Текст книги "Гай Мэннеринг, или Астролог"

Автор книги: Вальтер Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

Глава 23

На большой дороге того и жди, что зарежут или повесят.

«Зимняя сказка»

Браун не забыл предупреждений гостеприимного фермера. Но когда он стал расплачиваться с хозяйкой, он невольно еще раз взглянул на Мег Меррилиз, Всем своим обликом она так же походила на ведьму, как и тогда, когда мы впервые столкнулись с ней в замке Элленгауэн. Время посеребрило ее иссиня-черные волосы и избороздило морщинами ее лицо дикарки, но у нее была все-таки прямая осанка, и движения ее были по-прежнему быстры. Мы уже говорили, что эта женщина, как и вообще все цыганки, не занимаясь никаким трудом, вела, однако, жизнь весьма деятельную и до такой степени хорошо владела своим лицом и телом, что все ее позы были непринужденны и даже живописны. Теперь она стояла у окна, вытянувшись во весь свой необычный для женщины рост и откинув голову назад так, что широкополая шляпа, бросавшая тень на ее лицо, не мешала ей разглядывать Брауна. Она едва заметно вздрагивала от каждого его жеста и от каждого слова. Браун, со своей стороны, заметил, что, глядя на эту женщину, он испытывает какое-то волнение. «Что это, уж не снилась ли она мне когда-нибудь? – думал он. – Или эта странная женщина своим видом напоминает мне диковинные изваяния, которые я видел на индийских пагодах?»

В то время как он был погружен в раздумье, а хозяйка отсчитывала сдачу с полгинеи, цыганка вдруг кинулась к Брауну и схватила его за руку. Ему пришло в голову, что она хочет ему погадать, но она, по-видимому, думала совсем о другом.

– Скажи мне, скажи мне ради всего святого, как тебя зовут и откуда ты?

– Меня зовут Браун, мать, а приехал я из Ост-Индии.

– Из Ост-Индии, – со вздохом пробормотала она и тут же опустила руку. Нет, тогда это не то, что я думала. А мне-то, старой дуре, везде все одно мерещится. Из Ост-Индии! Не то, не то... Но кто бы ты ни был, лицо твое и голос напомнили мне былые дни. Прощай, да смотри поторопись, а если кого-нибудь из наших встретишь, проходи мимо и не связывайся с ними, и тогда никто тебя не тронет.

Получив сдачу, Браун сунул ей в руку шиллинг, простился с хозяйкой и быстрым шагом пошел по той же дороге, что и фермер, приглядываясь к следам лошадиных копыт.

Мег Меррилиз смотрела некоторое время ему вслед, а потом пробормотала: "Я должна еще раз его видеть, да и в Элленгауэне я должна побывать. Лэрд умер, ну что же, смерть все покрывает, когда-то он был человеком добрым. Шериф отсюда уехал, и можно пока тут где-нибудь укрыться; нечего бояться, что в казенный дом упрячут. Хотелось бы мне взглянуть на Элленгауэн еще разок перед смертью".

Тем временем Браун быстрыми шагами шел на север по Какбсрлендским болотам. Он прошел мимо уединенного дома, куда, по-видимому, свернул ехавший впереди всадник. Следы лошадиных копыт уводили как раз в ту сторону. Чуть дальше видно было, как следы эти снова выходили на дорогу. "Должно быть, мистер Динмонт заезжал туда по делу или просто передохнуть. Неплохо было бы, – подумал Браун, – если бы добряк фермер дождался здесь меня: надо было бы еще немного порасспросить его о дороге, а то она становится все глуше и глуше".

