Текст книги "Умягчение злых сердец"

Автор книги: Ваоерий Повалихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

2

Тандетникова явно пристрастна была к свекрови, одними причудами объясняя отъезд Елены Викентьевны из Москвы в таежную глухомань. На самом деле все было иначе. В возрасте под шестьдесят Елена Викентьевна вдруг заболела милиарным туберкулезом, более известным как скоротечная чахотка. Врачи отмеряли ей недели, в лучшем случае месяцы. Тогда она приняла решение покинуть столицу.

Нетесовский район выбрала не случайно. После гражданской войны вся семья Такдетниковых, как контрреволюционная, буржуйская, выслана была в эти места на поселение. Елена Викентьевна прожила с родителями в забытом богом селении с шести лет почти до совершеннолетия. Умирать ли, в поисках ли исцеляющих средств вернулась в края детства и юности – неизвестно, только через полтора года от болезни не осталось следа, а еще через два произошло превращение Елены Викентьевны в Великониду…

Обо всем этом рассказывал оперативникам уртамовский фельдшер. О том, что у Великониды есть сын и бывал у нее в гостях не однажды, Мона Парамонович слышал, но встречаться не приходилось.

…«Амфибия» катила к обители Великониды по пологому склону гривы между соснами, подминая беломошник и густо-густо разросшийся брусничник, обсыпанный уродившейся зреющей ягодой. Наконец показалась впереди опушка. За ней виднелся неширокий разнотравный луг, а дальше – кедры, кедры. Между ними мелькнул домик с тесовой крышей в четыре окна.

– Великонидин, – указал на домик начальника Нетесовского ОУРа лейтенант Поплавский.

, – Останови, пешком дойдем, – велел Шатохин водителю, и машина встала, мотор заглох.

– Евгений, – Шатохин позвал с собой Поплавского и, раздвигая высокую траву, зашагал к приютившемуся возле кедров отшельническому пятистенку.

Трава вокруг жилища тщательно, ггод самый корень, была срезана. По всей стене снизу доверху тянулись связки сушившихся грибов. Шатохин постучал. Ответа не дождался, отворил дверь, переступил порожек.

Высокая старуха, с ног до головы одетая в черное, осанистая, стояла посреди комнаты, В левой руке у нее была трость, на которую она чуть опиралась. Голубые глаза на светлом, сравнительно не дряблом для возраста лице обращены к вошедшим, взгляд вопрошающе строгий.

Шатохин поздоровался.

В ответ прозвучало сдержанное и негромкое:

– Здравствуйте.

– Здесь живут Елена Викентьевна Тандетникова и Ольга Ивановна Ожигова?

– Нет. – Старуха еле приметно отрицательно повела головой.

– Хорошо. Пусть будет по-другому, – сказал Шатохин. – Здесь живут Великонида и Флорида?

– Здесь. – За словом последовал чуточный наклон головы. – Великонида перед вами.

– Майор милиции Шатохин. Из краевого уголовного розыска.

Взгляд Великониды оставался вопрошающе строгим, выражение лица спокойно-хмурым.

– Разрешите присесть? – спросил Шатохин.

Справа от двери у стены была скамейка, и Великонида указала на нее:

– Прошу.

Сама, опираясь на трость, прошла к окну, тяжело опустилась на стул.

Скит Великониды отличался от всех других, в которых Шатохину довелось побывать по долгу службы. В нем не было убогости. Полы покрашены и убраны самотканными дорожками. Стол, комод, тумбочка, несчетное количество полочек, на которых помещались образа – все застелено белыми скатертями и скатерочками. Печь и закуток за ней закрыты плотной полотняной занавесью. Было и то, что совсем уж не ожидал встретить в подобном жилище: лимонное или апельсиновое дерево в кадке.

