Текст книги "Ц 7 (СИ)"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Ничего, будет и на твоей улице праздник… – наобещал я.

– …Когда перевернется «КамАЗ» с печеньем! – жизнерадостно подхватила Рита.

Выехав к родительскому дому, я «указал на дверь»:

– Любимая свекровь ждет тебя!

– Не задерживайся! – последовало строгое внушение.

– Да сейчас, машину только поставлю…

Девушка поднялась по ступенькам к подъезду, как бы невзначай вертя попой, а я покатил к гаражам, добавив громкости приемнику.

– …Как заявил товарищ Густав Гусак, экономика Чехословакии ускоренно развивается, доказывая верность курса на социалистическую интеграцию, – задушевно журчала дикторша. – В своем выступлении по телевидению ГДР, он привел несколько примеров экономической взаимопомощи – запуск первой очереди завода «Совинтель» в Праге, а также строительство горно-металлургического комбината в Удокане, которое осуществляют чехословацкие специалисты по линии «Интермета».

– К другим новостям, – принял эстафету сдержанный мужской голос. – Продолжаются бои в Хиджазе. Вооруженные силы Йемена ведут наступление в северном направлении, используя танки и мотопехоту. При поддержке ВВС Восточной Федерации, йеменцы заняли районы Джизан, Наджран и Асир. Как сообщает египетская радиостанция «Саут аль-Араб», местное население с радостью и надеждой встречает бойцов йеменской армии. Такое же отношение к себе испытывают и вооруженные силы Иордании. Наступая с севера, иорданские войска освободили районы Эль-Джауф и Табук. Немногочисленный флот Саудовской Аравии был уничтожен в первые дни конфликта, однако именно в порту Джидды идут ожесточенные бои. Саудовские власти спешно перебрасывают на запад войска…

«Давайте, давайте… – ухмыльнулся я. – Перебрасывайте!»

Нет, что и говорить, сомнения у меня были, но коли уж СССР всерьез занялся Ближним Востоком, то саудитов надо было убирать из игры. Само собой, не на первом ходу.

Сначала собрать в кучку Эфиопию, Сомали и оба Йемена…

Кое-как, но будем считать, что сделано.

Обеспечить прочный тыл…

Баз – полно.

Подружиться с Израилем…

«Русский с евреем – братья навек!»

Убрать Хуссейна…

«Саддам капут».

А вот теперь можно и Аравию переформатировать.

Я захлопнул двери гаража, и пошел домой. Именно домой – иначе сказать нельзя, а то мама обидится…

* * *

– Ну, теперь только в Новый год увидимся, – щебетала мамулька. Раскрасневшись от вина и радостных перспектив, выглядела она потрясающе. – Да и то, наверное, я одна приеду, у меня сессия, а папа с Настей – только летом. И покидать вас как-то стыдновато, а только когда ж еще так повезет, чтобы выехать? Риточка, вы заглядывайте сюда хоть иногда, ладно?

– Строго обязательно! – заулыбался Марик.

– Мишечка, а у тебя почему не налито?

– Низ-зя, я за рулем… – отнекиваться у меня получалось неубедительно. – Мне вас еще в аэропорт везти.

– Можно! – Рита плеснула в мой бокал изрядную порцию вина. – Я поведу, не волнуйся. Тут полчаса до «Шереметьево»!

Мама благодарно посмотрела на невестку, и потянулась ко мне.

– За нас!

Дзы-ын-нь! Сосуды сошлись, распуская долгий звон хрусталя.

Покорившись, я смаковал винцо. Приятненькое. Не кислятина, вроде «Ркацители», и не приторное, как «Белый мускат Кизил-Таш»…

Настя вежливо пихнула меня в бок.

– Еще хочу!

– Пьянчужка…

Девушка прыснула в ладонь, а мне удалось завладеть ее ушком.

– Что-то ты уж больно радуешься отъезду, – изобразил я ревнивого братца. – Признавайся: «А был ли мальчик?»

– Говоришь, что попало! – вспыхнула сестренка, но поникла и прижалась ко мне. – Я не знаю, был ли… – призналась она шепотом. – Или есть. Или будет…

– Будет обязательно! – ухмыльнулся братец. – Мимо таких девчонок, как ты, мальчишки не проходят. Тянет их…

Настя потерлась щекой о мое плечо, и вздохнула, косясь на маму.

