Текст книги "И нет конца паломничеству (СИ)"

Автор книги: Варвара Мадоши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Интерлюдия 11. О природе видений

Видения пошли с силой, прорвали плотину. Вечером, в чаду факелов; утром, на равнине, залитой светом молодого зимнего солнца; на спине скачущей тельтом лошади. И все в этих видениях только одно: кровь, смерть, беда… Сколько такого способен выдержать человек?

Глава 11. Миссис Морган и леди Грация

Зиму следующего года Джон Риз проводил в Лондоне, и после многих лет в полуденных землях это казалось ему наказанием свыше.

Погода выдалась морозная, неудачная для торговли: Темза промерзла настолько, что корабли не могли заходить в порт. Улицы сделались чище: люди сидели по домам, не высовываясь. Нос за дверь показывали только богачи, укутавшись толстыми шубами, или безрассудная молодежь, желавшая порассекать лед Темзы на деревянных чурбаках, привязанных к сапогам и башмакам. За две недели морозов, ударивших сразу после Рождества, Риз успел дочитать до конца одну книгу из обширной библиотеки Грача (сборник абсолютно неприличных стихов на окситанском), а также начать и бросить еще несколько, в том числе трактат Аристотеля о смехе. А еще – соскучиться по хорошей драке, пусть даже с молодчиками, против которых зазорно обнажать меч.

Именно об этом спросила его миссис Морган, когда Риз объявился у нее на пороге:

– Во имя Пресвятой Девы, никак я вижу Седого Вестника! – воскликнула она. (Этим прозвищем сама же Зои его и наградила, и оно нравилось Ризу еще меньше, чем «Черный человек»). – Ну, кому из моих девочек на сей раз грозит опасность? За счет кого вы постараетесь сделать наш мир чище, о сэр рыцарь?

Риз склонился к ее руке, словно к руке знатной дамы. Ему не приходилось для этого упражняться в актерской игре, все получалось само собой: гостиная, в которой миссис Морган его принимала, сделала бы честь даже окситанской или итальянской аристократке средней руки, не то что английской, а Зои держалась с таким изяществом, что трудно было заподозрить ее крестьянское происхождение. Ее темно-фиолетовое блио было скроено по последней моде, и глубина оттенка выдавала его заграничное происхождение, а высветленные уксусом волосы покрывала тонкая, забранная жемчугом серебристая сетка. Любезничала же она так, как это было принято в солнечном Провансе.

Миссис Зои Морган владела двумя заведениями: одно для публики поприличней, другое – в портовом районе. В последнее Зои никогда не наведывалась лично, но порядок царил строгий, а девушки были ухоженнее и здоровее, чем в любом подобном доме.

– Нет, моя госпожа, на сей раз я явился к вам по другому поводу, – произнес Риз максимально мягким тоном.

– Что я слышу! – чарующе улыбнулась она. – Неужели наш неприступный герой решил осчастливить одну из моих девочек? Ваша строгость достойна уважения, но помните, что даже церковь не имеет ничего против.[33]33
  Проституция действительно признавалась церковью как меньшее зло, спасающее мужчин от более страшных грехов – мастурбации и гомосексуализма.


[Закрыть]

– Не сегодня, моя госпожа. Я пришел за тем, чего у вас еще больше, чем очарования.

– О, – сказала Зои более серьезным тоном. – Что же вы хотите узнать, о доблестный рыцарь? И чем готовы за это заплатить? Ведь, кажется, после того дела с пропавшей Библией я больше ничего вам не должна.

– Не должны, мадам. Я заплачу вам услугой или звонкой монетой, как всегда.

– Ну, если уж мне не суждено получить вас, я получу хотя бы ваши услуги, – томно улыбнулась Зои. – Спрашивайте, сэр Джон.

Зои любила пошутить, что Риз наведывается к ее девочкам только чтобы почесать кулаки о тех, кто их обижает. На самом же деле никогда еще Риз не встречал человека, столь осведомленного о лондонских сплетнях и слухах – кроме, может быть, Грача. Но Грач, если можно так выразиться, летал довольно высоко, у него почти не было выхода на подводные течения и бурления в грязном подбрюшье Лондона. Тогда как Зои знала все и всех. И даже сплетни о высшей знати она получала иногда (хоть и не всегда) на день-два быстрее, чем прочие осведомители Грача.

