Текст книги "Господа, это я!"
Автор книги: Ваник Сантрян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
– Вы теряете чувство меры, господин Тер-Петросян.
– Господин Тер-Петросян. Боишься назвать меня Камо, Ной. Ладно. Я понял, ты считаешь разговор законченным. В таком случае, господин Рамишвили, я по-хорошему прошу вас посоветоваться с господином Жордания. Как только вы меня освободите, я обещаю тотчас же покинуть Тифлис и вашу независимую Грузию.
Три дня спустя Камо и его товарищи подписывали «петицию» меньшевистского правительства. «Мы, нижеподписавшиеся, обязуемся сразу после освобождения в течение двадцати четырех часов покинуть пределы Грузии. Подпись.»
– Ной, я еще найду время потолковать с тобой… Позволь пока повидаться с Деникиным, я так по нем соскучился, – говорил Камо, подмахивая «расписку». – До новой встречи, Ной!
Свет гения
Пророки живут не на небесах и возникают не из безводного или безвоздушного вакуума. Они живут рядом с тобой, правда, их слишком мало, но они все-таки существуют.
Несколько минут назад голос такого человека-пророка раздавался в черной телефонной трубке.
– Товарищ Петров, здравствуйте! Ну-с, как ты, дорогой?
– Хорошо. Спас… – от радости голос сорвался.
– Что с тобой, дружище? – голос в трубке посерьезнел.
– Это от радости, Владимир Ильич, что слышу ваш голос. Здравствуйте. Слушаю вас.
– Я внимательно прочитал твое письмо. У меня возникли некоторые соображения. Нам надо поговорить. Как ты считаешь, а? Не волнуйся, письмо мне понравилось. Но встретиться надо. Непременно.
– Я готов, Владимир Ильич, когда скажете.
– Я жду тебя сегодня после завтрака. Ровно в два часа. В это время у меня будет товарищ Луначарский. Тебя это устраивает?
– Вполне устраивает, Владимир Ильич. Буду тютелька в тютельку.
– Спасибо. До свидания.
– Вай, до сви… Сам благодарит…
Камо не сразу повесил трубку. Из нее исходил теплый свет. «Я внимательно прочитал твое письмо». Да, он написал письмо Ленину. «Многоуважаемый и дорогой Владимир Ильич, во время партийной конференции РКП я сообщил Вам о моем желании побеседовать с Вами о моих новых сногсшибательных планах. Разговор этот может происходить во время Вашей прогулки или отдыха и ничуть не утомит Вас. Может быть, Вы найдете, что мои соображения окажутся очень ценными и осуществление их очень важным для настоящего момента, или же Вы найдете их очень забавными и от души, как Вы это умеете, посмеетесь.
Мне бы хотелось, чтобы Вы выслушали меня до начала или в начале конгресса Коминтерна. Преданный Вам Камо».
На письме имеется карандашная приписка Ленина: «Камо. Напомнить мне!» Но в течение нескольких дней он был по горло занят. Третий день у вождя революции не было времени принять Камо. Но письмо он не вложил ни в одну папку, оно лежало на виду, и когда он получил от Анатолия Луначарского два пригласительных билета на его спектакль «Канцлер и слесарь», то, наконец, улучил подходящий момент.
– Вот и хорошо, вместе сходим в театр, там и обсудим положение вещей, – заговорил он с самим собой и нажал кнопку звонка.
Вошел личный секретарь.
– Слушаю вас, Владимир Ильич.
– Вот что, дружище. Очень прошу найти мне товарища Камо и соединить с ним. И, пожалуйста, как можно скорее, он мне очень нужен.
Итак, встреча назначена после завтрака, ровно в два часа.
У Камо был час свободного времени, когда он выходил из ворот Кремля. Он шел перекусить что-нибудь, хотя радость предстоящей встречи притупила чувство голода.
Май 1921 года вовсю расцвел-зазеленел в московских парках, на клумбах, на деревьях вдоль тротуаров. Над трехгодовалой столицей республики сияло огромное ослепительное солнце.