– Не был точно, – тихонько проговорила она. – А вот есть ли? Его… Слава зовут. Он из того класса, что в Праге… И что будет, я не знаю…

Сестричка совсем увяла, а я притиснул ее.

– Ты только не спеши узнать, – шепнул в мягонькое ушко. – Ладно? Всё будет во благовремении…

– Ладно, – мурлыкнула Настя, подлащиваясь. – Понимаю же всё, ты не думай…

Я чмокнул ее в щечку, бархатистую, как у дитенка.

– Чего вы там шушукаетесь, чада мои? – звонко окликнула мама.

– Чадим потихоньку, – хихикнула Гарина-младшая. – А давайте за Мишечку выпьем? Чуть-чуть, мамулечка! А то он опять один остаётся… хоть и вдвоем!

Рита ответила ей голливудской улыбкой, а Гарина-старшая воскликнула:

– А давайте! Мишечка, за тебя! – изрядно отхлебнув, она заговорщицки подмигнула: – И когда же вы… ну, чтобы втроем?

Гарина-средняя мило покраснела, а Настя вступилась за меня.

– Мам, не спеши в бабушки! Всё будет во благовремении!

Вечер того же дня

Москва, переулок Сивцев Вражек

Накрапывал дождик. Мелкие иголочки мороси опадали, шатаясь рваными паутинками в свете фонарей. Сырая и опасная темнота скрадывала движение, хотя Гоголевский бульвар был пустынен, лишь в далекой и мутной перспективе отблескивал одинокий зонт.

«И плащ черный, и «Волга», – подбадривал себя Густов, – заметить трудно!»

Нерешительно выйдя из-за старого клена, Иван Степанович потрогал зачем-то мокрую, ребристую кору, и перешагнул литую решетку. Машину он оставил на углу переулка со старорежимным названием Сивцев Вражек, возле стеклянного зданьица салона-парикмахерской.

Ноги слушались плохо, а стыдная слабина в коленках отзывалась усталым раздражением. Проклятая профессия…

Изнывая от страха, Густов обошел «Волгу» и неуклюже залез на водительское сиденье – беззащитная спина задубела. Вот-вот эту широкую, малость сутулую мишень провертит пуля – горяченькая, только что выпущенная из ствола с глушителем…

Захлопнув дверцу, Иван Степанович повернул ключ. Мотор раскрутился сразу, пряча за бойким тарахтеньем все ночные шумы.

– Ну, кончай… – выцедил Густов. – Хватит тут дохлую медузу изображать!

Перещелкнув рычажок, он тронулся. В приплясывающих отсветах фар блестел влажный асфальт и сыпались росчерки капель. Зеркальца отражали пустоту.

Притормозив, Иван Степанович свернул к «генеральскому» дому, и снял трубку телефона «Алтай». Палец, испачканный чернилами, набрал номер. Щелчок… Гудок…

Облизав губы, Густов длинно выдохнул.

– Алло? – глуховатый голос Генерального секретаря послышался из трубки, пугая обреченностью. Назад дороги нет…

– Здравствуйте, товарищ Брежнев! – заторопился Иван Степанович. Представившись, он вытолкнул: – Товарищ Пельше приболел, и я, как первый заместитель, работал с сотрудниками оперотдела КПК… В общем… Леонид Ильич, я должен доложить вам лично!

В трубке помолчали, а затем провод донес ворчливое:

– Хорошо, подъезжайте… Я сейчас на даче.

– Спасибо! До свиданья!

Ощущая, как валится с плеч тягота, Густов повеселел.

– Всё будет о`кей, как говорит вероятный противник! – бормотал он, задавливая в себе нервное хихиканье. Ерзая, зампредседателя КПК не углядел тусклый накал чужих подфарников и переливы бликующего лака на встречке.

Пуля пробила ночь, оставляя аккуратную круглую дырочку на ветровом стекле, и с мерзким чмоканьем вонзилась в тело.

Суббота, 29 октября. День

Москва, улица Малая Бронная

Гулкие пятиметровые потолки, чудилось, притягивали к себе эхо – те так и кружились вокруг огромной люстры. Когда ее включали, сверкающие понизи граненых стекляшек дробили свет, рассыпая его по дверцам громадных книжных шкафов, по резным спинкам деревянных диванчиков и кресел, по мохнатой пальме в кадке, льнущей к высокому арочному окну.

