Текст книги "Господа, это я!"
Автор книги: Ваник Сантрян
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Патрульный был неумолим, он стал обыскивать девушку. «Все, попалась, – кусая от досады губы, думала Ася, – может быть, удастся выскользнуть? А если отберет браунинг, что я тогда скажу Камо?»
Патрульный продолжал обыск.
– А это что? Скажешь, лекарство для матери?
– Господин патрульный, сейчас темно, опасно, я даже стрелять не умею. Это просто память об отце. Не отбирайте, пожалуйста. Отпустите меня.
– Поторапливайся, ну! Иди за врачом, а то мать помрет, – патрульный отвел в сторону дуло винтовки, – ну же…
Ася почувствовала, что патрульный не шутит, и быстро удалилась. Она нашла Везирова, передала приказ Камо и рассказала о случившемся. У Везирова Ася попросила мужскую одежду, потому что иначе не смогла бы вернуться. Каково же было ее удивление, когда в штабе у Гамида Султанова она встретила того самого патрульного, который отобрал у нее браунинг. Султанов улыбнулся:
– Давай, Ася, рассказывай, как коммунисты сдают оружие.
Ася молчала.
– Вот твой браунинг. А патрульный наш человек, просто не узнал тебя.
…Мусаватисты всю ночь обсуждали ультиматум и решили без единого выстрела сдать власть. Иного выхода у них не было: 11-я Красная Армия находилась совсем близко, на станции Баладжары. В тот же вечер Камо связался по телефону с Анастасом Ивановичем Микояном, который командовал бронепоездом, обеспечивавшим продвижение 11-й Красной Армии, и сообщил, что власть в Азербайджане перешла в руки коммунистов. Утром 28 апреля отряд во главе с Камо встречал на Бакинском вокзале бронепоезд.
* * *
После победы Советской власти в Азербайджане Ася Папян стала работать секретарем Гамида Султанова, министра внутренних дел нового Советского правительства. Затем она была на комсомольской и партийной работе в Москве, Вичуге, Ярославле, Ленинграде, окончила Институт красной профессуры.
Оглядываясь с высоты прожитых лет на прошедший путь, Ася Папян говорит:
– Если бы все пришлось начать сначала, я бы вновь была там…
СВЕТ ГЕНИЯ
Рассказы
Княгиня Чиковани
Вечером в доме у своей тети, Лизы Бахчиевой, Камо созвал «семейный совет» в составе одних женщин, который, тем не менее, по словам Камо, ничем не уступал военно-революционному совещанию. Шел 1919 год… В Грузии при пособничестве англичан хозяйничали меньшевики. Они процветали и благоденствовали, отгороженные от Советской России белогвардейским Северным Кавказом.
– Войска Красной Армии оставили Владикавказ, – сказал Камо, обращаясь к тете и сестрам. – Наши товарищи из подполья не успели скрыться. Надеюсь, вы понимаете, что значит попасть в руки генерала Шкуро или Мамонтова?
– Выходит, кроме тебя некому больше спасти товарищей? – спросила тетя.
– Некому, потому что прибегать к оружию абсурдно. Нужен другой выход.
Камо прекрасно понимал тетю, дескать, опять лезешь на рожон.
– Послушай, тетушка, тебе кажется, что под твоим кровом я как у Христа за пазухой? Да меньшевики последней копейки не пожалеют, чтобы заполучить меня прямо сейчас. Ной Жордания и Ной Рамишвили должны свести со мной старые и новые счеты. Но они же форменные ослы, у них одно на уме: войти в историю, мы, мол, в свое время стояли у власти в Грузии. И это когда под носом у них Красная Армия и они не сегодня-завтра унесут ноги куда-нибудь в Париж, в Лондон или в Берлин, там и завершат свою бесславную биографию, не удостоившись пышных похорон. Так что даже в вашем доме я сижу как на иголках.
– Ладно, что ты предлагаешь?
– Меня интересует ваш сосед, князь Чиковани, он, кажется, при генеральских эполетах, а?
– Можно подумать, ты с неба свалился, – вмешалась Джаваир. – Он же ухаживает за твоей сестрой, поклонничек.
– Ну, почему же, я в курсе, дорогая сестрица, – улыбнулся Камо, – раскланиваясь, он, кажется, целует твои ручки и касается их своей паршивой бородой.
