Текст книги "Том 6. Бартош-Гловацкий. Повести о детях. Рассказы. Воспоминания"

Автор книги: Ванда Василевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

Глава VII
БАБУШКА КАЛИНОВСКАЯ

– Что же это будет с Калиновской? – огорченно восклицает на лестнице пани Тобяк, держа, по своему обыкновению, руки под синим полосатым передником.

– А что случилось? – удивляется толстая булочница Матильда.

– Так вы ничего не знаете? Дочку-то отвезли в больницу, ребят забрали родственники куда-то на Долгую улицу, а старуха осталась одна как перст! Она ведь и с кровати-то встать не может. Как же она жить будет?

Матильда только тяжело вздыхает.

– Если бы у меня было время, я бы забежала к ней, прибрала б маленько, да где уж, еле-еле со своими делами управишься, как придешь с этой стирки…

Голоса соседок умолкают. Зося долго стоит на лестнице. Слова пани Тобяк звучат в ее ушах.

Да, в самом деле, ведь тогда, во время пожара, от которого у Зоси и сейчас еще розовые рубцы на руках, старушка на четвереньках подползла к печке. Целые дни она проводит в постели. Что же будет теперь?

Зося тихонько подходит к закрытой двери и стучится.

– Войдите, – отвечает знакомый голос.

Зося входит. Да, бабушка Калиновская лежит в постели. Из-под темного, завязанного под подбородком платочка выбиваются пряди седых волос. На старом одеяле лежат сморщенные маленькие руки.

– А, это ты, Зося! Подойди, подойди, детка! Что там у вас слышно?

Зося рассказывает ей про Анку, про Адася, про то, как хорошо учится Игнась, и в то же время осматривается вокруг. Грязно тут, уныло, совсем не так, как у них в комнатке. Их комнатка маленькая, но такая славная и чистенькая.

За печкой стоит ведро с углем, но в комнате, видно, давно не топлено. Ужасно холодно.

Калиновская слабо протестует, когда Зося принимается топить. Но потом лежит уже совсем тихо и смотрит, как Зося хлопочет у печки.

– Видишь ли, Маня моя заболела, и я лежу здесь одна-одинешенька…

– Я тут у вас приберу. Сразу станет лучше. На обед тоже надо что-нибудь сварить.

Так это началось. Вечером Зося рассказывает Анке про Калиновскую.

– Это хорошо, – говорит Анка. – Обед ты сможешь варить вместе с нашим, а потом относить ей. Меньше будет хлопот. Отдельно готовить – больше уйдет, а так она при нас прокормится.

Зося рада. На следующий день она забирает с собою Адася. На улице так холодно, что во дворе играть нельзя.

И вот – как странно! – оказывается, бабушка Калиновская тоже приехала из деревни, как мама.

– Милая ты моя, да ведь все сюда из деревни когда-то приехали искать лучшей доли, – объясняет ей Калиновская.

Адасю хочется спросить, нашла ли Калиновская лучшую долю. Но Зося во-время дергает его за рукав.

И еще оказывается, что бабушка Калиновская очень любит детей и что она знает много интересных сказок и веселится и смеется вместе с Адасем.

Старушка сидит, опершись на подушку, Адась – около нее на стуле.

– А ну-ка, Адась, скажи, что это такое: в лесу росло, листьями трясло, в село попало – заиграло?

Адась думает, думает. Наконец, торжествующе вскрикивает:

– Корова!

Калиновская тихонько смеется тоненьким смешком.

– Это корова-то в лесу росла?

– Дерево!

– Ну, дерево-то ведь не заиграло в селе!

Адась не может отгадать.

– Да контрабас же!

– Что за контрабас?

Старушка перестает смеяться.

– Правда, где ты мог видеть в городе контрабас? А в деревне на нем музыканты на свадьбах играют.

Так обыкновенно заканчиваются разговоры с Адасем.

Старушка Калиновская вздыхает. И Зося знает – она тоскует по деревне, так же как тосковала мама.

Но вот Калиновская устраивается поудобнее на постели и начинает другое. Зося всегда с нетерпением ждет этих рассказов. Старушка многое-многое помнит. Каждый год, каждый месяц, каждый день, прожитый за ее долгую жизнь, развертывается в рассказах старой женщины, как ниточка из клубка. И ниточка эта не одного цвета – то она тянется серая и печальная, то засверкает вдруг всеми цветами. И Зосе кажется странным, как это один человек мог пережить так много.

