Текст книги "Гай Мэннеринг, или Астролог"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

Глава 46

...откуда этот дар

Прозренья вещего? И почему

Вы ночью нас в степи остановили

Пророческими страшными словами?

Все расскажите, заклинаю вас!

«Макбет» [c225]

Вечером того дня, когда допрашивали Бертрама, полковник Мэннеринг вернулся из Эдинбурга в Вудберн. Он нашел всех домашних в прежнем состоянии, что, конечно, нельзя было бы сказать о Джулии, если бы ей к тому времени довелось узнать об аресте Бертрама. Но так как в отсутствие полковника обе молодые девушки вели крайне уединенный образ жизни, весть эта, по счастью, еще не долетела до Вудберна. Из письма Мэннеринга мисс Бертрам уже знала о том, что надежды на завещание ее родственницы не оправдались. Но каковы бы ни были ее чаяния, которым это письмо положило конец, разочарование не помешало ей приветливо встретить полковника, и она всячески старалась отблагодарить своего покровителя за его отеческую заботу. Она выразила сожаление по поводу того, что в эту холодную погоду ему пришлось понапрасну совершить из-за нее столь длинное путешествие.

– Я очень огорчен, что оно оказалось напрасным для вас, – сказал Мэннеринг, – но что касается меня, то я познакомился там с интересными людьми и очень доволен тем, как я провел время в Эдинбурге. Даже друг наш Домини, и тот вернулся оттуда раза в три ученее, чем был, и ум его стал еще острее от состязания в красноречии со знаменитостями северной столицы.

– Разумеется, – учтиво заметил Домини, – я старался как мог, и, хоть противник мой был очень искусен, победить меня ему не удалось.

– Но сражение это, по всей вероятности, вас утомило? – спросила мисс Мэннеринг.

– Конечно, и даже немало, но я препоясал чресла и не сдавался.

– Могу подтвердить, – вставил полковник, – что мне ни разу не приходилось видеть, чтобы так хорошо отбивали атаку. Противник был похож на маратхскую конницу; он нападал со всех сторон, артиллерия просто не знала, куда целить; однако мистер Сэмсон выставил свои тяжелые орудия и палил сначала по врагу, а потом по пыли, которую тот поднял. Но сегодня уже не стоит больше ломать копий, мы обо всем поговорим утром, за завтраком.

Но утром к завтраку Домини не явился. Слуга сообщил, что он вышел из дому очень рано. Позабыть о завтраке или обеде было для него делом самым обыкновенным; поэтому отсутствие Домини никогда никого не беспокоило. Экономка, почтенная пресвитерианка старого уклада, относившаяся с большим уважением к богословским занятиям Сэмсона, всегда заботилась о том, чтобы он не пострадал из-за своей рассеянности, и, когда он возвращался, всегда напоминала о том, что и бренному телу тоже надо воздать должное. Но почти никогда не бывало, чтобы он пропускал подряд и завтрак и обед, как случилось в тот день. Объясним же, чем было вызвано столь необычное поведение Сэмсона.

Разговор Плейдела с Мэннерингом о судьбе маленького Гарри Бертрама пробудил в Сэмсоне тягостные воспоминания. Доброе сердце бедного Домини постоянно упрекало его в том, что он доверил ребенка Фрэнку Кеннеди и оплошность его послужила причиной убийства таможенного, исчезновения мальчика, смерти миссис Бертрам и разорения всей семьи его патрона. В разговоре он, правда, если можно вообще назвать разговором те слова, которые он из себя извлекал, никогда не вспоминал об этом событии, но зато мысли его неотступно к этому возвращались. Уверенность, что мальчик жив, которая была так ясно и решительно высказана в последнем завещании миссис Бертрам, пробудила какую-то надежду и в сердце Домини, и он был просто в отчаянии от того, что Плейдел отнесся к этой надежде столь пренебрежительно. "Конечно, – думал Сэмсон, адвокат – человек ученый и хорошо разбирается в самых трудных законах, но он в то же время крайне легкомыслен и говорит часто совсем необдуманно и бессвязно; чего же это ради он стал бы ex cathedra подвергать сомнению надежду, высказанную почтенной Маргарет Бертрам".

