Текст книги "Господа, это я!"
Автор книги: Ваник Сантрян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
– Да, так вот и начинали, Владимир Ильич, – заговорил Камо. – Какое время было! А сейчас как быть? Всю дорогу, начиная с Батума, где я сел на пароход с паспортом турецкого купца, до Парижа я задаюсь вопросом: ну почему, почему так произошло, почему мы потерпели поражение? Четыре года я был оторван от всего мира, от друзей, знакомых… Не знаю, с чего и начать. Поэтому я и пришел, пришел за ответом, за советом. Я хочу узнать у вас, почему все так случилось, почему я зря потерял четыре года, которые длились для меня целую вечность? Почему мы доверились Житомирскому, почему я, мои товарищи и добытые с таким трудом деньги угодили в руки охранки? Я сомневался в Житомирском, не доверял ему до конца, но он действовал безупречно.
Камо разволновался, не заметив, как вскочил с места. Ленин перестал расхаживать по комнате, положил руку ему на плечо:
– Сядь, не горячись так. Рассказывай, меня пытались убедить, что ты сверхчеловек.
– Сверхчеловек? Сверхчеловеки те, кто нечеловеческими методами мучают нас. Я всего лишь солдат революции, и то, что я сделал, нужно было революции. Нужно было, Владимир Ильич, поэтому я и сделал! Может быть, у меня получилось чуть лучше, чем у других, только и всего…
Ленина взволновали и удивили слова Камо.
– Слышишь, Надя? – и снова обернулся к нему. – Спасибо, дорогой Камо. Расскажи хоть о своем побеге. Никому не верилось, что смертная казнь минует тебя. Трудно было представить, что ты благополучно вырвешься из Метеха. Ты задал нам хорошую головоломку. Мы никак не могли найти выход.
– Мой побег, Владимир Ильич, яркое проявление солидарности разных наций, – гордо заявил Камо. – Я сейчас назову имена организаторов побега, и вы в этом убедитесь. Игнатий Брагин, из Пензенской губернии, русский. Могу назвать грузина – Котэ Цинцадзе. Хотите армянина? Пожалуйста – Джаваир Тер-Петросян. Кто еще? Алипи Цинцадзе, Андрей Григорьев, Нестор Кахетелидзе, Павел Жданков, Павел Нестеренко, Илья Гарцев, Арусяк Тер-Петросян… Эта вот солидарность и взяла верх над Метехом и царизмом!
– И еще твоя смекалка.
– Мы верили, что ты не дрогнешь, – сказала Надежда Константиновна и обратилась к Ленину: – Обед уже готов.
– Очень хорошо! Надя, – пошутил Ильич, – постараемся так накормить сегодня Камо, чтоб он забыл о своих тюремных голодовках.
– Мы должны довести нашу борьбу до победного конца, – сказал Камо.
– Да, да, до победного конца, до победы социалистической революции в России, – Ленин опустился на стул. – Это временное отступление. Ладно, что-то мы с вами разговорились, а обед стынет. Я попозже скажу, что делать дальше. Надя, не найдется ли у нас коньяка?
Серго и Камо переглянулись.
– Мы не хотим пить, Владимир Ильич, – сказал! Камо.
– Вместо коньяка, Владимир Ильич, я лучше покажу Камо Париж, – сказал Серго.
– Я не против, – сказал Ленин, когда Камо и Серго встали. Взглянув на легкое осеннее пальто Камо, которое тот собирался надеть, он сказал: – Ты приехал в Париж в этом пальто? Зима ведь на носу. А еще собираешься ехать в Бельгию, Грецию, Турцию?
– Я хорошо переношу холод, Владимир Ильич.
– Нет, дружок, тут не мудрено, простудиться. Особенно на море. Тебе необходимо теплое пальто. Надо что-то придумать. Я сейчас. Надя!
Крупская пришла с кухни.
– Надя, принеси, пожалуйста, мой: плащ, что мама подарила.
Крупская ушла в спальню и вернулась с серым плащом. Ленин взял его и сказал:
– Вот в нем ты не замерзнешь. Надевай!
– Владимир Ильич, – растроганный Камо не знал, как быть. – Ну зачем, не стоит. Серго, ты видишь? Ну что мне делать?