Действительно, печать дикости и запустения лежала на всей местности, как будто природа нарочно хотела сделать ее границей между двумя враждующими народами [c136]. Горы здесь не очень высоки, и скал нет совсем, кругом только низкий кустарник да топи; хижины везде жалкие и бедные и далеко отстоят друг от друга. Возле них земля обычно только чуть-чуть обработана, и всюду два-три стреноженных жеребенка наводят на мысль, что главный источник дохода фермера коневодство. Народ здесь тоже более грубый и менее гостеприимный, чем где бы то ни было в Камберленде; таковы уж их привычки, да к тому же население здесь сильно перемешалось с бродягами и преступниками, которые в этих глухих краях укрылись в свое время от правосудия. Жители этих мест еще в стародавние времена встречали такое подозрительное и неприязненное отношение со стороны своих более цивилизованных соседей, что граждане Ньюкасла вынесли даже постановление, запрещающее городским ремесленникам брать к себе в качестве подмастерьев уроженцев некоторых из этих долин.

Есть хорошая поговорка: "Дай собаке дурную кличку – и пропала собака". К этому можно прибавить, что если какому-нибудь человеку или даже целому народу дадут дурное прозвище, он в конце концов его оправдает. Об этом Браун слыхал и раньше, и поэтому разговоры хозяйки, Динмонта и цыганки навели его на большие подозрения. Правда, от природы он был человеком не робкого десятка, к тому же при нем не было никаких ценностей, и он не сомневался, что пройдет весь путь до наступления темноты. Но тут он ошибся. Дорога оказалась длиннее, чем он мог предполагать, и, едва только он вышел на огромную болотистую низину, как стало темнеть.

Осторожным, размеренным шагом Браун шел по тропинке, которая то ныряла вдруг между кочками в поросшую мхом трясину, то перебегала через узенькие, но глубокие овраги, наполненные грязной жижей, то поднималась вверх по осыпям гравия или камня, которые принес сюда горный поток, затопивший во время разлива всю эту низииу. Он стал раздумывать о том, можно ли проехать по этой тропинке верхом; однако следы копыт все еще были видны, ему даже показалось, что он услышал где-то вдалеке топот лошади. Уверенный в том, что ему будет легче пробираться по этому болоту, чем Динмонту, он решил прибавить шагу, чтобы поскорее нагнать его и порасспросить о дороге. В это мгновение маленький Шмель бросился вперед и отчаянно залаял.

Браун ускорил шаг и, выйдя на вершину небольшого холма, сразу увидел, что взволновало собаку. Внизу, в расщелине, на расстоянии ружейного выстрела от него, человек, в котором он сразу же узнал Динмонта, отчаянно боролся с двумя неизвестными. Его уже стащили с седла, и он, пеший, защищался, как только мог, рукоятью своего тяжелого бича. Браун поспешил кинуться ему на помощь, но, прежде чем он успел приблизиться, Динмонт уже лежал на земле, и один из разбойников добивал его сильными ударами по голове. Другой бросился навстречу Брауну и стал звать к себе товарища; он кричал ему, что "с того хватит", видимо решив, что с Динмонтом они уже окончательно разделались. Один из них был вооружен тесаком, а другой – дубиной. Тропинка была узкая, и Браун подумал: "Огнестрельного оружия у них нет – значит, я с ними справлюсь". С дикими угрозами негодяи накинулись на Брауна. Вскоре, однако, они убедились, что их новый противник и храбр и силен, и после нескольких ответных ударов, видя, что справиться с ним не удастся, один из них сказал:

– Убирайся отсюда ко всем чертям, нам с тобой говорить не о чем.

Но Браун решил, что ему нельзя оставить несчастного Динмонта, которого они легко могли ограбить, а может быть, и убить, и борьба возобновилась. Неожиданно Динмонт пришел в себя, вскочил на ноги, схватил свой бич и поспешил на поле боя. А так как фермер был сильным противником, даже когда застигнутый врасплох, дрался с врагами один, разбойники не стали дожидаться, пока он придет на помощь человеку, с которым им и без этого было не сладить, и кинулись бежать со всех ног. За ними понесся Шмель, который все это время не терялся, кусал врага за ноги и то и дело очень ловко ввязывался в драку.

– Вот это здорово. Теперь я вижу, что собака ваша может и на дичь ходить! – сказал наш добрый фермер, когда он, весь окровавленный, подошел к Брауну и опознал своего спасителя и его маленького помощника.

