Текст книги "Таганский дневник. Книга 2"

Автор книги: Валерий Золотухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

Любимов. Я был здесь целую неделю.

Прозоровский. Я просил вас встретиться с нами, однако вы не смогли, не нашли времени.

Любимов. Это неправда.

Филатов. Это к вашему вчерашнему разговору об этике, я прошу прощения. Первое, что вы хотели узнать – это как попал документ. Да валялся. Кто-то случайно обжегся. И тут же пошло. Я приехал из Кисловодска, у меня было тридцать звонков. А мне респектабельней было бы занять позицию другую, Юрий Петрович.

Любимов. Да-да, но вы болеете за народ.

Филатов. Да. Мне с вами ругаться ни к чему и противопоставлять себя неинтересно. Потому что вы гений, вы мировая величина. Зачем? Я занимаюсь другими делами.

Любимов. Я знаю, что уничижение паче гордости.

Филатов. Не-не-не, в пределах Садового кольца меня узнают. Ну не будем.

Любимов. Так вы ж затеяли, а не я. Вы забежали, затеяли и убежите – прекрасная позиция.

Филатов. Юрий Петрович, я повторяю: у меня корысти вот ни на столько нет. И вы меня в этом обвинить не можете. Мне из-за вас чуть башку не сломали – в то время как вы давали интервью в свободных странах, – все госинституты страны. Это я вам в счет не вписываю, это мое личное дело, как я себя веду в той или иной ситуации. Но я говорю к вопросу, к моему тезису о том, что у меня корысти нет. Мне и здесь сейчас находиться корысти нет. Я не самый большой поклонник того, чтобы вы приходили, не приходили. Я вообще считаю, что все это ерунда, между нами говоря. Я и ребятам сказал жесткие слова по поводу того, что это труппа развалившаяся, по-другому, по-человечески. Но и вы, извините, который научили меня так разговаривать, как я позволяю себе, вы меня научили смотреть прямо в глаза, а не прятать глаза. Вы меня научили, а теперь я вас не узнаю. Не узнаю.

(Аплодисменты.)

Габец. Простите, Юрий Петрович. Я 15 лет работаю в театре и достаточно много работаю в спектаклях, которые вы поставили. И ценю свою работу в этом театре, очень горжусь тем, что я работаю в этом театре. И поэтому я говорю сейчас. Дорогой Юрий Петрович, то, что сегодня мы собрались, и то, что вы называете юридически неправомочным, это ваше непонимание того, что мы живем в другой стране.

(Любимов смеется.)

Того, что эти люди, которые сидят сейчас в зале, могут иметь собственное, отличное от чьего-либо мнение, что они могут захотеть собраться на общественных началах и подумать о том, как они будут защищать свои социальные права. Ничего страшного в этом нет. Ведь это происходит не до того, а после того, как единогласно на собрании ваши полномочия художественного руководителя были подтверждены. Этот коллектив, принимая устав театра, единогласно проголосовал за единоначалие и за ваши права художественного руководителя. Этот коллектив сделал все возможное, чтобы вы могли приезжать сюда тогда, когда вам это удобно, и делать то, что вам хочется и с кем хочется, по вашему выбору – привозить сюда других актеров из других стран – пожалуйста. Но этот вопрос, который сегодня решается, он очень прост. Обычные люди, которые много лет проработали в этом театре – все по-разному, кто больше, кто меньше. Все они обеспокоены тем, что происходит в нашей стране, и тем, что может произойти и с нами, хотят организоваться в общественное объединение без каких-либо далеких идей, кроме одной – мы хотим попытаться стать юридическими лицами, чтобы мочь защищать свои права. И тут никаких полномочий чьих-либо, кроме самого желания тех людей, которые тут собрались, не нужно – так записано в российских законах, которые, может быть, вы не прочитали, может быть, вам о них не рассказали. Но вот здесь сидит консультант советника президента Ельцина. Это Игорь Владимирович Сафоев. Юрий Петрович, познакомьтесь, пожалуйста, с ним.

Любимов (Сафоеву). Добрый вечер!

Габец. Может быть, у вас будут вопросы по законодательству, по поводу наших или ваших прав. Не надо нас обвинять в том, чего мы не совершали. Перестаньте с нами общаться по телефону, на другом конце которого Борис Алексеевич Глаголин или несколько избранных товарищей. Признайте за нами право быть людьми, которые 27 лет кто меньше, кто больше здесь работают.