Еще Риз знал о ней, что никакая она не миссис (во всяком случае, мистера Моргана никто никогда не видел). Но любой хозяйке борделя требовался флер респектабельности, и Зои умела создать его лучше иных добропорядочных дам. Ее порядочность проявлялась в том, что она никогда не нарушала договоренностей и не продавалась дважды.

Предложив ей деньги, Риз мог быть уверен, что она никому не расскажет, что его интересовало.

– Когда король собирается отбыть в Гиень?

На лице у Зои отразилось легкое удивление, потом она рассмеялась.

– Во имя Вседержителя, вы думаете, я интересуюсь вопросами большой политики? Вы говорите о его союзе с Раймондом Тулузским[34]34
  Существовало штук семь или девять Раймондов Тулузских; в данном случае речь идет об отце лирического героя Лоры Бочаровой.


[Закрыть]?

– Да, о союзе, о вассальной клятве, которую граф обещал принести ему еще очень давно…

– Но со свойственной ему хитростью откладывал, – подхватила Зои. – О! Значит, вам достоверно известно, что Генрих потерял терпение и собирается нанести визит графу уже этой весной?

– Да, вроде того, – сказал Риз.

– Увы, это больше того, чем известно мне, – Зои с сожалением покачала головой. – Насколько я знаю, двор пока не собирается никуда трогаться. Впрочем, Генрих печально известен среди придворных своими рывками с места. Этот человек готов ночевать хоть в сарае, хоть в открытом поле, если не найдется крыши над головой!

– Такие привычки необходимы рыцарю, а наш король – настоящий воин, что бы там о нем ни говорили, – пожал плечами Риз и постарался добавить в голос нешуточного разочарования. – Неужели вам больше нечего добавить к этому, Зои?

– Я буду держать ухо востро, – пообещала обворожительная миссис Морган. – Ну разве что… Вас интересуют другие сплетни относительно короля?

– Если вы о его романе с леди Алисой Вексенской, невестой принца Ричарда, то об этом было известно еще летом, – чуть улыбнулся Риз.

– О нет! Я имела в виду об отношениях двух наших королей – старого и молодого.

Риз пожал плечами. Он пропустил то время, когда Генрих-младший был коронован сюзереном Англии, и, насколько он слышал, это могли бы пропустить и все остальные: ничего не изменилось, в стране по-прежнему правил Генрих II. Его старший сын с женой, Маргаритой Французской, участвовал даже не во всех государственных церемониях и был полностью покорен воле отца.

Риз знал только об одном моменте несогласия в королевской семье: этот анекдот оказался настолько пикантен, что его до сих пор с удовольствием пересказывали в тавернах, снабжая все новыми подробностями. Якобы во время коронации Маргарита, а за нею и ее муж, отказались принимать корону, если только ее не возложит Томас Бекет, епископ Кентерберийский, их учитель и наставник. Дело как-то замяли (Риз не верил той народной версии, где вышедший из себя Генрих якобы грозил невестке – тогда совсем девчонке – мечом).

– А что с ними? – спросил Риз.

– Говорят, рана, нанесенная убийством Бекета, так и не зажила. А еще отчуждение между королем и королевой усилилось – неудивительно, если учитывать, что Алиенора уже много лет не ступала на английскую землю! И вот мать и жена подзуживают слабовольного Генриха Молодого противостоять отцу. Он якобы уже потребовал от него передать ему в полное управление земли, которые номинально под его рукой – Англию, Анжу или Пуату!

– И что Генрих-старший?

– Разумеется, отказал! Он и в молодые-то годы доверял управление над своими землями только тем, в ком был полностью уверен, вроде своих норманнских баронов. А с возрастом стал еще подозрительнее. Говорят, за закрытыми дверями он обозвал Генриха щенком и подкаблучником, Ричарда – тупицей, Годфри – хлюпиком и заявил, что только на младшего сына, Джона, у него остались хоть какие-то надежды. Опять же, говорят, за закрытыми дверями, что Генрих-молодой на это так вышел из себя, что впервые за всю свою жизнь запустил в стену серебряным кубком, и что Маргарита собирается погостить к отцу на континент.

Риз посмотрел на Зои с любопытством.

– А что, – спросил он, – Маргарита крутит мужем в своих интересах или действует заодно с ним?