Три года. Каждый год равнялся целому десятилетию, целому столетию.
Минули эти три года, нет больше ни Деникина, ни Колчака, ни Юденича – так с каким же врагом ему теперь воевать?
Утихли бури для этого буревестника.
И он написал письмо Ленину. Кому же он мог еще написать?
Только Ленину. Только Ленин мог сказать, что ему делать дальше, к чему руки приложить в Москве, где он, Камо, стал рядовым чиновником.
«Только Ильич сможет помочь осуществлению моих целей. Он наш бог, наш пророк. Он знает, что я должен делать».
Камо и сам не знал, как взялся писать это письмо. Было раннее утро. Он внезапно проснулся и не мог больше уснуть. Раз пять он излагал в уме строки письма. Поворачившись в постели, встал, зажег свет и сел за дубовый столик, который смастерил задолго до революции. Но мысли разом улетучились, разбились-рассеялись, как мечты. Не раздеваясь, он снова прилег на кровать в надежде, что строки письма снова к нему вернутся. Но, увы, письмо не получалось. Лишь одна мысль не покидала Камо: «Ильич, только Ильич. Только он может сказать, как мне быть? Он же вождь мирового пролетариата и должен знать, что, мне делать?» И стал писать письмо.
Весна увлекла москвичей на улицу, пусть хоть погреются этой безрадостной весной. Люди ходили подавленные, одетые-обутые с грехом пополам, полуголодные; в витринах продуктовых магазинов хоть шаром покати. Где все взять? Кто даст? Никто. Сам все создавай. Кто и почему должен о тебе заботиться? Сам, сам все создавай.
Погруженный в свои мысли, Камо не заметил, как очутился перед Большим театром, и нахлынувшие вмиг воспоминания увели его на несколько месяцев назад.
Был конец декабря 1920 года.
– Товарищ Петров?
– Петров у телефона, слушаю.
– Срочно зайдите к Владимиру Ильичу.
– Сию минуту.
И перепрыгивая через ступеньки, он помчался в приемную председателя Совета Народных Комиссаров. Пора было идти в Большой театр, и Ленин, видимо, хотел, чтобы они отправились туда вместе. Камо был приглашен участвовать в восьмом Всероссийском съезде Советов, который открывался в Большом театре.
– Товарищ Ленин ждет вас, – поздоровавшись, секретарь открыл дверь в кабинет.
– Здравствуйте, Владимир Ильич, можно?
– Здравствуйте, товарищ Петров. Входите.
При этих словах к Камо обернулись сидевшие у Ленина два посетителя: представитель ревкома и правительства Советской Армении Саак Тер-Габриелян и секретарь президиума Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Авель Енукидзе.
– Саак! – воскликнул Камо и бросился к нему в объятия. – Каким ветром тебя занесло? Извините, Владимир Ильич, извини, Авель. Я соскучился по Сааку. Ну что, Саак, выходит, без меня установили Советскую власть. Ты не представляешь, как я был счастлив! А как обрадовался телеграмме Ильича [16]16
Речь идет о телеграмме В. И. Ленина, направленной в связи с победой Советской власти в Армении: «Председателю революционного военного комитета Армении. Эривань. Председателю революционного военного комитета Армении тов. Касьяну. Приветствую в лице вас освобожденную от гнета империализма трудовую Советскую Армению. Не сомневаюсь, что вы приложите все усилия для установления братской солидарности между трудящимися Армении, Турции, Азербайджана. Председатель Совета Народных Комиссаров, Ленин. Москва, 2 декабря 1920 г.».
[Закрыть]!
– Видите, товарищ Камо, какой я вам приготовил сюрприз, – улыбаясь, сказал Ленин. – Мы еще услышим на съезде о героической борьбе армянского народа, Товарищ Тер-Габриелян расскажет нам сегодня об этом, – и обратился к Енукидзе: – Товарищ Авель, мы могли бы поехать в Большой театр на твоем автомобиле? Это недалеко отсюда. Мой водитель захворал, простудился, и я отправил его домой.