Впрочем, прежде всего его интересовали обитательницы. Всматривался в непроницаемое лицо Елены Викентьевны, Великониды, и пытался понять: известно, нет ли ей о том, *гго стряслось с сыном? На похоронах, по крайней мере, не была… Сын в последний раз навещал мать позапрошлым летом. Прожил меньше недели.

– А где Флорида? – спросил Шатохин.

– Занемогла, лежит.

– Встать не может?

– Сестра Флорида, – кликнула Тандетникова.

– Я-аа, – отозвался слабый голос из-за полотняной занавески.

– Покажись.

– Зачем это еще. Нездоровится мне, – голос звучал жалобно, с легким подвывом.

– Покажись, покажись, – добродушно, однако не без повелевающих ноток сказала Великонида.

За полотном раздалось шевеление, ткань отодвинулась, и из-за нее выглянула низкорослая сухая старуха, курносая, с глубоко посаженными мелкими глазками.

– Ну вот она я. Хворая я… – запричитала Флорида.

– Ложись, коли болеешь. – Тандетникова одной лишь кистью руки коротко взмахнула, и Флорида моментально исчезла из виду.

– По делу к вам, – Шатохин устремил взгляд на Великониду. – Известно, наверное, об ограблении домиков на Тангауровских болотах?

Тандетникова на вопрос не ответила. Поднялась, опираясь ка трость, прошествовала в дальний от двери красный угол, где почетное место занимали внушительных размеров икона и складень. Слова молитвы ли, еще что-то ока произнесла – шепот ее звучал неразборчиво.

– Обязательно найдем преступников. Иконы будут возвращены, – сказал Шатохин, когда наконец старуха отошла от образов.

– Дай бог…

– Ищем и найдем. Ко заехали не за тем, чтобы это сказать, – продолжил Шатохин. – У вас много икон. Налеты могут повториться. Так что просил бы быть предусмотрительнее. Обязательно все постоянно держать в избе?

– Спасибо. Я поняла, – промолвила Великонида.

Шатохин, а вслед и лейтенант Поплавский поднялись.

– Болеет бабка Флора, как же, – первым заговорил Поплавский, когда отдалились от дома. – Просто струхнула, спряталась. Свежие низки грибов заметили?

. – Заметил.

– За час, может, до нашего приезда собраны, подвешены. Бабкой Флорой. Она у Великониды как служанка у госпожи. И обстирывает, к варит, и все-все. От зари до зари вертится. Великонида ею же и помыкает.

Шатохин и без Поплавского был хорошо информирован о Флориде. Смалу глубоко набожная, она подолгу на государственных предприятиях не могла удержаться, потому что по религиозным праздникам не выходила на работу. Мыкалась с места на место, изгоняемая за прогулы; Тандетникова, едва не сорок лет назад было, подобрала, взяла ее к себе в д омработницы. За право молиться и иметь личные отдельные немногие дни Флорида считала хозяйку благодетельницей и угождала как могла. А уже после того, как Елена Викентьевна решила удалиться от суетного мира, посвятить остаток жизни богу и позволила Флориде быть рядом с собой, почитание переросло в безудержное преклонение…

Вопрос о том, осведомлена или кет о сыне Великонида-Тандетникова, не переставал занимать Шатохииа.

– Великонида всегда такая? – спросил он у лейтенанта.

– Какая?

– Угрюмая. В черном.

– Зимой заезжал. Тоже в черном была. И встретила так же. Все они тут «весельчаки».

– Понятно, – сказал Шатохин, хотя ясности слова лейтенанта не прибавили ни на йоту.

– Вы серьезно говорили о возврате икон? – спросил Поплавский.

– Почему бы нет?

– Не возьмут они. В чужих руках побывали если, у них, считается, осквернены, опоганены.

– Их личное дело. Кроме есть заботы.

– Автомат?

– Именно. И автоматчики. Сколько здесь домиков, Женя?

– Еще семь.

– Придется объехать все, предупредить об иконах.

