Текст книги "12 ульев, или Легенда о Тампуке"
Автор книги: Валерий Тихомиров
Соавторы: Сергей Гуреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
Глава 17
ДА ЗДРАВСТВУЕТ ГЕМОРРОЙ!
Голоса возле кровати стихли, но Паук не спешил открывать глаза. В ушах звенело, но проклятая слабость, донимавшая его последний месяц, немного отступила. Почему он до сих пор жив, было не ясно. Как он оказался в одной палате с негром, на поиски которого были посланы Бай и Мозг, тоже оставалось загадкой. Осмысление стольких непонятных явлений заняло больше часа. Попутно вспомнилось, что теперь в нем течет африканская кровь. Паук решил взглянуть на своего «братана» и приоткрыл веки. Кровник спал, блаженно распустив по подушке пухлые губы. Паук удивленно вздрогнул. Надежда, что он ошибся и парень окажется просто похож на того, из аэропорта, растаяла как дым.
– Прости, браток, – прошептал он, напрягая волю.
Извиняться было непривычно. Но в целом – терпимо. От такого морального и физического усилия закружилась голова. Его предупреждали, что конец близок. И вот теперь, похоже, время пришло. По всей видимости, операция оказалась безуспешной. В очередной раз его – самого Паука! – «опустили всей шоблой»! Да еще и с помощью разных железок и ватных тампонов! А потом, куражась, разрезали и зашили. О таких делах он слышал не раз.
При мысли о смерти рассудок взбунтовался. Сначала перед глазами промелькнули ненавистные рожи преемников. Подумалось, что теперь они смогут без борьбы поделить власть. Просто потому, что не будет повода сцепиться за «общак». Банковский код Паук помнил наизусть и называть его никому не собирался. При мысли о деньгах вдруг с обидой подумалось, что, располагая такими средствами и возможностями, он, «вор в законе», обязан был жить «по понятиям». А ведь жизнь менялась, проносясь мимо нарядным перроном, мельком увиденным из «столыпинского» вагона. Но Паук, отвергая новое время, по-прежнему вел аскетический образ жизни, презирая роскошь, отказываясь от шикарных тачек, домов и женщин. При воспоминании о слабом поле в паху что-то шевельнулось. Память насмешливо подсунула картинку из прошлого – обнаженная грудастая блондинка в черных чулках медленно кружилась в танце... Ну были, конечно, моменты. Вот только мало, до обидного мало.
Шевеление в паху настырно продолжалось и в конце концов переросло в давно забытую упругость. «Вот она – черная кровь! Как зараза!» Паук снова посмотрел на негра. Даже во сне тот улыбался и жизнерадостно причмокивал. «Вот уж этот точно пялил всех подряд. У них в Африке с этим просто», – с неожиданной завистью подумал Паук.
Однако зависть, вопреки обыкновению, в злобу не переросла. Наоборот, на память пришло, как улыбался негр, отдавая свою кровь. Перед глазами все затуманилось и поплыло. «Отхожу», – отрешенно подумал Паук, вяло пытаясь побороть головокружение. Изображение окружающих предметов совсем расплылось, и он моргнул. По щекам побежало что-то теплое, и зрение вернулось. Оказалось, пахан одной из крупнейших группировок города пустил банальную слезу благодарности...
Дверь палаты открылась. В проеме стояла девушка в васильковом халатике с белой отделкой.
– Есть будете? – спросила она, с любопытством рассматривая необычных пациентов.
– Тики-так, – сказал Паук. «Может, последний раз», – подумалось ему.
– Как уаше доровье? – вежливо спросил Мананга, мгновенно проснувшись от женского голоса.
– Отлично, а ваше? – улыбнулась сестра.
Нигериец немного подумал, прислушиваясь к себе. Рана на животе болела, нога под гипсом чесалась. А еще хотелось есть и спать.
– Отлично доровье! – бодро резюмировал он, как настоящий мужчина предпочитая не жаловаться попусту.
«Еще бы...» – меланхолично подумал его сосед по палате.
– Ну тогда – кушать подано! – девушка вкатила в палату два накрытых салфетками столика. Не выдержав взгляда чернокожего молодого человека, приобретающего почти рентгеновский характер, она поспешно эвакуировалась из люкса.