– …Такие, как мы, вовсе не уникальны, Миша, не уродцы какие-нибудь из тупиковой ветви, – рассуждал Игорь Максимович, затягивая пояс стеганного халата. – В тупик зашли гориллы или вымершие гигантопитеки, чьи пути развития заузились до полного останова. А мы с вами – продукты эволюции! Наш мозг то ли вышел за обычные пределы, то ли как раз достиг их, и сколько нас вообще, "продуктов", толком никто не знает. Может, тридцать или сорок на всё человечество. Или сотня, от силы. Хм, звучит: «Сотня от Силы!»

Я улыбнулся – наставник любил называть энергию мозга Силой. Именно так, с большой буквы.

– Скорей всего, и Христос – из нашей компании, – задумчиво проговорил Игорь Максимович. – Егошуа Га-Ноцри. Впрочем, фактов – с воробьиную погадку, а вот мути…

– Расскажи-ите! – заныл я, и Котов смилостивился. Он любил отвлечься, мимоходом раскрывая волнующие загадки.

– Ну, история, вообще-то, занятна… – глаза наставника заволокло нездешним светом. – Жил-был во времена императора Тиберия некий Иуда из Галилеи, раввин и, как говорят большевики, «пламенный революционер». Беспощадного к римлянам, иудеи считали его героем и чуть ли в цари не прочили. А прозывали Галилеянина всё чаще и чаще «Спасителем», то есть, «Христом», если по-эллински. Хотя греков Иуда тоже не жаловал. И было у него два старших сына, но оба погибли. Сгинул и сам Галилеянин, а вот жена его Мария, в ту пору беременная, спаслась от преследований Ирода, бежав в Бейт-Лехем, где и родился младшенький, Егошуа. Иисус. Мария стала жить с Иосифом, а Иисус, как это бывает с детьми, сильно невзлюбил свою мать, сочтя ее предательницей. Он преклонялся перед отцом, и больше всего хотел походить на него. Потому и назвался Иисус Бар-Авва. Неизвестно, владел ли Силой Иезекия, дед Бар-Аввы, но вот сам Егошуа прославился, как великий целитель. Евангелия кое о чем сообщают, но напускают при этом мистического туману, глупой путаницы и откровенного вранья. Однако сыну Галилеянина все же повезло в жизни. Вспомните евангелия! Ведь к распятию на Голгофе приговорили двоих Иисусов – некоего Христа и Варавву!

– Бар-Авву! – догадался я.

– Именно! И все вступились за врачевателя, сына Иуды Христа Галилеянина! Представляю, как он шагал среди расступавшейся толпы, по воле ее избежавший казни, а вела Иисуса счастливая жена его, Мария из Магдалы… Ну, а сто лет спустя невежественные эллины «отредактировали» рассказ об Егошуа, вымарав из текста одно, вписав другое, присочинив третье… Люди есть люди!

– Интересно… – затянул я. – Очень интересно… Значит, никакого воскрешения не было?

Котов крякнул, приседая на диванчик.

– Тут, Миша, сложность… Может, и сохранились какие-то документы той эпохи, но где ж их сейчас найдешь? Разве что в хранилищах Ватикана… А что касается воскрешения… Все знают, что мозг живет не дольше шести минут, после чего гибнет. Тело и пару дней протянет, а вот наши «маленькие серые клеточки»… Увы! Однако целитель вашего уровня, Миша, способен оживить человека! Для этого необходимо «слить» всю свою Силу, без остатка. Всю ее отдать на воскрешение из мертвых! Правда, данная… э-э… процедура может закончиться плачевно для самого целителя, но тут уж… – Игорь Максимович развел руками, и скосил глаза на часы, сверкнувшие из-под манжеты. – Однако, заболтались мы! Ну-ка, повторим вчерашние упражнения.

Я нащупал задницей кресло, поерзал и утвердился.

– Не спешите, – строго предупредил наставник. – Сначала – «прогон».

Покивав, я закрыл глаза, привычно «закукливаясь» и шаря по телу. Раздуваются и опадают розовые легкие… Толкается по венам алая кровь… Стакан кефира путешествует по двенадцатиперстной, насыщая «родимую» микробиоту… Копит живительный сок простата…

– Всё идет штатно, – улыбка растянула мои губы в дурашливой конфигурации.

Вечер того же дня

Зеленоград, аллея Лесные Пруды

– Ты совершенно не сдержан, – воркующе пригвоздила меня Рита, ложась сверху и выгибая спину. Тугая, налитая грудь покачивалась прямо передо мной, дразня и маня.