Так, повторяю, думал Домини; если бы он даже и половину своих мыслей выразил вслух, у него от непривычных усилий потом целый месяц болели бы челюсти. Все эти мысли привели к тому, что ему захотелось посетить те места, где разыгралась трагедия Уорохского мыса и где он не был уже много лет, пожалуй с того самого времени, когда случилось это роковое событие. Путь был дальний, Уорохский мыс находился у самых границ поместья Элленгауэн, так что Домини, который шел из Вудберна, должен был пройти все владения Бертрама. К тому же он не раз сбивался с дороги – ведь там, где, по своей наивности, он ожидал увидеть одни только маленькие ручейки, как летом, теперь с шумом неслись бурные потоки.

Наконец он добрался до леса, который и был целью его похода, и осторожно вступил в его пределы, стараясь восстановить в памяти все обстоятельства катастрофы.

Легко себе представить, что все то, что он там видел и припоминал, не могло привести его ни к каким выводам, кроме тех, которые он сделал тогда еще под непосредственным впечатлением страшного события. И вот "со вздохом тяжким и со стоном" наш бедный Домини завершил свое бесплодное странствие и устало поплелся обратно в Вудберн, задавая своей смятенной душе один и тот же вопрос, который подсказывало ему довольно сильное чувство голода, а именно – завтракал он утром или нет? В этом хаосе чувств и воспоминаний, думая то о потере ребенка, то вдруг устремив мысли на столь далекие от всего этого предметы, как говядина, хлеб и масло, он на обратном пути свернул в сторону от дороги, которой шел поутру, и незаметно очутился близ небольшой полуразрушенной башни, или даже, можно сказать, развалин башни, в месте, которое здешние жители называли Дернклю.

Читатель вспомнит описание этих развалин в двадцать седьмой главе нашего романа; под их сводами молодой Бертрам был свидетелем смерти одного из сподвижников Хаттерайка и нашел себе покровительницу в лице Мег Меррилиз. Уже один вид этих руин внушал страх, а местные легенды утверждали, что там водятся привидения; возможно, что цыгане, так долго жившие по соседству, придумали это сами и, во всяком случае, распространяли эти слухи ради собственной выгоды.

Говорили, что во времена независимости Гэллоуэя Хэнлон Мак-Дингауэй, брат правившего, страной Кнарта Мак-Дингауэя, убил брата своего, государя, и хотел захватить власть, принадлежавшую по праву малолетнему племяннику. Верные союзники и слуги убитого короля, которые стали на сторону законного наследника, преследовали убийцу своей местью, и он вынужден был с немногочисленной свитой, соучастниками его заговора, бежать и скрыться в неприступной крепости, носившей название Дернклюйской башни. Там они и защищались, пока их не одолел голод. Тогда они подожгли здание, а сами предпочли погибнуть от собственных мечей, лишь бы не сдаться своим заклятым врагам. Случилось это очень давно. В основе этой трагической истории, возможно, и лежало какое-то подлинное событие, но потом все переплелось с легендами, в которых было столько веры в нечистую силу и самого фантастического вымысла, что крестьяне из ближайших деревень в вечернее время всегда рады бывали идти дальней обходной дорогой, лишь бы не проходить мимо этих зловещих стен. По ночам возле башни нередко загорались огни, так как место это не раз служило убежищем для разного рода подозрительных людей. Огни эти тоже считались колдовским наваждением; бандитам это было на руку, местные жители считали такое объяснение вполне правдоподобным.

Надо сказать, что наш друг Сэмсон, хоть он и был человеком начитанным, да к тому же еще и математиком, все же не достиг в изучении философии тех глубин, когда существование призраков и могущество колдунов берется под сомнение. Рожденный в век, когда не признавать ведьм значило в глазах людей то же самое, что оправдывать их нечистые деяния, Домини сжился с этими легендами и верил в них так же свято, как верил в бога; усомниться в том и другом для него было одинаково трудно. Подобного рода чувства и привели к тому, что, когда в этот туманный день, уже склонявшийся к вечеру, Домини Сэм-сон проходил мимо Дернклюйской башни, им овладел вдруг какой-то безотчетный страх.