Любимов. Что я дезинформирован – это мне всегда говорил Виктор Васильевич Гришин и его помощник Бугаев.

Губенко. Вы позвольте мне на правах ведущего актера, вашего любимого актера, сказать несколько слов.

87-й год. Ребята просят меня взять театр, сознавая, что я ничто по сравнению с вами как режиссер, тем более театральный. Я беру этот театр, бьюсь головой о Политбюро, в котором сидят Лигачев, Громыко – шесть человек из старого Политбюро. Единственный человек, который перевесил чашу в пользу вашего возвращения, был Михаил Сергеевич Горбачев. Это так. Далее. Никто вас не тянул за руку приезжать сюда 8-го числа в качестве моего гостя, когда полтора года я бился головой о Политбюро и наконец-то получил это высочайшее по тем временам соизволение. Вы растоптали те десять дней нашего счастья, которое мы все испытывали и вместе с нами вся театральная общественность. После этого я беру театр, восстанавливаю все ваши спектакли, исключительно, с огромным уважением относясь к вашему замыслу. Мы вводим в спектакль «Владимир Высоцкий» вас лично, ваш голос, расширяем тему вашего отсутствия, мы делаем все, чтобы воздействовать на общественное сознание, чтобы вы вернулись.

Испания. Разговор с вами, слезы счастья от возможности, что вы можете вернуться, встреча с труппой – это все были акции величайшей преданности коллектива вам. Вы пошли на это. Вы сами при мне в 45-минутной беседе с Лукьяновым подписали документ, где первыми словами было конкретно: «буду искренне признателен, если Верховный Совет рассмотрит вопрос о возвращении мне гражданства».

Любимов. Это не совсем точно.

Губенко. Я вам покажу этот документ.

Любимов. Покажите. Потому что моя ошибка, что я не взял у господина Лукьянова этот документ. Потому что вы меня вынудили ехать к нему, я не хотел к нему ехать.

Губенко. Никто, повторяю, Юрий Петрович, вас не принуждал…

Любимов. Неправда!

Губенко. …Ни к приезду ко мне в качестве личного гостя, ни к приезду к Лукьянову, ни к возвращению вам гражданства.

Любимов. Я думаю, наши пререкания не надо слушать никому. Потому что это неправда. Я могу вспомнить другое, но это я вам скажу наедине.

Губенко. Дайте мне договорить!

Любимов. Пожалуйста, договаривайте.

Губенко. После этого полтора года было потрачено на то, чтоб восстановить «Маяковского», «Высоцкого», «Годунова», ввести вторые составы в «Зори здесь тихие…», вы начинаете всячески растаптывать меня в прессе. Вы трактуете все мое двухгодичное битье головой о кремлевскую стену и обо все, что называлось «советская власть», только тем, что Губенко захотел стать министром и для этого он это сделал. Допускаю. Но хочу еще вам сказать, что рядом с вашей фамилией стояли еще 173 эмигранта, которых я не пробил, я смог пробить только вас и Ростроповича. И вы инкриминируете мне, что я это сделал для того, чтобы стать министром. Поэтому я утверждаю, что вы – лжец. Вы прокляли все лучшее, что было в этом коллективе, вы растоптали и предали этот коллектив…

Глаголин. Вы не имеете право так говорить!

(Все кричат. Вы запачкали себя и не имеете право так говорить ему.)

Филатов. Есть свободные люди, которые говорят то, что они думают. Вот встань и скажи, а не тявкай из толпы, как шавка.

Губенко. Поэтому единственный вопрос, который я хотел бы вам сейчас задать: в какой степени вы намерены дальше руководить из эмиграции, как Владимир Ильич Ленин – РСДРП, этим театром. Полтора года вас не было. Вы руководили только по телефону через Бориса Алексеевича. Эта пристяжная бл…, которая подлизывается…

(Смех, аплодисменты.)

Абсолютный предатель, который мыслит только во благо самого себя. Вы хотите работать в Советском Союзе… в СНГ, или не хотите? Если вы не хотите – так и скажите. Или вы будете руководить театром из Цюриха. Мы и на это согласны. Вы великий гений. Мы вас любим, но прошлого, а нынешнего мы вас ненавидим – я лично ненавижу, потому что, повторяю, – вы лжец.