– С удовольствием, Владимир Ильич, только позвоню, предупрежу Михаила Ивановича.
…Какое царило оживление на съезде! Председатель Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Михаил Иванович Калинин по поручению ЦИК объявил съезд открытым, и бурные аплодисменты сменились «Интернационалом» в сопровождении оркестра.
Первый президент Советской России начал свою речь, воздав дань уважения памяти погибших в гражданскую войну. Все молча встали. Гробовую тишину нарушала мелодия «Траурного марша».
В Большом зале 2200 мест. На съезде присутствовало 2418 человек, то есть 218 из них было на ногах. Среди них находился и Камо. Он внимательно слушал, что говорили с трибуны. Михаил Иванович не забыл упомянуть, что кроме делегатов с Северного Кавказа на съезд приехали и представители молодых советских республик Азербайджана и Армении. Был избран состав президиума съезда: Калинин, Ленин, Енукидзе, Орджоникидзе, Сталин, Ворошилов и другие.
Прежде чем приступить к повестке дня, трибуна была предоставлена Сааку Тер-Габриеляну, представителю недавно созданной Советской Армении.
Ленин, улыбаясь, блуждал взглядом по залу, он искал Камо. Тот не сводил глаз с Ильича. – «Спасибо», – читал в его взгляде Ленин.
– От имени молодой Армянской Советской Социалистической Республики, – по всему залу разносились слова Тер-Габриеляна, – приветствую вас, посланцев великой рабоче-крестьянской России.
Его слова потонули в бурных овациях. Энергично рукоплескали Ленин, Камо…
…Утверждается повестка дня.
С докладом о деятельности Совета Народных Комиссаров Советской России выступает его председатель Владимир Ильич Ленин. Все встают. Зал, всколыхнувшийся от рукоплесканий, сотрясается и скандирует:
– Да здравствует товарищ Ленин!
Камо охватил неистовый восторг, он пустился в пляс на месте, радовался, как ребенок. Он впервые присутствовал на таком чествовании. Вот как встречают вождя мирового пролетариата! И он, Камо, простой смертный, рядовой солдат революции, близко знаком с этим человеком. Какое счастье!
В затихшем, наконец, зале раздается правдивое слово Ленина. Простое и доступное, по-ленински меткое и разящее. За три года страна одержала немало побед. Налаживается мирная жизнь, но враг еще не разбит, он притаился в засаде, и Красной Армии нельзя ослаблять своей бдительности.
– Мы должны приветствовать образование и упрочение советских республик – Бухарской, Азербайджанской и Армянской, восстановивших не только свою полную независимость, но и взявших власть в руки рабочих и крестьян, – звучат уверенные ленинские слова. – Эти республики являются доказательством и утверждением того, что идеи и принципы Советской власти доступны и немедленно осуществимы не только в странах, в промышленном отношении развитых, не только с такой социальной опорой, как пролетариат, но и с такой основой, как крестьянство. Идея крестьянских Советов победила. Власть в руках крестьян обеспечена; в их руках земля, средства производства. Дружественные отношения крестьянско-советских республик с Российской социалистической республикой уже закреплены практическими результатами нашей политики.
Вождь революции обстоятельно изложил вопросы экономического строительства. Театр борьбы отныне переместился в сферу хозяйственной реконструкции страны. Все силы на борьбу с голодом во имя этой реконструкции, так как Россия – наша, она завоевана руками, кровью рабочих и крестьян.
Так понимал Камо Ленина, его пламенную речь. Понимал и в мечтах рисовал жизнь через несколько десятилетий.
Что тогда будет? Наверняка то, о чем заявил Ленин:
– Коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей страны.
Речь Ленина подошла к концу под рукоплескания двух с половиной тысяч слушателей.
– Если Россия покроется густой сетью электрических станций и мощных технических оборудований, то наше коммунистическое строительство станет образцом для будущей социалистической Европы и Азии.
Пророческие, крылатые слова.
