубеждений против традиционно животного поведения. А может быть, он просто настолько вымотался на своей работе, что ему было уже совсем все равно.

Наконец мы приблизились к одной из семи башен – к башне номер два; большая двойка, выложенная отполированным металлом, сияла на солнце над нашими головами.

При взгляде снизу это строение поражало воображение. Его металлический каркас, по каким-то соображениям размещенный снаружи здания, уходил прямо в зенит – крыши увидеть было нельзя даже на порядочном от нее расстоянии. Если задрать голову, виднелись черные точки аэротакси, сновавшие вокруг на разных уровнях. Я вдруг сообразила, что это та самая башня, в которой находилась достопамятная кофейня.

Надеюсь, тело убитого лежит не в ней?

Нет, оказалось, что не там.

Убитый, Иннокентий Павлович Стряпухин, был главным инженером и по совместительству владельцем небольшого предприятия по сборке пишущих машинок, которое снимало помещения в башне – два производственных цеха и административные кабинеты. Меня поразило то, что эти довольно просторные площади делили этаж с заводиком по производству каркасов для газовых ламп.

Семь Башен были когда-то построены богатейшими людьми города и муниципалитетом вскладчину, на репарации, выплаченные после Большой войны. Строительство тянулось двадцать лет. Внутри Башен размещались не какие-то большие заводы – скорее, множество маленьких заводиков, производящих все что угодно, от алюминиевых вилок до шляпок.

Все это могло сосуществовать благодаря сверхсовременной системе вентиляции и электрификации: каждое помещение башни представляло собой универсальный каркас для любого производственного цеха, оставалось только завезти и подключить нужное оборудование.

Все это было мне известно – нельзя работать в Необходимске, а тем более под началом моего шефа, и не знать таких вещей! Но я никогда особенно не осмысляла это свое знание. Оловянный конец меня интересовал мало.

Теперь же, оказавшись внутри одной из Башен, я поразилась тому, как на самом деле удобно тут все устроено. Вентиляция и впрямь работала прекрасно: в коридорах постоянно витали легкие запахи сварки и еще чего-то, непонятного, химического, но было прохладно – вполне можно жить! Правда, в жаркие дни здесь, скорее всего, не так радостно.

Кроме того, мне стало понятно, зачем каркас здания вынесен наружу: на нем размещались запасные ходы и выходы. Архитекторы Башни постарались устроить все так, чтобы, если в одном из цехов произойдет авария, башня не оказалась бы ловушкой для всех, кто в ней находится.

Благодаря лифтам мы добрались до помещения завода печатных машинок на четырнадцатом этаже всего за несколько минут.

Два сборочных цеха пустовали. Лежащие на столах наполовину собранные печатные машинки напомнили мне челюсти странных доисторических животных – в нашем палеонтологическом музее есть такая выставка.

Административные помещения нависали над цехом: высокие потолки позволяли встроить их в помещение в виде полуторного этажа. Видимо, это было сделано для того, чтобы владелец завода мог наблюдать за производством, как надсмотрщик.

Перед ведущей к этим помещениям подзаржавевшей металлической лестницей стояло несколько голубых картонных конусов: знак, что территория оцеплена, и на ней работает полиция. Главный судмедэксперт Копылов галантно отодвинул эти голубые конусы перед нами с Жанарой. А может быть, дело было не в галантности, может быть, ему так полагалось по должности.

Едва мы поднялись наверх, в святая святых этого арендованного заводика, я тут же поняла, что здесь никто за работой внизу не наблюдал уже давно. Все огромные оконные переплеты были заставлены изнутри чертежными кульманами, как будто покойный их коллекционировал.

Сам инженер Стряпухин лежал в луже темной крови у обширного стола, больше напоминающего верстак, чем конторскую принадлежность. От него начинало уже немного попахивать разложением – возможно, только для самых чувствительных носов (шеф брезгливо дернулся у меня на руках, Пастухов тоже замешкался на пороге, но остальные и не поморщились).

– Сколько здесь уже лежит тело? – спросил шеф.