Каково же было его изумление, когда, подойдя к двери, которую навесил там, по преданию, один из последних лэрдов Элленгауэнов, чтобы ни одному путнику не вздумалось зайти в это проклятое место, и которую постоянно держали на замке, спрятав ключ от него в приходской церкви, Домини увидел, что дверь, та самая дверь вдруг распахнулась и фигура Мег Меррилиз, столь хорошо ему знакомая, но нигде не появлявшаяся в продолжение стольких лет, предстала перед его изумленным взглядом! Она выросла прямо перед ним на тропинке, так что он никак не мог обойти ее, – он мог только повернуть назад, но его мужское достоинство этому воспротивилось.

– Отыди! – сказал Домини в испуге. – Отыди. Conjnro te scelestissima nequissima – spurcissiina – iniquissima – atque miserrima – conjuro te! [t76].

Мег устояла против этого страшного потока превосходных степеней, которые Сэмсон, казалось, извергал из необъятных глубин своего чрева и обрушивал на нее как раскаты грома.

– Что он, с ума, что ли, спятил со всеми своими трескучими заклинаниями? прошептала она.

– Conjuro, – продолжал Домини, – abj uro, contestor, atque viriliter empero tibi. [t77].

– И напугал же тебя, видно, дьявол, что ты такую тарабарщину понес! От нее ведь собака, и та сдохнет! Слушай, пустомеля ты этакий, что я тебе говорю, а не то до самой могилы жалеть будешь! Так вот, иди и скажи полковнику Мэннерингу: она, мол, знает, что он ее ищет. И он знает, и я знаю, что кровь кровью смоется и потерянное найдется,

И право Бертрамово верх возьмет

На хребтах Элленгауэнских высот.

На, вот ему письмо; я хотела ему через другого послать, сама я писать не умею, но у меня есть кому и писать, и читать, и ехать, и скакать за меня. Скажи ему, что час пробил, судьба свершилась и колесо повернулось. Пусть он теперь на звезды глянет, как в былое время глядел. Запомнишь?

– Говорю тебе, что знать ничего не знаю, – сказал Домини. – Слова твои приводят душу мою в смущение, а тело в трепет.

– Никакого они тебе зла не сделают, а польза от них, может, большая будет.

– Отыди! Не хочу я никакой пользы, которая нечистым путем приходит.

– Дурак ты, вот ты кто! – сказала Мег в негодовании; она нахмурила брови, и глаза ее засверкали, как горящие уголья. – Дурак! Неужели ты думаешь, что, если бы я тебе зла хотела, я не могла бы тебя с этого утеса вниз спихнуть? И о твоей смерти не больше бы узнали, чем о смерти Фрэнка Кеннеди. Понял ты это, пугало огородное?

– Ради всего святого, – сказал Домини, отступая назад и наставляя на колдунью свою трость с оловянным набалдашником, как будто это было копье, ради всего святого, убери руки! Не придется тебе, негодяйка этакая, меня схватить, убирайся отсюда, если тебе жизнь дорога! Уходи, говорю, у меня хватит сил за себя постоять. – Но на этом слове речь его оборвалась. Мег, обладавшая поистине необыкновенной силой (как потом уверял Домини), Отвела удар трости и втащила его в помещение так же легко, "как я бы унес атлас Китчена [c226]".

– Садись вот тут, – сказала она, крепко встряхнув нашего еле живого проповедника и водворив его на сломанную табуретку, – садись и отдышись теперь да с мыслями соберись, церковная галка. У тебя что, сегодня постный или скоромный день?

– Постный, да только все одно грешный, – ответил Домини, к которому вернулся дар речи. Заметив, что его заклинания только разозлили несговорчивую колдунью, он решил, что лучше будет притвориться ласковым и послушным, а заклинания твердить про себя; вслух он теперь их больше не осмеливался произносить.