– Никаких возражений, – сказал Ленин. – Это подарок моей матери, она его купила в Стокгольме, он очень теплый. Тебе не следует простужаться, дорогой.
– Нет, не возьму! – упорствовал Камо. – Это подарок…
– Я же сказал, никаких возражений! Теперь можете отправляться с Серго на прогулку. А у меня тут статья недокончена, и пока вы вернетесь, я ее закончу. Погуляйте, и потом я скажу, Камо, что тебе делать.
…Был прохладный осенний вечер. Армянин с грузином, беседуя по-грузински, шагали по плитам Монмартра. Скоро этот армянин отправится из Парижа в Германию и Турцию, чтобы организовать для русских революционеров переправку нелегальной литературы и оружия через Болгарию.
Затем Камо снова должен появиться в Тифлисе.
…Вернувшись из-за границы, Камо направился в Москву, навестил Никитича, рассказал о своей встрече с Лениным и попросил оказать ему небольшую материальную помощь. Никитич был удивлен, что Камо вновь собирается сколотить боевую группу и совершить экс.
– Немножко оружия я прихватил с собой. Теперь нам нужны деньги, а их нет.
– Вот тебе деньги, покупай оружие и будь благодарен, если тебе дадут за них несколько винтовок, – сердито сказал Никитич и положил на стол сторублевку. – Купи лучше на эти деньги билет и поезжай в Болгарию. Выкинь из головы покупку оружия и года два не смей показываться в России! Неужели ты не понимаешь, что не время сейчас, что для новой революции необходима кропотливая и терпеливая подготовка масс – без спешки, без горячки? Разве не то же самое говорил тебе Ленин в Париже?
– То же самое, но я не могу сидеть сложа руки. Увидел бы он эту нашу спячку, может, не так бы со мной говорил. Терпеливая подготовка требует терпения, а его у меня нет, и я не хочу им обзаводиться. Мне нужно оружие, и я обзаведусь оружием! Пойду я. До свидания, Леонид Борисович. Деньги я потом верну. Нет, все-таки дела у нас, видать, плохи.
– До свидания, Семен Аршакович, все же ехать в Тифлис небезопасно.
…Ехать в Тифлис небезопасно – Камо вспомнил слова Никитича, когда шел к Гиго.
Гиго – Григорий Осипович Матиашвили, муж Софьи Егоровны, великолепный спец по бомбам. Софья Егоровна была из дворянского рода, она часто спорила с мужем и, поссорившись с ним, уходила с маленькой дочкой Зиной к своим родителям, грозилась разводом. Она требовала, чтобы муж подыскал другую, более подходящую работу, а Матиашвили занимался только выполнением партийных заданий, изготовлением бомб и гранат.
Сейчас в доме Матиашвили царил «покой», которому недоставало только присутствия Камо, а тот как раз направлялся к ним по Великокняжеской улице.
– Гиго, это я.
– Проходи, я уже кончаю. Динамит готов. Софья Егоровна опять устроила мне развод.
– По-твоему, это пустяк? А глядишь, история нами заинтересуется. И ты должен суметь держать перед ней ответ. Не думай, что мы родились с тобой случайно. Случайно рождаются цари, наместники, председатели трибуналов и начальники тюрем. Революционеры рождаются не случайно и не случайно становятся революционерами.
– Опять расфилософствовался. Ладно, но зачем забегать вперед? Давай все по порядку. С чего же ты начнешь нашу с тобой историю?
– С Царьграда…
…Царьград, он же Константинополь.
В предместье Феракуса находился монастырь грузинских католиков «Нотр дам де лурд». Монахи носили обычную одежду, молились, как обычно, богу, а если кого-нибудь из них вы увидите в гражданской одежде или в офицерском мундире уезжающими в Батум или Одессу, то не удивляйтесь. Они обыкновенные люди и, вознося молитвы богу, вместе с тем выполняют и свой общественный долг и обязанности.
Вон шагает между обнаженными деревьями монах с коренастым, среднего роста молодым человеком и дает ему какие-то наставления. Они непринужденно беседуют. Никого поблизости не видно. Личность монаха многим была незнакома. Известно только, что его называют отец Бернардо и он прекрасно поет по-грузински. Когда он пел в церкви «Санта Анна», яблоку негде было упасть.
