Текст книги "Умягчение злых сердец"

Автор книги: Ваоерий Повалихин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Валерий Привалихин
Умягчение злых сердец
^{Повесть}

Часть первая

1

Рис. Владимира Ганзина

Путь по сумеречному густому пихтачу продолжался с раннего утра почти до полудня. Потом он незаметно перешел в березовый жидкий лесок. Тошнотворный запах нагревшихся в летних лучах хвойных лап исчез, и путники с удовольствием вбирали в легкие сладковатый воздух березника.

Путников было трое. Тот, что шел впереди, узкоплечий, высокий, по возрасту самый старший, лет тридцати, вынул из нагрудного кармана брезентовой куртки карту-верстовку, развернул ее и закурил сигарету. Напарники тоже закурили.

В звенящей тишине послышался хруст сухих веток. Все трое переглянулись, уставились в сторону, откуда донесся звук. Долго томиться не пришлось. Не очень крупный медведь вынырнул из-за берез. Так близко, что без труда можно было разглядеть на светло-коричневой свалявшейся шерсти комочки репейника.

Появление зверя ни в испуг, ни даже в замешательство, однако, ходоков не привело. Стоящий по правую руку от того, который держал карту, смуглолицый крепыш скинул с плеча охотничье ружье, мигом взвел оба курка.

– Ефим, это мой будет, – азартно произнес он, целясь.

Узкоплечий быстрым движением перехватил двустволку, придавив курки ладонью. Выплюнул недокуренную сигарету и вдруг коротко рявкнул. Замерший от неожиданной встречи хозяин лесной глухомани в следующую секунду улепетывал прочь. Только хруст валежин и веток разносился, затухая.

– Вот так лучше. Без лишнего шумового оформления. – Узкоплечий снял руку с ружья спутника. – Царская гать рядом.

– На подходе, значит?

– Да. – Узкоплечий кивнул, складывая верстовку. – Как ты меня назвал только что?

– Ефим…

– А надо?..

– Роман.

– А его? – Старший в компании кивнул на третьего. Третий был красивым русоволосым парнем с ухоженными пышными усами. Левый глаз у него косил еле уловимо, и все-таки эта чуточная косинка делала красоту ущербной.

– Клим.

– А самого тебя как величать?

– Без величаний. Глеб.

– То-то. Запомнили намертво: Роман, Клим, Глеб. И никак иначе, пока в этом медвежьем углу ошиваться будем… Дробовик-то не держи на боевом взводе, – прибавил владелец карты-верстовки. Рассеянно проследил, как будет выполнено распоряжение.

Спустя еще полчаса ходьбы старший, велевший именовать себя Романом, предложил сделать остановку для перекура. Курить разрешил вволю, но впредь после? этого о сигаретах временно забыть. Скоро будут близки к избам, а кто знает, какой нюх на табачный дым у их обитателей.

И Клим, и Глеб взяли из протянутой Романом пачки «Явы» лишь по одной. В иных условиях, может быть, и по две, и по три, но не в теперешних. Присесть не на что, под ногами болотистая сырь, зыбун. Успевай менять место, иначе засосет через минуту-другую до колена. Давили на плечи рюкзаки, сказывалась усталость почти двухдневного перехода. Так что затягивались сигаретным дымом без удовольствия.

– Потопали уж до места. – Клим первым кинул под ноги окурок.

С ним молча согласились.

Прошли еще километра полтора, пока ступили на сухую твердую почву. Предстал перед глазами омут, окаймленный привольно растущими разлапистыми кедрами. Ни мостка, ни лодчонки на берегу, будто не приходят к таежному водоему люди. А должны наведываться, если карта правильная. Да! Всмотревшись, заметили среди лозняка тропку. Она убегала от воды на невысокий холм, где проглядывалась тесовая крыша.

– Вот и к месту пришли, – сказал удовлетворенно Клим.

– Подожди расхолаживаться, – отозвался Роман, – еще таких мест пять. – Властно прибавил: – Идем. И себя не обнаруживать.

Еще с четверть часа потратили на то, чтобы обогнуть омут и взойти на холм.

На полянке, обнесенной ветхими жердями, стоял просевший в землю на добрых три венца домик с крохотными оконцами, с навесиком у входа. Около навесика на пеньке, или чурбачке, сидела, склонившись, старуха в кофте и юбке, в платке, повязанном так, что голова открыта лишь от подбородка до бровей. Старуха возилась с чугунком, очевидно, оттирала, от копоти. Роман из кустов долго глядел в бинокль на ее морщинистое остроносое лицо, удивительно белое, светящееся в темной кайме платка, словно осколок зеркала.