(Аплодисменты. Крики.)

Любимов. Еще будут какие оскорбления?

Филатов. Ну, про оскорбления не вам говорить. Вы нас вмазали в говно так, что…

Сабинин. Товарищи дорогие, прекратите. Не надо на таком градусе, на градусе коммуналки вести разговор. Вам потом всем будет стыдно, противно. Не надо так разговаривать. Я призываю вас, пожалуйста, не надо так. Мы, к сожалению, по-другому не умеем, но надо, друзья, постараться. Постараться надо. Не надо так разговаривать.

Прозоровский. Каждый имеет право… И, кстати, неплохо было бы сохранить свое достоинство, как сказано в первом же спектакле этого театра.

Губенко. В израильском журнале «Калейдоскоп» одним из условий вашего возвращения в театр вы назвали упразднение советской власти. Она упразднена. Вы возвращаетесь?

Любимов. Я не подсудимый, а вы не прокуроры и не мои обвинители. И поэтому после слов, что я лжец…

Губенко. Это мое личное мнение.

Любимов. Вот с этим личным мнением и оставайтесь. Когда вы обретете человеческий облик, переспав ночь, завтра я с вами поговорю, изучив эти вопросы. Вы оговорились, господин министр бывший, никакого СССР нет. И сколько ни хотят вернуть некоторые люди, отдавая Попова под суд, что он устроил глумление над останками коммунистов на Красной площади, можете собираться под их знамена и примыкать к жулиновским, жуликовским и к бывшим всем партаппаратчикам. Я вас не перебивал, когда вы меня оскорбляли. И как в плохом балагане хлопали, кричали и так далее. Это не спектакль. Берегите себя там. А здесь ваши выкрики для меня никакого значения не имеют.

Филатов. Очень жаль.

Любимов. И, главное, интонация очень хорошая актерская, готовая, Леня. Не живая.

(Голоса: «„Сукины дети“, вторая серия!»)

Вы перепутали условия, что рынок вводится президентом, а вы устроили в театре даже не рынок, а базар самого низкого пошиба, вульгарный и скверный. А что касается ваших этих вопросов, я отвечу на них.

Когда я реорганизовывал этот театр, то я ни одного человека… о своих горестях я не буду говорить, но также люди, которые тут работали, они были в еще более страшном положении, чем вы – они шли на улицу, потому что был приказ о реорганизации театра. И, несмотря на это, был уникальный случай за всю историю страны – не было ни одного сюда. Потому что каждый был пристроен. Так возник этот театр. И он возникал не на крови, а на доброте.

Лукьянова. На смертях он возникал. Две смерти было. Простите, я присутствовала при этом. Умер Полинский и умер Вейцлер. А мы только что похоронили Ронинсона. Первая ласточка.

Любимов. Вы опять со мной пререкаетесь. Уже я виноват, оказывается, в двух смертях в 64-м году. Тогда встанет Галина Николаевна, которой ближе эта смерть, чем вам всем…

Лукьянова. Она забыла об этом, простите, пожалуйста.

Любимов. Ах, и она плохая! А вы хорошая? А жена, потерявшая мужа, плохая. Вот вы до чего уже дошли.

Ульянова. Юрий Петрович, мы ведь хотим с вами работать! Ну что же вы не слышите нас!

Любимов. Вот, к сожалению, я все слышу.

Ульянова. Всех взволновало только одно – ваш этот вот рескрипт. И потому, что мы сейчас действительно находимся в таком положении.

Любимов. В каком?

Ульянова. Когда человек раньше оставался без работы, ему было легче, потому что семьдесят рублей были немножко другие, чем сейчас 420. Это первое. Второе. Мы еще можем работать, мы полны сил. Вы говорите, что мы разнузданы – это естественно, Юрий Петрович, потому что этот театр создавался на вашей воле, на вашей энергии и когда вы тут стояли, и когда вы были там, хотя бы мы знали, что вы там. Да. Но ведь когда вас нет, естественно, идут потери, помимо того, что они и временно идут. Но мы хотим с вами быть, Юрий Петрович. А юридическая сторона дела – когда вы говорите: мой контракт, это вас не касается – это актерский контракт. Поверьте. Я не понимаю в юриспруденции, но я понимаю только одно, что это маленькая защита от произвола – не вашего, нет – государственного.