– Из Болгарии прибыл транспорт с оружием. Маловато, но лучше столько, чем вообще ничего, – говорит отец Бернардо. – Я отправлю это в Трапезунд, восемнадцать фунтов динамита. Твоя задача – съездить туда, встретить транспорт и переправить его в Одессу. Вот тебе паспорт. Тюк получишь по этому паспорту, а что делать дальше, знаешь. В Одессе тебя встретят надежные люди. В Батум ехать нельзя. Я так соскучился по Батуму! Эти «игрушки» так необходимы там. Но партийное задание таково: доставить оружие в Одессу и передать товарищам. Ох уж эта Турция, недоброе что-то затеяли младотурки. Они начали травлю христиан, и в первую очередь, конечно, возьмутся за армян, если уже не взялись. «Бей христиан!» – вот высшее достижение, к которому они пришли за все время своего существования…
– О какой же тогда революции и прогрессе они разглагольствуют?
– Революция? Лозунги! Талаат-паша возглавляет волчью стаю, а не революционеров. Революция – ширмочка для их темных дел. Не удивляйся, если завтра эти самые младотурки, называющие себя поборниками прогресса, нагло объявят, что, дескать, армяне напали на них, а они только защищались. И главы великих держав, потакая, да-да, потакая гонениям на турецких христиан, а не просто глядя на это сквозь пальцы, заколеблются: мол, видимо, турки поступают правильно, иначе зачем им, будучи столь сильными в собственной стране, истреблять невинный народ?
– Кто владелец этого паспорта? Ты его знаешь?
– Знаю: Никола Трайчев. Болгарский революционер. Как-нибудь познакомлю вас, Гиго. Трайчеву можешь доверять, как мне. Я приехал в этот город с заданием установить связь с младотурками. Они ведь – «революционеры и поборники прогресса», поэтому исподтишка, окольными путями помогают всем тем, кто враждебно настроен к России. Я встретился с одним полковником, который в прошлом был грузинским князем. Но меня обманули. А когда я попросил обратно привезенные деньги, мне пригрозили тюрьмой. Что им стоило разделаться с грузином-чужестранцем, снести ему голову в два счета? Времени было в обрез, я торопился. Проклиная и себя и их, потеряв всякую надежду, я не знал, что делать, и вот тогда я и встретился с грузинскими рабочими. Они-то и познакомили меня с Николой Трайчевым. Он раздобыл паспорт на имя Семена Савчука и с рекомендательным письмом отправил меня в Болгарию…
Был один из дней 1912 года. Камо пришел на Великокняжескую улицу к Григорию Матиашвили и нашел его в подвале за приготовлением «адской машины».
– Эх, Гиго, Гиго! Софья Егоровна права, когда грозит тебе разводом. Вот и сейчас она возьмется за свое, а тебе чуть свет надо ждать меня на Саперной улице, 14.
Еще чуть только брезжил рассвет, когда они заняли свои места на Коджорском шоссе, по которому должна была прибыть в Тифлис почтовая карета с деньгами. Но операция провалилась, и они сами еле унесли ноги.
Однако Камо не отчаивался.
Не отчаивалась и царская охранка.
Закрытый экипаж под усиленной охраной, в сопровождении двух всадников-конвоиров выехал со двора окружного суда и двинулся к Метеху.
В экипаже между двумя жандармами сидел закованный в цепи заключенный, он напевал себе под нос и считал.
Двадцать лет…
Подумать только – двадцать лет!..
Однако конец мог быть и гораздо более плачевным: смертная казнь через повешение. Еще до приговора Камо смирился уже с мыслью о смерти, как вдруг ему объявили о помиловании: Романовы решили торжественно отпраздновать трехсотлетие своего правления.
На заседании суда Камо держался весело и беспечно. Он сбрил бороду и подстриг усы, приоделся как мог и выглядел на несколько лет моложе. Он был в своей стихии – держался гордо, точно орел величественных кавказских гор.