Паук потянулся к еде – и сморщился от боли. Характер ощущений как-то изменился, но место, где жила боль, оставалось прежним. Он скорбно вздохнул. Последние месяцы диеты без соли и сахара, а заодно и без белков-жиров-углеводов, напрочь отучили его от вкусной, то есть нездоровой пищи. Но запахи от столика рядом с кроватью будили аппетит. Салфетка медленно сползла, открывая принесенный ужин. Паук нерешительно потянулся к ближайшей тарелке, мысленно плюнув на все запреты, бессмысленные накануне смерти.
Непослушные пальцы захватили свернутый в трубочку блинчик, рот заранее открылся в предвкушении. Но предательски дрожащая рука не позволила в полной мере насладиться мастерством повара. Блинчик, совершив касательное движение по губам, разорвался. Красные бусины икринок запрыгали по подбородку, груди и пододеяльнику, разбегаясь в разные стороны. На губе в масляном следе осталась одна, словно капля крови. Паук слизнул ее и потянулся к стакану с соком. Рука тряслась, как отбойный молоток стахановца. Сделав попытку поднести стакан хотя бы к кровати, пахан щедро оросил простыню и кое-как поставил его обратно. Сжав зубы до скрежета, он обессиленно откинулся на подушку и закрыл глаза. Злость на собственную беспомощность и апатия исторгли из глубины души тоскливый полустон-полувой. В палате воцарилась тишина. Потом раздался скрип соседней койки.
«Этот-то хавает в три горла», – подумал Паук, пытаясь почерпнуть силы из живительного источника ненависти. Он представил себе, как белоснежные зубы перекусывают пополам хрустящую трубочку блина и давят солоноватые красные икринки с пряным прозрачным содержимым. Рот его наполнился слюной, а сердце – желчью... В полной тишине послышался приближающийся стук вперемежку с мягкими шлепками. О происхождении звуков Паук задуматься не успел.
– Уи нуждайт у обилном питиэ! – Мананга выдал фразу из разговорника суровым голосом и тут же улыбнулся, гордясь памятью.
Пахан почувствовал, как его бережно приподняли на подушках. Возле губ замаячил прохладный край стакана, пронзительно пахнущий апельсином. «Африка!» – подумал он язвительно, открывая глаза. Ароматный кисловатый напиток сначала небольшими ручейками, а затем и полновесными глотками полился в пересохшее горло. Неожиданно для самого себя Паук улыбнулся в ответ негру и сказал, прищурившись:
– В кайф!
– У кайф! – эхом повторил Мананга. В переводе слово не нуждалось.
Студенту-медику кормление пациента труда не составило. А вот пахан принимал помощь трудно. По понятиям, это было почти «западло». Кусок не лез в горло, пока он не сказал себе, что негр – его кровный брат, то есть частица его самого.
После блинчиков с икрой пришел черед мяса по-французски под грибным соусом. Свинина источала аромат лука и специй. Тихо похрустывала румяная сырная корочка. Паук жевал медленно, со вкусом. По подбородку тек мясной сок. Мананга аккуратно промокал его салфеткой. С непривычки пахан жевал, не разбираясь во вкусовых ощущениях, но потом вдруг «пробило». Круассаны со взбитыми сливками и ломтиками ананаса он уже смаковал. На кофе веки пахана смежились, и Владимир Сергеевич Теньков уснул как белый человек. С торчащей изо рта долькой лимона. Мананга улыбнулся чему-то своему, отер испарину с морщинистого лба странного разрисованного соседа и положил лимон обратно в кофе.
* * *
В отсутствие профессора Файнберга присматривать за его пациентами выпало дежурному хирургу Леониду Михайловичу Бахуру. Обоим требовалась всего-навсего перевязка, никаких сложностей. В какой-нибудь истребительной больнице имени святого Фомы и блаженно-присного Еремы процедура заняла бы минут пять. Однако Леонид Михайлович подобной профанации искусства не признавал. А потому решил начать с изучения историй болезни. Но тут вышла неувязка – их просто не было.