Вышла из убогой избенки другая пожилая женщина, неся перед собой ступу с пестиком. Устроившись неподалеку, вторая обитательница вросшего в землю жилища принялась толочь что-то в ступе.

– Две бабульки, – сказал Глеб.

– Первая, вроде бы, однорукая, – прибавил Клим. У него тоже был бинокль, и он, как и напарник, внимательно наблюдал за старухами.

– Она и есть однорукая. Пошли, – властно сказал старший и попятился в гущину кустарника.

Все трое возвратились к омуту, расположились шагах в пятидесяти от него, под кедром с низко нависающими лапами.

– Час отдыхаем, – сбрасывая рюкзак и стягивая сапоги, тем же повелительным голосом заговорил Роман, – и в путь.

На земле, засыпанной прошлогодней хвойной иголкой, вновь появилась карта-верстовка. Зелеными штрихами на ней были обозначены болота и гари, коричневыми кружками – острова среди этих богатых топями мест, красными пунктирами – проходы от острова к острову. Их на верстовке значилось шесть, и в центре каждого броско выделялась римская цифра.

– Клим пойдет на третий и пятый острова, – тыкал кончиком голой ветки в каргу Роман. – Я – на второй и четвертый, Глеб – на шестой. Рюкзаки, оружие здесь, на дереве, подвесим. Сигареты мне отдайте. Брать с собой только фонарики и еду, возвращаться особенно не спешить…

Клим, когда воцарилось молчание, вынул из кармана штанов помятую неначатую пачку «Столичных», кинул на Романову куртку.

– Пойду. Все равно идти, – сказал он.

– А еда?

– Возьму с собой. – Клим, не просидевший под деревом и десяти минут, поднялся.

– Тоже отдыхать не буду, – сказал Глеб.

– Ладно. Берите, что нужно, и рюкзаки подавайте мне, – Роман, как был босой, подошел к кедру, вскарабкался на нижний сук, ждал, пока спутники подадут ему поклажу, оружие.

Через четверть часа местечко под кедром близ омута обезлюдело, каждый шагал по заданному маршруту.

Старший в рассеявшейся группе, Роман, обогнув остров, быстро отыскал тропу в болотистой пружинящей почве. Тропа была хорошо наторена, ходили по ней достаточно часто, и Роман время от времени останавливался, чутко вслушивался в звуки тайги. Заботило, как бы не столкнуться с идущим навстречу человеком. Слышались лишь птичий щебет да нудящее непрерывное гудение комаров. Гнус донимал укусами, утяжелял и без того нелегкий путь. Временным спасением от комаров – одеколоном «Гвоздика» – еще утром пользовались, но из-за резкого запаха отказались, как и от сигарет.

До второго острова было около четырех километров. Прибрасывая на усталость, на частые остановки, на то, что ступает, как по деформированной кроватной сетке, рассчитывал быть через полтора часа.

Так и вышло. Он свернул с тропы влево, когда сырость под ногами исчезла и впереди, в просвете между елями и пихтами, мелькнула лужайка, стожок на ней. Сделав еще с сотню шагов, увидел ульи и домик. Построенный давно, он, однако, не был таким ветхим, как на первом острове. Оконца хоть и крохотные, но нижний край их высоко над землей; и стены, и желобовая крыша добротные. Сараи, около которых поленницы дров, омшаник, поодаль избушка без окон, скорее всего, банька, хлев. Жили здесь более устроенно.

Не домик, не надворные постройки интересовали сейчас – хозяева. Их не было. Отлучились куда-то или же в разгар дня, в жару, в избе.

Постояв и десять, и двадцать, и тридцать минут, Роман всерьез подумывал: не сделать ли ходку к следующему острову. Два километра. Пока обернется, пока понаблюдает там, два часа минет, самое малое. И к месту общего сбора, к омуту, возвращаться ближе, и тутошние жильцы, глядишь, объявятся. Задержало лишь желание перемотать портянки перед дорогой. Управившись с этим, увидел около сарая низкорослого сухонького старикашку в темных штанах и серой свободной рубахе навыпуск. На вид лет семьдесят-семьдесят пять, реденькие волосенки на непокрытой голове сплошь седые и торчат в разные стороны, отчего голова на тонкой, как стебель, шее похожа на пушистый, тронутый ветром, но не облетевший еще одуванчик.

Хозяин острова на таежном болоте, значившегося на верстовке под цифрой «II», поворачивая голову то к растворенной двери сарая, то к ульям, что-то говорил.