Словно минута промелькнула, а не час, который заняли у него воспоминания, и он у входа в Кремль протягивал часовому пропуск.
– Пожалуйста, проходите.
И Камо быстрым шагом прошел к кабинету Ленина. Стрелки часов показывали без пяти два.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, товарищ Петров. Владимир Ильич ждет вас.
– А вот и он, – заметив в дверях голову Камо, Ленин пошел ему навстречу. – Дорогой товарищ Камо! Представляете, Анатолий Васильевич, – обратился он к народному комиссару просвещения Советской России, который, поздоровавшись с Камо, поглаживал свою коротко подстриженную бородку, – этот храбрый молодой человек, отложив свои дела, пишет мне письма. Так, так. Товарищ Камо, ты смотрел пьесу Анатолия Васильевича?
– Нет, Владимир Ильич, – с виноватым видом признался Камо.
– Значит, надо будет посмотреть. Сегодня в семь вечера пойдем с тобой в театр Корша. Товарищ Луначарский принес мне два пригласительных билета. Необходимо повышать культурный уровень. Посмотрим, кто такие эти канцлеры и слесари. И если в нас загорится критический огонек, то зададим жару товарищу наркому. Народный комиссар и драматург. Дорогой Анатолий Васильевич, не сочтите за комплимент, вы хорошо пишете, и те пьесы, которые рассчитаны на театралов, пришлись по сердцу и революционным массам. Возможно, с точки зрения искусства некоторые такого рода пьесы, – я не вас имею в виду, – подвергнутся критике, но они носят агитационный характер и становятся оружием в наших руках. Искусство должно быть средством агитации, да! Когда вы написали пьесу, которую мы увидим сегодня?
– В этом году, зимой, Владимир Ильич, – Луначарский опять стал теребить бородку. – Несколько представлений были хорошо приняты. Вот когда вы сказали нарком и драматург, я вспомнил один случай. Однажды театральная труппа собралась познакомиться с моей пьесой «Народ». Я читал пьесу с пафосом, жестикулируя, с соответствующей интонацией, представляя каждый образ. Когда я кончил читать, кто-то из актеров сказал: «Разрешите?». «Пожалуйста», – говорю. «Товарищ Луначарский, – сказал он, – вы замечательный актер! Переходите к нам работать. Зарплату хорошую получите». Да, артистам юмора не занимать. Я не растерялся, улыбнулся ему и говорю: «Спасибо за хорошее предложение. Но мне и на посту наркома неплохо живется».
Ленин весело и громко рассмеялся и сказал:
– Очень хорошо! Мы с товарищем Камо придем на вашу, как вы сказали, международно-революционную пьесу.
– Спасибо, Владимир Ильич, – Луначарский встал. – Я буду ждать вас у входа в театр.
Ленин протянул ему руку:
– До вечера.
Когда они остались вдвоем, Ленин, улыбаясь, сказал:
– А наши с вами проблемы так и остались нерешенными. Дорогой Камо, поговорим о твоем письме в театре, во время антрактов.
Но разве в антрактах поговоришь?
Ленину не давали ни минуты покоя. Он ждал, когда в зале погаснет свет, и потом только входил в ложу. Но все равно его встречали аплодисментами.
В антрактах Камо молчаливо сопровождал Ленина, и о своем письме не мог и заикнуться. Ленин тут же, на ходу, решал вопросы, с которыми к нему обращались. Отдавал краткие указания, писал записки на листках, из блокнота или делал в нем пометки.
Пьеса кончилась. В стране Нордландии, под которой подразумевалась революционная Германия в ноябре 1918 года, сталкиваются две силы: с одной стороны армия канцлера фон Трауэ, с другой – рабочий класс с «войском» слесаря Макса Штарка. Победа Штарка символизирует победу рабочего класса, пролетарской революции, чем и заканчивается пьеса. Вот идет последняя сцена: побежденный слепой канцлер признает падение мира, в котором он жил, и тут раздается музыка и пение «Интернационала». Канцлер вполголоса произносит последние слова: «Новый мир рождается, Лара. Это несомненно. Новый мир рождается в муках. Это они идут сюда. Я готов пожелать им побед. Ведь назад не вернешься! Но я ненавижу их! Мыслью стараюсь вникнуть, порою понимаю, как мы приготовили их. Порою мне кажется даже, что они победят. Но вся природа моя против них». Канцлер и Лара удаляются, и хор поет:
Скоро ждет нас победа!