Не счесть, сколько было допросов. У каждого были свои вопросы – у помощника председателя суда Чемесова, членов суда Ястржебского, Иляшенко, врачей Бродзели, Зенкевича, Яшвили, секретаря-помощника Березного, помощника прокурора Ткачева… И много, много статей, по которым его обвиняли.
Прошел месяц после ареста Камо. Его арестовали десятого января. Та же участь постигла и других участников и организаторов операции: Самуила Купрашвили, Григория Матиашвили, Михаила Кикнадзе, Николая Романова, Мартироса Лоладзе, Вано Майсурадзе, Константина Мартирузова, Геворка Шиоянца, Ивана Гогинашвили, Абрама Грикурова, Ольгу Джавахову, Астхик Тер-Аракелову, Тиграна Вахтангова, Александра и Поликарпа Добржанских, Багдасара Сафарова…
На сей раз им сильно не повезло, в них вцепились мертвой хваткой – за разбойное нападение 24-го сентября 1912 года на почтовую карету с деньгами.
Неудачная попытка.
Хотя готовились они долго, тщательно, соблюдая все меры предосторожности.
Динамит, привезенный из Алаверди Асатуром [12]12
Асатур Кахоян(1874–1937) – революционный деятель Закавказья.
[Закрыть], бьл доставлен в Авлабар к Мартирузову в подвал его аптеки, бывшую вне всяких подозрений. Если сверху не раздавался громкий топот Мартирузова, работа в лаборатории кипела. При появлении подозрительных лиц он стучал ногой по полу.
Так готовились бомбы.
Однако затея провалилась.
В нападении на почту участвовало восемь человек. В кареты с денежной почтой они бросили три бомбы, трое стражников и кучер были убиты. Почтальона в одного из конвойных ранило. Раненый стражник не растерялся и открыл стрельбу. Камо был ранен в руку.
Полиция напала на след Камо и его группы. Четыре месяца за ними денно и нощно следили. Полиция не спешила, желая взять всех разом.
Каждого из членов боевой группы Камо шпики знали по кличке, которую дали им сами: «Рыжим» был Григорий Матиашвили, «Инкогнито в легком пальто»– Мартирос Лоладзе, «Почтовый чиновник»– Багдасар Сафаров, «Черноусый» – Камо.
Был холодный вечер. Ветер то шаловливо подхватывал на лету первые снежинки, то завывал и мел поземку, то дул в лица прохожим. Приподняв воротники длиннополых пальто, по Военной улице торопливо, но с опаской шагали трое. Они вошли в телеграфную контору, а выйдя оттуда, свернули на улицу Броссе, и здесь Камо и Григорий расстались с князем Константином Микеладзе.
Когда в конце улицы смолкли шаги Микеладзе, Камо услышал за спиной приказ:
– Ни с места!
Дуло револьвера коснулось его затылка.
Другой голос приказал не двигаться Григорию.
Камо моментально оценил ситуацию: сопротивляться было бесполезно – их окружили.
– При попытке к бегству приказано стрелять!
– Сдаемся, – подчинился Камо.
Григорий молчал.
– Явились, голубчики! – начальник уголовного отделения одиннадцатого полицейского участка на радостях не сразу нашарил под собой стул, чтоб сесть.
– Вы не имеете права, мы иностранцы, – Камо предположил, что их, возможно, арестовали по недоразумению, и ухватился за соломинку. – Мы иностранные подданные. Это нарушение международных прав. Я протестую!
– Предъявите ваши документы, господа.
– Прошу.
Камо протянул паспорт. Николас Фифас, гражданин Греции. Паспорт № 1890. 28 апреля 1912 г. Главный русский консул. Подпись.
– А ваш? – начальник отделения, держа за кончик паспорта, постукивал им по левой ладони.
– Прошу, – Григорий достал паспорт из нагрудного кармана.
Начальник отделения внимательно прочитал:
– Никола Христиевич Трайчев. Болгарский подданный. Паспорт № 214. Болгарский консул в Царьграде. Подпись.
– Да, – подтвердил Камо.