Любимов. А вот когда иронизируют, что там написан Цюрих, то написан он только потому, что уйдет Попов, придет какой-нибудь скверный человек и начнет безобразничать. Тогда город со мной не сможет обращаться скверно – не Бугаев будет, который меня унижал при Гришине и к которому я должен ходить сейчас в Управление, к холую Гришина – вот что вы не понимаете – а тогда город знал, если он подписывал со мной контракт, то город будет со мной судиться в Цюрихе. Вы даже это не поняли, что это сделано для вас же! А не для меня.

(Голоса: «Вы бы нам это раньше объяснили!»)

Да потому что нужно быть приличными людьми и не воровать чужие документы.

(Голоса: «Не в этом дело!» «В этом!»)

Ульянова. Юрий Петрович, родненький, ну дослушайте.

Любимов. Я вас тридцать лет слушаю. И зачем вам слушать лжеца! И вы еще хлопали! Человек, который назвал меня лжецом, живя у моей матери полгода. Да я не желаю вообще видеть его в этом помещении. Вот я уйду и выбирайте. И пока он не уйдет отсюда, меня здесь не будет. Все!

(Любимов уходит. Губенко тоже встает.)

Филатов. Всё. Все обсуждающие ушли, гуляйте!

Прозоровский (Токареву). Юра, останови, пожалуйста, актеров, потому что мы все-таки должны попытаться принять устав хотя бы за основу, потому что нам все равно здесь жить. Итак, я прошу, Лена, посчитать с этой стороны людей. Саша, с этой стороны людей посчитай. Завтра, если Юрий Петрович захочет, он назначит собрание по поводу вопросов.

Габец. Стоит вопрос об образовании общественной организации «Театр на Таганке». Кто за то, чтобы создать общественную организацию «Театр на Таганке»… Будьте добры, войдите, пожалуйста в зал…

(Голоса: «Давайте завтра!»)

Прозоровский. Завтра это закончится таким же скандалом.

Габец. Прошу голосовать. Кто «за»?

(Считают. Голос: «Сорок пять на балконе!»)

Прозоровский. 135 голосов «за». Прошу фиксировать, потому что это очень важно. 144. Кто «против»?

Габец. Среди присутствующих таковых не нашлось.

Прозоровский. Итак, 144. Этого вполне достаточно. В принципе нам вообще не нужен был бы кворум. Потому что те люди, которые хотят участвовать в этой организации, те и будут участвовать.

Губенко. Я хотел сказать только два слова. Я понимаю, что то, что здесь произошло, это большое несчастье. Но я повторяю, что в отношении меня Юрий Петрович был не кем иным, как лжецом. Если он ставит вопрос так, что пока этот человек будет в этом театре, он вообще не будет с вами разговаривать, я этот театр покидаю. Всего хорошего.

(Общий хор голосов: «Нет! Нет! Не ставьте нас в такое идиотское положение! Это же нечестно!»)

Вы меня, наверное, неправильно поняли. Юрий Петрович через три дня уедет на очередных полтора года.

(Все смеются, хлопают.)

Прозоровский. Спасибо. Собрание закрыто.

Начинается репетиция «Живого».

^{Кооперативный дом. Новая семья, новое жилье, 1980}

^{С женой Тамарой, 1980}

^{С женой Тамарой и сыном Сережей, 1980}

^{Репетиция «Бориса Годунова». Отрепьев-Самозванец – В. Золотухин, 1982}

^{«Человек с аккордеоном», с Е. Евстигнеевым, 1984}

^{С поэтессой Н. Кондаковой, 1984}

^{Спектакль «На дне». Васька Пепел – В. Золотухин, постановка А. Эфроса, 1984}

^{С Л. Филатовым, 1988}

^{Сережа Золотухин, 1988}

^{С А. Вознесенским, 1988}

^{50-летие В. Высоцкого. Лужники. А. Градский, В. Золотухин, В. Смехов, Н. Высоцкий, Ю. Медведев, 1988}

^{Н. Губенко, Ж. Болотова, Б. Хмельницкий, В. Смехов, Л. Филатов, В. Золотухин. Н. Губенко назначен главным режиссером театра на Таганке, 1988}

