Текст книги "И нет конца паломничеству (СИ)"

Автор книги: Варвара Мадоши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Глава 18. О концах и бесконечности

В сон как-то незаметно вплелся низкий потолок, запах овечьей шкуры, гари от светильника, что-то тяжелое в ногах… Риз понял, что уже не спит, а так, лежит себе, почти не чувствуя собственного тела. А тяжесть в ногах от того, что кто-то заснул на нем. Собака, что ли, пристроилась? Или кошка?

Риз попытался приподняться на локтях – и тут же правую руку прострелило до локтя острой болью. Он постарался не застонать, сжал зубы. Боль почти утихла, съежилась до терпимых величин. Она была тупая, неприятная, но хотя бы ушло ощущение раскаленных гвоздей.

Кое-как Риз выпростал руку из-под одеяла, поднес к глазам. Вся кисть была толсто замотана светлой повязкой, из нее торчали кончики пальцев. Действительно, всех пяти…

Превозмогая вялость и медлительность во всем теле, Риз дотянулся пальцами левой руки до пальцев правой и пощупал. Теплые. Ну, значит, пока гангрена не началась.

Тут кто-то на ногах пошевелился, сел… И Риз понял, что это был Грач. Он, оказывается, сидел на каком-то сундуке около постели, уронив голову на овечью шкуру, которой был укрыт Риз. И удивительно-то, решил Риз, как в таком бедном домишке (а он видел по низости стен и отсутствию окон, что домишко и впрямь бедный) нашлась такая высокая лежанка!

А впрочем, почти сразу Риз расслышал писк от угла и понял: крысы. Стало быть, высокая постель тут не роскошь, а необходимость.

Грач, с помятым со сна лицом, смотрел на Риза и хлопал глазами. По взгляду его было понятно, что он до сих пор не совсем здесь.

– Грач, – сказал Риз. – Как твоя спина, не болит?

– Болит ужасно, – ответил Грач, постепенно обретая свою обычную сухость, – так что, сэр Джон, я буду весьма признателен, если не станешь больше попадать в такие переделки.

Морщась, Риз все-таки сел. Грач не стал ему помогать, только смотрел безотрывно, как он двигается. С переменой позы пришла боль в груди… а Риз как-то уже позабыл о ребрах на фоне руки.

– Пустяки, – сказал он. – Царапина. Даже неловко, что я отрубился по такой причине.

– Сестра Шоу так и сказала, – Грач по-прежнему не моргал, словно боялся взгляд отвести от Риза. – И я ответил ей то же, что говорю вам: у вас было задето сухожилие, которое мне пришлось сшивать, вы потеряли много крови, плюс огромное напряжение всех сил, удар по ребрам… В общем, менее могучего человека все это могло бы и убить.

Риза охватила злость. Он злился на Фаско, который не оставил его в лесу. На себя, согласившегося с планом Алиеноры. На Грача, который зачем-то просил его вернуться. Если бы он тогда не попросил… Может быть, у Риза достало бы сил исполнить свой долг и умереть как подобает.

Еще он вспомнил, что Грач говорил перед тем, как напоить Риза снотворным снадобьем.

– Ты был прав, милорд, – сказал Риз резко. – Я заслуживаю потерять несколько пальцев. Я заслуживаю потерять и всю руку.

– О чем ты, сэр Джон? – произнес Грач с неподдельным ужасом. – Неужто ты не понимаешь, в каких чувствах это было сказано?

– Я не выполнил твоей задачи, – Риз отвел глаза.

– Ты спас жизнь королеве, – глухо произнес Грач. – Мне опять… были видения. Война будет, да. Но она утихнет через пару лет. Король будет и дальше воевать с сыновьями, иногда мириться с кем-то из них и объявлять войну другому. Кто-то из сыновей погибнет. Я не видел, кто займет трон после Генриха, там все смутно.

Может быть, еще пару месяцев назад Риз бы поверил Грачу. Но теперь он чувствовал, когда его патрон о чем-то умалчивает.

– А выжженные виноградники? – спросил он. – А половина франкских земель, ставшие выжженной пустыней? А походы еретиков на Рим? Этого всего не будет тоже, потому что мы спасли королеву?