– Надеюсь, вы не очень опасно ранены?

– Ни черта, башка у меня не такое еще может выдержать. Их-то благодарить мне не за что, а вот вам я премного благодарен. Но теперь, голубчик, помогите мне лошадь поймать. Мы сядем на нее вдвоем и поскачем сейчас во весь дух, пока их шайка не нагрянула – остальные ведь тоже где-то тут недалеко.

По счастью, лошадь была сразу поймана, но Браун отказался ехать верхом, боясь, чтобы ей не было тяжело.

– Да полноте, – возразил Динмонт. – Дампл мог бы шесть человек увезти, была бы у него спина подлиннее. Но только, ради бога, скорее, никак там вон уже кто-то едет.

Браун рассудил, что если человек пять или шесть разбойников скачут прямо на них через болото, то церемониться уже нечего; он вскочил на лошадь en сгопре, [t29] и эта резвая маленькая лошадка понесла двух рослых, здоровенных мужчин, как двух шестилетних ребят.

Динмонт, который отлично знал все тропинки в этих лесах, пришпоривал лошадь и очень искусно выбирал лучшую дорогу, в чем ему немало помогала и сама лошадка, которая при опасных переходах умела всегда выбрать самое удобное место переправы. Но дорога была настолько неровной и им так часто приходилось объезжать разные препятствия, что они не могли особенно далеко уйти от погони.

– Не беда, – сказал неустрашимый шотландец своему спутнику, – только бы добраться до Уитершинской топи; оттуда идет хорошая дорога, и уж тогда мы им покажем настоящую езду.

Вскоре они действительно добрались до этого места; это была заросшая ярко-зеленой ряской канава, по которой еле сочилась вода; Динмонт направил лошадь в ту сторону, где течение было как будто быстрее, а дно тверже. Но Дампл рванулся назад и опустил голову, словно для того, чтобы поближе присмотреться к трясине, выпрямил передние ноги и остановился как вкопанный.

– Может быть, нам лучше сойти, – предложил Браун, – и пусть он сам переходит, или ударить его, что ли, хлыстом, – чтобы он сразу через трясину перескочил?

– Ну нет, – ответил его спутник. – К Дамплу никогда не надо силу применять, и человек-то не каждый так все сообразит, как он. – С этими словами он опустил поводья.

– А ну-ка ступай, милый, ищи сам дорогу, а мы поглядим, куда ты нас повезешь.

Дампл, предоставленный самому себе, быстро побежал вдоль болота, к месту, где, как казалось Брауну, переходить было еще труднее. Но, движимая то ли чутьем, то ли привычкой, лошадь выбрала именно этот путь и, спустившись в канаву, без особого труда перебралась на другой берег.

– Ну вот и хорошо, что из болота вылезли, – сказал Динмонт. – Лошадям тут легче конюшню найти, чем людям пристанище; теперь вот мы уже выехали на Мейденуэй.

И в самом деле они тут же очутились на неровной мощеной дороге. Это были остатки римской дороги, проложенной по этим пустынным местам на север. Тут они уже могли ехать со скоростью девяти-десяти миль в час. Дампл даже не стал отдыхать, он всего-навсего сменил галоп на рысь.

– Я мог бы его и побыстрее пустить, – сказал Динмонт, – но на нем такие два верзилы сидят, что коня жалко: ведь такого другого больше на всей Стейншибэнкской ярмарке не найти.

Браун тоже считал, что лошадь надо пожалеть, и добавил, что, раз они уже находятся в безопасности, мистеру Динмонту следовало бы повязать голову платком, чтобы рана не разболелась от холодного воздуха.

– Совсем это ни к чему, – заявил отважный фермер. – Пускай кровь на ветру присохнет, тогда и пластыря не понадобится.

Брауну за время военной службы не раз приходилось встречать тяжелораненых. Но он ни разу не видел, чтобы кто-нибудь так стойко переносил столь тяжелые раны.