3

Свидетелем того, как бабка Флора на рассвете шла по охотничьей тропке в обществе троих людей, был лесничий Мохов. Он же в этот день у Метляева озера, несколько часов спустя, видел Флориду уже одну. От начала, от села Пыи1 кино-Троицкого до Тангауровских болот, протяженность тропки около ста двадцати километров. Лесничий видел старуху-отшельницу в пятидесяти двух километрах от Пышкино-Троицкого. Значит, Флорида была провожатой лишь половину пути. Кто вел дальше? Хромов и Поплавский считали, что вахтовик-железнодорожник из Нарговки Анатолий Бороносин. Однако веских улик, указывающих на причастность к ограблению, не было. Он улетел в крайцентр, заступил на очередную вахту.

Нужно заняться вплотную Бороносиным, установить, виновен или нет, но пока ка очереди два срочных дела. Во-первых, попасть в Уртамовку. Иона Парамонович Корзилов, наверно, уже повстречался с пострадавшими староверами, о чем просил его Шатохин. Потом, обязательно побывать в селах Отяево и Боровки. Они ближе других находятся от Великонидиного дома, там почтовые отделения, и Великонида, если вела переписку с сыном, получала и отправляла письма в тамошних узлах связи. Кто знает: вдруг да перед внезапной смертью Виталий Васильевич Тандетников отправил письмо матушке. Учитывая, что письма в отдаленные села плетутся по полмесяца, а востребуют их обитатели скитов не каждый день, может что-то и лежать на почте для Елены Викентьевны, интересное и оперативникам.

Фельдшера, когда приехали в Уртамовку, дома не застали; как отправился на болота к старообрядцам-потер-певшим, так не возвращался. Шатохин распорядился, чтобы Поплавский и Хромов ехали в деревни за почтой для Великониды.

Иона Парамонович объявился лишь к полуночи. Просьбу Шатохина он выполнил.

Долго не укладывались слать. За самоваром говорили о раскольниках, иконах, листали «Старую Русь», «Щит веры», «Старые годы»…

А около восьми хозяева позвали к телефону. Звонил Хромов и просил ни в коем случае не отлучаться. Они уже на полдороге к Уртамовке, горючее на исходе, сейчас дозаправятся и поедут дальше. Новость есть, но разговор совершенно не телефонный.

– Жду в кабинете участкового, – сказал Шатохин.

Под новостями подразумевалось письмо. Только не для Великониды, а адресованное в Москву.

Сбросили его либо вчера поздним вечером, либо ночью-рано утром. Заведующая Отяевским пунктом связи всегда перед закрытием заглядывает в почтовый ящик. Вчера в двадцать часов не было, а нынче в полседьмого лежало.

Не требовалось даже вынимать письмо из конверта, чтобы сразу ответить на вчерашний вопрос: ясно, что о трагедии на мосту через Оку Великонида не оповещена. Адресовано Тандетникову В. В., указано почтовое отделение и абонентский ящик – № 1742. На месте координатов отправителя только крючковатая неразборчивая подпись.

На тетрадном в клеточку листке довольно твердой рукой, с первого взгляда не подумаешь, что старческой, было написано:

«Мальчик мой дорогой!

Пишу, а на душе смута. Нынче поутру приезжали двое офицеров из органов. В два часа пополудни пишу, а все не могу сердце унять. Приезжали якобы лишь предупредить, чтобы опасались воров, прятали ценности. Но офицер, который давал такой совет, двоекратно сказал, что ищут и найдут (ты знаешь, о чем это). Спроста ли сказал? И нужно слышать, с какой твердостию. Дай бог, чтобы слова остались словами. Не ведаю, что им известно.

Будь здоров, мой голубчик.

Молюсь за тебя».

Все. Ни подписи, ни даты.