Грач отвел глаза. Потом ответил:

– Не знаю, Риз. Эти видения не ушли совсем, но отдалились. Может быть, до них теперь дольше. Может быть, со временем они померкнут совсем. А может быть, это и вовсе не настоящие видения, просто мой скорбный разум понемногу отказывается служить мне.

Последняя мысль, решил Риз, хуже всего. Плевать на все французские земли, да и на английские по большому счету; пусть горят, тем более через сто или двести лет, или куда там достигают видения Гарольда.

– Дай мне пить, – попросил Риз.

Когда Грач подносил бурдюк к его рту, у него дрожали руки. Вода была неприятной на вкус, тухлой, но все же это была вода, и Риз почувствовал почти религиозную благодарность за нее – как за дождь, оросивший пустыню.

– Выходит, кошмары не прошли, – сказал Риз, напившись.

Это простое действие совсем обессилило его. В страхе он гадал, когда способен будет взять в руки меч.

– Мне придется научиться жить с ними, только и всего, – пожал плечами Грач. – Они становятся сильнее с возрастом, тут уж ничего не поделаешь.

– Где мы?

– На крестьянском подворье в окрестностях Шовиньона, здесь живет большая, довольно зажиточная семья. По сходной цене они укрыли нас в хозяйственных пристройках. Мы останемся здесь, сколько будет надо, а потом двинемся на побережье, затем – в Англию. Торопиться нет нужды. Или, – он вдруг сделал паузу, – если хочешь поехать с сестрами Шоу и Картер в Иерусалим, куда они собираются отсюда, это тоже можно устроить. Думаю, сестра Картер похлопочет за тебя в Ордене.

– Прогоняешь? – выдохнул Риз.

– Никогда, – Грач положил руку ему на лоб. Пальцы у него были не такими прохладными, как хотелось бы Ризу, но они успокаивали. – Просто хочу, чтобы ты делал то, к чему лежит у тебя душа. Ты убедился, что то дело, которому я посвятил себя, иногда бывает бесполезно. Не всегда мы становимся спасителями сотен или тысяч. Иногда одна жизнь – вот и все, что нам остается. Возможно, более благородное дело тебе больше по вкусу…

По идее тут нужно было ответить что-нибудь в духе: «Я принес вам клятву верности, сэр, и никогда не оставлю». Но у Риза просто не было дыхания на такую длинную речь. Поэтому он только пробормотал короткую фразу на языке своей матери, не вполне приличного содержания.

Судя по легкому, едва слышному смешку Грача, тот понял.

* * *

Через два дня их дороги разошлись. Юдифь, обе сестры-госпитальеры и Фаско отправились на полдень (Фаско собирался навестить родных в Тоскане с разрешения Грача). Риз и Грач в сопровождении слуги-полуумка, нанятого в здешней деревне за сущие гроши, ехали в Нормандию, где Грач владел небольшим замком на побережье.

Юдифь за это время настолько поладила с сестрами Шоу и Картер, что те даже выдали ей запасное орденское одеяние и соорудили из какой-то тряпки головной убор послушницы (сами они, словно мужчины, обходились без всяких головных уборов, если не считать шапочки под шлем). Риз уже привык и не дивился этой метаморфозе.

Перед расставанием Юдифь обняла Грача – так, как дочь могла бы обнять отца.

– Спасибо, – сказала она ему.

– Ты сама увидела путь раньше, чем нашла меня, – сказал Грач. – Я ничего не сделал.

– О нет, – Юдифь улыбалась особенно светло, словно статуя Пресвятой Девы. – Ты дал мне веру, чтобы следовать этим путем. Я ведь давно ее потеряла. Мои руки пачкали все, к чему прикасались. Ты очистил их.

– Увы, – сказал Грач. – И хотел бы принять эту заслугу, но не могу. Ты ведь мне навязалась, разве забыла?

Юдифь рассмеялась, обняла Грача еще раз и вскочила на свою маленькую кобылку.

Картер и Риз еще раз пожали друг другу руки.

– Если нужна будет помощь, пишите нам через Орден, – сказала Картер. – Мы придем.