– Да, ну и что, он такой вежливый! – хотела позлить брата Джаваир.
– Вот я и хочу воспользоваться его вежливостью в интересах революции. Собирайся давай. Я покажу этому генералу, во что ему обойдутся поцелуи ручки моей сестры.
– Ты спятил? – сестра удивленно посмотрела на Камо.
– Послушай, Джаваир, вы друг друга знаете, любезностями обмениваетесь, так?
– Ну, так.
– Он знает, что ты моя сестра?
– Знает и, чтобы подольститься ко мне, говорит: хоть я и далек от политики, но восхищаюсь храбростью вашего брата, я о нем много слышал.
– Вот видишь, он даже восхищен. А у этого генерала есть семья?
– Жена скончалась в прошлом году. У него двое детей, сын и дочь, – сказала тетя Лиза.
– Он наверняка нуждается в деньгах.
– Да, несколько раз просил в долг у вашего дяди, – сказала тетя Лиза.
– В мире еще много людей влачит жалкое существование за неимением денег, они и мне нужны позарез. Пошли к генералу!
…В городе этот двухэтажный особняк с тщательно ухоженным палисадником и высокой каменной оградой напоминал островок. На массивной деревянной двери был приделан молоточек, трудно сказать, сколько переживший поколений, но дошедший в целости-сохранности до двадцатого столетия и все еще не на правах музейной редкости. Джаваир уверенно ударила молоточком по железному диску.
В узком окошке появилось усатое лицо привратника.
– Здравствуйте. Господин Чиковани дома?
– Да.
– Передайте, что к нему пришла барышня Джаваир Тер-Петросян.
– Сию минуту, – сказал привратник и скрылся за массивной дверью, на которой бронзовыми буквами красовалась фамилия князя-генерала с его инициалами: Чиковани В. П.
– Ого, засмеялся Камо. – А ты, сестричка, пользуешься большим авторитетом. Не собираешься ли заменить покойницу генеральшу, а?
– Но-но! – Джаваир погрозила брату. – Нужна мне эта старая развалина!
Дверь отворилась. Привратник поклонился Джаваир.
– Милости просим, его превосходительство дожидается вас, – и вопросительно посмотрел на входящего Джаваир Камо.
– Это мой брат, – сказала Джаваир и во избежание неприятностей добавила: – Господин генерал пригласил его.
Навстречу им по просторной, аккуратно прибранной веранде шел генерал, князь Чиковани. «А мне везет, этот толстячок, как собачонка, будет служить моей сестричке», – и Камо усмехнулся про себя, когда разодетый в парадную форму князь Чиковани склонился поцеловать ручку Джаваир.
– Здесь холодно, вы можете простудиться, входите, – сказал князь, пожимая руку неизвестного спутника Джаваир.
Генерал сам взял пальто у Джаваир, а к Камо услужливо подоспел сухопарый грузин-лакей с лукавыми глазами.
– Барышня Джаваир, я бесконечно рад вам. Чем обязан столь великой чести? – сказал князь, усаживаясь за высоким овальным столом в гостиной.
– Господин генерал, позвольте вам представить, – сказала Джаваир, – мой брат.
Генерал чуть было не подскочил на месте. От гостей не ускользнуло его замешательство.
– Камо?!
– Да, он самый, – спокойно сказал Камо. – Ну, почему, князь, меня все принимают за метеора, чудом залетевший на землю. Я же всего-навсего рядовой солдат партии и стараюсь выполнять свои обычные обязанности. Ну, может, я отношусь к этим обязанностям чуточку лучше, добросовестнее… А нас никто не подслушивает?
– Никто, не беспокойтесь. Теперь я не сомневаюсь, что у вас за пазухой спрятан пистолет, а может, и бомба, – со сдержанным недовольством сказал генерал. – Но в моем доме вы в полной безопасности. Между прочим, этих меньшевистских горе-лидеров я «люблю» столько же, сколько и вы, большевики.
– Спасибо, князь, – и Камо откинул полы пиджака. – Я явился к вам без пистолета и бомбы, потому что хочу поговорить с вами, а не воевать. А эту вашу, так сказать, «любовь» к меньшевикам хотел бы использовать для очень важного дела. Можете не сомневаться: вы получите высокое вознаграждение – двести рублей золотом, не считая дорожные расходы.