Вторая странность обнаружилась среди сложенных стопкой анализов. Леонид Михайлович долго перебирал бумажные бланки, впадая в недоумение. От перекладывания бумажек с места на место суть не менялась. Все сводилось к однозначному и диковатому выводу:
– Убийство?.. – неопределенно пожав плечами, он сложил бланки в папку и отправился в палату, разумно рассудив не доверять бумажкам.
В тринадцатом люксе царил покой. После завтрака, протекавшего примерно по сценарию вчерашнего ужина, Паук дремал, удивляясь самому факту продолжения жизни. Его кормилец с нескрываемым наслаждением чесал длинной линейкой ногу, невыносимо зудящую под гипсом. Дверь палаты открылась, и вальяжно вошедший доктор произнес хорошо поставленным голосом:
– Доброе утро, господа.
С одной койки ему ответил улыбающийся приветливый чернокожий:
– Дратуйта.
С другой – пожилой мужчина с пронзительным цепким взглядом маленьких колючих глаз:
– И чё?
На узловатых пальцах синели многочисленные наколки в виде перстней. Дальше, на предплечьях, вокруг кинжалов переплетались змеи, скалили пасть диковинные чудовища, и ручьями текла кровь.
На холеном, гладко выбритом лице человека в халате не дрогнул ни один мускул. Если некоторая необычность пациентов и удивила его, то очень глубоко в душе.
– Меня зовут Леонид Михайлович Бахур. В отсутствие профессора Файнберга я буду, так сказать, вас холить и лелеять, – сказал он, улыбаясь так, будто мечтал об этой встрече с самого рождения.
– Чуток, – мрачно прокомментировал мужчина.
Доктор немного подумал, пытаясь сообразить, что означает странное слово. Это пусть не сразу, но удалось.
– Возможно, наше знакомство действительно долго не продлится. Я не знаю...
– Я чую, – белая рука с татуировками соскользнула с кровати безвольной тряпкой. – Откинусь я скоро.
Никакой информации о сроках ухода из жизни одного из пациентов у Леонида Михайловича не было. Он осторожно начал успокаивать больного:
– Вас необходимо перевязать, чтобы детализировать проявления заболевания...
– Гуляй, лепила. Рак у меня в очке. Начнет скрестись – позову, – мужчина отвернулся к стене, давая понять, что разговор окончен.
Бахур огорчился, но вида не подал. Негр с соседней койки решил разрядить обстановку, всеми порами открытой души ощущая напряжение, повисшее в воздухе после короткого и непонятного разговора:
– Как уаше доровье?
– Мое неплохо, а ваше проверим при осмотре, – стараясь говорить медленно и вежливо, ответил Леонид Михайлович и вышел из люкса.
После ухода врача Владимир Сергеевич Теньков в очередной раз безнадежно прислушался к себе. Все было довольно странно. В положении на боку не ощущалось привычного головокружения, боли почему-то не чувствовалось. И вообще создавалось впечатление, будто болезнь отступила. Однако радости он не испытал. Подорванная психика быстро выдала что-то вроде: «Всем известно, что свеча ярко вспыхивает, прежде чем погаснуть...».
От этой мысли в прооперированном месте появилось жжение, каким-то причудливым образом соединившееся с воспоминанием о Мозге и Бае. «Голый вассер им, а не общак!» – зло подумал Паук. Даже перед смертью он не был склонен к христианскому смирению. Жжение прекратилось так же быстро, как и началось. Паук посчитал это знамением.
«Точно, не отдам!» – решился пахан на последнее в своей жизни нарушение воровских законов. Он повернулся лицом к соседней кровати. Негр тут же озабоченно причмокнул губами, показав на графин с водой:
– Уи нуждайт питиэ!
Глядя на добродушную черную физиономию, Паук снова испытал прилив благодарности. Нечто подобное с ним было только раз в жизни, лет тридцать назад. Когда Мишка-Шплинт прикрыл его от вертухая, схлопотав пулю в живот. Пахан поднялся на подушке. Указательный палец нацелился в грудь спасителя.
– Ты кто? – требовательно сказал Паук, глядя в глаза парня.
Догадавшись по жесту, что от него требуется, тот проговорил:
– Мананга, – и в свою очередь ткнул пальцем, возвращая жест и вопрос:
– Ти кто?
– Я – Паук. Слыхал? – пахан вопросительно дернул подбородком.