Заверяя Великониду в том, что налетчиков ищут и найдут непременно, Шатохин не преследовал никакой цели. Он даже не помнил, что произнес обещание дважды. Что ж, тем лучше. Как знать, возможно, не будь сказано этих слов, не было бы и письма.

– Взяли с почтарей подписку об ответственности за разглашение? – Шатохин строго поглядел на лейтенантов.

– Там одна заведующая.

– Взяли подписку у заведующей?

– Так точно, товарищ майор, – отчеканил Хромов.

– Часто посылают по этому адресу письма?

– В прошлом году одно. Так же в ящик было опущено. Больше не помнит заведующая.

– А получают?

– Ни разу… Мы же только в Отяево были. Может, в основном через Боровки идет переписка.

– Да, в Лиственничное нужно съездить. Тоже…

– Не нужно, – прервал Шатохин. – Ни в Лиственничное, ни в Боровки. Почта оттуда все равно мимо райцентра не идет.

– Письма для Великониды могут быть адресованы кому-то из местных жителей, – сказал Поплавский.

– Могут, – согласился Шатохин. – И все равно мелькать по району больше не следует. Сейчас же выезжаем в Нетесово. Всякую работу по этому делу прекращаем.

4

– Я Тимоненко Алла. Работаю проводницей. – Женщина лет тридцати вошла в кабинет Шатохина буквально следом за ним. – За что вы хотите посадить Анатолия?

Женщина была настроена решительно. Голос ее звенел от волнения и раздражения. Не назови она своей профессии, Шатохин едва бы понял, что речь о Бороносине.

– Посадить я вообще никого не могу. Не в моей власти.

Можно было одернуть проводницу, прекратить разговор в таком тоне. Легче всего. Но что-то ведь ее привело. Просто выплеснуть раздражение в уголовный розыск не ходят.

– Сядем, поговорим спокойно, – предложил Шатохин, указывая женщине на стул. – Вы Бороносину кем приходитесь?

– Любовницей, – ^ ответила проводница.

– Мг… Ваш друг не подозреваемый и не обвиняемый. Свидетель.

– Не надо… Сама была свидетельницей. И никто в меня, как в Толю, мертвой хваткой не вцеплялся.

– А в него кто вцепился?

– Вы! Поезд наш вчера вечером ушел в Кисловодск. Толе за три часа до отправления велели оставаться в ремонтной бригаде. Я из Померанцева вытряхнула, что из милиции звонили, рекомендовали его пока в рейсы не посылать. А сегодня Толя мне признался, что его из Нетесово из аэропорта выпускать не хотели.

– Кто конкретно не выпускал?

– Поплавский.

– А звонил по месту работы?

– Он же.

– А говорите – я.

– Вы – это милиция, – проводница с досадой махнула рукой. – Толя рассказывал, из-за чего все это. Как вы допрашивали его, тоже рассказывал. Только что называли свидетелем, а подразумевали-то: он тоже… Толя говорит*, если настоящих преступников не найдете, на нем отыграе* тесь.

– Это зря.

– Не зря, – возразила проводница. – Теперь и говорят, и пишут о таких случаях. Ну, он сидел, ну, не для всех он хороший… Понимаете, все зти староверы, иконы – он о них говорит много. Ко это для него безразлично.

– Безразлично, а Говорит много, – заметил Шатохин.

– Ну и что, так разве не бывает? Считал бы иконы ценностями, с бабкиными бы так не поступал.

– Как?

– Прошлой зимой в сенцах стекло разбилось, он дыру иконой прикрыл, чтобы снег не летел. Приколотил гвоздями. Другую раньше за так Померанцеву отдал. Еще одна была, я забрала. Жалко ведь… Люди на нее молились.

– В сенях приколотил, это в Нарговке? – спросил Шахотин, про себя отмечая, что при встрече начальник поезда о подарке Бороносина не упоминал.

– Где ж еще, у меня сенцев нет.

– Так там до сих пор?

– Ну да.

– А Померанцеву дарил при вас?