– Не буду же я нюни распускать из-за царапины на голове. Через пять минут мы уже на шотландской земле будем, и вы останетесь у меня в Чарлиз-хопе: это дело решенное.

Браун охотно принял это гостеприимное приглашение. Было уже совсем темно, когда впереди вдруг блеснула маленькая речка, извивавшаяся среди лугов. Горы были здесь зеленее и круче, чем те, которыми недавно проходил Браун, и спускались почти прямо к реке. Они не поражали путника ни высотой, ни своим живописным видом: склоны их были, обнажены; не было и скалистых утесов; на всем лежала печать тихого сельского уединения. Не видно было ни плетней, ни дорог, почти не было и пашен. Казалось, что такую вот землю мог избрать библейский пастырь, чтобы пасти здесь свои стада. Попадавшиеся тут и там остатки разрушенных крепостей говорили о том, что некогда здесь жили люди, совсем не похожие на теперешних обитателей этих мест. То были отважные разбойники, подвиги которых во время войн Англии с Шотландией остались в памяти у потомков.

Спустившись по дороге к хорошо знакомому броду, Дампл перешел узенькую речку, прибавил шагу и, пробежав около мили по берегу быстрой рысью, остановился возле нескольких низеньких домиков, крытых соломой. Домики эти, обращенные друг к другу углами, строились, очевидно, как попало. Это была ферма Чарлиз-хоп, или "городок", как ее здесь называли. Наших путников встретил отчаянный лай трех поколений Перцев и Горчиц и всех их бесчисленных родичей с неизвестными именами. Прикрикнув на них, фермер призвал всех к порядку. Голос его узнали; полуодетая скотница отворила дверь и тут же захлопнула ее у них перед носом, для того чтобы доставить себе удовольствие заорать на весь дом: "Хозяйка, хозяйка! Хозяин приехал, и с ним еще господин какой-то!" Дампл, отпущенный на волю, сам побежал вперед и остановился перед дверью конюшни. Там он начал бить копытом и тихо заржал; в ответ на это из конюшни тоже раздалось ржание. Среди всей этой суматохи Браун еле мог уберечь Шмеля от дворовых собак; нравы этих четвероногих больше соответствовали их кличкам, чем добродушию их хозяина, и к приезжему они отнеслись весьма неприветливо.

Через несколько мгновений здоровенный детина заводил уже Дампла в конюшню, а миссис Динмонт, довольно красивая, полная женщина, с непритворной радостью встречала своего супруга.

– Долгонько же ты проездил, родной мой! – воскликнула она.

Глава 24

Поэтами наш Лиддел до сих пор

Ни разу не воспет; лишь пастухи

Влюбленные поют о нем. А нет ведь

Нигде у нас прозрачнее реки.

«Искусство сохранять здоровье» [c137]

Нынешние фермеры южной Шотландии – люди гораздо менее грубые, чем их отцы, и нравы, которые я сейчас собираюсь описывать, или вовсе исчезли, или в значительной степени изменились. Не утратив своей сельской простоты, шотландцы приобрели теперь знания и привычки, которых не было у прежнего поколения. Это относится не только к сельскому хозяйству, но и к самому быту. Дома стали более удобными, образ жизни больше под стать тому, который мы встречаем в цивилизованном мире, и самая большая роскошь – просвещение за последние тридцать лет широко распространилось в этом горном крае. Непробудное пьянство, от которого раньше страдало его население, теперь почти сошло на нет, а удивительное гостеприимство шотландцев сохранилось таким, как было; оно только сделалось несколько более изысканным и не переходит уже границ благоразумия.

– Да что это на тебя нашло, – сказал Дэнди Динмонт, освобождаясь из объятий своей супруги, очень, однако, осторожно и глядя на нее с большой нежностью. – Что это ты, Эйли, неужели ты не видишь, что я тебе гостя привез?

Эйли повернулась к Брауну и начала извиняться.

– Я так обрадовалась, что муженек приехал... – сказала она. – Но, боже милостивый, что это такое с вами обоими? Они уже прошли в комнаты, и там при свечке было видно, что одежда и у того и у другого была в крови.