– Слухи и стихи придворных поэтов говорят, что они любят друг друга с детства, – Зои пожала плечами. – Ну, по крайней мере я ничего не знаю о любовниках ни одного из них. А если ты хочешь спросить, имеет ли Маргарита в виду интересы Франции, то я сильно в этом сомневаюсь: она ведь живет в Англии с малолетства.

– Спасибо, Зои, – Риз еще раз склонился к ее руке. – Думаю, это действительно ценные сведения.

– Надеюсь, лорду Грачу они пригодятся, – подмигнула ему Зои. – Кстати, давненько его не видели в городе. Опять погряз в своих книжных делах?

«Не видели в городе» означало, что ни один из знакомых осведомителей Зои его не встречал.

– Просто я наконец-то убедил его, что шляться по подозрительным местам – не его дело, – легким тоном ответил ей Риз.

Они распрощались.

Зои и Грач свели знакомство во время одного из дел, в которые оказались вовлечены «девочки» Зои. Риз ожидал от Гарольда растерянности, замешательства, может быть, легкого ханжества при знакомстве с одной из самых известных лондонских шлюх, однако лорд Руквуд повел себя с изысканной вежливостью и, кажется, очаровал и ее, и ее девочек. Риз в шутку называл его «милорд Грач», и Зои подхватила ту же манеру. Джон надеялся, что на самом деле она не знала, что он и эрл Руквуд – одно лицо.

После того визита Грач прочитал Ризу целую лекцию о греческих и византийских гетерах в манере оксфордских профессоров, заявив, что Зои возрождает в их английском захолустье лучшие традиции этого ремесла. Хотя, разумеется, греховность человеческой природы и пренебрежительное отношение к женщинам, у которых нет другого способа заработать на хлеб, кроме торговли своим телом, в наш век повсеместного падения нравов не может не печалить.

Риз еще тогда подумал, что он все-таки совершенно не знает Грача.

На обратном пути от Зои Джон завернул в церковь Святой Елены, что у Бишопсгейта. Пришлось делать крюк через половину города, но оно того стоило. К тому же Уголек застоялся в конюшне и довольно фыркал, выдыхая белый пар в морозный городской воздух.

Риз вовсе не собирался молиться или просить об отпущении грехов: ему надо было всего лишь забрать почту. И все же, посмотрев на строгий фасад церкви в ранних зимних сумерках (черные голые ветви растущих рядом кленов мели по серому небу), Риз спешился и прошел внутрь.

Сероватый свет падал сквозь витраж. Джон преклонил колена у алтаря, перекрестился. Давно уже ушли те годы, когда в церкви на него снисходили умиление и покой, но за последние месяцы работы с Грачом что-то начало оттаивать. Будто тот самый мальчик, который никогда не пропускал воскресной службы, все еще был жив где-то глубоко внутри. Может быть, если дотянуться до этого ребенка, Господь услышит его слова? Сам-то Риза давно потерял право к Нему обращаться.

– Нужна помощь, благородный сэр? – любезно, но почти без раболепия поклонился ему служка, рассчитывая, очевидно, на просьбу добавить имя к молитве и на мелкую монету.

– Нет, – сказал Риз. А потом, неожиданно для себя, добавил: – Я молюсь за здоровье друга.

– Если сэр скажет его имя, я передам монашкам, и они тоже помолятся, – предложил служка.

– Не выйдет: он дорожит своей безвестностью.

* * *

Из дома Грача существовало три выхода: два официальных, через обитую медью деревянную дверь на высоком крыльце и черный, через кухню. Третий – через подземный ход и ближайший паб, хозяин которого, Леон, был чем-то Грачу чрезвычайно обязан.

Соседи считали, что в доме живет чудаковатый книжник, чья семья стыдится его из-за горба и физических увечий (Грач покидал дом, только скрючившись в три погибели и опираясь на трость). Риз «официально» состоял на службе у этого несчастного калеки: то ли экономом, то ли секретарем, то ли охранником.

Это позволяло Джону входить и выходить через парадную дверь или черный ход (черный ход вел на параллельную улицу, что часто бывало удобнее). А если требовалось покинуть дом тайно или во внеурочный час, он пользовался тайным ходом.