– Со вчерашнего вечера, – сказала девушка в белом халате, которая как раз устанавливала в кабинете фотокамеру. Копылов представил ее коротко: «Иванова, из моей команды». Полицейские редко соблюдают этикет, особенно при деле.

– А точнее? – встопорщил усы Василий Васильевич.

– А точнее вам только господь Иегова скажет, – бестрепетно сообщила шефу девица, и я тут же мысленно ее пожалела. – И то только после всестороннего обследования. Которое я еще не закончила!

Но шеф не выдал ей отповедь, а Копылов только мягко вздохнул.

– Света, нам бы ваши предварительные выводы.

Видно, девушка отличалась большим талантом, раз ей такое дозволялось. Это же подчеркивало и обращение Копылова по имени. А может быть, он просто рулил своим ведомством крайне эксцентрично.

Иванова поджала губы.

– Между десятью вечера и часом ночи, учитывая то, что на ночь вентиляцию тут выключают.

После этого – невиданное дело! – шеф вежливо испросил разрешения на обход помещения.

– Только наденьте это, – Иванова вручила Василию Васильевичу предмет гардероба вроде такого же белого халата, что был на ней, только с капюшоном и явно рассчитанный на генмодов небольшого размера. – Не хочу найти вашу шерсть там, где ей быть не полагается.

Мне пришлось приложить все мои актерские способности, чтобы сдержать смешки: обряженный в этот белый наряд, шеф выглядел препотешно! Тем более, что белая ткань, оказывается, еще и обвязывалась вокруг каждой лапы.

Шефу это тоже пришлось не по вкусу, и единственным утешением стало то, что Пастухов вынужден был облачиться точно так же, а я, Салтымбаева и Копылов надели белые халаты.

После этого приступили к осмотру.

Больше всего меня поразила степень захламленности помещения. Шефов кабинет тоже не подарок: когда я протираю там пыль, то всегда мечтаю о таком специальном устройстве, вроде каминных мехов со слоновьим хоботом. Я бы направляла этот хобот на книжные полки, стопки и папки журналов, и вуаля, работа была бы закончена за несколько минут.

Тут, подумала я, в помощь бы такому меха-хоботу понадобилось бы десяток фей с метелками, никак не меньше.

При этом, в отличие от кабинета шефа, бумаги не выглядели запыленными: складывалось ощущение, что ими часто пользовались.

Административных кабинетов имелось два. Один – начальственный, другой вроде бы бухгалтерский, побольше, потому что в нем должно было работать несколько человек. В бухгалтерском было светлее, чем в начальственном: здесь имелись окна, выходящие наружу, одно из них даже представляло собой пожарный выход. Я подергала ручку и убедилась, что она хорошо открывается: значит, следили за техникой безопасности, молодцы!

Также стояло несколько кульманов с чертежными приспособлениями – ясно, что здесь занимались чертежами четыре или пять инженеров, каждый со своими принадлежностями. На одном из столов я увидела знакомый учебник: «Основы электромеханики». Как я уже говорила не раз, на зрительную память я не жалуюсь, а потому отметила частично затертое чернильное пятно на обложке и ярко-красный шнурок закладки. Эльдар Волков сидел за этим столом и читал эту книгу!

– Не очень-то похоже, чтобы здесь вели бухгалтерские книги, – подтвердил шеф мои догадки.

Он тщательно обнюхивал ножки столов, потом вспрыгнул на один из стульев и обнюхал лежащие на столешнице предметы. Я знала, что он не столько обнюхивает, сколько ощупывает усами: нюх у котов не намного лучше человеческого, а зрение и вообще гораздо хуже (именно поэтому шеф всегда полагается на мои портреты и словесное описание). Зато осязание у котов – по крайней мере, генмодов – развито отлично.

Вспомнив об этой детали, я тут же сообразила, что мне лучше начать использовать свое более острое зрение, разглядывая все как можно лучше. Например, чертежи на кульманах.

Впрочем, я быстро поняла, что толку от моего разглядывания будет немного: фотографической памяти у меня нет, чтобы запомнить что-то, мне надо это понимать. А тут я не понимала ровным счетом ничего. Правда, один рисунок – даже не чертеж, просто маленький набросок сбоку от чертежа – меня удивил. На нем был изображен пес-генмод с каким-то странным приспособлением на морде, который стоял возле сборочной линии.