– Когда мы жили в другой квартире, на Слизкой улице… Погоди, сколько ж тому лет будет? Ого-го, немало лет… Была я тогда уж не очень молоденькой, но и стара еще тоже не была. Я тогда на ткацкой фабрике работала, у ткацкого станка…

– Как Анка, – робко замечает Зося.

– Анка – она же у прядильного, а не у ткацкого. Да и что теперь за работа! А тогда! За станком стояли мы с утра до вечера, а мастер был строгий, ой и строгий! Ни словечком перемолвиться, ни передохнуть не давал! И фабрика была совсем другая, не такой огромный домина, как потом понастроили. И работало не столько людей, как теперь, а работу все-таки легче было получить, чем нынче. Да, о чем это я хотела сказать?.. Ага… Муж мой тогда тоже работал, в прядильной работал, да.

И бабушка Калиновская начинает свой рассказ про это давнее время.

– И вот говорит мне раз мой Ян, муж мой, значит. Так, мол, и так, Малгося, – меня Малгожатой звать, – надо, говорит, снести кое-что в одно место. Я сразу догадалась, что это может быть. Потому что это было такое время, когда рабочие с царской властью воевали.

– А солдаты были? – спрашивает Адась. Он очень мало понимает из всех этих рассказов.

– Какие там солдаты! У царя были солдаты, а у них ничего не было, только что свои руки. А на фабрике, где мы с мужем работали, каждый рабочий так был зол на царскую власть, что ужас! И мой тоже делал там разные дела, только я не выспрашивала – знала, что тайное это.

А за ним уже следили, подсматривали, разнюхивали, надо было остерегаться. А тут как раз нужно было оружие перенести в одно место, покушение готовилось на одного самого подлого. Ну, я взяла и понесла.

Взяла это я тючок, иду себе помаленьку, будто так, ничего особенного. А по коже у меня так мурашки и бегают. От тяжести и от страха всю в пот бросает.

И все мне казалось, что кто на меня ни посмотрит, так сейчас уж и знает: ого, Калиновская оружие несет!

– И что? И что?

– Да ничего. На место как следует принесла и оставила. Теперь, когда я лежу вот в постели, ногой шевельнуть не могу, так мне странно даже, как подумаю, неужто это я та самая, что когда-то со Слизкой улицы через весь город с оружием шла!

Старушка задумывается на минуту.

– А еще когда-то… жил у нас парень, молодой такой, веселый…

Как самую интересную сказку, слушает Зося эти старинные истории, которые бабушке Калиновской кажутся совсем недавними и близкими.

Разноцветной мозаикой развертывается долгая жизнь. Свадьба в деревне. Молодая девушка, всю ночь танцующая до упаду. Гремящие станки ткацкой фабрики и склонившаяся над ними молодая женщина. И, наконец, эта унылая, запущенная комнатка и лежащая на кровати старушка с парализованными ногами. И все эти три женщины – все одна и та же Калиновская.

Зося смотрит на морщинистые, дрожащие руки, на изборожденное морщинами лицо. Каждая такая морщина – след, который жизнь, проходя, откладывала на некогда гладком лице молодой девушки. Трудная, тяжелая это была жизнь. Сначала спина сгибалась над глинистой пашней, в сенокос и жатву лился с лица пот. Потом – работа на фабрике. Та пора, когда ткачиха шла по улице, неся тяжелый сверток с оружием для борьбы с угнетателями. Троих детей выходила Калиновская, «вывела в люди», как говорила она. А теперь, когда она лежит беспомощная, больная, возле нее нет никого.

– Да, Маня всегда относилась ко мне лучше всех, а теперь, когда она в больнице, никто уж обо мне не позаботится. Сыновья уехали, поженились, один в Америке. Говорят, ему хорошо живется, но про старую мать он не вспомнит.

У Зоси слезы навертываются на глазах. Заботливо поправляет она одеяло на ногах старушки.

– А ты, милая девочка, и все вы хорошие, что о старушке позаботились. Нелегко, нелегко жить на свете человеку, когда он уже не может работать…

Зося не знает, что сказать. А как хотелось бы ей утешить старушку! Ее маленькое сердечко возмущается такой несправедливостью.