Грач не запугивал слуг, но держал их в строгости. Работали у него в основном глухие, немые или и то и другое сразу, и потому, когда грум поставил Гнедого в конюшню, и Риз поднялся к черному входу[35]35
  Поднялся к черному входу… – вход на втором этаже, как принято в богатых домах в то время.


[Закрыть], а оттуда на кухню, ему даже некого было спросить, как чувствует себя Грач. Фаско отсутствовал: Грач отправил его по делам в Вестминстерское аббатство по ту сторону Темзы с наказом там и заночевать, если не успеет до темноты.

По этой-то причине Грач и попросил Риза заехать за письмами в собор Святой Елены – обычно почту забирал тосканец.

На кухне приготовления к ужину уже завершались.

– Не надо накрывать мне в столовой, Гастон, – сказал Риз повару – тоже глухому, но сносно читающему по губам. – Я поем позже. Лучше собери поднос хозяину.

– Хозяин тоже сказал, что не голоден, – промычал Гастон на своем с трудом различимом говоре Иль-де-Франс (по мнению Риза, на редкость варварский язык, но готовил парень отменно).

– А ты собери, – сказал Риз. – Или будешь со мной спорить?

Спорить Гастон, конечно, не собирался, а быстро приготовил поднос с любимым Грачом рыбным супом, хлебом утренней выпечки и жареной куропаткой: питался Грач просто.

До двери Грача поднос нес Тимми, другой слуга, и у Риза оставались свободными руки, чтобы постучать. Но когда Гарольд сказал: «Да-да, можешь войти», Риз отправил мальчонку восвояси и перехватил поднос самостоятельно.

Грач полусидел на множестве подушек в кресле – уговорить его лежать весь день так и не удалось – кутаясь в толстый пуховой платок. Кончик носа у него все еще нездорово краснел, глаза оставались заплывшими, но выглядел он куда лучше, чем вчера. Хоть и хуже, чем утром. К вечеру ему всегда становилось хуже.

– Принес, сэр Джон? – спросил Грач.

– Принес, – ответил Риз. – Но сначала ты поешь, милорд, а потом уже получишь письма.

– Я же сказал, что у меня нет аппетита, – голос Грача звучал брюзгливо, даже капризно.

– Полмиски, – ответил Риз. – Что сказал этот сарацинский лекарь? Что тебе нужны силы.

– Доктор Мадани, – вздохнул Грач, – не сарацин, а добрый христианин. И он отлично знает, что я всегда заболеваю в это время года.

«Но ты не становишься моложе», – Риз проглотил эту фразу.

Грач был старше его всего-то на… сколько? Лет на десять, должно быть. В молодости казалось, это целая вечность, но сейчас становилось ясно: они почти ровесники. Просто внутри Риза все время жило, царапалось ощущение хрупкости Грача. Оно поселилось в нем этой осенью – когда Грач второй раз на памяти Риза потерял сознание от видений (первый раз был накануне уорикширского турнира).

Третий раз был недавно – Гарольд упал и рассек бровь об упавшую со стола чернильницу. Крови было немного, Мадани подтвердил вердикт Риза, что даже шрама не останется. Грач уверял, что вообще не в виденьях было дело, а в жаре и в слабости от простуды, на которые видение наложилось. Может, он был и прав, но Ризу все равно это все крайне не нравилось.

Бросая на него недовольные взгляды, Грач все-таки покорился: так ребенок покоряется строгой кормилице. Он пододвинул к себе поднос, поставленный Ризом на его рабочий стол, и начал есть. Сам же Риз устроился в кресле напротив, излагая Грачу почерпнутые от Зои новости.

Грач кивал и мало-помалу доел весь суп – достижение, которое Риза не могло не радовать. «Ты превращаешься в глупую няньку», – сказал он сам себе, но радость никуда не делась.

– Ну, – произнес Гарольд совсем другим, начальственным тоном, – сэр Джон, я даже перевыполнил ваши условия. Мою корреспонденцию, пожалуйста.

Джон протянул ему закрытый пакет с письмами и поднялся, чтобы уйти. Грач, к его удивлению, удержал его.

– Здесь нет ничего из того, что ты не знаешь.

– Здесь, вероятно, письма от леди Грации, – сказал Риз даже не вопросительным тоном. – Ты, конечно, хочешь остаться с ними наедине.