Естественно, я снова поддался, хватая губами отвердевший сосок и вминая рот в приятную округлость.

– Будешь тут волевым, – забурчал, отпыхиваясь. – Додумалась тоже – голой танцевать! Что я тебе, каменный идол на кургане?

Засмеявшись, девушка нагнулась и поцеловала меня.

– Я больше не буду!

– Я тебе дам – не буду…

– Это на меня так квартира ваша действует. Сколько раз уже! Прихожу, и сразу хочется всё поскидывать с себя, ощутить… не знаю, как сказать… шальную волю, что ли? Ничего тебя не сковывает, никакие резинки не давят… И сразу тянет танцевать, чтобы воздух обвевал везде-везде… А ты сразу набрасываешься, и тащишь!

– Да-а! – самодовольно ухмыльнулся я. – Хватательный рефлекс у меня с детства развит!

А лицо Ритино дрогнуло внезапно, девушка легонько прижалась ко мне и вымолвила невнятно:

– Я люблю тебя…

И суетное начало во мне как-то сразу угомонилось, опало, размываясь в приливе нежности, как песок под набегом волны.

– И я тебя.

Я огладил девичью спину, дотягиваясь до загиба талии, ощущая под рукою упругую выпуклость ягодицы, но правило мною не вожделение, а поклонение женщине. Приправленное, чего уж греха таить, кружащим голову сознанием – вся эта безупречнейшая, великолепнейшая красота принадлежит мне одному! Облизав губы, я тихонько спросил, неохотно сбиваясь на деловитый тон:

– Хочешь, я поделюсь с тобой своей энергией?

Черные глазищи напротив заблестели восторгом, и Рита выдохнула:

– Да! Да, да!

– Встаем!

Девушка соскочила на пол, и замерла, поджидая меня, а я вспомнил, как мама давеча, слегка распустившись от хмельных паров, сказала Рите, игриво поглядывая в мою сторону: «А ты стала еще красивее с лета!»

Обняв возлюбленную со спины, я уложил ладони ей на живот – там масса нервов, вот они и станут "проводниками".

– Расслабься. Закрой глаза, и сконцентрируйся на дыхании. Ты ведь йогой занималась?

– Ага! Немножко…

– Ну, вот! Тебе нужно сосредоточиться на одной себе, как бы закуклиться, отрешиться от всего – никаких звуков извне, никаких помех и волнений. С первого раза не получится – ничего, выйдет с десятого! А завтра… сначала утром, потом вечером… посмотрим, сколько "шакти" ты смогла удержать.

– Ой… – выдохнула Рита.

– Не бойся, – ласково обронил я.

– Не боюсь, просто очень-очень хочу. Очень-преочень!

Меня потянуло целовать гибкую спину, но я удержался.

– Вдох… Выдох… Вдо-ох… Вы-ыдох… Вдо-о-ох…

Ладони потеплели – мягкими волнами, не в такт упоительно-плоскому животику, вздрагивавшему будто от сквозняка, моя "Сила" перетекала к Рите.

Девушка застыла, как прекраснейшая из статуй, а я ощутил вдруг биение нашей общей энергии – она качалась, словно маятник, переливаясь из меня в Риту, заполняя ее всю, взметываясь жарким вихрем… Опадая, стекая по рукам в мое тело, чтобы прихлынуть горячим всплеском в девичьей фигурке!

«Да пребудет с нами Сила…»

Воскресенье, 30 октября. День

Москва, улица Горького

Покидая кинотеатр «Россия», Альбина оглянулась на гигантскую афишу. Холст поддувался ветром, и мерещилось, что великанское лицо Бельмондо гримасничает.

– Ничего, так, фильмец, – снисходительно выразился Динавицер.

– Ой, Изя, ты как скажешь! – поморщилась Ефимова.

– А чё? Да не, нормально! Только почему – «Частный детектив»? Я читал, там другое название – то ли «Охотник», то ли «Наводчик»… – Изя с удовольствием процитировал Роже Пиляра: – «Кофе, рюмку ликера и сигару!» И еще там музыка – ничего, так…

– Да, музыка мне тоже понравилась… – медленно проговорила Альбина. – То тревожная, то щемящая…

– Надо запомнить этот час, и отмечать каждый год! – замерев на месте, торжественно провозгласил Динавицер.

– Ты о чем, вообще? – не поняла девушка, вскидывая бровки.