Но, так как наш добрый Домини никак не мог уследить за двойным ходом своих мыслей, отдельные слова его внутреннего монолога невольно произносились вслух, вклиниваясь неожиданным образом в его разговор со старухой, и каждый раз пугали Домини; бедняга боялся, чтобы, услыхав какое-нибудь нечаянно вырвавшееся слово, колдунья не рассвирепела еще больше.

Меж тем Мег подошла к стоявшему на огне большому чугунному котлу, открыла крышку, и по всему помещению распространился удивительно вкусный запах. Он сулил нечто более соблазнительное, чем то варево, которое, как утверждают повара, обычно кипит в котле ведьм. Это был запах тушившихся зайцев, куропаток, тетерок и прочей дичи, смешанной с картофелем и щедро приправленной луком и пореем. Судя по размерам котла, все это готовилось не меньше чем человек на шесть.

– Так, значит, ты ничего сегодня не ел? – спросила Мег. Она положила порядочную порцию этого диковинного рагу в глиняную плошку, посолила его и поперчила.

– Ничего, – ответил Домини, – scelestissima, [t78] то есть хозяюшка.

– На вот, ешь, – сказала она, пододвигая ему плошку, – согрейся.

– Да я не голоден, malefica, [t79] я хотел сказать – миссис Меррилиз! – На самом деле он говорил про себя:

"Пахнет действительно вкусно, но ведь варила-то это месиво Канидия [c227] или Эриктоя [c228]".

– Если ты сейчас же не станешь есть, чтобы сил набраться, я тебе все вот этой корявой ложкой прямо в глотку запихаю; все равно, хочешь не хочешь, открывай рот, грешная твоя душа, и глотай!

Сэмсон, боясь, что его накормят глазами ящерицы, лягушачьими лапками, внутренностями тигра и тому подобными яствами, сначала решил не притрагиваться к угощению, но от запаха тушеного мяса у него потекли слюнки, и упорство его поколебалось. Угрозы старой ведьмы окончательно сломили его сопротивление, и он взялся за еду. Голод и страх – самые убедительные проповедники.

"И Саул ведь пировал с Эндорской волшебницей [c229]", – подсказывал ему Голод. «Солью посыпано, значит это не колдовская еда: колдуньи – те никогда ничего солить не станут», – добавил Страх. «Да к тому же, – сказал Голод, отведав первую ложку, – это вкусное и сытное блюдо».

– Ну как, нравится мясо? – спросила хозяйка.

– Да, нравится, – отвечал Домини, – спасибо тебе большое, sceleratissima! [t80]. Я хотел сказать – миссис Маргарет.

– Ладно, ешь на здоровье; кабы ты знал, как это все достается, у тебя, может, к еде бы всякая охота пропала.

При этих словах Сэмсон выронил ложку, которую подносил ко рту.

– Да, пришлось не одну ночку не поспать, чтобы все это добыть. Те, кому я обед сготовила, не очень-то о ваших охотничьих законах беспокоились.

"Только и всего? – подумал Сэмсон. – Ну, из-за этого я есть не перестану".

– А теперь ты, может, выпьешь?

– Да, выпью, – изрек Сэмсон. – Conjnro te, [t81] то есть спасибо тебе от всего сердца.

А про себя он думал: "Сказал "а", так говори и "б". И он преспокойно выпил за здоровье старой ведьмы целую чарку водки. Завершив таким образом свою трапезу, он почувствовал, как сам потом рассказывал, "необыкновенную бодрость" и "всякий страх потерял".

– Ну, а теперь ты запомнишь мое поручение? – спросила Мег Меррилиз. – Я по твоим глазам вижу, что, пока ты здесь со мной посидел, ты уж другим человеком стал.

– Исполню, миссис Маргарет, – храбро отвечал Сэм-сон. – Я вручу полковнику запечатанное письмо и на словах передам все, что вашей душе угодно.

– Так вот, ступай, – ответила Мег, – передай ему, чтобы он сегодня ночью обязательно посмотрел на звезды и сделал то, о чем я его прошу в этом письме, если он верит,

Что право Бертрамово верх возьмет

На хребтах Элленгауэнских высот.