В ответ Мананга интернационально пожал плечами.
– Темнота, – сочувственно протянул авторитет, – буду тебя Мишкой кликать. Усек?
– Усьек, Паук! – и Мананга протянул руку для пожатия, искренне и открыто улыбаясь.
На его лице читалось выражение дружелюбия и радости. Пахан немного подумал, и две разноцветные руки соединились между койками, скрепляя начало необычной дружбы.
– На перевязку! – в палату просунула голову медсестра. – Владимир Сергеевич, вы первый.
– Что левак крутить? – спокойно сказал Паук. – Я жопой чую, распахали и заштопали. Дай коньки двинуть в покое. Рак и есть рак.
Но отвертеться от перевязки не удалось.
– Но-но-но! – сказала сестра строго, как капризному ребенку. – Сейчас доктор взглянет, может, не так все и плохо.
– Уи поправитес, – уверенно подтвердил Мананга.
– Эх, Мишка... – вздохнул Паук.
Ему опять вспомнился Шплинт, давно забытый за чередой лет и событий. Видно, пора было на свиданку к старому корешу. Сил возражать не было, и он прикрыл глаза.
В перевязочной безвольное, как-то сразу обмякшее тело поместили на гинекологический «вертолет». Леонид Михайлович начал работать. Шипела перекись, звякали инструменты, хирург, словно фокусник, ловко менял зажимы. Периодически сестра тихим шепотом читала богатую лагерную летопись, щедро украшавшую тело пациента... Потом все закончилось.
Бахур немного постоял, стирая кровь с перчаток спиртовым шариком. Вид его был задумчив и даже где-то недоверчив.
– Скажите, друг мой, Владимир Сергеевич, где вам диагностировали, как вы выражаетесь, рак?
«Таких друзей – за елду и в музей», – неприязненно подумал Паук, испытывая неловкость от собственной позы и постороннего пристального внимания.
– В больнице, – буркнул он.
– Странно, протянул хирург, небрежно сбрасывая бинты и инструменты в лоток, – и долго вас там пользовали?
– Это кого пользовали? Ты чё базаришь, потрох?..
– Ах, да! Простите великодушно мой неприличный сленг. Я не хотел вас обидеть. Сколько вы там варились? – последнее слово он произнес, с большим трудом вытянув откуда-то из уголков киношно-детективного подсознания.
– Месяца два, – сразу успокоился Паук. – Ты чё прикопался, лепила? Там такие бабки вбуханы – тебе и не снилось. Каждый день по вене что-нибудь ширяли. Корму уколами в дуршлаг превратили. Одних клизм навтыкали, как в ежика! – Паук начал заводиться.
Даже за большие деньги Леонид Михайлович не разрешал на себя кричать.
– Извольте быть вежливы, Владимир Сергеевич! Судя по анализам, друг мой, или как вас там... так вылечить нельзя. Только залечить. Анализ гемограмм показывает...
– Короче, не баклань. Колись, в чем заморочка! – рявкнул Паук.
– У вас, голубчик, обычный геморрой! – решив не обращать внимания на хамские выкрики, ответил Леонид Михайлович. – Причем мастерски излеченный профессором Файнбергом. – Он снова стал спокоен и вальяжен, втолковывая прописные истины матерому авторитету, как нашкодившему мальчишке. – Вам специально вводили препараты, вызывающие кровотечение. Зачем – покажет обследование. Возможно, причина найдется. Не исключаю возможности, что диагноз опухоли вы себе придумали сами...
Бахур еще что-то говорил, важно надувая щеки, но Паук его не слышал. Все неувязки и странности вдруг обрели объяснение. Перед глазами появилось породистое лицо Мозга с постной миной. Вкрадчивый голос елейно сказал: «Все мы не вечны, папа. Такой рак, к сожалению, неизлечим». Он даже не обратил внимания на неосмотрительно брошенное «голубчик».
– Найдется причина, найдется! – тихо и страшно сказал авторитет, осознав со всей ясностью, что откопает ее из-под земли. – А, скорее всего, и искать не надо – сама придет. Точно, рака нет? Отвечаешь за базар?