^{«Живой», Авдотья – З. Славина, постановка 1989}

^{«Живой», Дед Филат – Р. Джабраилов, постановка 1989}

^{Спектакль «Владимир Высоцкий», с И. Бортником, 1989}

^{«Пир во время чумы». Донна Анна – А. Демидова, Дон Гуан – В. Золотухин, 1989}

^{Вверху: второй справа В. Золотухин, А. Митта, А. Гутьерес, Л. Филатов; внизу: В. Цветов, К. Курихара, Н. Шацкая, 1989}

^{С Ю. Любимовым на Таганке перед премьерой «Живаго», 1993}

^{«Павел I». Постановка Л. Хейфеца, 1994}

^{«Моцарт и Сальери», с И. Линдт, 1999}

^{М. Горбачев на спектакле «Шарашка», 2000}

^{Автограф Ю. Любимова 2001}

^{Портрет и оригинал, 2000}

^{С М. Шемякиным в концертном зале «Россия» на концерте «20 лет без Высоцкого», 2000}

^{Спектакль «Цена» по А. Миллеру, репетиция. Виктор – В. Золотухин, Уолтер – О. Басилашвили, 2000}

^{Интервью с Ф. Медведевым, 2001}

^{На репетиции спектакля «Милый лжец» с И. Линдт, 2000}

^{«Театральный роман». Иван Васильевич – В. Золотухин, 2001}

^{В. Краснопольский – составитель, В. Золотухин – автор, Ф. Медведев – критик, 2001}

^{«Утром пишу, днем издаю, вечером продаю», 2001}

^{60-летие В. Золотухина. На сцене театра на Таганке, 2001}

^{60-летие В. Золотухина. В кабинете Ю. Любимова, 2001}

10 января 1992

Пятница

То, чему я был вчера свидетель, будет еще «воспето» много раз и многими, но при таком всеобщем позоре части озверевшей массы театра… нет, это не так писать надо. Как жаль, что Любимов нам как бы не рекомендовал присутствовать на этом сборище пятой колонны, женского батальона, возглавляемого Губенко и Филатовым, этими Дорониными в штанах.

К 17-ти часам пошел я на репетицию по вводу Щербакова вместо заболевшего Желдина. Подходя к старому залу, я услышал речь Губенко, перечислявшего даты… встречи слезные с Любимовым его и труппы. «Вы растоптали эти десять дней вашего пребывания, вы наплевали всем в души!» И в конце речи: «Вы – лжец (овации) и ваша пристяжная бл… Глаголин (овации)…»

Любимов начал что-то говорить, потом завелся и резко закончил (текст помню неточно): «Пока этот бывший министр не уйдет, меня здесь не будет». – И разъяренный старый лев, седой и необыкновенно красивый, быстрыми шагами направился к выходу.

Все это я помню плохо, у меня были спазмы, я ничего не мог понять, представить себе это было невозможно. Почему-то сверлила мысль: сейчас его хватит какой-нибудь удар, сейчас они добьют его. Господи! До чего мы дожили.

«Что видели все мы, что было предо мной…» Позже минутами или даже получасом я заметил в кабинете у шефа: «Зачем же вы нас не взяли с собой? Вы остались один против этой озверевшей стаи. Раз так, так уж надо было стенка на стенку». Боже мой…

Колька почему-то напоминал мне Басманова. Но мне ли, мне ли, любимцу государя… Эта взбесившаяся чернь… Эти пенсионерки-пьяницы артистки… Потом я их наблюдал за кулисами пьяными – Янаев во время путча…

Оказывается, они привели Любимова, что называется, под рученьки, в наручниках, насильно, окружив плотным жандармским кольцом, они действовали, как хорошей выучки кагебисты. Они использовали физическую силу. Конечно, в зале была пресса, и все речи Губенко и Филатова (старая крыса-вахтерша, – «Хорошо выступал Филатов!» Жаль, я не застал) будут опубликованы.

11 января 1992

Суббота. Ночь. Самолет на Алтай

Два подкаблучника решили приступом взять театр. Какая концентрация злобы обдала жаром ненависти и жаждой расправы с шефом меня вчера, когда я вышел тихонько на сцену, где стояли березки мои, и скворечники, и домишки на них. Почему-то в таком же одиночестве я наблюдал шефа, когда он кидал ковыль, стоя один в пустом пространстве сцены, и крестился, и таким же увиделся он мне вчера, стоящий, как Тарас Бульба против озверевших ляхов. «Стая почуяла вожака». Это его слова про Губенко.