Я его два раза в жизни видела, а он меня ни разу; я помню, когда он в наших местах в первый раз был, и знаю, что его сюда теперь привело. Ну, вставай живее, ты уж и так тут засиделся. Иди за мной!

Сэмсон последовал за старой сивиллой, и та провела его с четверть мили лесом по кратчайшей дороге, которую он один ни за что не нашел бы; потом они вышли в поле, причем Мег по-прежнему шла впереди большими шагами, пока они не добрались до вершины холмика, возвышавшегося над дорогой.

– Постой здесь, – сказала она, – погляди, как закат пробивается сквозь тучу, что целый день небо заволакивала. Погляди, куда упали первые лучи: они осветили круглую башню Донагилды, самую древнюю башню Элленгауэнского замка, и это не зря! Смотри, как темно на море, там, где лодка стоит в заливе, и это тоже неспроста. Тут вот я стояла, на этом самом месте, – сказала она, выпрямившись во весь свой необыкновенный рост и вытянув вперед длинную жилистую руку со сжатым кулаком, – вот здесь я стояла, когда я предсказала последнему лэрду Элленгауэну беду, что стрясется над его домом. И разве не рухнул дом? И хуже еще случилось. И теперь на том самом месте, где я сломала над его головой жезл мира, я стою и молю господа: да благословит он настоящего наследника Элленгауэна, который скоро вернется в родной дом, и да ниспошлет он ему счастье! Он будет самым добрым лэрдом, которого за триста лет видели земли Элленгауэна. Я, может быть, до этого уже не доживу; но, когда мне закроют глаза, много еще останется открытых глаз, и они увидят. А теперь слушай меня, Авель Сэмсон: если когда-нибудь тебе была дорога семья Элленгауэнов, беги с этим письмом к английскому полковнику, только торопись и помни, что от тебя теперь зависит жизнь и смерть!

С этими словами она покинула пораженного Домини и большими быстрыми шагами пошла назад, скрывшись в том самом лесу, из которого они вышли. Это было как раз там, где лес этот глубже всего вдавался в поле. Сэмсон в крайнем изумлении глядел ей вслед, а потом бросился исполнять ее приказание. Он понесся в Вудберн с быстротой, которая ему никогда не была свойственна, и дорогой трижды вскрикнул: "Удивительно! Удивительно! У-ди-ви-тель-но!"

Глава 47

...нет, не безумный

Вам это говорит, переспросите!

Я все опять дословно повторю.

Безумный сбился б...

«Гамлет» [c230]

Когда Сэмсон появился в передней, дико озираясь по сторонам, навстречу ему вышла ожидавшая его экономка миссис Эллен – это была почтенная особа, исполненная к Домини того уважения, с которым в Шотландии всегда относятся к лицам духовного звания.

– Что это с вами такое, мистер Сэмсон, на вас просто лица нет!.. Да вы совсем извели себя своими постами, для желудка ничего нет вреднее. Хоть бы вы мятных лепешек с собой взяли или велели Барнсу для вас сандвич сделать.

– Отыди, – произнес Домини, весь еще под впечатлением разговора с Мег Меррилиз, и направился в столовую.

– Нет, туда не ходите, уже час, должно быть, как все отобедали, а сейчас полковнику туда вино подали. Зайдите ко мне, у меня для вас хороший кусочек мясца припасен, повар его мигом поджарит.

– Exorcise te, [t82] – сказал Сэмсон, – то есть я пообедал.

– Пообедали! Не может быть. У кого же вы могли пообедать, раз вы ни к кому не ходили?

– У самого Вельзевула [c231], – сказал Домини.

– Ну, ясное дело, его околдовали, – сказала экономка, больше уже не удерживая Сэмсона, – его околдовали, или он просто рехнулся. Теперь только полковнику с ним справиться в пору! Господи, беда-то какая, вот до чего ученье людей доводит! – И, продолжая причитать, она ушла к себе.

Предмет ее сетований вошел тем временем в столовую и несказанно поразил присутствующих своим видом. Он был весь в грязи; лицо его, и всегда-то бледное, теперь, после перенесенных ужасов, волнений и усталости, осунулось, как у мертвеца.