– Какая разница… Вы лучше скажите, почему Толю не пустили в Кисловодск?

– Посидите, пожалуйста, в коридоре. Я позову. – Шатохин взялся за телефонную трубку.

Через минуту в кабинете был Хромов.

– Известно, что Поплавский позвонил руководству Бороносина и рекомендовал до поры не выпускать его в поездки? – спросил Шатохин.

Лейтенант знал: начальник Нетесовского районного ОУРа звонил в его присутствии.

– Надеялись, что вахтовик быстро из свидетелей передвинется в обвиняемые? Дальше бы все шло законным путем, – так? – Шатохин говорил тихо и зло.

Хромов отмалчивался.

– Потом напишешь рапорт, а сейчас… – Шатохин открыл дверь, пригласил проводницу, спросил у нее: – С другой бригадой можете в рейс выехать?

– Хоть сегодня. Людей не хватает.

– Вот и поезжайте. С Бороносиным вместе. Если он, конечно, нужен будет, как работник, в другом поезде.

– Нужен. – Живые огоньки вспыхнули в глазах проводницы. – А вы справку дадите, что Анатолий не виноват?

– Не нужно никаких справок. И спасибо, что зашли.

Оставшись один, Шатохин раскрыл деловой ежедневник, которым почти не пользовался, начертил прямую линию, поставил на ней три жирные точки. Под каждой написал название: Пышкино-Троицкое, Метляево озеро, Тангауровские болота. В сторонке, выше линии, крестиком обозначил скит Тандетниковой.

Налетчики добрались рейсовым пассажирским автобусом до села Пышкино-Троицкого. Дальше дорог нет, шли пешком. В Пышкино-Троицком или где-то поблизости их поджидала бабка Флора. Встретились, и вчетвером проделали путь чуть дальше Метляева озера. Прямиком. С Великонидой не встречались: незачем попадаться на глаза староверам-соседям Елены Викентьевны, да и пришлось бы делать крюк с лишнюю сотню километров.

Итак, грабители расстались с бабкой Флорой за Метляевым озером. Кто же дальше взял на себя роль провожатого?

Написал: «Бороносин». Тут же зачеркнул фамилию вахтовика-железнодорожника, поставил вопросительный знак. Подумав, зачеркнул и его. Поднялся из-за стола и пошел к Пушных.

– Давайте предположим, товарищ полковник, что после расставания с Ожиговой, с Флорой то есть, у налетчиков не было больше провожатых. Самостоятельно шли.

– Трудно поверить.

– И все же.

– Хорошо. Что это меняет?

– Дополняет. По сведениям, ни один из преступной группы от роду не бывал в тайге. Допустим, Тандетников снабдил их всеми маршрутными картами, старуха назвала тайные ходы в болотах между островами, ориентиры, и им этого оказалось достаточно. Не хватает одной мелочи: совершенно кет страха перед тайгой. А отрезок, на котором шли без Флоры, – самый опасный. Урман, хищного зверя много. Местные охотники туда стараются не ходить. А этой компании хоть бы что. Почему? – Шатохин сделал паузу.

– Слушаю внимательно, Алексей Михайлович, – велел продолжать Пушных.

– Помните, вчера докладывал: Иона Парамонович показывал потерпевшим снимки трех купленных у Кортунова икон? Своей признали только «Софию-Премудрость», две другие – чужие. Но тоже, по мнению специалистов, старообрядческие. Не в другом ли раскольничьем поселении взяты?

– То есть грабили и раньше?

– Именно! И не раз, не два. Профессионалы. Специализируются на ограблениях скитов.

– Но ни одного подобного преступления не зафиксировано.

– Чему удивляться. Тандетников перво-наперво усвоил, что к властям староверы не обращаются ни при каких обстоятельствах. Детально знал жизнь раскольников, точные даты их религиозных праздников. И здесь бы все сошло с рук, не взбунтуйся ненадолго Агафья?