– Слов нет, документы в порядке. Что ж, а теперь вас представлю я! – сказал начальник полицейского участка, обращаясь к Камо, в кармане которого во время обыска был обнаружен еще один паспорт на имя дворянина Кутаисской губернии Михаила Кациевича Жгенти. – Вы, уважаемый Жгенти, – житель города Гори, мещанин Семен Аршакович Тер-Петросян, всемирно известный преступник по кличке Камо, он же Дмитрий Мирский, «гениальный сумасшедший». Организатор неудавшегося нападения на Коджорском шоссе. А вы, – он повернулся к Матиашвили, – Григорий Осипович Матиашвили, а не господин болгарский подданный Никола Трайчев. Вы из села Сартачалы Тифлисского уезда, вы же «Дедаши Гиго», знаменитый мастер по изготовлению бомб. Вас также ждет смертный приговор, в лучшем случае каторга. Финал столь интереснейшей биографии не может увенчаться лаврами. Только виселица. Можете не сомневаться.
2-е марта 1913 года отошло в историю, ознаменовавшись четырьмя приговорами Тифлисского окружного суда – приговорами к смертной казни: за участие в вооруженном восстании 1905 года, за организацию 13 июня 1907 года на Эриванской площади экспроприации 250 тысяч рублей из государственного банка, за побег 15 августа 1911 года из Михайловской тюремной больницы, за попытку 24 сентября 1912 года похитить на Коджорском шоссе денежную почту, вследствие чего погибло четыре человека.
Ни один из четырех приговоров не подлежал кассации. Но как раз в те дни отмечалось трехсотлетие царствования дома Романовых, и в связи с этим празднеством по всей стране была объявлена амнистия приговоренным к смертной казни.
И на сей раз он миновал виселицы.
Закрытый экипаж под усиленной охраной вез его из окружного суда в Метех, откуда он уже не сумел сбежать.
Товарищи тщательно готовили побег, подкупили тюремных надзирателей за крупную взятку передали Камо веревку и напильник.
Окно камеры выходило на Бахкальную улицу. На ней, впритык к тюремной стене, была сторожка, а на противоположном тротуаре – чайная. В назначенный день Асатур Кахоян и Арусяк пришли в чайную, уселись на балкончике второго этажа, оттуда хорошо просматривалось зарешеченное окно Камо. Собирался дождь, дождь непременно должен был пойти, потому что он был их единственной надеждой. Они поглядывали на небо и мысленно умоляли его послать дождь. Тогда б сторож скрылся в будочке, и Асатур с Арусяк желтым светом фонарика послали бы сигнал Камо, дескать, можно спускаться. Камо уже перепилил прутья решетки, замазав распилы хлебным мякишем. Дождь не пошел, сторож не вошел в будку, и внизу, в ночной темноте загорелся красный свет, то есть спускаться нельзя, сторож пристрелит на месте.
Через два дня, обходя камеры, начальник тюрьмы обнаружил надпиленную решетку. Камо перевели в камеру смертников.
…Закрытый экипаж громыхал по булыжнику, конский топот эхом отдавался в ушах, укачивая мысли о прошлом и будущем.
Экипаж остановился. «Наверное, доехали». Это был Метех. Здесь он пробудет два года.
«Свергли даря, во главе правительства встал Керенский. Революция победила, но нам нужна была не эта революция. Временное правительство издало указ арестовать Ленина и большевиков, ушедших в подполье. А меньшевики торжествуют, теперь они у кормила власти…
Но мне-то вроде грех жаловаться на свою судьбу и на Временное правительство. Ведь новое правительство многих амнистировало, и меня в том числе. И вот я вышел из Харьковской каторжной тюрьмы…»
В Тифлисе была беспощадная августовская жара.
Он стоял на большом мосту через Куру и, погруженный в свои мысли, рассеянно смотрел на мутную воду. «Сколько лет ты несешься так, река! И все не убываешь. Потому что ты сильная. Не то, что я. Десять – пятнадцать лет я воюю против этих властей, и вот силы мои иссякли. Я превратился в тепличное растение – побледнел, ослаб, кожа да кости остались».
Все на нем было белое: туфли, брюки, легкая, аккуратно выглаженная сорочка. Впалые щеки чисто выбриты, глаза – запавшие, полные грусти. «Куда ты все время так бежишь, река, а?»