На лице у Грача появилось сложное, грустное выражение.

– Не только, – сказал он. – Еще я жду донесений из Тулузы.

Про леди Грацию Риз знал от Фаско: так звали богатую вдову, с которой у Грача был роман где-то во Флоренции, а может, в Венеции – Фаско как-то очень путано изъяснялся на этот счет. Грач порвал с ней при туманных обстоятельствах; она была уверена, что он ушел в монастырь, и обменивалась с ним длинными письмами пару раз в год. «Как Пьер и Элоиза[36]36
  Речь идет о Пьере Абеляре и его невенчанной жене Элоизе: разлученные недругами, любовники попали в разные монастыри, где на протяжении всей жизни вели долгую и плодотворную переписку, позднее считавшуюся образцом эпистолярно-философского жанра.


[Закрыть], – сказал Фаско, – хотя ее никто в монастырь не отправлял».

О Пьере и Элоизе Риз слышал в Париже, где эта история, еще сравнительно недавняя, уже составила часть городских преданий. Он подумал тогда, не намекал ли таким образом Фаско, что Грач каким-то образом утратил свою мужскую натуру, подобно Пьеру Абеляру. Но оказалось, дело не в этом.

Грач все еще любил свою вдову Грацию и любил нежно: это становилось ясно при одном взгляде на его лицо, когда он получал новое письмо из церкви Святой Елены на нескольких листах.

У самого Риза при этом возникло в груди сложное чувство. Если бы Джессика была жива…

– И все же я тебя покину, – сказал Риз. – Мне следует привести в порядок мой доспех.

– Пока тебя не было, я задремал днем. Сон повторился опять, – заметил Грач. – И кровавая волна была на этот раз больше. Она залила всю полуденную часть Аквитании, перехлестнулась на Пуату и Бретонь, задела Англию и Шотландию… Белый дрок мок в крови, львы встали на дыбы, вепрь… – Грач замолчал. – Я говорю, как сумасшедший пророк из легенды о Мерлине, не так ли? – с горечью спросил он. – Правда в том, сэр Джон, что мне никогда раньше не являлись видения такого масштаба! И такой… я бы сказал… аллегоричности.

– Ну, это значит только, что нам следует отправиться в Гиень, не дожидаясь вестей о короле Генрихе. Ведь в Гиени же центр этого всего?

Грач неохотно кивнул.

– Два дня, – добавил он. – Два дня мне хватит, чтобы выздороветь.

– Не сомневаюсь, – согласился Риз, а про себя подумал, что нужно выждать как минимум неделю. – Ну, тем более, кольчуга ждет меня. На континенте она понадобится.

Грач вздохнул.

– До завтра, сэр Джон.

Глава 12. Под красным флагом

Увы, им удалось отбыть только через месяц. Дело было вовсе не в здоровье Грача: дня через четыре он уже довольно твердо стоял на ногах, а дней через семь вполне способен был выдержать морское путешествие. Просто из-за зимних штормов не нашлось капитанов, согласных отвезти их во Францию.

За это время Риз спас еще несколько лондонцев. Пожалуй, причудливее всего была история свечника: в видении Грача некий мастер лежал мертвым на полу в собственной лавке, а из всех телесных отверстий, даже из ноздрей, у него торчали свечи – восковые. В этом-то и состояла загадка: сам свечник изготавливал исключительно сальные, как выяснилось без особого труда (это чувствовалось даже в видении по бедности его лавки).

Прежде Риз и представить себе не мог, какие нешуточные распри и интриги кипели в среде свечных дел мастеров! «Куда там королям и герцогам», – думал он в конце расследования, брезгливо отряхивая плащ, весь испещренный брызгами жира и разводами воска. Особенно сильная вражда бушевала между производителями восковых и сальных свечей; а уж когда сальной свечник придумал, как отливать свечи ровными, а не лепить их вручную…

Ризу пришлось тайком вывозить свечника из города, пока тот клялся и божился, что в жизни никогда больше не сделает ни одной формы для свечи. Грача это расстроило: он долго сетовал на прискорбное отношение к техническому прогрессу.