Шеф: «Да если даже они не подпишут контракт, что изменится?»

Это мне здорово понравилось.

Да! Ведь я сегодня говорил с помощником Попова, клялся своими детьми, что необходимо подписать контракт с Любимовым во имя российской культуры… Что-то я говорил эмоционально и весьма по делу. Николай Иванович обещал довести наш разговор до Гаврилы. Через несколько часов мне позвонил Фарада и сказал, что он тоже хочет поговорить с помощником, просил телефон. Но я ведь говорил от «пристяжной бл…»!

Что поразительно!! Те же люди травили Эфроса, до смешного те же были им недовольны!! Начиная с Филатова, который желал физической смерти Эфроса в буквальном смысле, в буквальном… Господи! Прости меня грешного за эти воспоминания. Теперь они хотят убить Любимова.

Аэроплан выпустил шасси, колеса.

12 января 1992

Воскресенье

В Барнауле встретили меня, и в буран непроходимый понеслись мы к Бийску, опоздали в театр на полчаса, но кое-какой народишко остался, ждал. Нарядил я сцену Сергеем Радонежским, и послал он мне и голосу, и доброты. Читал главы из книги, из «Жития»… Текст потрясающий, надобно выучить наизусть его. Задавали вопросы: «Где вы были 20-го августа», «Что значат слова Любимова «я увезу „Таганку“ за границу» и пр.

По дороге из аэропорта в Барнаул в машине давал интервью и долго жаловался на равнодушие Родины к моей книге – книготорг никак не может врубиться, что гонорар от книги идет на храм в Быстром Истоке.

13 января 1992

Понедельник. Утро

Через два часа – в Быстрый Исток.

Мне нравится, как я живу здесь и работаю. Вчера две встречи с архимандритом Ермагеном. Подарил ему книжку, человек напористый, и даже, показалось, с некоторой наглецой, пытал меня, с какой программой выступаю я, какие монологи у меня в программе, напомнил мне, что обещал я 30 000 на храм… Вторая встреча, когда он показывал свой храм, была значительно человечнее, мягче, добрее. И что искупало мое сердце в слезах умиления и радости – на дверях храма, на самом видном месте, была приклеена моя афишка-обращение со счетом быстроистокского храма. Человеком действия показал себя Ермаген в моих глазах. Двадцать три года он уже здесь, а закончил он Загорскую семинарию. Поставил я свечки… Рождеству, Серафиму, Божьей Матери и за упокой отца и Тони.

24 января 1992

Пятница

Приходил А. Я. Полозов. Боже мой, какая, оказывается, «другая жизнь» у этого человека! Он услыхал по радио, что я внес большую сумму на строительство храма. «Это такое благородное дело…

Я вижу, что вы относитесь к тому, что произошло, серьезно, и хочу сделать вам презент!» – И подарил мне книгу «Надежда», изданную там, где есть и его воспоминания об отце и крестном отце – патриархе Тихоне. Господи! Его отец канонизирован зарубежной православной церковью и причислен к лику святых. Похоронен в Донском монастыре. Зарубежная церковь заказала памятник Клыкову и теперь могила приведена в порядок. «А Московская патриархия палец о палец не ударила».

25 января 1992

Суббота

День рождения Высоцкого. Мне обещали влепить оплеуху – на могиле ли, в театре ли, но меня найдут и влепят оплеуху. За мою публикацию дневников. Ты меня, Володя, прости, но и оплеуху я за тебя снесу. А теперь… Господи! Дай мне прожить и пережить этот день с Богом.

День этот прошел, слава Богу. Оплеуху я еще не получил. Но странное невидение меня за кулисами Ниной М. и ее сопровождавшей меня насторожило. И опасения мои подтвердились.

Маслов Володя:

– Что такое ты написал, что Н. М. очень-очень огорчена?.. Она, конечно, не читала, ей рассказали…

Я дал ему книгу, просил как можно скорее прочитать дневниковую повесть и, если он поймет ее, как это поняла Абрамова (которая, кстати, вышла в слезах на сцену и расцеловала Кольку, Жукову и меня на виду у всего зала), так вот, пусть он поговорит с Ниной М. и успокоит ее.