Старый мир, догорай!
В пожарах родится
Земной счастливый рай!
Последние аккорды песни потонули в одобрительных возгласах зрителей. Зал рукоплескал то артистам, то, обернувшись к ложе, Ленину, Луначарскому, Камо.
Майская ночь обволакивала Москву. Автомобиль остановился у ворот Кремля.
– Поднимемся ко мне, товарищ Петров. Сейчас самое подходящее время поговорить о твоем письме. Нам никто не помешает.
Поднялись в кабинет Ильича, чтобы просидеть там до поздней ночи. Ленин отговаривал его от плана поимки заклятого врага советской власти Бориса Савинкова, которого, как настаивал. Камо, он должен живьем, в мешке, доставить в Москву. «Хватит пороть горячку, дорогой Камо. Сейчас нужна хладнокровная и расчетливая дипломатия, поэтому тебе надо перейти работать в Совнарком, а в скором времени представится случай отправить тебя за границу. Видимо, пошлем в Персию. Это я обещаю.»
Прошло несколько дней.
Камо опять держал в руках паспорт на чужое имя.
На юге Каспийского моря, в порту Энзели перс-таможенник вертел в руках паспорт белоэмигранта, «изменника» родины, не подозревая, что этот симпатичный молодой человек – Камо.
Таможеннику и в голову не пришло бы, что он прибыл по заданию Ленина.
Пророки живут не на небесах и возникают не из безводного и безвоздушного вакуума. Они живут рядом с тобой.
Светлые пророки.
Ленин…
Плов
Московское солнце не согревает кавказцев даже летом, не говоря уже об осенней поре. На октябрьском небе светило солнце, но его лучи, казалось, не дотягивались до снежных островков на городских улицах.
В те дни было не до солнечного тепла и расчистки снега. К сердцу молодой республики устремились вчерашние хозяева положения, которые в свое время бежали, спаленные солнцем Октября, а теперь они сплачивали вокруг себя засевших по темным углам единомышленников, чтобы в зародыше задушить кровью завоеванную свободу, новорожденную советскую республику.
Вопрос стоял ребром: жизнь или смерть. На борьбу с заклятым врагом партия мобилизовала лучших сынов, лучших из лучших.
Вот он, один из них, торопливо шагает к Кремлю, рассекая встречный холодный воздух. С юга приехал Микоян, и Камо идет расспросить-разузнать у него о новостях из Армении и Грузии, где старый мир делает последние потуги удержать свои пошатнувшиеся устои. Тщетные потуги.
Он вспомнил теплые апрельские дни в Баку, где была свергнута власть враждебных народу мусаватистов и город стал советским, что было данью памяти Шаумяну, Джапаридзе, Азизбекову, Фиолетову. В ушах Камо еще звучали слова Микояна, услышанные по телефону из Баладжара, и он еще тогда заплясал на месте. «Здорово, Анастас! Ты это?! Давай свое войско к нам в Баку и не мешкай! Эти сукины сыны дали деру, город теперь наш!»
…Камо шел из третьего Дома Советов, что был в конце Божедомского переулка. По соседству проживала вдова Степана Шаумяна Екатерина Сергеевна вместе с детьми. Выходя из дома, он заглянул к ним.
– Дражайшая Катюша, – сказал он, приветствуя Левона, Сурена и Сергея: – А, здорово, солдаты революции! Катя-джан, Анастас приехал, завтра мы придем к тебе, человек пять-шесть, словом, жди нас к обеду. Ильича тоже попросим, может, найдет время.
– Да ты что! Нет хлеба детей накормить, а ты гостей приглашаешь, – пожурила его Екатерина Сергеевна.