– Вы понимаете, сэр Джон, как приветствовали бы его изобретение в любом монастыре? – запальчиво говорил Грач. – А вместо этого бедняга вынужден навсегда убраться из города, напуганный до того, что больше никогда…

Вместо ответа Риз просто вывалил на стол Грача из мешка штук сто восковых свечей – гладких, цилиндрических, одна к одной. Грач замолчал, только закрывая и раскрывая рот, как рыба.

– Презент на память, – сказал Риз. – Обобрал его мастерскую.

– Сэр Джон, у меня нет слов, – проговорил Грач благоговейно.

Ризу даже стало неловко. Пришлось срочно отворачиваться, чтобы не сказать какую-нибудь чувствительную глупость.

Потом еще было дело молочницы, которая задумала прирезать гулящего любовника; и дело ткача, которого гильдия принуждала выдать дочь замуж за богатого купца, чтобы расплатиться с общинными долгами, а ткач чуть было купца не порешил (Риз искренне ему симпатизировал); и дело боцмана со шкипером, которые вздумали прикончить хозяина судна и поделить товар… В общем, Лондон не давал им скучать.

Между тем кошмары Грача все учащались и под конец приходили уже почти каждую ночь.

Риз взял себе за правило спать в кровати патрона[37]37
  В то время в кроватях спали даже не парами, а вчетвером-вшестером, вместе со слугами или детьми, так что совместный сон двух мужчин не представляет из себя ничего особенного.


[Закрыть] – так было спокойнее, хотя с системой отопления в этом особняке не требовалось делить постель для тепла. Иногда Джон будил Грача, но не всегда это получалось: иной раз Гарольд не слышал ничего, кроме голосов из своих кошмаров.

Видения настолько захватывали Грача, что он метался по тюфяку туда-сюда, выкрикивая и бормоча обрывки фраз, а то даже норовил расцарапать себе лицо или выколоть глаза, и Ризу приходилось удерживать его руки, боясь нечаянно что-нибудь Грачу сломать.

В бреду Гарольда можно было разобрать латынь, окситанские, ойльские, английские и итальянские наречия, даже иберийский и что-то похожее на говор славянских рабов, который Риз слышал в каменоломнях.

На саксонском и латыни Грач бормотал про огненный дождь, падающий с неба, и про железных птиц, несущих отравленные яйца, и про горящую воду, а еще про невидимые сети, опутывающие мир – если, конечно, Джон правильно понимал. Может быть, Грачу снился конец света: все это тревожным образом перекликалось с откровениями Иоанна. А может быть, оправдывались тайные страхи Риза, и Грач начинал сходить с ума.

Днем Гарольд выглядел как всегда и говорил разумно. Если видения приходили к нему при свете солнца, то бывали довольно бледными – он даже не терял от них сознания – и четкими. Риз уже хорошо узнал Лондон и научился извлекать из словесных описаний Грача сведения о том, где и с кем случится очередная беда. Однако дел с уходом холодов стало много, и, несмотря на опыт, все это выжимало Риза похлеще, чем несколько рыцарских турниров подряд.

Когда с первыми днями февраля и хорошей погоды они наконец поднялись на борт генуэзского каботажника, плывущего к берегам Франции, Риз смотрел на будущее весьма мрачно. Все его надежды сосредоточились на недолгом пути до Окситании – лишь бы выспаться в дороге! Вроде бы все благоприятствовало этому плану: опасаясь разбойников, Грач не собирался ехать через всю Францию верхами, а намеревался высадиться в одном из южных портов и уже оттуда отправиться в Лимож.

Риз все это одобрил: ему не улыбалось доставать меч против каждой шайки оборванцев на их многотрудном пути. Однако он почти забыл о том, как сильно его самого мутило на кораблях – по крайней мере, первые несколько суток, пока тело привыкало к качке.

Так и вышло, что большую часть дня Риз проводил в их с Фаско и Грачом общей каюте (каюту, одну из двух на корабле, предложили только Грачу, но тот благородно разделил ее с помощниками) в состоянии предобморочной мути – или на палубе, перевешиваясь через борт. Вряд ли он смог бы ночами беречь Грача от кошмаров, но на воде тот спал спокойно.

Когда Риз впервые почувствовал себя сносно, был какой-то мертвый час на корабле. Матросы по большей части скопились на палубе, почти ничего не делая – кто-то спал, кто-то сушил под неожиданно выглянувшим солнцем мокрую одежду. Грач стоял в стороне от общей суеты, на ахтекарстле (кормовой надстройке для лучников), задумчиво глядя куда-то в сторону Англии, где море сливалось с небом в серебристо-солнечной дымке.