– И наоборот, – серьезно ответил Риз.

Он подумал мельком, что если бы жизнь сложилась по-другому… Если бы он уже не служил Грачу телом и душой, если бы Картер не была связана своими обетами – тогда, может быть… Но мысль была совсем слабой, даже без сожаления. Дружба между ними была слишком драгоценна, чтобы отягощать ее мыслями о Джоселин Картер как о женщине.

Шоу же только махнула Ризу рукой – и мгновенно превратила этот жест в шлепок по руке Юдифи, которая под шумок лезла в седельные сумки Шоу, надеясь чем-то там поживиться.

Фаско тоже простился коротко: куда больше времени он уделил вновь нанятому пареньку, натаскивая его на все то, что положено знать слуге. В заключение он буркнул, что этому идиоту еще можно доверить приготовление каши, но обихаживать лошадей и оружие лучше самим; погладил напоследок Гнедко и Звездочку… И вот уже четверо всадников, включая трех женщин, уезжают прочь по пыльной дороге.

Перед Грачом и Ризом лежала дорога не такая пыльная, скорее, каменистая, уходящая в лесную чащу. Нормандия, потом Англия…

Ночью накануне Грача кошмары не мучили, но не мог заснуть уже Риз: болели, заживая, раны. Грач начал пересказывать ему какой-то исторический труд об отцах церкви. Разговор, как водится, зашел о том, куда и как далеко дотягиваются уже его видения.

Тогда Грач вздохнул и сказал:

«Хотите, я сделаю вам пророчество, которое не имеет ничего общего с пророческим даром?.. – дождавшись кивка, он продолжил. – Когда-нибудь про нас скажут, что мы жили во времена размытые, неустоявшиеся. Когда Европа только определяла свои границы, когда люди не отделяли служение Господу от убийства и бросались на поиски Грааля, чтобы забыть о пустом желудке. Когда человеческая жизнь сама по себе, по сравнению с идеей, ценилась так мало, что только полудурок мог бы попусту тратить время и силы, пытаясь спасти безвестных ему людей…»

«Или святой», – поправил его Риз.

«Вот кем-кем, а святыми нас никогда не назовут, – усмехнулся Грач. – Пойдем дальше по этому пути – нас не ждет ничего, кроме новых разочарований и, может статься, мучительной гибели».

«Значит, так тому и быть».

Теперь, поутру, от ночного разговора осталась только тяжесть в затылке, рука уже не болела, а дорога ложилась под ноги лошадям, бесконечная.

Эпилог

Это правда, что концов не бывает. Но некоторые остановки случаются длиннее, чем другие.

Как и предсказывал Грач, война между королем и принцами длилась много лет. Все это время королева Алиенора томилась в плену, ибо король не желал отпускать ее на волю, опасаясь интриг. Условия ее плена, впрочем, были вполне сносные.

Затем умер от болезни Генрих Молодой. Перед смертью он звал к себе отца, желая примириться с ним; король не поехал, заподозрив ловушку. Позже умер и сам Генрих-старший – по иронии судьбы, именно в замке Шинон, который сыграл такую роль в его жизни. Говорят, перед смертью он до последнего замаливал обиду перед духом старинного друга Томаса Бекета.

Выйдя из шестнадцатилетнего плена, престарелая королева Алиенора (ей было уже за шестьдесят) оказалась в положении правителя страны, ибо ее средний сын Ричард, ставший королем, мало интересовался государственными делами – все больше тем, как собрать денег для очередного крестового похода.

Лондон стал неспокойным местом: разоренная многолетними поборами на войну, утомленная произволом шерифов, поставленных еще Генрихом, страна роптала. А с новым королем пришли новые поборы…

Но Гарольда Руквуда по прозванию Грач и сэра Джона Риза в ту пору в Лондоне уже не было. Исчезли и Черный человек, и Седой Вестник, превратившись в фигуры из городских легенд, вроде черного пса Ньюгейтской тюрьмы, с тем чтобы совершенно стереться из памяти народа через пару столетий. Малозаметный дом в торговом квартале с его сложной системой отопления и превосходной библиотекой был совершенно сметен и уничтожен во время одного из городских погромов. Книги сгорели тоже.