– В этот день, – прочувствовано молвил ее спутник, – Алечка согласилась с моим мнением!

– Ой, да ну тебя… – решив поначалу надуться, Альбина передумала, и буркнула: – Турок…

– Да правда! Ты до того привыкла считать меня непутёвым, что уже не воспринимаешь всерьез! Вот, ты как будто выросла, повзрослела, а я так и остался в восьмом классе…

– А что, не так? – ощетинилась Ефимова. – Вечно ты меня ставишь в неловкое положение своими выходками! Я даже в гостях не могу расслабиться – сижу в напряжении, и жду, чего ты опять отчебучишь! А ты только улыбаешься, будто смеешься надо мной! Вот, как сейчас! Ну что, что я такого смешного сказала?

– Ничего! – поспешно заверил ее Изя, внезапно переставая походить на себя, ибо натянул серьезное выражение. – Алечка, я никогда – слышишь? – никогда над тобой не смеялся. Ну да, улыбаюсь по-дурацки! Просто морда такая, что я с ней поделаю… Но не насмехаюсь, Аль! Просто радуюсь.

– Чему? – настороженно буркнула Альбина.

– Тому, что ты у меня есть, а я – у тебя, – проникновенно выговорил Динавицер. – Что люблю тебя, а ты… ну, хоть чуточку – меня.

– Турок… – печально вздохнула Ефимова, наперекор себе ощущая внутри прилив нежной теплоты. – Поцелуй меня.

Изя с удовольствием, но и с привычным трепетом исполнил девичий приказ.

– Пошли, горе мое… – смутно улыбаясь, девушка взяла парня под ручку.

– Луковое! – поддакнул Динавицер. – А куда идем?

– Туда! – махнула Аля в сторону Красной площади. – Мороженого хочу!

* * *

«Лиру», «Север», «Московское» и прочие заведения парочка пропустила мимо – то очередь, то просто неохота. Они не настолько нагуляли аппетит, чтобы заказывать цыпленка-табака на двоих – в «Птице», что в пределах «Арагви», этот изыск из солнечной Грузии был вполне по карману студентам. Однако душа требовала не сытного, а сладкого.

Кафе «Космос» приятно порадовало – никого почти! Швейцар проводил их скучным, тоскующим взглядом большой собаки, и Аля с Изей поднялись на второй этаж, в полупустой зал, отделанный россыпями стеклянных шариков. Чудеса продолжались – нарядная официантка, вся в чистеньком и накрахмаленном, материализовалась тут же.

– Что будете заказывать?

Изя шикарным жестом достал синюю пятерку.

– Два «Шампань-коблер»… – важно завел он.

– Я не буду, – перебила его Ефимова.

– …Один «Шампань-коблер», – скорректировался Динавицер, – и мороженое… Ты что будешь?

– «Солнышко».

– А мне – «Марс»!

Двое не успели как следует помолчать, а высокий стакан с коктейлем уже опустился на салфетку. Рядом встали две креманки с оплывающими шариками мороженого – в одной растекалось яркое варенье, в другой вбирал свет шоколад.

Изя тут же приложился к соломинке – и закатил глаза, демонстрируя верхи блаженства.

– Дай попробовать, – поерзав, заворчала Аля.

Ухмыльнувшись, Динавицер подвинул стакан девушке. Церемонно отставив мизинчик, Альбина втянула прохладную смесь, горячившую горло.

– Ничего, так, – вынесла она оценку, улыбаясь, словно шампанское, взбитое с коньяком и ликером, «отпустили» ее, как закаленную сталь.

Смягчаясь, девушка стрельнула глазками по сторонам, словно выбирая жертву.

Студентов прибывало – уже половина столиков занята болтающими и щебечущими, шутящими и смеющимися компаниями. Ефимова вглядывалась в лица посетителей модного кафе, угадывая, кто они, но понимала, что внешность обманчива. Вон тот серьезный парень в очках мог быть студентом-математиком… Или молодым рабочим с АЗЛК. А вон та смешливая девушка в модном костюмчике… Кто она? Актрисулька из ГИТИСа? Или продавщица гастронома?

Альбина дремотно улыбнулась, переведя взгляд за окно. По улице вверх и вниз катились «Волги» – оливковые с шашечками и черные персоналки; «Икарусы» – желтые, что снуют от остановки к остановке, и красные с белым, возившие гостей города или туристов. Мелькали «Жигули», сновали «Вартбурги», важно рассекали правительственные «Чайки» или громадные лимузины с дипломатическими номерами.