– Я рад, что тебе лучше, сэр Джон, – сказал он, заметив подошедшего Риза.

– Привыкну.

Риз действительно привыкал к кораблям быстро, тем более, этот генуэзец, палубный и с косым парусом, оказался куда комфортабельнее галер, на которых ему доводилось плавать.

Грач ничего ему не ответил.

– Мы успеем вовремя, – проговорил Риз, желая успокоить своего патрона.

– Но будет ли от этого толк? – пробормотал Грач одними губами.

– О чем ты?

Тот посмотрел на Риза так же по-совиному, холодновато, как в самом начале их знакомства, почти год назад.

– Недавно кончилась зима. Кто знает, сколько людей замерзло и умерло от голода в одном только Лондоне? Кто сможет спасти их всех? Зачем метаться туда-сюда, пытаясь предотвратить неведомые трагедии, когда каждая секунда в этой юдоли скорби – уже катастрофа? Разве смерть здесь не есть благо?

Ризу нечего было сказать – его порой посещали те же самые мысли. Он хотел напомнить, что на деньги Грача зимой раздавали дрова и хлеб в некоторых бедных районах Лондона, но не стал. Многие раздают милостыню, Грач прав, этим никого не спасешь.

– Нет, – вдруг сказал Грач и мирно улыбнулся. – Нет, я не поддаюсь малодушию. Я много лет терзался этими вопросами и бездействовал. Уж лучше сделать что-то, в надежде, что кто-нибудь еще потом подхватит твой крест. Но что если мои видения все же от дьявола, и мы с тобой только вредим божественному плану?.. – он сделал паузу. – Как видишь, морской простор всегда настраивает меня на мысли о тщете всего сущего.

И тогда Риз решился.

– Не знаю как насчет остальных, Грач, – сказал он, – но мне ты помог.

«Я танцевал со смертью и проигрывал ей людей одного за другим, – подумал Риз. – После предательства сэра Маркуса и особенно после каменоломен мне сам черт был не брат. Но ты дал мне силы побеждать Костлявую – хоть иногда, хоть ненадолго, да еще делая благородное дело. Никогда я о таком даже мечтать не мог. Если я отдам жизнь за тебя, это будет куда достойнее, чем положить ее за английского или даже римского папу, тем более еще поди разбери, кто из этих пап настоящий!»[38]38
  В описываемый период существовало как минимум два Папы Римских.


[Закрыть]

Однако язык отказывался произносить это, поэтому Риз только сказал:

– Я перед тобой в долгу.

– Ну, – сказал Грач, – если так, сейчас тебе представится возможность отдать его часть. Прислушайтесь, о чем кричат матросы!

Джону не нужно было прислушиваться: он уже несколько мгновений знал, что на горизонте замечен другой корабль. А матросы кричали…

– Если такой же, как мы, они не сунутся, – пробормотал Риз, переводя под нос с генуэзской латыни, – а вот если… – он замялся, не зная слова.

– Раундшип или когг, – подсказал Грач. – Если там корабль с прямым парусом и лучниками на борту, они уж точно попробуют нас взять. Наверное, это станет ясно через свечу – поднимут они красный флаг или нет.

Однако насчет одной свечи Грач ошибся.

Морские сражения – дело небыстрое. Через две или три свечи корабль на горизонте стал лишь чуть ближе, и только к вечеру сделалось совершенно ясно, что он идет с недобрыми намерениями. Все это время шкипер-генуэзец правил к берегу, но ветер и прибрежные скалы не давали пристать.

Ночью на корабле не горело ни одного факела, все разговаривали приглушенными голосами и не опускали паруса – пытались уйти.

Но косой латинский парус на их судне, хоть и позволял идти против ветра, в случае попутного ветра был хуже обычного квадратного – а именно таким мог похвастаться их преследователь.

– Ганзейский когг, наверное, – мрачно бормотал в бороду шкипер, – эти ослиные выблядки чуть что норовят пограбить, как будто честной торговли им мало!

– При всем уважении, добрый Лоренцо, но вы бы поступили при случае точно так же, – заметил Грач.