– Предложения?

– Нужно проверить, не осталось ли после Тандетникова-сына сбережений. Мне почему-то думается, он не все истратил на девочек.

– Согласен. Заодно нелишне доходами Игольникова, Кортунова, Могнолина поинтересоваться. А что у нас с искателем болотных трав?

– Сейчас разговаривал с его подругой. По-моему, Бороносин… Можно чуть позднее о нем?

– Можно.

5

Поступили, наконец, данные дактилоскопической экспертизы: расколотую миску, икону «София, Премудрость Божия», консервную банку держал в руках Роман – Ефим Александрович Игольников. После проведенного на пристанях Куролино и Ореховый мыс опознания по фотографиям другого результата и не ожидали.

Куда эффективней была новая информация о погибшем сыне Великониды.

На абонентский ящик № 1742 в московском почтовом отделении связи поступала корреспонденция для Вйталия Васильевича Тандетникова не от одной матери. В ящике было обнаружено письмо. Без обратного адреса. По штемпелю – из Архангельска. Неизвестный из портового города, подписавшийся скромно буквой «Т», сообщал о затяжных дождях и обострении ревматизма из-за скверной погоды, о том, что нужно поехать основательно полечиться на водах, что обойдется недешево. Несмотря на недомогание и стесненность в средствах, он тем не менее рад будет встретить у себя старого приятеля 14 августа, но заранее предупреждает, что расходовать на покупки более 75 рублей для него слишком большая роскошь. Страдающий ревматизмом адресат выражал уверенность, что Виталий Васильевич не будет ставить его при свидании в неловкое положение, настаивать сделать покупки сверх означенной суммы.

Установили уже накануне изъятия и ознакомления с этим письмом, что Виталий Васильевич Тандетников был классным и заядлым бильярдистом, в ставках не мелочился.

29 июня, ровно за месяц до трагического для него исхода, проиграл пятьдесят тысяч.

В Сбербанке, расположенном неподалеку от его квартиры на Кропоткинской, обнаружили всего один вклад на его имя на двенадцать тысяч рублей. Но должны быть еще, и не мало, просто хорошо спрятаны. Судить можно хотя бы по тому, что даже у несостоявшегося кладбищенского продавца буклетов Могнолина, недавно купившего «Жигули», в четырех сберкассах хранилось на сохранных свидетельствах облигаций еще не на одну такую машину. А Сергей Могнолин пешка по сравнению с сыном Великониды.

Сотрудники столичной милиции истолковали письмо из Архангельска так: написано постоянным партнером Тандетникова. Упоминаемые семьдесят пять рублей, это, конечно, – учитывая хотя бы сумму проигрыша на бильярде, – семьдесят пять тысяч. Если отбросить витиеватую преам* булу о погоде, ревматизме, лечении на водах, выйдет: куплю товару на эту сумму, и не требуй, чтоб хоть на копейку больше истратил. Не случайно очерченное ограничение? Тандетников пытался договориться с неведомым пока корреспондентом о более крупной сделке? Других поселений староверов, обладателей древних икон, у Тандетникова не было на примете, и проигрыш подтолкнул на рискованный шаг – отправить группу в Нетесовский район, грабить в непосредственной близости от пристанища матери?

Картина прорисовывалась все четче. Единственное, что оставалось совершенной загадкой: прежние маршруты десантников за старинными образами.

– Виктор Петрович, мне кажется, в Коломну ездили не зря, – сказал Шатохин.

– Вот как? – Пушных посмотрел вопросительно.

– Помните Ефима Лоскутова?

– Который дома покупал, статьи писал?

– Да.

– Заодно с ними?

– Не уверен. Вряд ли. По-моему, когда предупредили, урок впрок пошел. Не о том речь. Я еще, когда первый раз просматривал его статьи, обратил внимание, как он подробно описывает свои путешествия в скиты. Вот. Теперь выписки сделал. – Шатохин положил лист на стол полковнику.