– Ради моих дорогих гостей, я мог бы выполнить их поручение и безвозмездно, однако…
– Однако и двести золотых не помешали бы, тем более, что поездка, которую мы должны совершить, сопряжена с серьезными трудностями. Но не волнуйтесь, я буду тенью следовать за вами по пятам. Мы едем в Ингушетию. Вот еще что, князь, если вы намереваетесь выведать цель моего прихода, а потом отказаться помочь или выдать меня, то можете сейчас же в этом признаться, и мы расстанемся с вами друзьями.
– Но я не знаю, что должен делать?
– Вы, князь, вместе со своей княгиней поедете в Ингушетию подышать чистым воздухом – и всего-то делов. Дальнейшие указания получите на месте.
– С какой еще княгиней?
– Вот, с моей сестрой. Джаваир будет сопровождать вас в качестве княгини Чиковани. Так надежнее. А когда вы будете дышать вашим чистым воздухом, я успею обделать кое-какие дела.
– Очень хорошо, я согласен. И если наше путешествие кончится благополучно, я могу гордиться, что оказал революции хоть какую-то услугу. Прошу, выпейте чаю.
…Три дня спустя в селе Казбеги поднялся переполох, какого не бывало тут даже при въезде белогвардейских генералов Мамонтова и Шкуро. Князь Чиковани, примыкавший к правительственным кругам грузинских меньшевиков, вместе со своей княгиней прибыл сюда в карете на зимнюю прогулку. Его грузин-извозчик, балагур и весельчак, вмиг завоевал симпатии местных сельчан. Вскоре при поддержке тех же сельчан извозчик Камо организовал успешный выезд друзей-подпольщиков, а его «хозяин» с «хозяйкою» дышали чистым воздухом у подножия Казбека.
Князя с «княгиней» навестили генералы Мамонтов и Шкуро., и они совершили несколько совместных вылазок к седоглавому Кавказскому хребту. А во время одной из горных прогулок княгиня «занемогла».
– Сожалею, обожаемая княгиня, – сказал Шкуро, – что вы не сможете составить нам компанию. Но князя мы должны будем похитить.
– Пожалуйста, – сказала княгиня, – я не против, но постарайтесь поскорее вернуться, не то мне будет скучно без вас.
– Сегодня мы попытаемся подняться еще выше. Я оставлю вам мой портфель, он очень тяжелый и будет мне мешать. Княгиня, в нем важные документы, прошу, будьте внимательны и присмотрите за ним до моего прихода.
– Не беспокойтесь, господин генерал, поднимайтесь на вершину Казбека со спокойной душой. Вряд ли ваши бумаги смогут развлечь меня, среди них, конечно, нет парижских мод, так что они останутся целехонькими.
Джаваир ликовала: вот так счастливая случайность! А что если это план предстоящего нападения на Красную Армию?
Чуть погодя экземпляр тщательно переписанного плана нападения белогвардейцев на Кавказ (оригинал его покоился в тяжелом портфеле генерала Шкуро), лежал на письменном столе в Кремле, у Ленина.
После прогулки князь Чиковани попросил у своих «друзей» Мамонтова и Шкуро извинения за преждевременный отъезд из-за ухудшившегося здоровья жены и в тот же день вместе со своим разбитным грузином-извозчиком вернулся в Тифлис.
По дороге князь Чиковани получил из рук Джаваир, так ловко переписавшей план нападения белогвардейцев, причитавшиеся ему две сотни золотых и, дружески похлопывая по плечу «извозчика», сказал:
– Можешь на меня положиться, дорогой извозчик.
– Тем не менее, спасибо, князь, – сказал Камо, кивнув на мешочек с деньгами.
Почему звонят колокола?
В чьих же руках находился город Малоархангельск? Три дня назад здесь были белые, потом пришли красные, их снова сменили белые и снова укатили, а только что уцелевших с царских времен членов городской управы оповестили, что через пару часов сюда прибудет белогвардейский отряд.
Воспряли духом малоархангельские богачи. Над домами взвился дым – в печах пекли вкусные буханки, перегоняли крепкий, огненный самогон. Вот-вот пожалуют их спасители. Город хотел встряхнуться, повеселиться. Против партизан и коммунистов, не успевших покинуть город, уже точили зуб. Выслеживали, подсматривали – только бы отряд явился, тогда увидим кто кого, сведем, счеты, отведем душу.