Совершенно не слышно – что. В воздухе царил гул роящихся пчел да вялых в это время дня комаров. Вышла из сарая и засеменила к домику старушка, под стать Одуванчику низенькая и сухонькая. Одуванчик – следом. Дверь за ними закрылась.

Незачем было ждать, когда выйдут. Вторая половика дня. Ясно, что никуда нынче не отлучатся…

К четвертому острову Роман приближался со всеми привычными предосторожностями. И как оказалось, зряшными.

Увидел у самой двери высоко вымахавшую траву и прямиком, не таясь, направился к избушке. Мелькнул вдруг на самом краешке полянки у ельника изжелта-белый деревянный крест, свежий, не успевший покрыться налетом пепла под лучами, и Роман понял, в чем дело. На кресте наверняка стояла дата смерти бывшего обитателя острова. Романа это не интересовало.

Он помнил, жившего здесь старика звали не то Куприян, не то Киприян. Что и зачем еще нужно знать? Он продолжал двигаться к избушке. Дойдя, носком сапога откинул бревешко, подпиравшее дверь.

Она сама беззвучно приоткрылась, и Роман вошел в избушку. Там было совершенно пусто.

Фонариком он осветил темные, заросшие снизу доверху паутиной углы, заглянул за печь. Ни стула, ни кровати, ни посуды, ни тряпья. Непонятно, на чем тут сидели, спали, из чего ели-пили. Впрочем, одна вещица была. Он под^ нял с пола самодельную деревянную миску с трещинкой в донышке, чуть подержал и с брезгливостью кинул за печь.

Ни в избушке, ни на острове оставаться дальше не было никакого смысла, и он зашагал прочь, не оглядываясь.

Возвратившись ко второму острову, он застал Одуванчика среди ульев в хлопотах с пчелами.

Старушка возле избы растапливала летнюю печку. Дымок поднимался из трубы, навершием которой служило перевернутое, без дна ведерко.

Роман про себя похвалил стариков: словно по заказу на виду крутятся. Впереди у таежных отшельников ужин, сон. Что караулить? Постоял еще, от нечего делать считая ульи, и побрел устало своей дорогой.

2

В условленном месте встречи, под кедром у омута, Роман застал одного Глеба. Он тоже только-только отмаял свой крюк и, лежа на спине, жевал шоколад, запивая его водой из фляжки.

Рассказ Глеба был коротким: шестой остров обитаем, две бабки там, наподобие тех, от которых сейчас отделяет несколько сотен метров. Только тамошние старухи еще старше. Роман молча выслушал: ничего для него нового.

Оставалось ждать, какие вести принесет Клим.

…Клим вернулся на рассеете, веселый, бодрый. Ночь он провел на дальнем острове, помеченном на карте римской пятеркой. Живет там бородач лет этак пятидесяти, с женой, или кем она ему там приходится, не уточнишь. Крепкий, крупный мужчина. Клим застал эту пару островитян за окучиванием картошки. Василий, так мужика окликала женщина, тянул вместо лошади одноконный плуг, а женщина этот плуг вела между бороздами. Потом бревна в одиночку ворочал, нужно видеть, какой толщины и длины… А с восьми стали к празднику готовиться… Клим, рассказывая, держал перед собой круглое зеркальце и ножничками подравнивал усы.

– Подходил? – Роман посмотрел пристально, недобро.

Клим замялся, убрал в карман зеркальце и ножнички.

– На секунду… Совсем незаметно..

– Незаметно. – Роман скривил в ухмылке губы. – На вокзале по перрону он прошелся. Это для тебя незаметно.

– Керж необычный. Узнать хотел, вдруг ружье держит. – Клим оправдывался, в глаза старшему в группе не смотрел.

– Брось ты про ружье! Знаешь же, не держат, вера не велит.

– Да не заводись, Ефим, – вмешался Глеб.

– Опять?! – Роман метнул на него злой взгляд.

– Ну, помню, помню имя, – со вздохом сказал Глеб, – не заводись.

Клим, по его дальнейшему рассказу, заглядывал в окна после полуночи, потом, соснув часа два, отправился в обратный путь. Заворачивал он и на третий остров, самый ближний от их теперешнего местонахождения. Там в кособокой избенке – одинокая старуха, еще довольно подвижная, деятельная.

– И к ней в окна глаза пялил. – Роман не спрашивал, говорил утвердительным тоном.

– Ну, заглядывал. – Клим посмотрел исподлобья. – Тоже к празднику подготовилась.

– В двух местах наследил. Невтерпеж было ему. – Роман с досадой хлопнул себя по бедру.

– Отвянул бы ты от него, – опять вступился за Клима Глеб. – Что уж слишком осторожничать. Ты сам по их тропам ходил? Ходил. Думаешь, не заметят чужих следов, если в гости пойдут друг к другу?