Ведь эта Калиновская так тяжело работала всю свою жизнь не для себя – для других, для этих детей, которых она «вывела в люди». Неужели за все это ей не полагается спокойный угол, лучший, чем эта тесная каморка, и уход, лучший, чем она имеет, потому что в сущности она не имеет никакого. Но Калиновская не умеет долго печалиться. Несмотря ни на что, в ней еще сохранилось много бодрости.

– Эх, – говорит она, махнув рукой, – нечего тоску наводить! Вот лучше я расскажу вам, как меня раз мальчишки в деревне напугали.

Адась поскорее бросает щепочки, с которыми он возился у печки, и подбегает к кровати. Из предыдущего рассказа он мало понял. А вот такие истории – это для него. Он прислоняется к кровати и слушает.

– Вышла это я раз вечерком, потому что услышала какой-то скрип во дворе, да и отец говорит: «Конюшня, наверно, не заперта, надо бы запереть…»

Калиновская все рассказывает и рассказывает. В комнате чисто и уютно. Весело потрескивает огонь в печи.

Глядя на лица сидящих подле нее детей, старушка забывает о своих горестях и заботах, и бремя многих лет как будто спадает с ее плеч.

Глава VIII
ПРОСТОЙ СИТЕЦ

Возвращаясь с фабрики, Анка остановилась перед витриной. В ярком свете лампочек пестрели за стеклом разноцветные материи. Были здесь и однотонные, и с цветочками, и в горошек, и в полоску, и со всевозможными узорами.

Рядом с Анкой остановились две девочки.

– Какая тебе больше всего нравится?

– Сама не знаю… Вот эта, в горошек, красивая… Вон та с красными маками, гляди.

– Ну, это же простой ситец, – с гримаской ответила другая.

Анка отошла. Но услышанные слова долго звучали у нее в ушах. И особенно четко вспомнились на следующий день, когда она прошла за высокую ограду фабрики и принялась за свою обычную работу.

«Простой ситец», – сказала та девочка и, вероятно, совершенно не имела понятия о том, что значит «простой ситец». Так же как не понимала этого и сама Анка, даже тогда, когда мать рассказывала ей, как там, на фабрике. Только собственными глазами надо было увидать, что такое этот ситец.

Анка была как-то в кино, и как раз шел фильм о неграх. Глядя на быстро мелькавшие на экране картины, Анка узнала, как растут на полях хлопковые кусты, как из созревших, бурых коробочек высыпается белая хлопковая вата, как собирают ее в большие корзины негры – мужчины, женщины и дети. Видно было, как там, должно быть жарко, – экран пылал солнечным блеском, на небе не было ни одного облачка. Под этим знойным небом, под палящими лучами солнца негры собирали хлопок, с их лиц струился пот. Потом они складывали хлопок в огромные тюки, и корабли увозили их далеко-далеко. В порту грузчики перегружали тяжелые тюки в поезда, и хлопок путешествовал дальше. Наконец, высоко нагруженные пятитонки подъезжали к воротам фабрики. Тут уж не нужно ни кино, ни экрана. Анка сама уже знала, что дальше происходит с хлопком.

Мягкую хлопчатобумажную вату торопливо трепали руки девушек, расчесывали хитроумные машины, и механические самопрялки, которые обслуживала Анка, вытягивали ее в длинную-длинную, так часто обрывающуюся нить. Нить наматывалась на жужжащие шпули, чтобы потом перейти в ткацкий цех. Там грохотали рамы станков, над которыми в течение восьми часов гнулись мужчины и женщины. Из ткацкой готовые куски материи шли в красильню, в комнату с цементным полом, где в котлах кипит краска и все застилает густой пар. Потом еще сушилка, потом упаковочная, и только после всего этого «простой ситец» отправлялся в магазины, где руки продавщиц раскладывали его в витрине, чтобы он привлекал глаза прохожих своими красками и блеском.

«Сколько же пришлось мне связать концов, чтоб напрялось нитей на одно ситцевое платье?» – думала Анка. Но она знала, что считать бесполезно – нитки обрывались так часто! А сколько раз приходилось ткачихе сгибаться над рамой ткацкого станка, сколько сырости вдыхать в красильной, сколько движений проделать в упаковочной, чтоб, наконец, с фабрики вышел готовый кусок ткани!