– Да что с вами такое, Сэмсон? – спросил Мэннеринг, заметив, что мисс Бертрам не на шутку обеспокоена состоянием своего простодушного, но верного друга.

– Exorcise, – сказал Домини.

– Что? – воскликнул изумленный полковник.

– Извините меня, сэр, но моя голова...

– Совсем уж, кажется, помутилась. Прошу вас, мистер Сэмсон, придите в себя и расскажите, что все это значит.

Сэмсон собирался было ответить, но, так как на языке у него все время вертелись одни только латинские заклинания, он почел за благо, не говоря ни слова, сунуть полковнику в руку клочок бумаги, полученный им от цыганки; полковник распечатал письмо и с удивлением прочел его.

– Это кто-то подшутил над вами, да к тому же довольно глупо.

– Тот, кто мне его дал, никакой не шутник.

– А кто же это такой? – спросил Мэннеринг. Во всем, что сколько-нибудь касалось мисс Бертрам, Домини нередко становился и разборчивым и осторожным. Так и теперь, когда он припомнил все печальные обстоятельства, связанные с именем Мег Меррилиз, он взглянул на молодых девушек и умолк.

– Мы сейчас к вам чай пить придем, Джулия, – сказал полковник. – Я вижу, что мистер Сэмсон хочет поговорить со мной наедине. Ну вот, они ушли. Скажите же мне теперь, ради бога, мистер Сэмсон, что все это значит?

– Может быть, это послание небес, но дала мне его служанка Вельзевула. Это та самая Мег Меррилиз, которую еще двадцать лет тому назад надо было сжечь, как шлюху, воровку, ведьму и цыганку.

– А вы уверены, что это она? – с любопытством спросил полковник.

– Как же не быть уверенным, сэр? Разве такую забудешь? Другой Мег, пожалуй, и в целом свете не сыскать.

Полковник начал быстро расхаживать взад и вперед по комнате; он все раздумывал: "Послать, чтобы ее арестовали? Но до Мак-Морлана скоро не добраться, а сэр Роберт – старый колпак; к тому же, может быть, ее уже и след давно простыл, или она снова будет молчать, как тогда. Нет, пусть уж лучше меня дураком считают, а я все-таки поступлю так, как она говорит. Из их племени многие ведь сначала людей обманывали, а кончали тем, что становились настоящими фанатиками своего суеверия или пребывали где-то на грани правды и лжи и вели себя столь непонятно, что никак нельзя было сказать, обманывают ли они себя самих или кого другого.

Да, но мне-то, во всяком случае, ясно, что я должен делать, и если все мои усилия окажутся бесплодными, то мне не придется упрекать себя в том, что я перемудрил".

Тут он позвонил и, вызвав Барнса к себе в комнату, отдал ему какое-то распоряжение, о котором читатель узнает позднее. Теперь же нам предстоит рассказать другое приключение, которое должно быть внесено в историю этого замечательного дня.

Чарлз Хейзлвуд не решался наведываться в Вудберн, пока полковник был в отъезде. Действительно, всем своим поведением Мэннеринг дал понять, что это было бы ему неприятно, а влияние, которое оказывал на Чарлза полковник, сочетавший в себе воинские доблести с учтивостью джентльмена, было так велико, что молодой человек ни за что на свете не решился бы его огорчить. У него создалось впечатление, что Мэннеринг, вообще говоря, одобряет увлечение его мисс Бертрам. Но он в то же время отлично понимал, что между ними не должно быть никаких тайных отношений, хотя бы потому, что это не понравилось бы его родителям, а уважение к Мэннерингу и благодарность за его великодушие и за все заботы о мисс Бертрам не позволяли ему преступить те преграды, которые полковник поставил между ним и Люси. "Нет, – решил он, – я не позволю себе нарушить покой Люси до тех пор, пока она живет в доме полковника и я не имею возможности предоставить ей свой собственный кров".