Машины своим фырканьем или утробным ворчанием словно озвучивали пульс большого города.

«Правильно мы сделали, что Мишу послушались! – подумала Ефимова, чуя прилив жизнелюбия. – Страшно было, но поступили же! И теперь вокруг – Москва…»

– Ой, Изя… – томно вздохнула девушка. – Будь другом, закажи еще один коктейль. Я с тобой поделюсь!

Глава 4

Глава 4.

Вторник, 1 ноября. Утро

Москва, Кремль

– Обстановка в Польше сложная и напряженная, – рокотал Устинов, ослабляя душивший его галстук. – Воду мутят профсоюзы да попы. Особенно стараются тамошние кардиналы – Стефан Вышиньский в самой ПНР, и Кароль Войтыла – в Ватикане. Американцы с немцами подняли шумиху в прессе, шлют в Варшаву, Гданьск и Краков эмиссаров с чемоданами долларов и злотых… В общем, по-всякому раскачивают ситуацию.

Брежнев насупил мохнатые брови.

– Подключить Варшавский договор и ввести войска? – медленно и ворчливо проговорил он, рассуждая вслух. – И подавить контрреволюцию?

Министр обороны покачал головой, выдавая хмурое беспокойство.

– Это крайнее средство. Последнее средство. С ним я бы обождал, – шумно вздохнув, он продолжил: – Нет, если что, Северная группа войск в полной боевой готовности. Разработан даже план действий с участием пятнадцати наших дивизий, двух из ГДР и одной чехословацкой. Но Польша – это Польша. По расчетам аналитиков, нам, чтобы установить эффективный контроль надо всей территорией ПНР, потребуются не пятнадцать, а тридцать, если не все сорок пять дивизий! Вполне может начаться партизанская война, и тогда дело дойдет до большой крови.

– Этого допустить никак нельзя, – забрюзжал Брежнев, кривя рот. Поправив «рогатые часы», он встал и прошелся по кабинету. – Но социалистическую Польшу мы в беде не оставим и в обиду не дадим! Что скажете, Алексей Николаевич?

Косыгин, имея мрачный вид, покачивал кожаной папкой, набитой бумагами.

– Скажу, что ситуация, конечно, сложная, – встрепенулся он, – но мы взяли ее под контроль. А как только положение трудящихся в Польше улучшится, начнется спад протестного движения. Ведь главное в том, что поляки хотят больше социализма! И это хорошо, это славно. С провокаторами, с клерикалами, с предателями и вражескими агентами надо действовать жестко, тут вопроса нет, а люди просто хотят жить! Нормально жить – растить детей, работать, учиться…

Генеральный секретарь, щурясь, глядел на зеленую крышу Арсенала, припудренную ночной порошей. Снега выпало чуть, да и тот размело ветром. Но серые тучи зависли над городом, нагоняя тень, и даже звезда на Троицкой башне утратила блеск.

– Ваши предложения? – разлепил Брежнев губы, гадая, ждать ли осадков к пятнице. На белой глади следы, как буквы, а в Завидово есть, что «почитать»…

– Прежде всего, не допустить роста цен, – деловито заговорил председатель Совета Министров. – Поставки продовольствия в Польшу мы обеспечим, конечно, но не за наш счет. Горе-стратеги из ПОРП назанимали кредитов на полмиллиарда долларов, понастроили кучу заводов, а вот на основной вопрос – куда девать продукцию? – так и не ответили. Хотели сбывать европейцам! Размечтались… – хмыкнул он. – На Западе и своих товаров полно, девать некуда. А вот мы польский ширпотреб возьмем! Разместим заказы. Выдадим кредиты. Организуем совместные производства. Короче говоря, привяжем к себе Польшу прочнейшими экономическими связями! Как Америка – Канаду. Ну или, там, Мексику… Кстати, вот вам живой пример – ни один польский рабочий, устроенный в филиале нашего «КамАЗа» в Щецине, не участвовал в демонстрациях, а их там трудится больше четырех тысяч, да как бы не все пять! Понимаете, товарищи? Люди дорожат своими рабочими местами!

– Это хорошо, да… – покивал генсек, не замечая, что повторяет за Косыгиным, – это славно… Ну, раз задачи ясны… За работу, товарищи!

Хлопнула дверь. По опустевшему кабинету загуляло эхо, и унялось. Брежнев усмехнулся, поймав себя на том, что ступает мягко, лишь бы не спугнуть боязливую тишину.