– Да, но есть же разница! – воскликнул купец. – Мы бы не стали резать горло тем, кто остался в живых после штурма, отпустили бы на корабле. А эти чокнутые аллеманы[39]39
  Аллеманы – так итальянцы называют немцев.


[Закрыть] топят или сжигают все суда, которые берут на абордаж!

Риз, слушая это, поудобнее перехватил рукоять одолженного у Лоренцо короткого палаша – чтобы удобнее драться среди такелажа.

Когда рассвело, выяснилось, что им не повезло и оторваться от преследователей не удастся. Несильный ветер ровно гнал их вдоль берега, ни уйти в открытое море, ни пристать не выходило. Кроме того, Риз сомневался, что, потеряв из виду берег, их шкипер сумел бы найти дорогу назад: за всю ночь тот ни разу не взглянул на небо и не прикинул по звездам, где полночь, а где полдень. Наверное, не умел.

А еще стало ясно, что преследователи подняли на матче красную тряпку – понятный всем символ их нечестивых помыслов.[40]40
  Вообще-то, пираты поднимали флаги самых разных цветов, но большинство из них действительно были красными. Черный «Веселый Роджер» как универсальный опознавательных знак джентльменов удачи – журналистско-литературная фикция XIX века.


[Закрыть]

Корабли медленно сближались. Когг был и массивнее, и больше, чем венецианское судно, да и двигался маневреннее.

– Это потому что у него навесной руль, – Грач опять взялся за свои лекции в оксфордской манере. – У нашего корабля нет этой полезной новинки. Генуэзские и венецианские шкиперы пока ему не слишком-то доверяют, да и обращаться с ним посложнее, чем с рулевыми веслами.

– Очень интересно, – процедил Риз сквозь зубы.

– А еще обратите внимание, как неотвратимо сходятся корабли, – продолжал бормотать Грач. – Хотя вроде бы движутся они не так уж быстро, уж точно не быстрее всадника на лошади. Все дело в законе инерции, описанном великим Аристотелем: когда тело встречает препятствие, в нем возникает сила, противодействующая этому препятствию. В данном случае препятствием выступает водная среда…[41]41
  Гарольд излагает ошибочную теорию инерции в том виде, в каком она была известна древним грекам.


[Закрыть]

– Милорд Грач, – перебил его Риз, который потерял нить рассуждений еще на словах о диковинном навесном руле, – иди-ка ты вниз, под палубу. На этом корабле нет ни лекаря, ни даже цирюльника.

Грач как-то болезненно взглянул на Риза, вздохнул… и повиновался. Риз вновь подумал, что ему очень повезло с господином и за такого не жалко перетерпеть что угодно… Ладно, что угодно кроме каменоломен. Или галер.

Им очень повезло, что на коггах не было ребят с большими английскими луками, да и вообще их лучников нельзя было назвать мастерами: хватило закрыться щитами, и то мало кто обзавелся украшением из стрел. Пользуясь тем, что Грач то ли зафрахтовал корабль, то ли вовсе им владел, Риз взял на себя руководство командой – ему не перечили.

Моряки – народ отчаянный, среди них попадаются всякие люди: и бывшие оруженосцы (порой даже рыцари), и бывшие наемники, и грабители, и купцы… в общем, корабельная команда управляться с оружием умела. Ризу понадобилось только прикрикнуть на тех, что поглупее, чтобы встали боком к борту.

Сам Риз тоже взял лук и умудрился пару раз выстрелить, даже один раз вроде попал в кого-то. Он считал себя средним стрелком – тренироваться всегда было некогда – так что, скорее, просто повезло.

Но при стычке двух кораблей мало кто рассчитывает на серьезный урон от лучников, разве что на корабле есть греческий огонь[42]42
  Греческий огонь – предтеча напалма.


[Закрыть]. В этот раз то ли не на одном корабле не нашлось этой гадости, то ли пираты не хотели повредить товар…

«А может быть, и наш Лоренцо не хочет повредить товар, – подумал Риз с усмешкой. – Ганзейский-то когг тоже купеческий!»

С той стороны смеялись, улюлюкали и называли их мазилами на дикой смеси языков, экипаж Лоренцо не оставался в долгу.

– Ах вы, дети ишака! – орал темнокожий матрос по левую руку от Риза на арабском. – Идите сюда, я напою вас кипящей мочой!