Анка на минуту выпрямила спину и окинула взглядом цех. В воздухе носилась белая хлопковая пыль. Мало помогали гудевшие у потолка слишком маленькие вентиляторы: пыль была сильнее их, не всасывалась полностью, не улетала вся. Все, даже волосы и лица работниц, было какое-то бледное и серое от этой пыли, раздражавшей глаза и оседавшей в легких.

«Съест тебя хлопок», – вспомнились Анке полные горечи слова одной из старых работниц. И в самом деле, все они выглядели так, как будто хлопок съедал их.

«В каждой ниточке есть моя работа, крохотная доля моей жизни, – подумала Анка, торопливо связывая оборвавшуюся нить. – Неправы были те девочки – за ситцем наработаешься не меньше, чем за шелком!»

За этими размышлениями восемь часов шли быстрее, чем обычно. Громко загудела фабричная сирена.

– Кончать работу! – громко произнес проходивший по цеху мастер, и, как от прикосновения волшебного жезла, сразу замолк стук и грохот машин. Странно звучала тишина в привыкших к непрерывному шуму ушах – она-то и казалась громкой.

Волна людей вылилась через большие ворота фабрики. Анка быстро свернула в сторону, хотя товарки и упрашивали ее немножко пройтись с ними. Да, им, может быть, и можно погулять, Анка же всегда спешит домой. Что там с детьми? Не случилось ли с ними чего-нибудь дурного? Никогда не могла она забыть тот момент, когда узнала про несчастье с Адасем.

Но дома все было в порядке. Игнась готовил уроки, Зося штопала чулки, Адась играл с приблудным котенком, который как-то приплелся за Зосей с улицы, да так и поселился в комнатке на чердаке.

– Кушай скорее! – сказал Адась. – Ты мне что-то обещала.

– Что обещала? – не могла припомнить Анка.

– Вчера ты мне обещала. Нет, не вчера, а когда был дождь и ты не хотела меня пускать во двор.

– А! Помню, помню.

– Вот видишь! Сама говорила: если обещают, надо исполнять.

– Ладно, ладно! Только какую же тебе сказку рассказать? – задумалась Анка, видя, как Адась с нетерпением топчется около ее стула.

– Какую хочешь. Только длинную-предлинную, как до конца улицы.

– Чинить горшки, кастрюли лудить! Паять, лудить, горшки чинить! – донеслось вдруг со двора.

– Аа… жестянщик! А в голубом котелке у нас дырка! – воскликнула Зося, подбегая к окну.

Через минуту по лестнице зашлепали тяжелые шаги. Жестянщик взял котелок и хотел выйти паять на лестницу. Но на улице было холодно, и Анка предложила ему остаться в комнате. Он присел на табурет у печки и принялся за работу. Адась забыл про сказку и с любопытством смотрел, как работает жестянщик.

– Заплатку поставим, и котелок будет, как новый, – сказал он.

– А проволока у вас зачем?

– А это чтоб горшки обтягивать. Когда глиняный горшок треснет, он уж никуда не годится. А я его обтяну проволокой – дольше нового продержится…

Адась посмотрел на дырявые, стоптанные сапоги лудильщика и задумался, можно ли сапоги тоже проволокой обтянуть. Лудильщик заметил взгляд мальчика.

– Что, на сапоги смотришь? Ну нет, сапог проволокой не обтянешь! А эти отслужили. Долгую дороженьку прошли.

– Вы издалека?

– Да, малец, издалека, – сказал слесарь, не проявляя, однако, охоты продолжать разговор. Запаял котелок, взял деньги и ушел.

Через минуту на соседнем дворе опять раздавалось его громкое:

– Лудить, паять, горшки, кастрюли чинить!

Адась снова вспомнил обещание сестры.

– Анка, а сказка?

Анка очень устала, и ей не хотелось сейчас говорить. Но надо же было занять как-нибудь настойчивого братишку.

– Ну, вот тебе сказка. Жил-был котелок. Сделали его на фабрике и послали в магазин. Стоял потом котелок на плите, варился в нем суп и картошка. Но вот сделалась в котелке дырка. Загрустил котелок, что его выбросят на помойку. А тут пришел жестянщик и починил котелок. И завтра Зося сварит в нем суп!