Готовился пир на весь мир.
Загуляем, мать честная! «Дуняша, сходи в баньку, – молодежь-то времени не теряла, знай себе балагурила, друг дружку задирала. – Офицерики ожидаются в эполетах да белых перчатках. Вернутся блаженные денечки! Не забудь достать из сундука цветастую шаль…» «Ты чего нос повесила, Верочка? Надуши свою шейку, не жалей одеколона. Ха-ха-ха!»
– Провалиться бы вам, окаянным!
Малоархангельск готовился стать очередной, новой столицей белых.
Разогревались печи, и вспыхивающие в сердцах гостеприимных хозяев искры надежды разжигали в них агонию ненависти и злобы, беспомощной ярости и страха потерять награбленное.
Ждали белогвардейский отряд с благоговейным трепетом.
Он должен был прибыть через два часа.
За два часа до этого в одной из деревенских изб, откуда было рукой подать до Малоархангельска, совещался комсостав: два армянина и грузин. Они просидели до самого утра и, в конце концов, пришли к общему заключению, что игра стоит свеч.
– Теперь вы понимаете, почему я распорядился взять как можно больше белогвардейского обмундирования, – сказал Камо, – Ну, Геворк, дорогой, – продолжил он, обращаясь к Атарбекяну, – посмотрим, какой у нас будет урожай. Володя, – он обернулся к своему заместителю Хутулашвили, – в семь часов отряд должен быть в полной готовности. А пока у нас час времени и мы должны поспать. Один час – это же такое счастье!
В успехе Камо не сомневался. Они тщательно все взвесили, продумали. Он рассчитывал на внезапное вступление в город и на столь же внезапный уход. «Что от этого выиграет революция? – представляя свой план, спросил Камо. И ответил: – Золото. – Я знаю этих подонков. Достаточно только „арестовать“ у них на глазах несколько большевиков, красногвардейцев, а они наверняка будут в городе, как на них с превеликим удовольствием донесет это отребье. Мы же будем арестовывать, а не расстреливать. И когда мы посулим богатеям золотые горы, они как миленькие раскошелятся. Все ясно? У них найдутся не только кубышки с деньгами, но и тайники с пулеметами и бомбами. Надо действовать очень осторожно. Все триста человек как один должны блюсти тайну и ни на йоту не отклоняться от плана действий. Мера наказания нарушителей приказа – расстрел, начиная с меня. И последнее указание: проведение всей операции возлагаю на Геворка Атарбекяна, Это значит, что его слово для всех закон».
– Пойду распоряжусь, – выходя, сказал Хутулашвили.
Атарбекян откинулся на спинку стула.
– Послушай, товарищ Камо, сколько ночей ты можешь не спать?
Камо рассмеялся.
– Сколько ночей? Сколько угодно. А если хочешь знать точно, отправляйся в Берлин и поинтересуйся у надзирателей Моабитской тюрьмы. Они по часам расписали мои бессонные ночи.
По бороде Атарбекяна скользнула добрая улыбка.
– Мой старший брат – разреши так называть тебя, – а ведь верно говорят, что ты создан не из плоти и крови.
– Объявляю отбой лирическим отступлениям, – сказал Камо, растягиваясь на печи. – Приказываю тебе часок поспать. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Подготовка к операции началась в Москве. Такое количество обмундирования, выданного по приказу командира отряда, у многих вызвало недоумение: допустим, что они будут воевать и им понадобится вылазка в тыл врага, надо будет затесаться в его ряды. Но для этого хватит одного или двух-трех человек, от силы десять-пятнадцать. Никому не пришло бы в голову переодеть, снарядить целый отряд – к чему, ради чего?
Камо же думал именно так: весь отряд в триста человек переодеть в белогвардейскую форму, снабдить винтовками, пистолетами, пулеметами, обозом.
…Вступление отряда в город первыми приветствовали церковные колокола. С хлебом-солью отряд вышли встречать члены городской управы, участники первой мировой войны с Георгиевскими крестами, на костылях, офицеры с эполетами и без них, рядовые солдаты. Лица, утратившие было радостное выражение, расплывались в улыбках.
Однако хлебосольство дорого обошлось белогвардейским приспешникам, не помогли и их доносы на скрывавшихся в деревне красных и большевиков.