В Святой Земле христианство терпело удар за ударом от воспрянувших сарацинов; земли христианских королевств сокращались. Возникшая там легенда о трех девах-воительницах, одна из которых обладала пророческим даром, очень быстро приобрела черты сказки. Как долго эти дамы там действовали и когда погибли, нельзя сказать сколько-нибудь точно.

Некто Лайонел Фаско купил себе поместье с обширными виноградниками и прилагающимся титулом под родной Тосканой, женился на склоне лет и дал начало аристократическому роду; его потомки живут в Италии и до сих пор.

А совсем недавно в некой крепости на нормандском берегу была найдена книга на архаичном французском…

Но нет, об этом надо подробнее.

* * *

Шато-де-Дьепп нельзя назвать незначительной крепостью, хотя особенной стратегической важности она тоже не имеет. Этот небольшой замок прикрывает город с моря, но воинственные норманны с полуночи сюда больше не приплывут, а времена, когда английские бароны будут высаживаться в Нормандии, еще не настали. Впрочем, настанут рано или поздно.

Гарольд был уверен в этом.

Самое подходящее место, чтобы спокойно прожить оставшиеся годы. (Он также не сомневался, что осталось их немного.)

На второй или третий после прибытия день они с сэром Джоном спустились на пляж. Погода над морем меняется порою очень быстро: с утра сияло солнце, после обеда небо заволокло ровной серой пеленой туч, сквозь которую солнце светило бело и матово.

Они неспешно шли вдоль полосы прибоя – теперь Гарольду мешала не только хромая нога, но и боль в суставах – часто останавливаясь. Один раз Гарольд машинально обернулся к меловым скалам, на которых стоял Дьепп, и замер: ему привиделось, что море на фоне этих скал заполнено странными железными коробками, в которых не сразу можно было узнать корабли.

В небе низко, угрожающе гудели странные не то птицы, не то снаряды; люди с огромных плотов прыгали в воду и бежали к кромке прибоя. На них он не увидел кольчуг, вместо мечей они обоими руками несли суковатые железные палки, но нельзя было ошибиться: то были воины, и шли они отнюдь не с миром. Ветер доносил до Гарольда обрывки речей и ругательств, похожих на английские. Значит, верно было его горячечное предсказание, и Нормандии с королевствами Альбиона недолго осталось жить в мире.

Вдруг ярдах в ста дальше по берегу песок и вода внезапно взорвались, как от падения большого камня. Бегущие попадали, частью в воду, частью на песок, пена сделалась розовой; в воде, в воздухе, на скалах – всюду ревело и грохотало.

Гарольд замер, окаменев от страха. «Конец времен ли я вижу? – подумал он в панике. – Матерь Божья, апостол Петр, Иоанн Креститель…»

Но в его голове уже довольно свершилось битв и трагедий, отделенных плотинами и реками времени от нынешнего дня. Чутьем он понимал: это все произойдет очень и очень нескоро. Даже скалы в видении имели немного другую форму.

Последнее время все видения стали совсем далекими, а близких не осталось вовсе; то была одна из причин, по которой он принял решение удалиться из Лондона.

Гарольд моргнул; видение пропало, но не вдруг, как раньше, а так, как они всегда пропадали теперь – оставляя режущую боль в голове, туман в глазах и гнетущую тяжесть в сердце. Он даже пошатнулся, но сэр Джон, как всегда, был рядом, чтобы его подхватить.

– Пойдем домой, – прошептал Гарольд мерзнущими губами.

Безлюдное и беcпарусное море, привередливые вопли чаек внезапно показались ему до того родными, что захотелось плакать.

* * *

Перешагивая через две или даже через три низкие ступени разом, Риз поднимался в полуночную башню. Подносом с едой он балансировал на одной руке: вторая должна быть всегда свободна для меча. Пусть пажи втихомолку закатывают глаза – старик, а все туда же. Не настолько он стар. Ему еще нет и пятидесяти.

У Гарольда, к счастью, хватило ума не подниматься под самую крышу. Но все-таки тяжело же ему было, с хромой ногой, преодолевать эти ступени каждое утро.