Он страшно устал. Не давали покоя боли в желудке. «Нет, я закрываю свои счеты с этим миром. Не выдерживаю больше. Брошусь в Куру и дело с концом». Он не мог собраться с мыслями. Уже полгода на свободе. Съездил в Баку, встретился с Шаумяном, приехал в Тифлис, недолго тут пробыл, подался в Москву, снова приехал в Тифлис. Он не знал, что ему делать, не мог найти себя.
Он выбился из сил.
Угрюмо неслась Кура.
«Надо в Петроград съездить, к Ленину. Только он скажет, как мне быть». И вспомнил Париж, когда он после Метеха не знал, чем заняться. Съездил в Париж, к Ильичу. «Лечить глаз и отдыхать, – сказал Ленин. – Заняться своим здоровьем».
«Нет, как видно, надо будет восстановить силы, а не то вместо того, чтобы с головой кинуться снова в борьбу, ношусь с дурацкой мыслью окунуться в Куру. Мне надо подлечиться. Иначе поступить яне имею права. Джаваир просто молодчина, что уговорила-таки меня, отвела к врачу. Врач сказал, что только лечение восстановит мое пошатнувшееся здоровье».
Здоровье, которое он потерял в огне сражений, психиатрических больницах и тюрьмах. Последним его испытанием был Харьков.
…Харьковская пересыльная каторжная тюрьма. Главный корпус, второе отделение, пятнадцатая камера.
Не будь решеток на окнах, не будь вооруженного конвоя у сторожевой будки и электрических проводов над высокими стенами, здание можно было бы принять за фабрику. И не будь, конечно, согнанных сюда арестантов с разных концов России, в основном уголовников. Если б не все это…
Помощники начальника тюрьмы Лукьяновский и Семеновский, ярые монархисты, гроза политзаключенных, даже не поинтересовавшись, кого именно пригнали по этапу, приняли колонну, сосчитали, сколько «голов», и распорядились:
– Растасовать!
В камере, куда бросили Камо, было человек десять.
– Ты кто будешь? – подошел к нему один из «хозяев» по кличке «Нос», когда он пристроился со своим нехитрым скарбом в камере, – Рецидивист?
– Нет, политический, – чтоб пресечь расспросы, отрезал Камо.
– Ого! – обрадовался любопытный заключенный, – против царя, стало быть, а?
– Ага, против царя.
– А обувка у тебя, кажись, добротнее моей. Придется меняться, – снова заговорил высокий худой арестант, смерил Камо с головы до ног и обернулся к сидевшему посередке высокому рыжему мужчине – Иван Иваныч, я хочу, чтоб его туфли стали моими.
– Коль хочешь – они твои. Бери! – послышался голос Ивана Иваныча.
– Слышишь? «Батька» говорит, чтоб ты по доброй воле отдал мне туфли, не то худо будет, – и приставил к его горлу нож.
– Убери нож, сниму сейчас, – сказал Камо.
Камо безропотно скинул туфли, протянул их «Носу» и под его удивленным взглядом снял также теплую блузу и принялся расстегивать штаны:
– Бери и это. Носи на здоровье, чтоб не простудился и меня чтоб не беспокоил.
И босиком, проталкиваясь сквозь рассевшихся на полу заключенных, он подошел к тому, кто сидел на единственном стуле в камере и которого величали «Иван Иваныч».
– Кто тут самый сильный? – спросил Камо. – Кто вожак? Не вы ли, которого «батькой» величают?
– Гляди-ка, вежливый какой! Интеллигент! Долой царское самодержавие! Ты можешь письменно или устно пожаловаться тюремному начальству, и тебе вернут туфли, – расхохотался Иван Иваныч.
Это было уж чересчур.
– Послушайте, вы, – Камо не выдержал. – Если вы соблюдаете установленные вами законы, то давайте, подходите по очереди, попытайте счастья, покажите себя. Кто первый? Может, вы, уважаемый «батька» Иван Иваныч?
Ошарашенный Иван Иваныч лениво выпрямился, увидел горящие глаза Камо, смерил взглядом его босые ноги на цементе.
– Я? С какой стати? Пусть «Нос» защищает свое право на туфли. Расступись! «Нос», он хочет взять свои туфли обратно, если ты их, конечно, вернешь.