Он посмотрел в глаза доктору. Уклониться от этого тяжелого пронзительного взгляда было невозможно. За те деньги, которые Леонид Михайлович получал в «Панацее», он не только отвечал за любое свое слово, но и мог это сделать на языке, доступном пониманию клиента:
– В натуре! – донеслось из-под маски.
Вокруг пупка необычного больного была выколота паутина, и сейчас крупные капли пота блестели на ней обильной утренней росой. От нервной дрожи живот колыхался. Казалось, будто паутина шевелится, предвещая появление хозяина, вышедшего на охоту. Медсестра торопливо прикрыла Владимира Сергеевича простыней. Ей почему-то стало не по себе.
Оказавшись в палате, Теньков недоверчиво полез пальцем под огромный «памперс», прилепленный к ягодицам. Когда Паук добрался до больного места, глаза его округлились. Виноградные гроздья исчезли! Не было ни боли, ни жжения. Он выдернул руку и уставился на нее, как на восьмое чудо света – никаких следов крови! Паук застыл на кровати с идиотской улыбкой. Ему подарили жизнь, казалось, уже безвозвратно потерянную. По большому счету, прожитую напрасно, без друзей и подруг.
Вернувшийся с перевязки Мананга застал его в состоянии отрешенного блаженства.
– Как уаше доровье? – в очередной раз прозвучавший вопрос впервые получил искренний и жизнерадостный ответ.
– Ништяк! – Паук повернул голову набок и залихватски подмигнул. – Сечешь, Мишка?!
Нигериец сек не сильно, поэтому понадобилось минут двадцать оживленной пантомимы и жестикуляции. В конце концов, кровник пахана, бесповоротно ставший честным фраером, сказал без акцента:
– Секу, Паук!
Глава 18
ВСЕХ ОТСЛЕДИМ – И В РАПОРТ!
Профессору не спалось. Пожалуй, за всю свою непростую жизнь Файнберг не испытал столько необычных ощущений, сколько выпало на его долю за последние два дня. Не в силах решить, как ко всему этому относиться, Файнберг попытался прибегнуть к испытанному русскому способу и сам себе сказал: «Пьяный был, что с пьяного возьмешь?» Не успокоило.
Во-первых, фраза никак не оправдывала трупов на квартире соседки. Во-вторых, судя по виду охранников у палаты Мананги, за напарницей еще минимум две черепно-мозговых травмы. В-третьих, похищение человека, пусть даже с оздоровительной целью, не самое лучшее деяние, в смысле уголовной процессуальности.
Профессор засунул голову под подушку. Неизвестно откуда появившееся тягостное чувство вины, свойственное всем интеллигентным людям, на этот раз имело под собой более чем реальную почву. Файнберг сел и зло откинул в сторону одеяло, казавшееся сегодня недостаточно теплым, слишком тяжелым и коротким. Ноги не сразу попали в тапочки, отчего жизнь стала вконец невыносимой. По пути в кухню он споткнулся о мешок с окровавленными вещами соседки. В мозгу сразу мерзко всплыли далеко не самые ободряющие слова – «вещественные доказательства».
Спасительный валокордин медленно, капля за каплей, покидал свой коричневый флакончик, продолжая пытку, словно садист-психотерапевт. Телефонный звонок остановил процесс на пятьдесят четвертой «слезинке».
– Так и знала, что ты не спишь, – бодрый голос словно радовался этому обстоятельству.
– А я, как «на дело» схожу, всегда плохо сплю, – буркнул Файнберг.
– Да? А я – нормально. – Совершенно серьезно ответили в трубке. – Но сейчас еще только половина первого. Для меня – рановато. Я вот что думаю, у меня в квартире тебя не было. В больнице – охранников тоже я «работала». Так что, пока все чисто. Ты – настоящий секретный агент, работающий под прикрытием. Причем под моим.
Файнбергу вдруг стало стыдно. Виктория Борисовна словно читала его мысли. С трубкой в руках он подошел к мойке и выплеснул лекарство.
– Чего молчишь? Але-е-о?
– Даже не знаю, что тебе сказать, – старый хирург был сам себе противен.
Подруга откровенно брала все на себя. И, что самое ужасное, после этих слов ему стало легче.