«А толку?» – мелькнуло у него, стоило услышать щелчок замка.

Дубовая створка приоткрылась, и личный секретарь прошелестел:

– К вам товарищи Андропов и… э-э… Гарин.

– Да, да, Коля! – браво откликнулся хозяин кабинета. – Приглашай!

Первым порог кабинета перешагнул глава КГБ, а за ним пожаловал и «Хилер», он же «Ностромо». В черных джинсах и синем клубном пиджаке Миша выглядел заезжим плейбоем, лишь обычная фланелевая рубашка выбивалась из стиля. Высокий, спортивный, с лицом узким и невозмутимым, Гарин оглядывал объект «Высота» со спокойным любопытством.

– О, какие люди! – посмеиваясь, Брежнев пожал руки гостям.

– Здравствуйте, Леонид Ильич, – бегло улыбнулся Михаил. Ладонь его была сухой и крепкой.

– Проходите, проходите, Миша… Юра, что с Густовым?

– Пока в реанимации, – свел брови Андропов. – Положение тяжелое, но стабильное. И когда Ивана Степановича можно будет порасспросить, неясно. Я разговаривал с Пономаревым, звонил товарищу Пельше… Арвид Янович согласился даже на мою встречу с начальником оперотдела КПК, но смысла в этом немного. Если Густов подозревает кого-то из оперативников, то без него самого мы мало что узнаем.

– Пожалуй… – проворчал генсек. – Значит, будем ждать, когда Иван Степаныч оклемается. Миша!

Гарин, корректно отошедший к окну, приблизился, и Брежнев снова ощутил легкую тревогу – взгляд у этого молодого человека явно не соответствовал возрасту. Обычно Мишины глаза излучали сдержанность и легкую иронию, что само по себе не свойственно второкурснику, но вот порой в его зрачках раскрывалась пугающая черная глубина, и тут уж приходилось гадать, отражение чего именно ты уловил – холодной беспощадности или застарелой печали.

– Миша, – повторил генеральный, глядя чуток в сторону, – на днях мы говорили о вас с Михаилом Андреевичем… Что вы большой талант во всех этих электронно-вычислительных делах, я уже понял, хотя сам, если честно, и диод от триода не отличу, хе-хе… Но в вас дремлют и немалые организаторские способности. Объединить молодежь, направить ее энергию на благо страны – это надо уметь. И вы сумели-таки! Сам убедился, лежа в этом… как его… томографе.

Гарин встрепенулся, но Брежнев угомонил его мановением руки.

– Знаю, знаю – это всё Иван Скоков! – лицо генерального секретаря растянуло добродушной улыбкой. – Ну, по мне, так это лишь большой плюс к вашей характеристике. Вы не гонитесь за славой, а наоборот, щедро делитесь ею с товарищами ради общего успеха. А это чуть ли не главное для… К-хм… Миша, а не возьметесь ли за ваши НТТМ во всесоюзном масштабе?

– Неожиданно как-то, Леонид Ильич, – с легкой запинкой выговорил Михаил, и генсек не сдержал мелкого торжества – растерялся товарищ Гарин!

– А в жизни всегда так! – посмеялся хозяин кабинета. – Она, чертовка, полна неожиданностей! Я все-все понимаю, Миша, и про учебу, и про цейтнот… Но вы ведь в любом случае продолжите ваши штудии в Центре НТТМ на Вернадского? Будете продвигать идеи, воплощать их «в железе»… А мы вам предлагаем то же самое, но на высшем уровне, так сказать, и с хорошим бюджетом!

– Да я не отбрыкиваюсь, Леонид Ильич, – улыбнулся Гарин, – и не капризничаю. Мне просто нужна хоть какая-то свобода рук. А то обсядут НТТМ всякие чинуши, заорганизуют важное и нужное дело. То есть, кадровую проблему я должен решать сам, а не по звонку сверху.

– Принимается, – величественно кивнул Брежнев.

– И чтобы не было гонки за массовостью! – приободрился Михаил. – Творцы – явления штучные. Собрать их, организовать материализацию замыслов трудно, конечно, зато толк будет.

– Принимается, товарищ Гарин! – расплылся генеральный. – Но у нас с Михаилом Андреичем тоже есть условие… Ждем вашего заявления о принятии в КПСС! Без партбилета, сами понимаете…

Михаил серьезно кивнул.