– Э… это вовсе не сказка! – возмутился Адась. – И это совсем не интересно!

– Не интересно? А вот если бы не жестянщик, так завтра не было бы супа. Зося, что ты хочешь завтра варить?

– Мучную похлебку… Нет, похлебка вчера была. Щи, что ли?

– Вот видишь! Щи, ты их так любишь! А если бы не жестянщик, не было бы щей!

Адасю это понравилось.

– А если бы не угольщик, не было бы угля! – сказал он.

– Угольщик только разносит уголь. А добывают его в шахтах шахтеры.

– А кто самый главный?

– Как это самый главный? – не поняла Анка.

– Ну, самый-самый главный из всех, ну, из всех работ.

– Все главное, – медленно сказала Анка.

И вдруг как-то совсем по-иному посмотрела на свою маленькую комнатку. Она прижала к себе братишку.

– Вот погляди: печник сделал печь, столяр – стулья, стол, комод, каменщик выложил стены из кирпичей, маляр выкрасил потолок и стены, рабочие на фабрике сделали лампу, в типографии напечатали книжку, по которой учится Игнась. Подумай только, сколько людей работало, чтобы мы могли вместе сидеть тут за столом!

– А я не работаю!

– Ну, ты еще маленький. Вот вырастешь, тоже будешь работать.

– А на твоей фабрике ты что делаешь?

– Я, знаешь, связываю нитки, когда оборвутся. А если бы не было ниток, не было бы тканей. А если б не было тканей, во что бы мы одевались?

Анка усмехнулась. Ей самой только сейчас пришло в голову, что и ее работа важна. Так же важна, как и всякая другая, как всякий труд, вложенный в предметы, которые нас окружают, которыми все пользуются, подчас не отдавая себе даже отчета в том, что в них частичка человеческой жизни, усилий, напряжения, труда.

Глава IX
ЁЛКА

Адась не знал, что такое неделя.

– Это от воскресенья до воскресенья, – объяснила ему Зося.

Но и это не очень-то помогло. Совсем как с сиренью. Каждый день Адась ждал, что вот завтра уже будет елка.

– Столько этих неделей проходит, а их все никак меньше не становится! – сердился он. – А можно устроить елку сейчас?

– Нет, нельзя, – ответила Анка и грустно задумалась.

В прошлом году у них была елка, и мать испекла даже пирог с повидлом. Но что будет теперь? Как ни экономно хозяйничала Зося, им с большим трудом едва хватало на самое необходимое. А маленькому братишке так страшно хотелось елки и всего, что он запомнил о ней с прошлого года! У Анки не хватало духу сказать ему, что от елки в этом году, вероятно, придется отказаться.

– Генек говорит, что у них будет елка до потолка. А Стефця делает в школе звезду, всю из золота. Она говорит, что повесит ее на самой верхушке. Только у нее не будет такой большой елки, она не хочет. Она говорит, что больше любит такие маленькие.

Анка ничего не ответила.

В субботу, когда она уходила на работу, обычно спавший еще в эту пору Адась проснулся и сел на кровати.

– Анка!

– Что? Спи, спи, еще рано!

– Анка! Ты мне больше не покупай конфет! Ладно?

Анка удивилась. Что случилось с маленьким лакомкой? Он всегда так ждал субботы, когда получал пакетик с мятными конфетами.

– А ты мне дай эти деньги, что на конфеты. Дашь, Анка?

– На что тебе деньги?

– Я сейчас не скажу. Это будет секрет. А ты дашь?

– Дам, дам, – успокоила она.

И вечером серебряная монетка в двадцать грошей очутилась в ручке Адася.

– И ты не скажешь, на что они тебе?

– Нет. Сейчас я скажу только Зосе. Без нее не выйдет. А потом ты тоже увидишь. Только это страшный секрет, так я сейчас не могу сказать.

Анка не спрашивала больше. А в понедельник Адась и Зося отправились в лавку.

Перед ними на прилавок выложили целую стопу разноцветной бумаги. Адась весь дрожал от волнения, дотрагиваясь до этих радужных чудес.

– Вот эту, эту! Посмотри, какая красивая!

– Сначала посмотри все, а потом выберем, – посоветовала ему Зося, видя, как братишка приходит в восторг от каждого листика и каждый готов купить.