Приняв это мужественное решение, которому он не хотел изменять, несмотря на то, что его конь, следуя старой привычке, поворачивал голову в сторону Вудберна, и несмотря на то, что ежедневно ему два раза приходилось проезжать мимо имения, Чарлз Хейзлвуд и в этот день сумел противостоять сильному желанию заехать туда, хотя бы просто для того, чтобы узнать, как чувствуют себя молодые леди и не нуждаются ли они в отсутствие толковника в его помощи. Но, когда он проезжал мимо Вудберна во второй раз, искушение оказалось настолько сильным, что он решил, что больше подвергаться ему не стоит. Поэтому, удовлетворившись тем, что послал в Вудберн приветы, пожелания и проч., он решил нанести давно обещанный визит одному семейству, жившему неподалеку, и на обратном пути рассчитать время так, чтобы одним из первых приветствовать Мэннеринга по его возвращении из долгого и нелегкого путешествия в Эдинбург. Он поехал в гости, и когда через несколько часов ему удалось узнать, что полковник вернулся, он стал прощаться с друзьями, у которых провел это время, с тем чтобы пообедать уже в Вудберне, где он всегда себя чувствовал как дома. Он уверил себя (и думал об этом, вероятно, гораздо больше, чем следовало бы), что так будет естественнее и проще.

Но судьба, на которую столь часто жалуются влюбленные, на этот раз не благоволила Чарлзу Хейзлвуду. Хозяйка дома, где он гостил, долго оставалась у себя в комнате и к завтраку вышла поздно. Приятель его хотел обязательно показать ему щенков, которых утром принесла его любимая легавая; они были разных мастей, и между приятелем Хейзлвуда и псарем возник спор насчет того, какой кобель был их отцом. Хейзлвуд должен был сказать по этому поводу свое слово, и от него зависело, каких из этих щенков утопить и каких оставить. Да и сам лэрд надолго задержал нашего влюбленного, весьма пространно рассказывая ему о своих планах устройства проезжей дороги, которые он просил его по приезде изложить сэру Роберту Хейзлвуду. К стыду молодого Хейзлвуда следует заметить, что, выслушав в десятый раз все его доводы, он все же никак не мог понять, в чем заключается преимущество предложенной лэрдом дороги, которая должна была проходить через Лэнгхерст, Уиндино, Гудхауз-парк, Хейлзикрофт, затем пересечь речку в Саймонспуле и продолжаться в направлении Кипплтрингана, и чем была хуже другая дорога, предложенная английским землемером, – дорога эта должна была пройти через главную усадьбу Хейзлвуда и пересечь ее в расстоянии около мили от дома и, как старался уверить его лэрд, неизбежно нарушила бы уединенную красоту этих мест.

Короче говоря, словоохотливый лэрд (интересы которого требовали, чтобы мост был построен возможно ближе к одной из его ферм) безуспешно старался привлечь к этому вопросу внимание молодого Хейзлвуда, пока он вдруг случайно не упомянул, что проект дороги был одобрен "этим самым Глоссином", который хотел, чтобы все делалось по его указке. Услыхав это имя, Хейзлвуд сразу насторожился и стал внимательно слушать. Поняв наконец, какую именно дорогу отстаивал Глоссин, он уверил старого лэрда, что если отец его и остановит свой выбор на другой, то это будет не по его вине.

Но все эти дела заняли целое утро. Хейзлвуд сел на коня по меньшей мере часа на три позже, чем собирался, и, проклиная дамские туалеты, легавых, щенков и парламентские дорожные законы, увидел, что все это его надолго задержало и являться в столь неурочный час в Вудберн было бы уже неделикатно.

Едва только он миновал поворот дороги на Вудберн, голубоватый дымок которого вился по светлому фону вечереющего зимнего неба, как ему показалось, что он видит Домини, идущего лесною тропинкой по направлению к дому. Он окликнул его, но напрасно: наш добрый Домини и в обычное-то время никогда не обращал особенного внимания на все, что творилось вокруг; теперь же, только что расставшись с Мег Меррилиз, он глубоко погрузился в свои мысли, перебирая в уме ее прорицания, и не слышал оклика Хейзлвуда. Поэтому Чарлзу не удалось ни расспросить его о здоровье молодых девушек, ни задать ему какой-нибудь хитрый вопрос, на который мог бы последовать ответ с упоминанием имени мисс Бертрам. Спешить теперь уже было некуда, и, отпустив поводья, он позволил лошади свободно взбираться между двумя высокими холмами, по крутой песчаной тропинке, которая, поднимаясь все выше и выше, привела его к месту, откуда открывалась широкая панорама окрестностей.