– Вчера ты тоже не знал, что сказать. Зато потом мы подружились и теперь весело проводим время! – Женщина не позволила затянуться неприятной паузе. – Я, собственно, что позвонила. У тебя остались кое-какие мои «грязные» вещи. Не хочу, чтобы ты думал, будто я – неряха. Если ты не против, мне хотелось бы их забрать.
– Я все сделаю сам, – торжественно произнес Файнберг.
– Нет, – твердо ответила Виктория Борисовна. – А то тебя заподозрят в нелегальной частной практике на дому. А вот старушка, выбрасывающая мусор, не вызовет подозрений. Выставь, пожалуйста, мешок на лестницу. Я заберу.
– "Старушка"... – задумчиво промычал Файнберг и положил трубку.
Он выставил за дверь мешок и вернулся. Квартира, в которой за многие годы стал привычным каждый уголок, внезапно показалась одинокой и неуютной. Виктора Робертовича охватило странное чувство, будто вокруг чего-то не хватает. Как если бы, к примеру, с окон исчезли вдруг шторы. Но причина явно не была внешней. Пустота образовалась внутри.
И произошло это в тот самый момент, когда он, проводив соседку до квартиры, поцеловал ей на прощание руку. А потом дверь за ней тихо закрылась...
Совсем как в молодости, ему вдруг захотелось ждать на лестнице до утра. Пока она не появится вновь. И скажет, к примеру, что, согласно инструкции, не положено засвечивать своим присутствием явку напарника. Тем более мешать ему спать романтическими вздохами.
Неожиданно профессором овладела отчаянная жажда деятельности. Какой там сон! От переполнявших чувств он принялся взад-вперед шагать по квартире. Мысли вихрем кружили в голове. Не в силах оставаться дома в бездействии, когда партнерша, рискуя жизнью, уничтожает кровавые улики, Виктор Робертович начал быстро одеваться. Мысль пришла внезапно. Файнберг настолько опешил от собственной гениальности, что даже руки, за десятки лет привыкшие на полном автоматизме вязать идеальные узлы, растерялись и, не закончив работы, застыли в немом восхищении, растопырив пальцы.
– Я поеду к Рыжову и достану камень! – произнес он, глядя себе под ноги, туда, где находилась ЕЕ квартира.
Когда профессор вышел на лестницу, мешка с одеждой уже не было. Из подъезда он вышел уверенным в себе, готовым к приключениям и почти счастливым.
* * *
Видавшая виды «шестерка» с неприметным номером Ф 911 СБ стояла недалеко от парадной. Трое сидевших в ней мужчин стойко переносили тяготы и лишения томительного ожидания, справляя естественные надобности в специальные пластиковые пакеты импортного производства. В таком составе элитное подразделение Конторы, именуемое в народе «наружкой», работало впервые. Раньше эти люди никогда не встречались и теперь с интересом, но профессионально незаметно присматривались друг к другу.
За рулем сидел старший – Герман Семенович Пименов, крупный человек с мясистым лицом, посередине которого неприлично выступал иссиня-красный нос. Он с неприязнью поглядывал на коллег в зеркало заднего вида и то и дело повторял: «Эт'самое». Нервничал Пименов, пожалуй, больше остальных. Во-первых, Герман Семенович привык работать один. Во-вторых, он прекрасно понимал, что если «вожди» раскрыли его инкогнито – значит, дело из ряда вон выходящее. А он профессионально не любил всего, что выходит из строя и не ходит рядами. В-третьих, судя по ориентировке, клиент был профессионалом высочайшего класса. А значит, в случае провала могли последовать неприятности. Вплоть до перехода на другую работу. В мир иной...
Герман Семенович скосил глаза в поисках взаимопонимания. Но лица соратников не успокоили. На заднем сиденье в это время заканчивался поход в туалет. Константин Стрижак и Игорь Бондаренко мочеиспустились почти одновременно и с любопытством разглядывали на свет содержимое прозрачных пластиковых пакетов.
– Вы, Герман Семенович, меня извините, – Стрижак с интересом продолжал перекатывать желтоватую жидкость, – но отслеживать, как писают свои, неприлично. Правда, Игорек? – он всем корпусом повернулся к соседу.
– Однозначно, – Бондаренко отложил в сторону пакет. – Семь раз засек. Я уж не стал говорить. Может, ему нравится? Так пусть смотрит. Не жалко.