Против такого неотразимого довода Роману сказать было нечего. Он привалился спиной к кедровому стволу, некоторое время молчал.

– Ладно. Прекратим, – заговорил наконец. – Но чтоб самодеятельности больше не было. Никто никуда нынче не идет. Отдых до завтра.

3

С приходом Клима еще почти сутки не покидали облюбованного места. Днем отдохнули, отоспались как следует. В вечерних сумерках собрались было все вместе пойти опять проведать бабок-островитянок, однако Роман в последний момент передумал: незачем, куда они денутся.

Часа полтора вздремнули после полуночи, потом сон больше не брал» Свежий легкий ветерок дул со стороны, где стоял дом. Глеб и Клим принялись дружно, напористо просить у Романа разрешения закурить. Он в конце концов сдался, сам в несколько жадных затяжек сжег сигарету. Глеб с Климом, лежа, тихо разговаривали. Глядя на темное, в редких звездах небо, думали о своем…

Поднялись перед самым восходом. Рюкзаки, ружье, подвешенные на сучьях, перекочевали на землю. После завтрака Роман велел собрать пустые консервные банки и кинуть в омут. Обрывки бумаги сгреб в кучку, поднес зажженную спичку. Перемешанная с сухой иглой бумага занялась огнем и быстро превратилась в пепел. Пламя скоротечного костерка потонуло в первых солнечных лучах, заполнивших таежную глухомань.

Напоследок Роман придирчиво осмотрел покидаемую стоянку, распорядился:

– Пошли!

После этого отрывистого слова не теряли даром ни секунды. Обогнув омут, сразу же ступили на тропу и, миновав взгорок, устремились к домику. На ходу Роман надевал солнцезащитные очки, натягивал до самых бровей кепку. То же проделывали и спутники.

Быстрым шагом приблизились к избе, и Клим с силой рванул дверь на себя.

Таежные отшельницы на ночь закрывались, но запор изнутри был хлипким, больше существовал для того, чтобы дверь сама ненароком не раскрылась. От Климова чрезмерного усилия она едва не слетела с петель. Роман придержал дверь носком сапога, шагнул через порожек.

Бросилось в глаза – русская с полатями печь едва не в пол-избы, окованный железом сундук на некрашенном, выскобленном добела полу, иконостас в переднем углу.

Старухи, несмотря на рань, не спали. Одетые, сидели рядышком на широкой лавке у стены. От неожиданности обе вскочили. Оторопело уставились на пришельца с темными глазами-очками. Испуг прибавился, когда следом свалились в избу еще двое. Старухи попятились к печи.

Роману, впрочем, не было особого дела до ощущений хозяек. Он впился взглядом в подсвеченные лампадками образа. Клим и Глеб – тоже.

Так длилось с минуту. Этого хватило, чтобы однорукая старуха немного оправилась от испуга. Незваные гости не проронили ни слова, однако она поняла цель их вторжения, шагнула, встала лицом к Роману, загородив собой иконостас.

– Уйди! – выкрикнула срывающемся голосом.

Роман беззлобно оттолкнул ее и приблизился к образам.

– Не дам! – Однорукая вознамерилась было опять кинуться на защиту иконостаса. Клим крепко схватил ее за культю.

– Ты что, старая. Брысь на лавку. Ну!

Вторая хозяйка избы вела себя тихо. Стояла, испуганно сжавшись, губы ее беззвучно шевелились. Она хотела перекреститься, но рука не слушалась.

Строптивая сожительница, вроде притихла, смирилась. Но когда Роман снял со стены одну икону, вторую, положил в кармашки подставленного Глебом рюкзака, снова попыталась воспротивиться, подала голос:

– Разбойники…

На сей раз вмешался Глеб. Подошел к ней, сказал внушительно:

– А ну, дщерь Евдокии, Феодосии. Еще разок у меня пикнешь: считай, в последний.

Как бы намекая, что будет, поправил ружье за спиной.

– Агафья… – еле слышно окликнула однорукую вторая хозяйка. Мольба не противиться пришельцам звучала в интонациях.

Похоже, увечная старуха и без того поняла, что попытки защитить иконы бесполезны. Ее остроносое, светящееся в полумраке кельи лицо приобрело выражение безразличия, отрешенности.

Клим тем временем заглянул в сундук. Ничто там его не заинтересовало. На столешне лежали пухлые книги в кожаных потертых обложках. Остановившись у стола, Клим листал книги и краем глаза следил за старухами. При этом не забывал поглядывать и в оконце, и на занятых делом приятелей.