– Я знаю где раздобыть рис и изюм. Найдется еще кое-что, принесу все завтра, состряпаем обед.
– Ничего пс знаю, отвечать будешь ты.
– До завтра. Пойду поищу Анастаса.
И вот Камо торопится в Кремль, где намерен застать Анастаса. Завтра заседание Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, и Микояну наверняка надо со многими повидаться.
– Товарищ Петров!
Камо обернулся.
– Авель! Как ты догадался, что нужен мне как воздух?! Микоян здесь?
– Да, а что такое, Камо?
– Послушай, Авель, завтра ты должен предоставить мне свою машину, соберемся человек пять-шесть и поедем к Екатерине Сергеевне. Как раз и Микоян приехал. Короче, твоя машина будет обслуживать завтра солдат революции.
Авель Енукидзе нехотя согласился:
– Предоставить-то предоставлю, но…
– Понимаю тебя, но мы не побеспокоим Екатерину Сергеевну. Еду беру на себя – все достану, сварю, всех накормлю. Приготовлю плов высшего класса… До завтра, – и сбежал вниз по лестнице.
…За окнами одной из комнат третьего Дома Советов, которые выходили в сад, стало вдруг оживленно и многолюдно. Машина Авеля Енукидзе дважды подъезжала к дому с приглашенными на обед гостями. Первым раздался мощный бас Максима Горького, о котором Степан Шаумян говорил как о морально чутком и чистом писателе современной русской литературы. Вслед за Горьким по лестнице поднялись Анатолий Луначарский, Миха Цхакая, Микоян, Енукидзе, Филипп Махарадзе, Сергей Алилуев.
Камо был на кухне, подвязанный фартуком Екатерины Сергеевны.
– Ого! – засмеялся Горький, – Женское общество притесняет тебя, на новую должность определило.
– Алексей Максимович, можете не сомневаться, – Микоян улыбнулся, – он у нас мастер готовить вкусные блюда.
– Кстати, на Кавказе, – начал Горький, когда все собрались вокруг него, – мне как-то довелось вкусно пообедать. И знаете, где? Вы наверное думаете где-нибудь на званом вечере или у какого-нибудь маститого писателя? Ничего подобного. В Метехской тюрьме. Да, в Метехе, куда меня временно посадили. Это было двадцать два года назад. Сидевшим со мной армянам и грузинам родные приносили оладьи – вкусные, пальчики оближешь. Мне всегда выделяли порцию. А однажды меня угостили толмой с виноградными листьями – вот это была пища богов.
– Алексей Максимович, – Камо высунул голову из кухни. – Выходит, у вас метехский стаж побольше моего?
– Да, дорогой Камо. Я в свое время побывал и на твоей родине, в Гори, любовался ее природой. В те годы я был корреспондентом «Нижегородского листка», на его страницах было опубликовано пять моих фельетонов.
Горький смолк, и повернувшись к Микояну, спросил:
– Анастас Иванович, есть в Тифлисе литературная жизнь? Кто там пишет стихи и романы?
«Вот припер к стенке, – подумал Микоян, – когда бы я интересовался поэтами, дорогой Алексей Максимович? Подполье – не поэзия, а сухая проза с тюремным привкусом и свинцовой приправой…»
Микояна вывел из затруднения Левон Шаумян:
– Есть, Алексей Максимович. Это Василий Каменский, – Рюрик Ивнев, Сергей Городецкий. Пишут, а как же.
– Кое-что из Городецкого, кажется, попадалось мне в периодике, – сказал Горький и посмотрел на Камо, который вошел в комнату с большой тарелкой.
– Плов высшего класса, – сказал Камо, – с изюмом! Прошу, не стесняйтесь, располагайтесь за столом, где кому удобно. Всем достанется, да еще с добавкой. Алексей Максимович, к плову будут поданы оладьи, ужасно вкусные, потому что не я их готовил, а Екатерина Сергеевна.
Обед затянулся. В центре внимания был Камо с его шутками-прибаутками, забавными, рассказами.