– Напишу.

Генсек молча пожал ему руку, и Гарин откланялся. Едва за ним закрылась дверь, как Андропов тонко улыбнулся, словно демонстрируя понимание.

– Привязываете норовистого покрепче, Леонид Ильич?

– Мне так спокойнее… – заворчал Брежнев. – Ну, как там чистка идет? Расстрельные списки принес? Хе-хе…

– Действуем по плану, Леонид Ильич, – построжел председатель КГБ. – Прошу разрешения взять в оперативную разработку Соломенцева, Капитонова, Боголюбова и Русакова.

– Бери, Юра, бери, – негромко ответил генеральный секретарь, зябко потирая ладони. – Чистка, она от слова «чистота»!

Тот же день, позже

Бразилия, река Гуапоре

Аидже склонился над девочкой, замурзанной и тощей. Годика три ей, не больше. Загорелое тельце пласталось на драной циновке, изредка вздрагивая, а большие глаза, полные страдания, таращились в последнем, гаснущем усилии.

Лес напускал крикливые голоса птиц и обезьян, по всей деревне перекатывался гомон и заунывные звуки «гуделок», и целитель скорее угадывал, чем слышал сиплое дыхание маленькой девочки.

Индианка в рваном платье не удержалась, взялась причитать, хоть и шепотом, и Аидже метнул недобрый взгляд на нее. Женщина испуганно закрыла рот обеими ладонями.

«Так-то лучше…»

Целитель опустился на колени, подтянув шорты, рубленые из старых, застиранных джинсов, и возложил руки на ребенка. Уняв боль, он наслал на девочку сон, а затем прошелся растопыренной пятерней от тонкой шейки до впалого живота.

Аидже успокоено кивнул – его ароэ майво, великий дух рода, смилостивился и наделил дитя здоровьем. Переведя взгляд на мать, трясущуюся, будто в ознобе, целитель сказал отрывисто и резко, почти грубо:

– Варить рыбу в горшке. Два дня поить дочь отваром. Всё.

Женщина, пища от счастья, бросилась вон и притащила щедрую плату – упитанного розового поросенка, чей негодующий визг буквально сверлил череп. Поморщившись, Аидже отвел материнские руки, едва удерживавшие брыкающегося свина.

– Ешь сама, корми дочь.

Накинув высохшую, просоленную футболку с линялыми рокерами, он покинул деревню. За крошечными огородиками, будто за нейтральной полосой, вздыбилась сельва – душные, жужжащие, орущие, всепожирающие дебри.

Аидже держался малозаметной тропинки, не глядя на живность – гадкие многоножки и мохнатые пауки мигом порскнули в кусты, освобождая путь, и даже рой гнусной мошки прянул вон.

«Чуют, кто идет!», – наметил он скупую улыбку.

Различив в хоре звуков леса гортанное похрюкивание пекари, целитель сбавил шаг, и замер. На мысленный призыв откликнулся мохнатый кабанчик – выбежав из зарослей, пекари словно сдулся, покорно падая на спину.

Аидже пощупал его – жирненький – и вынул нож-боуи. Заколов дикую свинку, чтобы не мучалась, он отхватил оба окорочка и направился к реке, голубевшей в прогалах между деревьев – в этих местах Гуапоре несла еще прозрачные воды, а вот ниже по течению они обретали цвет кофе с молоком.

«А это еще кто?»

У мостков из жердей покачивалась большая пирога с новеньким мотором «Ямаха», а рядом сидел, опустившись на корточки, белый мужчина в поношенной военной форме без погон и шевронов. Его загорелое лицо опухло от укусов, но в прозрачных глазах горел яростный синий огонь. Уперев руки в колени, он встал, изображая дружелюбие.

– Здравствуй, Аидже, – в голосе белого звучала вынужденная почтительность. – В моих жилах течет толика индейской крови, и…

– Потому ты и жив до сих пор, – равнодушно перебил его целитель. Завернув мясо в мешковину, он омыл руки, щелкая по носу не в меру резвым пираньям. – Чего тебе?

– Меня зовут Рикардо, и я…

– Твое имя – Ричард, и тебя послали говорить со мной, – нетерпеливо сказал Аидже. – Зачем?

– А ты… вы не подбросите меня до Пайтити? – вкрадчиво выговорил белый. – Путь долог…

– Залезай.

Ричард подхватил рюкзак, и забрался в лодку, вздрагивая в ловле равновесия.