Гарольд сказал: «Пока я могу взобраться сюда, это знак, что я еще не умер, мой дорогой».

Риз мог понять этот затаенный страх: его господину и другу требовалось подтверждение, что в слабеющем теле еще оставалось достаточно сил. И каждый раз, когда по утрам Гарольд начинал свое восхождение, Риз давил под ложечкой нехорошее предчувствие, а потом стоял у подножия лестницы, чутко прислушиваясь. Но Гарольд не упал еще ни разу, только отдыхал в середине подъема недолго – на площадке с окном.

Риз хорошо представлял себе, что он видел там: пестрое Германское море[55]55
  Германское море – Северное море.


[Закрыть] до горизонта, один-два паруса, может быть, рыбацкие лодки. А вот что Гарольд при этом думал, и представить себе не мог.

Подъем кончался дубовой дверью, которую в эти дни они оставляли распахнутой: кроме Риза сюда поднимался только доверенный слуга, но и он это делал редко. Обед Риз относил сюда сам, ужинали они внизу.

– А, мой дорогой, – теперь Гарольд улыбался ему по-настоящему, у него даже глаза теплели. За это одно, пожалуй, Риз был готов благодарить их возраст и усталость.

Кроме того, он каждый раз поднимал голову от своих занятий, стоило Ризу войти в комнату, а не просто следил за ним краем глаза, как раньше.

– Что у нас сегодня на обед? – поинтересовался Грач. – Кресс-салат с оливками и сыром?

– Привычка жевать эту траву, как кролик, тебя погубит, – проворчал Риз, ставя поднос на стол в темном углу комнаты и снимая с него приборы.

– Скорее, оздоровит, – не согласился Гарольд, отставляя чернильницу и хромая к нему через кабинет. – Еще Авиценна замечал, что чрезмерное употребление мяса до добра не доводит… А тебе никто не мешает уничтожать добрый окорок.

– Чем я и собираюсь заняться, – с достоинством ответил Риз. – Здешний повар уже любит меня больше.

– Это нетрудно, – Гарольд снова улыбнулся ему, садясь напротив.

– Да, я везде свой человек, – согласился Риз, занимая свое место. – А ты – злобный интриган.

– Так оно и есть, – покладисто подтвердил Гарольд.

– Как книга?

– Одолеваю препятствие за препятствием. Писать одновременно на латыни и на ольском гораздо труднее, чем может показаться. Очень мало письменных образцов… половину правил приходится изобретать на ходу, и некоторые мысли просто не выразить… – он задумался.

– Ну так и пиши на латыни, – пробурчал Риз. – Зачем еще время тратить…

– При переводе исказят… Я уже говорил: скоро большая часть философской и исторической литературы перейдет на местные языки, которые сейчас величают варварскими… может быть, через сто, через двести лет… Мой труд и так скорее всего предадут забвению, многие куда более достойные труды канули и еще канут в Лету… если он будет на языке, понятном светскому большинству, все-таки больше шансов…

Риз промолчал. Он умел написать несколько слов на латыни и составлять с ошибками простые письма на саксонском, ойльском, окситанском и иберийском, а также с грехом пополам разбирал арабскую вязь, но чрезмерно грамотным человеком себя не считал. Ему нечего было сказать в этом споре. И уж подавно судьбы исторических рукописей занимали его ум меньше всего.

Он поглядел на Гарольда, что без всякого аппетита созерцал свою тарелку; посмотрел за окно, где жадные чайки без устали кружили в поисках добычи. Смежил на миг веки. Лицо его господина и друга, постаревшее, осунувшееся, все равно стояло перед глазами. И хотелось бы быть в покое, зная, что они сделали все, что могли, но…

– Гарольд, – Риз позволил себе протянуть руку, коснуться прохладных пальцев милорда, безвольно лежащих на столе. – Скажи мне…

– Да? – и снова эта улыбка, от которой и распускается, словно сумка по швам, и сжимается в кулак сердце.

– Ты… постоянно их видишь, да?

– Теперь почти всегда, где-то на периферии зрения, – кивнул Гарольд. – Хотя они редко красочные и почти не выходят на первый план. Да я ведь тебе говорил. Они не мешают… И главное, я почти закончил книгу. Еще пару глав.