– Она говорит, что не ожидала от Золотухина, и собирается тебе написать.

26 января 1992

Воскресенье

И опять меня успокоила Люся:

– Не бери в голову, не обращай внимания на 80-летнюю, слегка свихнувшуюся от славы, добрую старуху… И ребята прочитали оба и правильно все поняли, абсолютно будь спокоен… Ведь они то время не помнят, они его знают только по моим рассказам и собирают вот по таким бумажкам. Ты написал, как никто, точно. Слова – очень трудная штука, кто с ними знаком…

Господи! До чего же благородная баба. А про плакат? Дом выпустил плакат ко дням Володи, и она (ей самой было недосуг) послала его с сотрудницей Н. М.

– Н. М. посмотрела и завопила: «Я давно подозревала, что Люся что-то не то делает в музее! Она мне специально ко дню рождения нож в сердце всадила!»

– А что такое, из-за чего?

– Абсолютно не из-за чего, а из-за фотографии, где была Марина.

– Ну и что?

– «Здесь я должна быть, а не Марина. Я – мать, а не Марина!» Ну, что ты на это скажешь? Так что не бери в голову, у тебя есть более серьезные оппоненты.

– Да я уж получаю угрозы…

– Так вот, как бы они не перешли от слов к действию. Начнут прокалывать шины, а то и похуже.

Быстрый Исток. Тищенко В. К обещал родительский дом нам отдать. Не продать, а отдать, надеясь (думаю я), что лучше, чем мы, для будущего музея никто его не сохранит.

27 января 1992

Понедельник

Поезд № 38 Москва – Выборг. В связи с очередной вылазкой Токарева и подменой листов в Уставе театра, очередным скандалом: «Они хотят разбить художественного руководителя на контрактного режиссера и дать постоянного директора, а при нем худ. коллегия с президентом». Короче, Борис не поехал.

28 января 1992

Вторник. Хельсинки

Дневники есть мгновения, зафиксированные моими окулярами-глазами. Если глаза – зеркало души… Значит, в душе порча от того изображения в искривленном свете, обезображенном… Для вас. Я этого обезображивания, искривления, естественно, не вижу и видеть не могу. Но у меня есть защитительная грамота от таких взглядов – заключение жены и матери детей Высоцкого, Люси Абрамовой.

7 февраля 1992

Пятница

Чудно играл я вчера Гришку. Шацкая, кажется, наколотила мне сотрясение. Она думает что если сильнее бить по башке партнера, она будет выглядеть темпераментнее. Молитвами Сергия держался я.

Шохин А И. В здании бывшего ЦК Глаголин, Золотухин, Щербаков, Смехов, Полицеймако. Кажется, поход и разговор были весьма в нашу пользу. Мы уйдем из-под Москвы в юрисдикцию российского правительства, и Любимову дадут все полномочия. Господи, помоги нам!

13 февраля 1992

Четверг. Челябинск. «Малахит»

Я уж сутки, полтора суток живу в ознобе от звонка Хейфеца, через два слова которого я понял, о чем будет речь. Олег Иванович Борисов очень болен, играть Павла I не может, «ищите замену»… Назывались артисты, но когда было названо имя Золотухина, все единодушно сказали: «Это класс!» «Похоже, они правы», – заметил я Хейфецу. Итак, мне предложено заменить… что я пишу «заменить»? – сыграть вводом Павла I, и срочно. Где-то с 20-го марта до 1-го апреля. Что это?! Бог помогает мне. Господь посылает мне шанс. Использую ли я его? Но ведь это будет грех великий, если я не сделаю этого. Господи, помоги мне!! Сергий Преподобный! Дай мне силы!! Пошли мне напутственное благословение в этом плавании. И я совершу…

Что же не идет Авдеева-то? Скоро ехать. Я хочу к Павлу I подойти похудевшим, истощенным, изможденным внешне – тогда я буду чувствовать себя уверенно.

14 февраля 1992

Пятница. «Малахит», № 904

Я так легко согласился репетировать Павла I. А смогу ли? А надо ли мне это?! Необходимо переродиться, как в Альцесте, за короткое время. Вывернуть себя, к Богу, к Богу, к Богу обратиться!!!

15 февраля 1992

Суббота

Что бы означала эта моя потеря текста Павла I, тома Мережковского? Променял на масло подсолнечное и майонез. Вынули из сумки без меня и положить забыли.