– Ты что, Дэнди, опять с каким-нибудь лошадником из Бьюкасла подрался? Послушай, ты ведь не один, у тебя и жена и дети есть, как же ты не понимаешь, что тебя убить могут?

На глазах у нее выступили слезы.

– Ну ладно, ладно, женушка! – сказал Динмонт, громко и не слишком церемонно ее целуя. – Брось ты, пожалуйста, все это чепуха, вот господин тебе тоже скажет, что, как раз когда я от Лури Лаутера вышел, а мы тут с ним выпили немножко, я двинулся дальше и радовался, что скоро буду дома. А из чащи вдруг какие-то два стервеца как выскочат да как повалят меня... И так меня всего исколошматили, что я не успел даже и за хлыст взяться; слово тебе даю, женушка, ежели бы этот милый человек не подоспел вовремя, на мою долю побольше бы тумаков пришлось; да и денег бы столько пропало, что и не нажить потом. Вот ты теперь и должна благодарить господа бога да его. – Сказав это, он вытащил засаленный бумажник и велел жене его спрятать.

– Да благословит вас господь бог за вашу доброту. Чем же мы-то можем отблагодарить? Приютить, что ли, и накормить? Но ведь мы самому последнему нищему и то бы не отказали; разве только... – Тут она нерешительно взглянула на бумажник, как будто робко на что-то намекая.

Браун увидел и сумел в должной мере оценить это простодушие, смешанное с чувством горячей благодарности и выраженное столь непосредственно, но вместе с тем деликатно.

Он знал, что в своей бедной одежде, которая была к тому же разодрана и выпачкана в крови, он мог быть принят за нищего и, вызвать только жалость. Он поспешил сказать, что его зовут Браун, что он – капитан кавалерийского полка и что путешествует он для собственного удовольствия пешком, считая, что это и удобнее и дешевле. Он попросил гостеприимную хозяйку поглядеть на раны Динмонта, заметив, что тот никак не согласился показать их ему. Но в миссис Динмонт раны ее супруга вызывали меньше удивления, чем приезд в их дом драгунского капитана. Поэтому она прежде всего взглянула на не совсем чистую скатерть, подумала с минуту о том, что она подаст на ужин, и потом уже похлопала мужа по плечу и велела ему сесть, приговаривая при этом, что он болван, который не только сам вечно в какую-нибудь историю впутается, но еще и других за собой потянет.

Когда Дэнди Динмонт, подпрыгнув несколько раз и проплясав шотландский танец, чтобы посмеяться над женой и ее напрасным беспокойством, согласился выставить ей на обозрение свою круглую, как пушечное ядро, косматую черную голову, Браун подумал, что такая рана, наверно, вызвала бы серьезнейшие опасения у полкового хирурга. Миссис Динмонт, однако, оказалась сведущей в хирургии – она обрезала ножницами пряди волос с запекшимися на них сгустками крови, чтобы они не мешали ей промыть рану, и приложила к больным местам куски корпии, пропитанные особой мазью, которую в этих местах считают прекрасным средством для заживления ран (очень частые происшествия на ярмарках позволили достаточно хорошо испытать ее целебные свойства). Потом, невзирая на сопротивление своего пациента, она забинтовала ему голову, а поверх всего надела ночной колпак, чтобы повязка не съехала. Другие раны, на лбу и на плечах, она промыла водкой, к которой Динмонт прежде всего приложился сам. После этого простодушная миссис Динмонт любезно предложила свою помощь Брауну.

Он ответил, что ему нет надобности ее утруждать, и попросил только принести ему умывальный таз и полотенце.

– Ах, мне об этом надо бы раньше подумать, – сказала она, – да я и впрямь подумала, только двери не смела открыть из-за ребятишек: очень уж они по отцу соскучились.

Так вот что значили шум и писк, поднявшиеся за дверью и несколько озадачившие Брауна, тем более что хозяйка, услыхав этот шум, сразу же заперла дверь на задвижку.