– Красную непременно надо взять.

– А эту, зеленую?

– Нет, лучше, пожалуй, не брать. Слишком темная. Не будет видна на елке.

– А эту розовую?

– Ладно. И желтую и голубую.

– А вот эту еще. Это какая?

– Оранжевая. Ну и довольно. Да, еще белую!

– И еще какую?

– Больше у нас денег не хватит, Адась. Лист бумаги стоит три гроша, а у нас осталось всего два.

На эти два гроша лавочница добавила несколько золотых бумажных звездочек. Адась прыгал от радости.

– Ну, идем, идем скорее! Мы все сделаем, только Анке смотри ничего не говори. Это будет сюрприз!

Дома они сразу принялись за работу. То есть, вернее, за работу принялась Зося, Адась же своим неумеренным усердием только мешал ей.

– Почему ты так режешь?

– Так нужно. Это будет гирлянда.

– Красная? Так у нас ведь больше совсем не останется красного!

– Не вся будет красная! Посмотри, она будет из кусочков, каждый другого цвета.

– А ты их склеишь?

– Конечно, вот сейчас заварю клейстер.

– А что еще сделаем?

– Зонтики. Знаешь, они делаются из бумаги и палочек.

– Красивые?

– Очень красивые! Вот увидишь.

– А почему ты так режешь?

– Не приставай! Так нужно.

Адась на минуту успокаивается. Но долго не выдерживает.

– Перережешь! Ой, перережешь!

– Не перережу! А если будешь мне надоедать, так я совсем ничего не буду делать, вот и все.

– Ну, ну, не буду больше! А можно, я настрогаю палочек для зонтиков?

– Только не порежься. Их нужно делать вот так.

– Такие тоненькие?

– Это же не настоящие зонтики.

Они работали долго и усердно.

Перед приходом Анки все уложили в картонную коробку из-под ботинок Адася и спрятали под кровать.

– Ничего не скажу! Ничего не скажу! – напевал Адась, пока Анка ела свой запоздалый обед.

Зося незаметно толкнула братишку в бок.

– Что ты меня толкаешь? Я ведь ничего не говорю.

– А о чем тебе говорить? – спросила Анка.

– Ни о чем! Это сюрприз. Я ж тебе говорил, помнишь? Ну, и ты ничего не должна знать. Узнаешь потом, когда все уже будет готово! И я даже не скажу тебе, в какой это будет день!

Анка смеялась. Ужасно трудно было Адасю хранить эту свою тайну. Но она и не думала допытываться.

Труднее было с Игнасем. Вернувшись из школы, он стал искать молоток, который куда-то запропастился. Он хотел починить дверь. Она рассохлась, и через широкую щель внизу в комнату сильно дуло с лестницы.

Игнась нагнулся и заглянул под кровать.

– Туда нельзя! Не трогай там! – пронзительно вскрикнул Адась, подбегая к брату.

– Ты с ума сошел, что ли? Чего орешь?

– Туда нельзя! Там… секрет!

– Очень мне нужны твои секреты! – проворчал Игнась, отодвигая картонную коробку.

– Нельзя! Не трогай!

Но уже было поздно. Зашуршала гирлянда, перед глазами Игнася предстало разноцветное содержимое коробки.

– Это на елку! – разревелся Адась. – Это был сюрприз!

– Не плачь, Адась! – вмешалась Зося. – Игнась тоже нам поможет.

– Но ведь елки не будет, – сказал Игнась.

Адась даже побледнел.

– Как это не будет? И гирлянда уже есть, и зонтички, и корзиночка…

– А елки-то самой нету.

– А потом будет. Анка сказала.

Игнась стоял в раздумье.

– Ну как же, Зоха? Как мы это устроим?

– У Анки, может быть, найдется немного денег.

Мальчик отрицательно покачал головой.

– Откуда? Мы еще за уголь должны.

Адась горько плакал. Как это? Должна была быть елка, и они так хорошо все обдумали, а тут вдруг ничего не выйдет.

– Да не реви! Может быть, что-нибудь придумаем!

– А что?

– Секрет! Я скажу тебе, когда все будет готово! – засмеялся Игнась, что-то соображая.