Через день отряд покинул свои «наблюдательные посты» и выехал из Малоархангельска. Боевой отряд Камо уносил с собой обильное продовольствие, он без единого выстрела забрал с собой и тех негодяев, которые оказали ему добрые услуги.
Прихватил отряд и преподнесенное помещиками и буржуями добро.
Народное добро.
Камо очень торопился в Москву.
Торопился, чтобы доложить о смелой операции.
Он вез в Москву золото, возвращал народу его богатство.
До новой встречи, Ной!
– До свидания, господин Рамишвили. Я очень доволен нашей встречей. Надеюсь, и у вас нет никаких претензий, поскольку государство, которое я представляю, готово до конца защищать интересы грузинской республики и не допустить, чтобы сюда ступила нога большевиков. Вы можете вполне мне доверять. Передайте это, а также заверения в моем почтении его превосходительству господину Ною Жордания [14]14
Ной Жордания(1869–1953) – премьер-министр меньшевистского правительства Грузии, белоэмигрант.
[Закрыть]. Для вас мы всегда готовы стараться.
– Позвольте поблагодарить вас, господин полковник, – сладко улыбаясь, министр внутренних дел грузинского правительства меньшевиков пожал руку представителю Англии, полковнику Уильяму Пирсу. – Свет и надежда Грузии исходят с Британских островов.
– Оставайтесь с миром, господин министр.
– Приезжайте, милости просим, господин полковник. Вы всегда наш желанный гость. Счастливого вам пути…
Полковник Пирс покинул министерский кабинет и наверняка уже устраивался в фаэтоне, перебирая в уме свои хитрые уловки, а Ной Рамишвили тем временем, огибая широкий письменный стол, все еще был под впечатлением недавнего визита. «Счастливого пути, счастливого пути, господин полковник», – и потер руки, – «Фигаро, Фи-га-ро! Фигаро здесь, Фигаро там!» – напевал он, барабаня пальцами по столу, и задел кнопку звонка.
Секретарь-помощник вырос в дверях.
– Счастливого пути, счастливо катиться к черту, господин Пирс, – напевал он, не замечая вошедшего секретаря-помощника, статного молодого человека в клетчатом светлом костюме.
Рамишвили словно сквозь туман увидел его.
– Почему ты здесь?
– Вы вызвали, шеф.
Слово «шеф» так ласкало слух, и Рамишвили растаял:
– Я?
– Да, шеф, звонок зазвенел и я вошел.
Секретарь-помощник знал слабость Рамишвили, который любил, чтобы его величали шефом – как-никак европейское словечко.
– Ну и хорошо, что вошел, – смягчился министр. – Ушел этот кретин англичанин?
– Так точно, шеф.
– Подойди садись, Арчил. Ты уже месяц работаешь у меня секретарем, а мы с тобой толком еще и не беседовали.
«Приподнятое у тебя настроеньице, господин министр, – подумал Арчил, – вот скажу, кто у тебя в приемной сидит, разом сникнешь».
– Спасибо, шеф.
– Что слышно хорошего? Есть сегодня посетители?
Арчил встал.
– Есть, шеф. Очень просит впустить к вам.
Министр вскинул на него вопросительный взгляд.
– Сандухт Тер-Петросян, шеф.
Лицо Рамишвили от слов секретаря-помощника стало чернее тучи. Министр, не скрывая своего недовольства, резко встал, подошел к окну. Солнце скользнуло с тифлисского неба к окнам министра Рамишвили и настойчиво возвещало о весне 1920 года. Арчил на цыпочках последовал за Рамишвили.
– Чудная весна, а?
– Да, – секретарь-помощник кивнул.
– Почему в комендатуре ей не отказали, почему разрешили подняться сюда?
– Я распорядился, шеф.
Ной Рамишвили стоял спиной к своему собеседнику и не отрывал взгляда от окна, любуясь весенним зрелищем. В солнечных лучах порхали воробьи и ласточки, перелетали с ветки на ветку, взлетали к крышам домов. Вон одна ласточка несет в клюве соломинки, прилаживает под карнизом, строит гнездышко. Рамишвили обернулся к секретарю.
– Она сказала, что по очень важному делу, – оправдывался секретарь. – Сказала, что она с поручением от брата, шеф, что ваша жизнь в опасности и что об этом она может сказать только самому Рамишвили, то есть вам.