Но Хейзлвуду, однако, было вовсе не до того, чтобы наслаждаться видом. Не думал он и о том, что чуть ли не все расстилавшиеся перед ним земли принадлежали его отцу и должны были потом достаться ему. Он продолжал путь, не сводя глаз с вившегося над лесом дымка и продолжая поворачивать голову назад в сторону Вудберна, хотя теперь это было уже трудно. Из этой задумчивости его вывел чей-то голос, чересчур низкий для женщины и слишком пронзительный для мужчины:

– Чего это ты так запоздал? Другие, что ли, должны за тебя дела делать?

Он поднял глаза: перед ним стояла женщина огромного роста; голова ее была повязана большим платком, из-под которого змейками выбивались седоватые волосы; одета она была в длинный красный плащ и в руках держала палку с заостренным концом. Одним словом, это была Мег Меррилиз. Хейзлвуд видел ее необыкновенную фигуру впервые. В изумлении он натянул поводья и остановил лошадь.

– А я вот говорю, – продолжала она, – что тот, кому дороги Элленгауэны, и глаз сегодня сомкнуть не должен; трое тебя сегодня искали и найти не могли, а ты, оказывается, домой спать отправляешься. Ужели ты думаешь, что, коль с братом что стрясется, сестре покойнее будет? Ну, уж нет, этому не бывать!

– Я не могу понять, о чем ты, тетка, говоришь; если это о мисс.., я хочу сказать – о ком-то из прежних Элленгауэнов, то скажи мне, что я должен сделать.

– Как это из прежних Элленгауэнов? – резко переспросила старуха. – Откуда это взялись прежние Элленгауэны? Разве были какие-нибудь Элленгауэны, кроме тех, что зовутся славным именем Бертрамов?

– Но что же это все значит, милая моя?

– Никакая я не милая, вся округа знает, что я злая, и все могут только пожалеть об этом вместе со мной. Но зато я такое могу сотворить, что ни одной доброй на ум не придет, такое, что у тех, кто привык всю жизнь в горницах сидеть, да люльки качать, да за детишками ходить, вся кровь похолодеет. Слушай же, что я говорю! Твой отец приказал перевести караул из таможни, что в Портанферри, в замок Хейзлвуд; он решил, что контрабандисты собираются сегодня ночью напасть на замок. Никому это и в голову не придет. Он человек благородный, обходительный, ну да все одно.., какой бы он ни был, никто против него не пойдет, вот и весь сказ. Отошли-ка ты солдат назад на старое место, только сделай это осторожно и шуму не подымай, и вот увидишь: ночью им сегодня там работы хватит. Дай только луне взойти – и ружья запалят и шпаги засверкают.

– Боже милосердный, что же это такое? И слова твои и твой вид говорят за то, что ты рехнулась, но во всем этом есть какая-то странная связь.

– Ничуть я не рехнулась! – воскликнула цыганка. – Меня ведь и в тюрьму сажали, говорили, что я не в своем уме, били за это же и потом в изгнание отправили, да только ничуть я не рехнулась. Скажи-ка, Чарлз Хейзлвуд из Хейзлвуда, осталось у тебя зло к тому, кто тебя ранил?

– Нет, боже сохрани; плечо у меня зажило, и я с самого начала говорил, что выстрел этот был чистой случайностью. Я хотел бы сам ему об этом сказать.

– Тогда делай все, как я тебе скажу, – сказала Мег Меррилиз, – и ему от тебя больше добра будет, чем он тебе зла причинил. Ведь если он лиходеям в руки попадет, так те живо его прикончат или совсем отсюда увезут. Но есть господь над нами! Сделай же, как я тебе говорю: отправь солдат сегодня же в Портанферри. Замку Хейзлвуд никакой беды не грозит.