На следующий день после школы он пошел на базарную площадь. Там уже лежали кучами наваленные одна на другую душистые зеленые елочки. Мальчик прошел вдоль лавок, блестевших от выставленных в них елочных украшений, и свернул в густую аллейку, образовавшуюся между стоявшими на земле елками. Он быстро нашел пана Гжегожа, отца одного из своих товарищей.

– А ты что тут делаешь? Елку выбираешь? – спросил пан Гжегож, отесывая дощечку для елочной подставки.

– Да нет, где уж! Я хотел бы заработать…

– Заработать… Гм… пожалуй, что и можно. Да, да, каждому хотелось бы провести праздник не хуже других.

Пан Гжегож задумался.

– Купит кто-нибудь – ты мог бы снести. Да только вон те ребята прогонят: они тут с самого утра стоят, – проговорил он.

Игнась оглянулся. Несколько оборванных, продрогших мальчуганов топтались в грязи, переступая с ноги на ногу, чтоб согреться, и выжидая, не купит ли кто елку и не прикажет ли снести ее на дом.

– А чего им прогонять? Когда начнут покупать, хватит и им и мне…

– А сумел бы ты прилаживать подставки?

– Почему не суметь! Дома я все делаю.

– У меня, видишь ли, рука обморожена, так мне трудно. А Вицек болен, не может помочь. Вот я тебе и заплатил бы несколько грошей – много, конечно, не дам, на елках какой уж заработок? Ну и елочку, если захочешь, себе выберешь.

Игнась обрадовался. Это было лучше, чем относить на дом елки, как те мальчики. Они, наверно, хотели заработать на кусок хлеба. А он, как-никак, сыт; хорошо, что ему не придется отбивать у них заработок!

До праздника оставалась всего какая-нибудь неделя. Каждый день, сейчас же после обеда, Игнась бежал на площадь. Обтесывал подставки, вставлял в них елки, прилаживал. Иной раз удавалось и елочку снести, и тогда заработок увеличивался. Вечером он помогал торговкам убирать лари – за это ему тоже кое-что перепадало. Учение от этого несколько страдало, но Игнась утешал себя тем, что это же недолго продлится и он после праздников все наверстает.

Адасю он принес лист серебряной бумаги, который ему подарила одна из торговок, и Зося склеила большую звезду на верхушку.

– Как у Стефци! – радовался Адась.

А Игнась тихонько о чем-то совещался с Зосей тайком от Адася.

Анка удивлялась, что никто из детей ни слова не говорит ни о какой елке. Мысль об елке очень удручала ее, но что ж поделаешь! В прошлом году… ну да, в прошлом году все было иначе. Но теперь нужно себе прямо сказать, что в то время, когда у других зажгутся свечки на елке и семьи усядутся за праздничный стол, у них этот вечер ничем не будет отличаться от других вечеров.

Она удивлялась, что Адась больше не считает недель и дней, что Зося чем-то очень занята, а Игнася никогда нет дома… Но ей некогда было много об этом раздумывать. Она немного простудилась – легкое, поношенное пальтишко плохо защищало, от зимних холодов – и чувствовала себя плохо. Придя с работы, она большей частью сразу ложилась спать.

Накануне праздника все почему-то проснулись раньше обычного. Даже Адась был уже на ногах, когда она уходила.

– Сегодня я вернусь пораньше, – сказала она. – Мы работаем только до двенадцати. Потом надо будет помочь булочнице, она меня просила.

Дети многозначительно переглянулись. Но Анка не заметила этого. Быстро вышла из комнаты и закрыла за собой дверь, уверенная, что Адась сейчас расплачется. А чем же она могла бы его утешить?

А в комнатке между тем закипела работа.

– Адась, ты поможешь мне убирать! Игнась, дай мне эти деньги, я куплю все, что надо. Ты сейчас уходишь?

– Да. Сегодня больше всего будет народу, еще можно будет кое-что заработать.

– И елку принесешь? – беспокоился Адась.

– Принесу, принесу! Я уже выбрал ее вчера и отставил в сторону.

Он нахлобучил шапку и помчался вниз так, что лестница загудела.

– Сейчас мы с тобой приберем, а потом я пойду в лавку.

– Со мной?

– Нет, сегодня везде, наверно, такая давка, что тебя совсем задавят. Я скоренько все куплю и принесу. А ты никуда не уходи.