Всех икон в избе было десятка два. Роман осматривал их и, недолго размышляя, передавал Глебу. Иные водружал на место.

– Закончили, – сказал, отстраняясь, снимая перчатки.

Четыре иконы Роман оставлял.

– Все бери, потом отсортируем, – сказал Глеб.

– Не учи. Не хватало Богатенко таскать.

– Это посмотри. – Клим поднял над столом книги.

Роман подошел, заглянув под обложки.

– Пусть изучают, – сказал и, не удостоив старух прощального взгляда, вышел. Следом – Клим.

Глеб покидал ограбленное жилище последним.

– Если жизнь не надоела, от избы не уходить. Рядом буду. Понятно говорю?

Старухи молчали. Он и не ждал ответа.

– Теперь так, – сказал Роман, когда чуть отдалились от избы, – Одуванчика божьего навестим, потом Василия, потом одинокую бабку, а там… – Роман хотел, видимо, упомянуть про последний обитаемый остров, помеченный на верстовке римской шестеркой, но не стал излагать план до конца. – Там – поглядим.

– Может, Василия напоследок оставим, – предложил Клим. – Боюсь, повозиться с ним придется.

– А ты не бойся. – Роман усмехнулся. – Все. Хватит слов.

…Бабка Агафья затихла, словно впала в забытье, пока еще в избе хозяйничали грабители. И после их ухода не шелохнулась, сидела, сгорбившись, безучастно скорбно глядела перед собой. Вторая хозяйка кельи, Настасья, плакала, причитала, призывала кары на головы унесших иконы – до Агафьиного сознания будто не доходило.

– Ты чё, ты чё? – принялась допытываться Настасья, напуганная ее поведением.

Попытки растормошить Агафью оказались тщетными. Она оставалась безмолвной, неподвижной. Настасья ухаживала за ней, как за больной.

Не вывело из состояния оцепенения, отрешенности Агафью и появление Афанасия. Растерянный, жалкий старикашка с распухшим от слез лицом ерошил дрожащими руками сивые волосы и сбивчиво, захлебываясь, рассказывал о том, как вместе со своей Анной отлучились подоить корову. Возвратились и застали у себя разгром: берестяной короб с засоленной черемшой опрокинут, мед из полуведерного туеса по полу разлит; шастал кто-то по кухонному закуточку. Но главное – образа со стен сгинули. Все! И «Шестиднев», и «София Премудрость божия с праздниками», и «Микола». Все, все. Один махонький образок нашел у порога, ликом кверху лежал. Каблук на нем отпечатался. Треснула иконка та, загублена…

Старик, всхлипывая, перекрестился. Повествуя о своей беде, он, кажется, не замечал, что и у тех, кому жалуется, ой как неладно.

Едва закончил свой рассказ Афанасий, появилась запыхавшаяся, распотевшаяся от быстрой ходьбы, от бега бабка Липа. И ее избенку-келью не обогнули очкастые разбойники. Налетели, что коршуны, поснимали иконы, деньги забрали, какие за грибы, за бруснику в прошлом году выручены.

– Господи, господи. – Бабка Липа осеняла себя двуперстием, размазывала ладонями слезы и пот на морщинистом загорелом лице и говорила, говорила.

Разбойники велели ей ни на шаг не уходить от избы. Она не послушалась, побежала за защитой к Василию, а его самого еще допреждь…

– Василия?! – До сих пор Агафья, кажется, вовсе не замечала творившегося вокруг. Но от такой вот новости дернулась, как от толчка. Голос ее прозвучал сурово, недоверчиво.

Бабка Липа закивала: его, его. И отволтузили так, подняться сил нет. Мария его отхаживает теперь.

– Господи, господи, какие лиходеи. – Опять бабка Липа принялась креститься.

Весть, что у Василия отняли образа да к тому же излупцевали – это при его-то силище – более всего потрясла Агафью. Снова, в который раз, она живо вспомнила ввалившихся на зорьке в избу троих злодеев. Вспомнила, как один оттолкнул ее, а другой швырнул на лавку да еще ружьем стращал, – и от лютой ненависти горло перехватило. Уйдут очкастые с болот, нынче же уйдут, а там где их сыщешь, не тутошные, поди. Нужно помешать им! А как? Захар Магочин! Агафья вспомнила про него. Всегда в эту пору косит траву на Старицинском лугу. Мотоцикл у него. Отсюда через клюквенное болото бежать напрямик, пересечь Царскую гать, колок березовый недолгий одолеть – у Захарова покоса очутится. Бог даст, там он. Только поспешать надо, день уж на другой половине.

Агафья решительно поднялась.