– Не семь, а восемь, Игорек. У вас, Герман Семенович, с ориентацией все в порядке? Кстати, номерок необычный на машину сами подбирали? – На заднем сиденье раздался смех, и молодые люди хлопнули друг друга по ладоням.
– Вы, эт'самое, лучше за подъездом смотрите, шутники. А за пакеты распишитесь в ведомости и сдадите все до одного после работы. Понятно, эт'самое?
«Все секут. Даже меня», – подумал Пименов и успокоился. – «Ребята – явно профи и дело знают. Правда, посмотрел я на них девять раз», – отметил он чисто автоматически.
Было уже около часа ночи, когда дверь парадной неожиданно открылась и оттуда вышла неопрятная старушка с мусорным мешком в руках.
– Работаем, – тихо произнес Пименов.
На заднем сиденье замолчали на полуслове, будто выключили звук. Чуть слышно защелкал фотоаппарат, фиксируя каждое движение женщины. Когда она скрылась за углом дома, старший произнес:
– Стрижак.
Тот кивнул и почти бесшумно покинул машину.
– Это не наш клиент. – Оставшийся один на заднем сиденье Бондаренко положил рядом с собой фотоаппарат. – Только пленку зря тратим.
Невинная на первый взгляд фраза потрясла Германа Семеновича. Он даже отвел взгляд от угла дома и уставился на коллегу. Для профессионала – случай небывалый.
– Эт'самое... – Пименов сделал паузу, подбирая слова помягче. Его явно задели за живое. – На этом свете не наших клиентов не бывает! Понятно? Ходят куда хотят, когда хотят! Что их на улицу тянет? Всех отследим – и в рапорт! Ясно? Куда старуха мусор понесла на ночь глядя? Почему не спит? Что за старуха, которая в приметы не верит? Почему мешок такой большой? Эт'самое... – вопросы закончились так же неожиданно, как и начались. Но, судя по всему, их было намного больше.
Несмотря на изрядный опыт, Бондаренко был поражен. Такого тонкого подхода от этого неповоротливого увальня с неприятным лицом он никак не ожидал. Теперь стало совершенно ясно, почему именно Пименова назначили старшим и почему ему нужно безоговорочно подчиняться. Внезапно осознав свою ничтожность, он, не мигая, уставился на обшарпанный угол пятиэтажки и больше не проронил ни слова. Так они просидели еще минут двадцать. Старушка появилась с другой стороны дома уже без мешка. Чем несколько озадачила наблюдателей. Проходя мимо машины, она внимательно вглядывалась в лица пассажиров. Поэтому сфотографировать ее удалось только со спины, когда та заходила в подъезд.
Вскоре вернулся Стрижак. От былой говорливости не осталось и следа. Он молча залез в машину, пробурчал:
– Дурдом, – и уставился в окно.
– Доложите по форме, эт'самое... – Пименов продолжал, не отрываясь, смотреть на дверь подъезда.
– Да пожалуйста! – Стрижак был явно на взводе. – Завожу зеркало за угол, а в нем лицо этой самой старухи. Я выглянул, а она прямо передо мной... и смотрит! Секунд десять гипнотизировала. Потом как заорет: «Не убивай, сынок! У меня денег нет! Только тряпки грязные! Помогите! Грабят! Милиция!» – ну и так далее. Пришлось ждать на точке.
– У вас, Стрижак, эт'самое, с ориентацией все в порядке? – без тени иронии произнес Пименов. – Зачем к объекту приближались?
– Да этот объект сам ко мне приблизился! – Топтун сорвался на крик. – Может, она чокнутая? Да и вообще, это не наш клиент, – ища поддержки, он посмотрел на соседа, но тот выпучил глаза, покрутил пальцем у виска и отвернулся.
Пименов набрал было в легкие воздух. Потом с какой-то обреченностью выдохнул и смолчал. И в это самое время дверь подъезда распахнулась. Оттуда вышел фигурант.
– Файнберг Виктор Робертович, Шестьдесят семь лет. Профессор... – шепотом воспроизвел ориентировку Бондаренко.
– Это кличка? – нервно поинтересовался Стрижак.
– Квалификация! – припечатал Пименов.