– А я еще наклею звездочки на зонтики.

– Ладно. Клейстер там, в горшочке.

Все звездочки были уже давно наклеены, когда вернулась нагруженная Зося.

– Что ты купила? Что купила?

– Много всего. Вот сейчас разберем.

– Ой, ой, что это так пахнет?

– Селедки.

– Селедки будут?

– А как же! Налей воды в миску, надо их вымочить.

– А что еще будет?

– Жареная селедка, и капуста с грибами, и клецки с маком.

– А мак есть?

– Конечно. Всего понемножку, а будет настоящий праздник, как в прошлом году.

– А пани Калиновскую позовем?

– Нет. Ты разве не знаешь, что вернулся ее сын, тот, что был в Америке, и забрал ее к себе?

– Да? Так про это вы с Анкой вчера говорили? Как это было?

– Надо было слушать, вот и знал бы. А сейчас подай-ка мне вон тот горшочек, надо мак растереть.

– Чем?

– Скалкой.

Работа кипела… Часов в одиннадцать прибежал на минутку Игнась. На плече он нес маленькую, но густую зеленую елочку. Адась даже завизжал от радости.

– А вот вам и свечки. Десять штук! Когда приду, прикреплю проволочкой к веткам.

Свечки были витые, разноцветные.

– Знаешь, Зося, ведь у нас будет совсем настоящий праздник!

– Конечно, настоящий. А ты думал – нет? Возьми тряпку и вытри стол, вся клеенка грязная.

– Только бы Анка не пришла слишком рано!

– Не придет, не бойся. Я уже просила булочницу задержать ее подольше.

Весело потрескивал огонь в печи, клокотала капуста в котелке, вкусный запах грибов разносился по всей комнате, когда на лестнице послышались шаги.

– Это Анка.

Зося выбежала на лестницу.

– Анка, Анечка, мы тебя очень-очень просим – не ходи еще домой! Иди сразу прямо к Матильде!

– Ну, хорошо. Только я хотела отдохнуть немножко.

– Милая, дорогая, золотая, так ты там и отдохни! Сейчас нельзя! Пожалуйста, Анечка! Я тебя так прошу!

– А то весь сюрприз испортится! – запищал Адась.

И волей-неволей Анке пришлось повернуть.

«Что это может значить? – думала она. – Вероятно, Зося устроила какой-нибудь роскошный обед. Но из чего? Я ведь ей не оставляла денег больше, чем всегда…»

Она тоже устроила детям сюрприз – купила конфет и пряников, Хотя ее и мучила совесть, что потом не хватит денег, чтобы прожить будущую неделю. Но ведь все-таки праздник…

Уже темнело, когда Игнась постучался в дверь квартиры булочника, где Анка заканчивала уборку.

– Анка! Идем!

Булочница поблагодарила Анку и дала ей большую сдобную булку:

– Вот вам на праздник!

Анка, довольная, шла по лестнице, у Игнася был очень таинственный вид.

– Что вы там затеваете? – спросила его Анка.

– Да ничего.

– Как это ничего? Почему же вы не хотели меня впустить в комнату?

Игнась не ответил. Они были уже наверху. Дверь широко распахнулась – и Анка как вкопанная остановилась на пороге. На комоде стояла елка, красиво разукрашенная цветными гирляндами. Стол был выдвинут на середину комнаты. На блюде лежали две жареные селедки.

– Что это?

– Елка! Елка! – радостно подпрыгивая, кричал Адась. – Настоящая елка!

И правда, елка была настоящая. И настоящие подарки: шарфик для Анки, платочек для Зоси и чулки для Адася.

– Только Игнась ничего не получил! – огорчалась Зося.

А Игнась смеялся. Он зажег свечки на елке, и в маленькой комнатке на чердаке раздались звуки веселой песни.

Это был действительно самый веселый день в комнатке на чердаке, самый веселый из всех дней, прожитых детьми после смерти матери. Сейчас они как будто забыли о своем сиротстве, обо всех заботах и трудах. Потрескивали свечки, пряники хрустели на зубах, в печке пылал огонь, было так уютно и хорошо!

– У нас настоящий праздник! – сказал Адась, давая приблудному котенку кусок жареной селедки. – Пусть и он знает, что праздник!