– Арчил, а ты знаком с ее братом?
– С Камо? Нет, шеф. Я только наслышан о нем всяких небылиц.
Министр горько усмехнулся нахлынувшим воспоминаниям. Недавно, месяца два назад, морозным январским днем он лично руководил операцией, которая блестяще завершилась. Камо взяли вместе с его отрядом без сучка и задоринки. Обошлось без столкновений, без выстрелов. Все покорно сдались. Только Камо, видя, что отступать некуда, и, верный себе, принялся шутить и острить, хотел оттянуть арест, авось еще удастся сбежать. Когда кольцо вокруг него сомкнулось, он вдруг достал из кармана завернутый в платок круглый предмет и поднял над головой: «Ну-с, разбойнички, кто из вас первым хочет попрощаться со своей мамочкой, а? Чего же вы оробели? Подойдите поближе!» Оцепившие его солдаты не трогались с места. «Давайте! Неохота умирать, да? Тогда какого черта вы увязались за мной? Может, вместе махнем на тот свет? Да на вас лица нет, ребятки, ай-яй-яй!» И он отбросил платок и начал кушать завернутую в него грушу. «Не подходите, я сдаюсь! Дайте только доесть грушу». Потом он протянул руки сыщику в штатском: «Здорово, Эмзар, не забудь об этом пакостном дне, я еще тебе его припомню. А сейчас можешь вцепиться этой собачкой в мои руки. Возьмите, с собой мой портфель! Передайте приветы Ною Рамишвили. Скажите, что его ждут в тюрьме. Если не придет, пусть пеняет на себя». Вместе с Камо были арестованы и бойцы его отряда: Айна Литвейко, Арусяк Габриелян, Анна Новикова, Павел Кутуладзе, Гайк Айрапетов, которых меньшевики заключили в губернскую тюрьму, а их командира забрали в его родной Метех. Оттуда он несколько раз угрожал Рамишвили, буянил, а теперь сестру прислал.
Министр не отрывался от окна. «Вон и ласточка вьет гнездышко. Когда же ты обзаведешься своим гнездышком, Камо? Что ты нас морочишь? Уходи отсюда, раз ты революционер, уходи к своему Ленину. Что тебе от нас нужно?»
– Арчил, а ведь я с ним работал, – хмыкнул Рамишвили, взглянув на удивленного секретаря-помощника. – В девятьсот третьем и четвертом годах мы с ним распространяли листовки против царя. И оружие прятали… Он другой человек, да и не человек он, а дьявол, бандит! Позови сестру, Арчил. Только, пожалуйста, повежливее и полюбезнее.
Арчил вышел. Не успел Рамишвили сосредоточиться и настроиться встретить Сандухт, как с порога раздался ее голос:
– Можно, господин министр?
– Здравствуйте, барышня Сандухт, – министр направился к ней, протягивая руку. – Прошу вас, садитесь. Давненько я вас не видел. Вы знаете, что это я разрешил ваше свидание с братом?
– Знаю, господин министр. Благодарю вас.
– Чем могу быть полезен? Может, выпьете чаю?
Сандухт не ответила. Она достала из сумочки сложенную вчетверо бумагу и протянула министру.
– Понимаю, – сказал министр и, устраиваясь в мягком кресле за письменным столом, развернул бумагу.
Письмо было от Камо, он писал: «Ты, Ной, то бишь, господин министр, знаешь цену моему слову. Знаешь, что если я замышляю провернуть какое-либо дело, то не останавливаюсь на полпути и обязательно довожу до конца. Я не собираюсь в этом письме читать тебе нотации. Посоветуйся со своим правительством, я жду тебя в Метехе».
– И это все? – Рамишвили не удалось скрыть свое недовольство.
– Господин министр, Камо просил передать, что он и его отряд не предпринимали ничего крамольного против меньшевистского правительства Грузии, – ответила Сандухт.
– Ладно, – сухо пресек ее министр, вложив письмо в папку, – вы свободны, барышня. Постараюсь быть полезным. Обождите секунду, вас проводят.
Он нажал кнопку, вошел секретарь-помощник.
– Арчил, проводи барышню.
– Благодарю, господин министр.
– До свидания.
Когда дверь захлопнулась, сдерживаемое возмущение Рамишвили прорвалось наружу:
– Негодяй! Подлый большевик! Он еще осмеливается учить меня из-за решеток Метеха! Да захочу – скручу его в бараний рог, в порошок сотру!