В ответ «Нос» пренебрежительно загоготал.
– Я готов, – Камо встал посреди образовавшегося круга.
«Нос» лениво достал из кармана платок и, приблизив его к лицу Камо, хотел схватить его за нос.
Ударив «Носа» под дых, Камо, не мешкая, схватил его левой рукой за кисть, правой – за локоть и, перекинув его через плечо, швырнул к ногам Ивана Иваныча..
Круг уголовников ахнул, а Камо преспокойно, будто ничего и не произошло, принялся надевать туфли. Двое схватились за ножи.
– Ни с места! – заорал Иван Иваныч и кивнул на «Носа» – Плесните на него воды. – Поднявшись, он подошел к сидевшему на полу Камо и подал ему руку: – Держи!
Камо ухватился за протянутую руку и встал. Иван Иваныч усадил его на стул и радостно спросил:
– Как это ты его, а? – и, обернувшись: – Не очухался еще, что ли? Плесните еще воды. Ну, браток, хоть ты политический, но давай, так сказать, будем уважать друг друга. Сейчас мы дадим тебе имя, таков у нас порядок – в тюрьме у всех должна быть кличка. Будешь ты «Большим Иваном», хотя ты и не светлый.
– Согласен, – сказал Камо. – Но видно, меня скоро уведут отсюда.
– Почему?
– Да как сказать, браток. Жаль не знакомы вы с надзирателями Метеха и Моабита, они б тебе рассказали.
– А ты, видать, крупная птица. Сколько годочков на тебя взвалили?
– Двадцать лет, вместо смертной казни. – И Камо очертил вокруг шеи петлю. – Этаким вот манером.
– Ну да?
– Да, браток. – И обернулся к зашевелившемуся «Носу» – Негоже так, браток, тренироваться надо. И нож ни к чему.
– А расскажешь, за что двадцать лет схлопотал? – поинтересовался Иван Иваныч.
– Ежели не переведут меня от вас, расскажу. А теперь позвольте мне после столь «мирного» знакомства малость поспать.
– Освободите крайние нары! – распорядился Иван Иваныч. – И снова спросил: – Расскажешь, значит, как-нибудь?
– Расскажу.
…Его биография, вместившаяся в пухлую папку «Личное дело государственного преступника Семена Тер-Петросянца», была еще в дороге. Пока «дело» Камо шло по почте, он находился под покровительством Ивана Иваныча.
В Харькове и в Тифлисе март одинаково холодный, как и январь, и никому не хочется выходить во двор на прогулку. В тюремном дворе разгулялся ледяной ветер, то разметая снежинки, то сгоняя их вместе, заставляя заключенных опускать уши шапок.
Всех, кроме Камо. Он был без ушанки, с наголо обритой головой.
– Послушай, браток, не думай, что нам прогулочку устраивают. Летом черта с два тебя выведут во двор. Заставят тебя в самое пекло вкалывать, потом ног под собой не будешь чуять. Это – мера наказания, а не прогулка. Напрасно ты не носишь шапку, – говорил Иван Иваныч, шагая рядом с Камо.
– Привычка у меня такая, – ответил Камо. – Главное, ноги не простудить. Ноги будут в тепле – и голова не замерзнет.
– Это точно. Да только ты мне мозги не пудри, браток, – Иван Иваныч рассмеялся. – Просто тебе не хочется снимать шапку перед этими псами. Ты хитрый армянин.
– Хитрый армянин? – Камо горько улыбнулся. – Если б только мы действительно были хитрыми… Мы, Иван Иваныч, всегда были мирным и простым народом, жили только своим трудом, а за свое существование мы платили реками своей крови. Ты еще не знаешь, что такое турецкий султан, турецкий паша, турецкий аскяр. Ты понятия не имеешь о Западной Армении, где в эту самую минуту младотурки, эти изверги, вырезают армян. Случай как-то свел меня с министром внутренних дел Турции (знал бы он, что я армянин!), но мне так и не удалось пристрелить его, и вот этот министр и его единомышленники сейчас истребляют тысячи, десятки тысяч армян…
Камо не знал, что спустя месяц после этой беседы варварство младотурок достигнет своей кульминации, начнется геноцид армян – одна из самых чудовищных и позорных страниц в истории человечества.