Но едва только она теперь открыла эту дверь, чтобы пойти за тазом и полотенцем (ей ведь и в голову не могло прийти, что гостя следовало бы проводить для этого в другое помещение), как целая ватага белокурых детишек ввалилась в комнату: одни прямо из конюшни, где они только что разглядывали Дампла и потчевали его оставшимися от завтрака лепешками, другие прибежали из кухни, где старуха Элспет рассказывала им сказки и пела песни, а самый маленький выскочил почти нагишом из постели и с криком кинулся к папочке узнать, что он привез ему с разных ярмарок, на которых ему довелось побывать во время своей поездки. Наш рыцарь проломленной головы сначала обнял и расцеловал их всех по очереди, потом начал раздавать им свистки, дудочки и пряники, а когда от радости они стали орать еще громче, он заявил своему гостю: , – Это жена во всем виновата, капитан, при ней они что хотят, то и делают.

– Я, да что ты! – сказала Эйли, которая в эту минуту вошла с тазом и кувшином в руках. – Да разве мне с ними совладать. Мне их, бедняжек, даже и занять-то нечем.

Динмонт взялся тогда за них сам; ласками, угрозами и пинками он выпроводил из комнаты всю ораву, за исключением самых старших – мальчика и девочки, которые, как он выразился, умеют вести себя "прилично". По той же причине, но уже без всяких церемоний, были выставлены из комнаты и собаки, за исключением почтенных патриархов – Перца и Горчицы, в которых жизненный опыт и частые наказания хлыстом вселили такой дух безропотного гостеприимства, что после непродолжительных переговоров и объяснений на своем ворчливом языке они позволили маленькому Шмелю, до этого из соображений безопасности укрывавшемуся под стулом своего хозяина, улечься вместе с ними на невыделанную баранью шкуру, заменявшую в доме бристольский ковер.

Тем временем хозяйка отдала уже распоряжения, решившие участь двух кур, которые, ввиду того что приготовить их иным способом было уже некогда, вскоре задымились на рашпере. Большой кусок холодной ветчины, яйца, масло, булочки, овсяные лепешки завершили ужин, приправленный превосходным домашним пивом и бутылкой водки.

Ни один солдат не отказался бы от такого ужина после тяжелого дневного перехода и участия в схватке. Браун не заставил себя просить. Здоровая деревенская девка со щеками такими же красными, как и ленты в ее волосах, убирала со стола. Хозяйка сама помогла ей и велела принести сахар и горячую воду, о чем та совсем было забыла, заглядевшись на "настоящего живого капитана". Браун тем временем воспользовался случаем и спросил хозяина, не жалеет ли он о том, что не послушался совета цыганки.

– Кто знает? – ответил тот. – Это все хитрые черти'; может, я от одной бы шайки ушел, да на другую наскочил. А как придет старуха, надо будет дать ей на зиму бутылку водки да фунт табаку. Это хитрые черти; мой покойный отец всегда говорил: "Ты с ними плох, так и они с тобой". Ну, одним словом, среди них всякие попадаются.

Разговор этот послужил поводом поставить на стол новый графин с "веселухой", как Динмонт называл на своем простом, деревенском языке разбавленную водой водку.

Браун на этот раз, однако, самым решительным образом отказался, сославшись на усталость и плохое самочувствие после схватки – он хорошо понимал, насколько бесполезно было бы доказывать Динмонту, что злоупотребление водкой дурно повлияет на его раны. Брауна отвели в крохотную комнатку, где ему приготовили отличную кровать, а белизна простыней позволяла верить словам хозяйки, что "такого белья нигде не найти, – ведь оно стирано в ключевой воде и побелено в поле на ромашках, и катали его Нелли и она сама, и ни одна женщина, будь она хоть сама королева, не сумеет все это сделать лучше".

Простыни были действительно белы как снег и, должно быть, сохранили еще аромат цветов, а маленький Шмель, лизнув на прощанье своему хозяину руку, улегся у него в ногах, и путешественник наш тут же заснул сладким сном.