– Ты говорил то же самое месяц назад.

– Так всегда бывает, когда пишутся книги. Но на сей раз, думаю, я в самом деле почти закончил.

Снова повисла тишина. Риз думал о том, что сразился бы с видениями мечом и кулаками, если бы мог, как сражался все это время, не отдал бы им Гарольда. Но как бороться с будущим, которое еще не наступило и не наступит, пока Риз жив, и даже многие годы после его смерти?

Все счета подведены. Все закрыто. Может быть, им суждено спокойно дожить свой век тут. Может быть, нет: когда весь континент охвачен смутой, трудно укрыться. Может быть, по их душу придет церковный суд. Может быть, Гарольда свалит очередной приступ. Если Ризу повезет, он уйдет вместе с ним; если нет, он отправится на войну и, несомненно, долго там не протянет. Волноваться не о чем. Жизнь была погано прожита семнадцать лет назад; жизнь куда лучше прожита теперь. Он счастливый человек. Ему повезло.

Гарольд закончил есть, поглядел на Риза остро.

– У тебя опять рука ноет, – сказал он. – Почему мне не сказал?

– Да какое там ноет… – попытался уклониться Риз.

Грач укоризненно покачал головой и снял с полки над столом маленькую баночку с мазью. Взяв правую руку Риза в свои, он начал растирать ладонь, длинный шрам, рассекавший ее надвое, чуть скрюченные три пальца (большой и указательный, слава Богу, двигались нормально). Ритуал был знакомым, успокоительным, дарил облегчение. Риз даже прикрыл глаза, почти погружаясь в дремоту.

И в этом странном полусонном состоянии он решился задать вопрос, который неустанно приходил ему в голову весь последний месяц – с тех пор, как они поселились здесь.

– Но когда-нибудь… когда-нибудь все это приведет к чему-то? Ты видишь боль, кровь… неужели всегда будет, как теперь, до Страшного суда?

– О нет, – тихо, искренне ответил ему Гарольд, словно втирая такую же успокоительную мазь в душу. – Когда-нибудь почти все люди, даже простолюдины, будут жить в светлых и теплых палатах, которые сейчас не снились и королям. Мужья перестанут бить своих жен. Еды будет много, и она будет дешева. Все будут знать грамоту, а книги будут бесплатно раздавать на улицах.

Риз криво хмыкнул.

– Как же.

– Я говорю правду, – серьезно ответил Гарольд. – Я понимаю не все, но так будет. Здесь, в Нормандии. У тебя дома, в Саффолке. Так я видел.

В Саффолке, надо же! Риз не вспоминал о своей родной деревушке с тех пор, как прибился к отряду наемников в двенадцать лет, но очень сомневался, что там когда-либо настанет благодать.

– И придет царствие Божие? И люди перестанут убивать друг друга? – с недоверием спросил Джон.

Гарольд отвел глаза.

– Христианская церковь расколется еще сильнее. Люди будут убивать друг друга с еще большей жестокостью, чем сегодня, – проговорил он. – Я видел катастрофы, каждая из которых показалась бы нам концом времен. Но я видел их во множестве, и люди выживали всякий раз. И все повторялось.

– Тогда какой смысл? – наверное, Риз сказал это чересчур горько, потому что Гарольд поглядел на него особенно пронзительно.

– Я же сказал тебе, Риз, – короткое имя упало драгоценной каплей, как вино во время Причастия, – они будут выживать, и они будут идти к Богу, как умеют. Для выживших смысл есть всегда.

«Просто не все выживают», – подумал Риз.

И по глазам Гарольда понял, что его посетила та же мысль. Выживание – смысл для тысяч, может быть, для человечества. Для одного человека смысл иной. И он не в том, чтобы попасть в рай, которого, может быть, и нет.

Риз хотел сказать, что Гарольд – его смысл. Но вспомнил, что уже говорил это. Даже если и не словами.

Так они сидели, держась за руки, в конце пути, который не кончается никогда. За окном же море, чайки, рыбацкие лодки и рыбаки жили своей жизнью, которой не было до них двоих никакого дела.