Он места себе не находил, нервно вышагивая вдоль и поперек кабинета, раза три выпил воду, промочил высохшее горло.
– Арчил! Арчил! Не слышит, что ли? Арчил!
Рамишвили забыл о двойных дверях министерского кабинета. Он вышел к секретарю-помощнику. Арчил, погруженный в папки с бумагами, вскочил с места.
– Приготовься, поедешь со мной в Метех.
Двух месяцев в тюрьме вполне достаточно, чтобы взвесить, обмозговать причины ареста. Те, кого не поймали: Цолака Аматуни, Асю Папян и Амалию Тониян, не вызывали никаких подозрений. Об арестованных тоже речи быть не может. Кто же виноват? Если такового виновника нет, так в чем же причина? Камо не мог понять. Видимо, их выследили и арестовали.
Камо вспомнил, как в последний раз в Баку ловко выкрутился и увильнул от мусаватистов. «Хвоста» за ним вроде не было, товарищи ждали его на перроне, чтобы сесть в вагон. И вот он появился на вокзале в новой с иголочки княжеской черкеске, каракулевой папахе, в вычищенных до блеска сапогах – князь Тихон Луарсабович Цулукидзе собственной персоной. Беглым взглядом он осмотрел перрон, заметил товарищей и дал знак подниматься в вагон. Приказав носильщику следовать за ним, он двинулся к вагону, легким движением головы отвечая на почтительные поклоны.
Поезд, тронувшийся было после третьего звонка, резко затормозил.
Обеспокоенные пассажиры высыпали на перрон.
– Что случилось?!
– Псы безродные! – крикнула какая-то женщина. – Власть называется! Провалиться бы вам, в женском белье роются!
– Кто-то сбежал.
– Говорят, анархист.
– Нет, большевик по имени Камо.
Чертыхаясь, к выходу пробивался «князь Цулукидзе».
– Что стряслось, черт подери?! Зачем переполошились?
Его никто не слушал. Поднимавшийся в вагон офицер взял под козырек:
– Ваше благородие, приношу свои извинения, мы ловим Камо.
– К черту и вас, и вашего Камо! Прицепите мой вагон к другому поезду и ищите, кого хотите!
Мусаватистскому офицеру тон грузинского князя не понравился, и он не замедлил вежливо предложить:
– Извините, ваше благородие, соблаговолите пройти со мной.
– Что?! Я?! Что за чушь вы несете!
– Вы пройдете или…
Отряд уехал без Камо. Но не доехал до Тифлиса и вышел на станции Баладжар. Надо было немедленно возвращаться в Баку, сообщить в центр большевистского подполья и во что бы то ни стало вызволить Камо из рук мусаватистов.
Домик карабахца-железнодорожника Григора Патваканяна служил сборным пунктом в Баладжаре, и сейчас здесь совещались члены отряда Камо. Григор обещал помочь и отправить их первым же товарняком в Баку. В дверь постучались.
– Кто там – настороженно спросил хозяин.
– Князь Цулукидзе!
Все повскакали с мест. Григор открыл дверь и впустил улыбающегося «князя Цулукидзе».
– Я так и знал, орлы, что вы не покажетесь в Тифлисе, не повидав Григора. Здорово, господин Патваканов! Обещаю, что право первого залпа большевиков по Баку предоставлю тебе. Мальчики и девочки! Меня, стало быть, схватили и увели. Я беспощадно ругался и шибко возмущался. Документы были безукоризненны. Эти болваны мусаватисты, охотясь за Камо, задержали двадцать человек. Из них семнадцать, в том числе и меня, выпустили, рассыпавшись в тысяче извинений. Троих придержали.
– Крайне подозрительных? – весело перебил Аматуни.
– Крайне подозрительных, – засмеялся «князь», – говорят один из них Камо.
– Ого! – обрадовался Патваканян, – наконец-то нм посчастливилось!
Отряд продолжил свой путь. Ему предстояло перебраться из Тифлиса в Батум, из Батума – на Северный Кавказ, чтобы взорвать Деникина с его штабом. Но совершенно неожиданно помешали непредвиденные обстоятельства: меньшевики-«единомышленники» арестовали отряд.