– Марш в помещение! – прервала их беседу команда надзирателя.
…Размещая политических, об их роде-племени не расспрашивали, поместили вместе с уголовниками, дескать, «блатные их научат уму-разуму».
Раскрыв «Дело государственного преступника Семена Тер-Петросянца» и узнав на фотографии заключенного, шагавшего во дворе с непокрытой головой, начальник тюрьмы особого удовольствия, конечно, не испытал. Он не стал вчитываться в бумаги – любопытство и попозже можно удовлетворить, а сейчас надо распорядиться насчет этого заключенного: шутка ли, двадцать лет сроку – ясно, что он не шею курице свернул.
– Интересная личность, – обратился он к своим помощникам Семеновскому и Лукьяновичу. – Эриванская площадь, «гениальный сумасшедший», поводивший за нос врачей, бегство из больницы Метехской тюрьмы и опять – бомбы, взрывы…
– На сей раз взорвется он сам, – заверили помощники, злорадно улыбнувшись.
– В одиночку и под строжайший надзор. Запретить работы в мастерской и во дворе. Действуйте!
Иван Иваныч и компания попытались воспротивиться, не дать, чтоб Камо переместили в карцер. Но жандармы наставили штыки: «Молчать! Ни с места!»
– Прощайте, ребята – с грустью сказал Камо, забирая свой потрепанный мешок.
…В мартовском Харькове весна еще не чувствовалась. Ветер взъерошивал волосы, обдавал лицо снежинками, пробирался во все дыры одежды.
В камере было сыро и холодно, особенно в той, что предназначалась для «особо опасных» – полутемный подвал, прозванный «японским». Да к тому же еще и грубое обращение Лукьяновича и Семеновского, которые не упускали случая поупражняться с плетью, избивая Камо.
Ноги и руки в цепях, только мысли парят свободно – бежать, бежать, бежать! – Надежда не покидала Камо.
Как-то Иван Иваныч сказал, что раньше заключенные «умирали» и их переносили в мертвецкую, откуда «покойнички» бежали. Рискованный побег, но Камо решил попытаться. Начал подсыпать себе в чай махорку и пить. Он побледнел, осунулся, – как есть покойник.
В это же время он пишет письма сестрам, давая понять Джаваир, чтоб она «постаралась устроить дела Андрея, так как он любит все делать скоро или начнет печалиться… Очень, очень рад твоему решению, что ты хочешь на свой счет дать возможность Андрею окончить университет. А что касается времени, – то три или четыре месяца не очень много. Но только прошу, чтоб именно через четыре месяца была дана возможность окончить, а то всяческое откладывание на учащихся вообще отзывается плохо, а на Андрее особенно».
Тифлисской партийной организации не составило труда расшифровать письмо к Джаваир. Понятно, что «Андрей» – это сам Камо, «университет» – тюрьма, «была дана возможность» – было подготовлено все необходимое для организации побега.
Когда Джаваир приехала в Харьков и выхлопотала свидание с братом, Камо уже завершил курс «умирания» посредством махорки. Джаваир ужаснулась при виде его пожелтевшего лица. Потрясенной сестре он дал понять, что пьет махорочный настой, чтоб «умереть».
На следующий день заведующий тюремной коробочной мастерской Вайн, с которым Джаваир наладила контакт, срочно вызвал ее к брату и предупредил, что побег таким образом опасен и не удастся. Во время свидания она рассказала Камо о своем «сне»: якобы Андрей умирает, но врачи этому не верят и в мертвецкой деревянным молотом ударяют его по голове, потом несут хоронить.
Камо не знал, что в тюрьмах так было принято.
Идея «смерти» отпадает, и Джаваир едет в Тифлис в поисках новых путей побега. Когда новый план был разработан и Джаваир собиралась уже в Харьков, 5 августа 1916 года ее арестовали и вместе с членами Кавказского бюро партии бросили в тифлисскую губернскую тюрьму.
Минуло семь месяцев, и Камо был освобожден, попав под общую амнистию Временного правительства.