– Верно, бухгалтер у него был приходящий, заглядывал раз в месяц. Нам уже удалось выяснить, что у Стряпухина была своего рода идея фикс, собственный проект, на который он тратил всю прибыль от предприятия и собирался взять в банке ссуду, – сообщила Салтымбаева, раскрывая блокнот. – А именно – станки с высокой степенью автоматизации, чтобы даже генмоды могли с ними работать.

Я не удержалась и вскинула брови. Генмоды часто становятся учителями, врачами, преподавателями, полицейскими, бухгалтерами – им открыто множество специальностей! Многие трудятся няньками или прямо нанимаются в человеческие семьи в качестве домашних любимцев (Василий Васильевич относится к таким с некоторой брезгливостью и говорит, что психология раба не чужда ни одному виду). Кто захочет променять любую из этих профессий на то, чтобы стоять у станка?

– Поразительное изобретение! – проговорил шеф взволнованно. – Скольких это освободило бы экономически!

Реакция шефа вызвала у меня удивление. Что он видит такого, чего не вижу я?

Между тем обсуждение продолжалось.

Как оказалось, хотя рабочие на сборке трудились только разрешенные законом девять часов (минус полчаса обеденного перерыва), сам Стряпухин просиживал у себя в кабинете дни и ночи, и с ними его помощники – четверо молодых инженеров и студентов, из которых Эльдар Волков выделялся, во-первых, тем, что начинал как рабочий на сборочной линии, а во-вторых, тем, что единственный не имел даже гимназического образования.

Это меня, опять же, удивило: ведь я видела, какие сложные книги он читает! Однако свое удивление я предпочла держать за зубами.

– Мы пока допросили вахтеров, которые контролируют входы и выходы в здание в ночное время, – продолжила Салтымбаева. – По всей видимости, Волков также покинул здание позже всех и, по словам вахтера, выглядел нервно. Его трясло, а когда вахтер попробовал заговорить с ним на невинную тему, подозреваемый на него накричал.

– И это единственная причина, по которой его арестовали? – спросил Мурчалов, как мне показалось, слегка недовольно. – Что-то быстро вы.

– Так дело очень важное, не зря аж Сергея попросили самого проконтролировать, – объяснил Пастухов. – Этот Стряпухин давно в газетах светился со своими прожектами, и пороги влиятельных банкиров обивал. Говорили, что у него сделка с Татьяной Ореховой уже на мази. Потому начальство у нас кипятком пи… – он покосился на меня и поправился, – нервничает, и на нас свою головную боль переваливает.

Ах вот почему имя Стряпухина показалось мне знакомым! Его, оказывается, упоминали в газетах.

– Как говорится, в такой ситуации лучше перебдеть, – поддержала напарника Салтымбаева. – Может, парень и не виноват, но выглядит он подозрительно, а в камере предварительного заключения ничего с ним не случится.

– А чем он еще подозрителен? – заинтересовался Мурчалов. – Если Стряпухин его из низов взял и начал учить, так паренек на него молиться должен, а не убивать.

– Он не гражданин, – объяснил Пастухов. – Не в смысле, что не привилегированный, а вообще не гражданин. Деревенский, причем даже не из области, а откуда-то из Сарельских лесов. Не то что пяти, еще и двух лет тут не прожил.

В Необходимске есть две категории граждан: полные и неполные. Неполным гражданином может стать каждый, кто родился здесь или прожил пять лет, сдал бесплатный экзамен, для которого даже не нужно быть грамотным, и прошел проверку на благонадежность в полиции (для этого, по сути, нужно только не совершать преступлений и иметь постоянное место жительства или счет в банке). В этом случае ты имеешь право голосовать за членов Запретительной палаты и заниматься некоторыми работами, например, быть учителем или тем же сыщиком. Из этого следует, что я как минимум неполная гражданка. Мне даже экзамен сдавать не пришлось – шеф раскопал мое свидетельство о рождении.