Он шел, напевая под нос какой-то легкомысленный мотивчик. На губах блуждала добродушная улыбка. Незавязанный шнурок на его ботинке болтался из стороны в сторону. Профессионал экстра-класса уверенно двигался прямо к следопытам и близоруко всматривался в темноту салона оперативной «шестерки»...
* * *
Такого поворота событий никто не ожидал. Пименов изо всех сил вцепился в руль и устремил взгляд куда-то вдаль, будто мчался на огромной скорости по переполненной автостраде. Бондаренко мгновенно съехал по сиденью почти на пол и закрыл глаза, прикидываясь спящим. Правда, поза больше походила на положение скоропостижно скончавшегося. Стрижак встретил профессора глупой улыбкой на лице.
– Как хорошо, что я вас обнаружил! – Файнберг почти вплотную подошел к машине и, улыбаясь, посмотрел на водителя. – В это время абсолютно невозможно поймать кого-нибудь в нашем районе.
Пименов продолжал смотреть вдаль. Стрижак на заднем сиденье нервно хихикнул, а Бондаренко сполз еще ниже. Пауза затягивалась.
– Кого-то ловите, эт'самое? – наконец пришел в себя старший.
– Да! Мне совершенно необходимо добраться до проспекта Энтузиастов, а метро, конечно, уже закрыто. Вы меня не подбросите? Нам ведь наверняка по дороге? – Виктор Робертович задорно подмигнул водителю, намекая на возможность неплохо заработать.
– Нет! Нам не по пути! – неожиданно очнулся на заднем сиденье Бондаренко.
– Жаль! – Файнберг еще раз с надеждой посмотрел на водителя. – Снова придется плутать по улицам. Ну, что ж, прошу прощения, что побеспокоил, – он картинно протер рукавом пальто то место, на которое опирался рукой. – Желаю успехов в боевой, так сказать, и политической...
Профессор пошел по двору к арке, ведущей на соседнюю улицу. Неудача с машиной нисколько не испортила настроения, а лишь подхлестнула охотничий азарт. Сделав несколько шагов, он таки наступил на болтающийся из стороны в сторону шнурок. Однако на ногах удержался и принялся его завязывать.
– Вот это да! – Пименов вытер платком лоб. – Просчитал нас на счет раз! Вы поняли? «Хорошо, что я вас обнаружил! Уверен, нам по дороге! Плутать по улицам придется!» Издевается, сволочь! Матерый... Даже отпечатки стер. Думает, на лохов нарвался! Эт'самое. Будем делиться. Вы вдвоем – за ним пехом, только аккуратно. Поняли, с кем имеем дело? А я выеду на дорогу и в случае чего вас подхвачу.
– Где он? – Стрижак наконец перестал улыбаться и окончательно пришел в себя.
Пименов посмотрел в зеркало заднего вида.
– Проверяется. Шнурки завязывает. Обидно, эт'самое. За кого он нас принимает?
– Он вас принимает... – послышалось с заднего сиденья.
– Не надо, умник, сам знаю. Только вот – не проверяется он. Вам, молодым, не понять! Знает он, кто мы такие. Отлично знает. Поэтому и проверяется, как лох. Хочет, чтобы мы за ним пошли. Эт'самое. Знак подает. Высокий класс! На другой объект выводит. У него своя игра. А мы подыграем. Надо ему показаться. Давайте-ка, вперед! Пусть вас увидит. Сыграем по его правилам, эт'самое.
Стрижак и Бондаренко послушно вылезли из машины и двинулись к Файнбергу.
* * *
Виктор Робертович завязал шнурки и оглянулся. К нему приближались двое. Сомнений не было – пассажиров «шестерки» заинтересовало его дорогое пальто. Стараясь сохранять достоинство, Файнберг, несколько ускорив шаг, направился к арке. Преследователи двигались не спеша. Убегать было бессмысленно. Молодым людям на двоих было меньше лет, чем одному Файнбергу. До единственного выхода со двора оставалось еще метров двадцать. И тут «Жигули» тронулись с места. В свете фар фигуры преследователей показались особенно зловещими. В голове профессора монотонный голос диктора «Телевизионной службы безопасности» бесстрастно произнес: «Вчера, около часа ночи, во дворе собственного дома...» – и так далее.