Эта весть в тот же день долетела до Астрахани, и оттуда в Москву поступила срочная телеграмма: «Вне всякой очереди. Москва. Предсовнаркома Ленину, копия ЦК. Стасовой. Краевой комитет сообщает, что в Тифлисе арестован тов. Камо. Условия ареста неизвестны, но сообщают, что освобождение сомнительно. Полагаю, что арест находится в связи с общими массовыми арестами, происходящими в связи с последним восстанием. Арестованными переполнены все тюрьмы и участки. Правительство действует по указке англичан. Член Реввоенсовета Киров.»
…Длинный и прочный засов на двери камеры сдвинулся. В полумраке появилась фигура Ноя Рамишвили.
– Вы меня вызывали, господин Тер-Петросян?
– Здравствуйте, господин Рамишвили. Эй, надзиратель, принеси стул для господина министра внутренних дел, – Камо накинул на плечи пиджак и сел на деревянной койке. – Давай, Ной, мы с тобой потолкуем минут двадцать, как революционеры девятьсот третьего – девятьсот четвертого. Не думаю, чтоб ты забыл про листовки, оружие. Послушай, что я скажу, Ной. Твой помощник может остаться. А ты, – он обратился к надзирателю, – сгинь с глаз, пока я не рассердился.
Слова Камо что стене горох – надзиратель не шелохнулся, не сводя глаз с Рамишвили.
– Можете идти, – распорядился Рамишвили.
Надзиратель вышел. Камо встал, подошел к стене, без труда вытащил из нее один кирпич, второй, потом еще два кирпича. Таким же образом он снял кирпичи из второго ряда.
– Мне осталось разобрать последний, третий ряд, для этого понадобится день или и того меньше. Товарищи, которые доставят веревку, всегда и везде найдутся, если тебе, конечно, память не изменяет, – сказал Камо, осторожно вставляя кирпичи на место. – Но знаешь, почему я не хочу воспользоваться побегом?
Рамишвили молчал, Арчил только рот разинул.
– А потому, – продолжил Камо, – что против правительства, меня арестовавшего, я не совершил никакого преступления. Я хочу, чтобы твое правительство меня освободило по доброй воле. И я требую объяснения причины моего ареста.
Рамишвили молча смотрел на Камо, дескать, не хочет его перебивать и готов выслушать до конца.
– Я прекрасно тебя понимаю, Ной, – Камо снова опустился на койку. – Но и ты меня прекрасно понимаешь, поэтому и молчишь, шевелишь мозгами. Уж ты-то знаешь, чего мне будет стоить это бегство сквозь стенку. Ты оттягиваешь мое освобождение, чтобы я сбежал, а кто-нибудь из твоих сопливых стражников пришлепнул бы меня. Старый испытанный метод: в этой тюрьме жертвой такой ловушки стал Ладо Кецховели [15]15
Владимир Захарьевич Кецховели (Ладо)(1876–1903) – революционный деятель в Закавказье, один из организаторов Бакинского комитета РСДРП.
[Закрыть]. Со мной это не пройдет, Ной, и напрасно ты волынишь с моим освобождением. Ты должен был прийти ко мне и спросить, почему я пожаловал в Тифлис.
– Допустим, почему же?
– Не для того, чтобы свергнуть ваше правительство. Я должен был отсюда отправиться в Батум, потом на Северный Кавказ – в Новороссийск, чтобы взорвать Деникина. А вы по своей глупости разрушили все мои планы.
– Что-то не верится, – ехидно улыбнулся министр.
– Забыл ты меня, Ной, забыл.
– Не забыл, но ты никогда не открываешь свои карты врагу.
– Да, но тогда, когда остерегаюсь врага. А вас я не боюсь, Ной. За моей спиной стоят Ленин и Советская Россия. Я уверен, что Ленин давно знает о моем дурацком аресте. Ты сейчас должен извиниться и освободить меня и отряд. Ты знаешь, где мой отряд.
– Я не могу на это пойти. Англичане в курсе дела…
– Англичане, за которых вы хватаетесь как утопающий за соломинку. Знаешь, что вас ждет в ближайшем будущем? Вы без оглядки будете драпать из Грузии. Ваши жалкие остатки пойдут просить милостыню на улицах Лондона или Манчестера. Счастливчиком из вас окажется последний попрошайка, который умрет на улице и некому будет его похоронить.