Было пять коротких отрывков.

«В Мадоге – окраинном населенном пункте района, где всего двенадцать жилых домов и куда хоть с трудом, но можно добраться автотранспортом, – пересаживаемся на коней. Едем верхом до Ергайского ельника, – там спешиваемся. Теперь путь пешком, но уже недолгий, семь километров на северо-запад», – прочитал Пушных первую выписку.

«В Мадоге», «до Ергайского ельника», «семь километров на северо-запад» – было подчеркнуто. После пробела – новый текст, из другой статьи.

«Трудовая пчелка» – отделение колхоза. Нарекли его так потому, что занимаются здесь исключительно пчеловодством. Сюда уже от центральной усадьбы колхоза нет пешего пути, а нашей этнографической экспедиции и от этого тупикового местечка шагать да шагать прямиком через Весеневское болото до Маяка – фосфоресцирующего в темноте, догнивающего ствола дерева с единственным суком-обрубком…»

И здесь были подчеркивания.

– Прямо-таки путеводитель по скитам, – прочитав вторую выписку, сказал Пушных.

– Да. Будто боялся: заподозрят его, что не был там с экспедицией.

– Наверно, все же другое, – возразил полковник, продолжая читать дальше. – Сильные впечатления и желание поделиться ими.

– Мне потому и кажется: если скиты и там ограблены, он ни при чем. Просто, может, не имел права так конкретизировать.

– Почему, собственно, не имел права? – опять не согласился Пушных. – Был в экспедиции, на своей земле.

– Вы же сами сказали: путеводитель, – напомнил Шатохин.

– Сказал. Но если он обязан шифровать, то для чего мы? Ладно. По всем этим «л секу томским» местам сделаем срочные запросы. Пока имеем одни предположения. Возможно, там и ограблений не было.

Ограбления в старообрядческих поселениях, путь к которым с точностью описал учитель рисования Лоскутов, были. В трех кз пяти. В Тюменской и Пермской областях. Воссоздать в деталях, как развертывались события, кто налетчики, не удалось: тамошние потерпевшие тоже с милицией разговаривать не пожелали, на снимки Игольникова, Кортунова, Могнолина взглянуть отказались. Но в близлежащих от раскольничьих обиталищ деревнях кое-что знали. По рассказам, в предыдущих ограблениях участвовали в двух случаях по три человека, а однажды – это было неподалеку от угодий «Трудовой пчелки», – вчетвером орудовали.

– Еще и четвертый в честной компании. Сам Тандетников, конечно, не мог быть, – получив эту весть, сказал Пушных утвердительно.

– Даже при желании, – поддержал Шатохин. – Он больше чем до гаража, полкилометра по асфальту, пешком не ходил.

– Кстати, напомни, Алексей Михайлович, как ты вышел на Лоскутова?

– Фотоиндивидуал позвонил по межгороду Зимаеву, а тот знаком с учителем.

– После твоего предложения еще приносить иконы позвонил?

– Да. Сразу.

– Зимаев, Зимаев, – повторил полковник фамилию гравера из Коломны.

– Может, зря с него так быстро сняли подозрения, – сказал Шатохин.

– Может. Не главное. У тебя до встречи в Калинине с фотографом десять дней. Оставим ему дня четыре на обратную дорогу. Буквально через два-три дня должен выехать к нам. Если не передумал иметь дела с тобой.

– Не передумал, но…

– Какие сомнения?

– Вдруг Кортунов в другом месте взять иконы рассчитывает?

– Еще один налет?

– Да.

– Нет уж. Не так просто организовать. Тем более теперь, без Тандетникова. Да и дрожат за оставленное. Вдруг пожар в тайге, дожди проливные… А потом, не забывай: все под тщательным наблюдением.

– Известно о дате выезда?

– Сообщат.