Два концерта в Троицке. Полные залы, книги шли по двадцать шесть рублей. Работал легко и звучно. Но Мережковского жаль – такое впечатление и желание, что примета эта хорошая: посеял – значит пожнешь.

19 февраля 1992

Среда, мой день

Любимов воспринял новость спокойно, несмотря на то, что поливал мерзавцем и негодяем Филатова, который не стал играть «Чуму» в своем театре (пока еще в своем) и объявил премьеру во МХАТе. И вот я иду в ЦТСА «Нет, только скажи, чтобы они подстраивали свои планы под театр, под тебя. Ты должен здесь все играть». И весь разговор. Всю репетицию опять он посвятил разбору взбесившейся стаи и часто вспоминал, что Филатов заехал, забежал в театр из МХАТа и был выпивши. «Он был нетрезв, а жена твоя бывшая – дура».

Филатов, конечно, номера отмачивает запредельные, я не ожидал от него такой подлости – не играть «В. Высоцкого», не играть «Чуму». Нет, так нельзя. Тебе Театр на Таганке судьбу подарил, квартиру, славу… да дело даже не в этом. Это профессиональная честь, это как же так – предать собственные подмостки. Сцена отомстит, профессия такого предательства не прощает! Как же так – плюнуть в «Таганку», плюнуть в труппу, в коллег, в Любимова. Можно ругаться, но сцена, театр, зритель твой… Нет, Леня, ты не прав.

26 февраля 1992

Среда

Господи! Времена-то какие?! Руцкой арестовывал гэкачепистов, теперь высказывается за прекращение следствия и их освобождение. А мне Павла I надо сыграть! Гениально.

Примчался, греюсь (чихнул по поводу – авось сбудется). Подарить квартиру государству, а чтоб государство дало государственную с приближением к месту работы. В 15.00 должна подойти дама из комитета, Ирина Федоровна.

27 февраля 1992

Четверг

Квартира… Получен смотровой. Документы сданы и приняты. Значит, надо готовиться к переезду. А сейчас начнем опять переписывать текст.

28 февраля 1992

Пятница

Репетиция Павла была удачной, то бишь читка.

29 февраля 1992

Суббота

Опять в ЦТСА… Поставил свечку Павлу I, моему несчастному герою, отцу моему Сергею Илларионовичу и сестре Антонине. Суетливо помолился о здравии Тамары и Матрены.

Очень что-то мне нравится несчастный Леонид Хейфец, так поздно (в пятьдесят пять лет) получивший театр, в котором крысы, кражи, разбой и саботаж…

1 марта 1992

Воскресенье. Масленица

«Игроки-21» – это вопиющая пошлость. Мне кажется, что актерам (Филатову) стыдно эту дребедень играть. Неужели деньги?

2 марта 1992

Понедельник

Минкин сетовал, сожалел по поводу своей статьи о Губенко. «Нет, так нельзя… живые люди… Но когда пишешь, перед тобой чистый лист бумаги… а человек где-то… резко получилось… Но и он… организовал кампанию… будучи министром, это сделать легко. Почему не ответил сам?» Я сказал, что моей жене его перо очень нравится… в отличие от меня. Опять же в связи со статьей о министре… хотя, к моему большому сожалению, многие прогнозы оправдались. За что, собственно, Минкин и ухватился и стал говорить: «Так нельзя, но такая профессия – напишешь и сразу наживешь врагов во всех лагерях Вот и „Игроки-21“ и пр.

13 марта 1992

Пятница

Я Павлом I послужу русскому, отечественному искусству… Об императоре оном много передач, и был он, оказывается, славным царем и много для отечества сделавшим за короткое свое несчастное правление.

14 марта 1992

Суббота

Губенко говорит, что в следующий раз меня из театра будут выгонять с ОМОНом. Я уже готовлюсь к этому. А спектакли он играет, и слава Богу.

19 марта 1992

Четверг

Вчера на репетиции с Л. Хейфецом я заплакал, как в ГИТИСе на уроке у Анхеля, от собственного бессилия и сознания ничтожества своего (я репетировал тогда Треплева). За мной вослед заплакала О. Егорова и остановиться не могла… слезы ее падали мне в глаза. Хейфец остановил репетицию. Господи! Спаси и помилуй меня грешного и партнеров моих