Текст книги "Ц-7"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

Я нащупал задницей кресло, поерзал и утвердился.

– Не спеши, – строго предупредил наставник. – Сначала – «прогон».

Покивав, я закрыл глаза, привычно «закукливаясь» и шаря по телу. Раздуваются и опадают розовые легкие… Толкается по венам алая кровь… Стакан кефира путешествует по двенадцатиперстной, насыщая «родимую» микробиоту… Копит живительный сок простата…

– Всё идет штатно, – улыбка растянула мои губы в дурашливой конфигурации.

Вечер того же дня

Зеленоград, аллея Лесные Пруды

– Ты совершенно не сдержан, – воркующе пригвоздила меня Рита, ложась сверху и выгибая спину. Тугая, налитая грудь покачивалась прямо передо мной, дразня и маня.

Естественно, я снова поддался, хватая губами отвердевший сосок и вминая рот в приятную округлость.

– Будешь тут волевым, – забурчал я, отпыхиваясь. – Додумалась тоже – голой танцевать! Что я тебе, каменный идол на кургане?

Засмеявшись, девушка нагнулась и поцеловала меня.

– Я больше не буду!

– Я тебе дам – не буду…

– Это на меня так квартира ваша действует. Сколько раз уже! Прихожу, и сразу хочется всё поскидывать с себя, ощутить… не знаю, как сказать… шальную волю, что ли? Ничего тебя не сковывает, никакие резинки не давят… И сразу тянет танцевать, чтобы воздух обвевал везде-везде… А ты сразу набрасываешься, и тащишь!

– Да-а! – самодовольно ухмыльнулся я. – Хватательный рефлекс у меня с детства развит!

А лицо Ритино дрогнуло внезапно, девушка легонько прижалась ко мне и вымолвила невнятно:

– Я люблю тебя…

И суетное начало во мне как-то сразу угомонилось, опало, размываясь в приливе нежности, как песок под набегом волны.

– И я тебя.

Я огладил девичью спину, дотягиваясь до загиба талии, ощущая под рукою упругую выпуклость ягодицы, но правило мною не вожделение, а поклонение женщине. Приправленное, чего уж греха таить, кружащим голову сознанием – вся эта безупречнейшая, великолепнейшая красота принадлежит мне одному! Облизав губы, я тихонько спросил, неохотно сбиваясь на деловитый тон:

– Заниматься будем?

Черные глазищи напротив заблестели восторгом, и Рита выдохнула:

– Да! Да, да!

– Встаем!

Девушка соскочила на пол, и замерла, поджидая меня, а я вспомнил, как мама давеча, слегка распустившись от хмельных паров, сказала Рите, игриво поглядывая в мою сторону: «А ты стала еще красивее с лета!»

Обняв возлюбленную со спины, я уложил ладони ей на живот – там масса нервов, вот они и станут проводниками Силы.

– Расслабься. Закрой глаза, и сконцентрируйся на дыхании. Ты ведь йогой занималась?

– Ага! Немножко…

– Ну, вот! Тебе нужно сосредоточиться на одной себе, как бы закуклиться, отрешиться от всего – никаких звуков извне, никаких помех и волнений. С первого раза не получится – ничего, выйдет с десятого! Когда я пойму, что ты готова, я поделюсь с тобою Силой, а завтра… сначала утром, потом вечером… посмотрим, сколько энергии ты смогла удержать.

– Ой… – выдохнула Рита.

– Не бойся, – ласково обронил я.

– Не боюсь, просто очень-очень хочу. Очень-преочень!

Меня потянуло целовать гибкую спину, но я удержался.

– Вдох… Выдох… Вдо-ох… Вы-ыдох… Вдо-о-ох…

Ладони потеплели – мягкими волнами, не в такт упоительно-плоскому животику, вздрагивавшему будто от сквозняка, моя Сила перетекала к Рите.

Девушка застыла, как прекраснейшая из статуй, а я ощутил вдруг биение нашей общей энергии – она качалась, словно маятник, переливаясь из меня в Риту, заполняя ее всю, взметываясь жарким вихрем… Опадая, стекая по рукам в мое тело, чтобы прихлынуть горячим всплеском в девичьей фигурке!

«Да пребудет с нами Сила…»

Глава 4

Вторник, 1 ноября. Утро

Москва, Кремль

– Обстановка в Польше сложная и напряженная, – рокотал Устинов, ослабляя душивший его галстук. – Воду мутят профсоюзы да попы. Особенно стараются тамошние кардиналы – Стефан Вышиньский в самой ПНР, и Кароль Войтыла – в Ватикане. Американцы с немцами подняли шумиху в прессе, шлют в Варшаву, Гданьск и Краков эмиссаров с чемоданами долларов и злотых… В общем, по-всякому раскачивают ситуацию.

Брежнев насупил мохнатые брови.

– Подключить Варшавский договор и ввести войска? – медленно и ворчливо проговорил он, рассуждая вслух. – И подавить контрреволюцию?

Министр обороны покачал головой, выдавая хмурое беспокойство.

– Это крайнее средство. Последнее средство. С ним я бы обождал, – шумно вздохнув, он продолжил: – Нет, если что, Северная группа войск в полной боевой готовности. Разработан даже план действий с участием пятнадцати наших дивизий, двух из ГДР и одной чехословацкой. Но Польша – это Польша. По расчетам аналитиков, нам, чтобы установить эффективный контроль надо всей территорией ПНР, потребуются не пятнадцать, а тридцать, если не все сорок пять дивизий! Вполне может начаться партизанская война, и тогда дело дойдет до большой крови.

– Этого допустить никак нельзя, – забрюзжал Брежнев, кривя рот. Поправив «рогатые часы», он встал и прошелся по кабинету. – Но социалистическую Польшу мы в беде не оставим и в обиду не дадим! Что скажете, Алексей Николаевич?

Косыгин, имея мрачный вид, покачивал кожаной папкой, набитой бумагами.

– Скажу, что ситуация, конечно, сложная, – встрепенулся он, – но мы взяли ее под контроль. А как только положение трудящихся в Польше улучшится, начнется спад протестного движения. Ведь главное в том, что поляки хотят больше социализма! И это хорошо, это славно. С провокаторами, с клерикалами, с предателями и вражескими агентами надо действовать жестко, тут вопроса нет, а люди просто хотят жить! Нормально жить – растить детей, работать, учиться…

Генеральный секретарь, щурясь, глядел на зеленую крышу Арсенала, припудренную ночной порошей. Снега выпало чуть, да и тот размело ветром. Но серые тучи зависли над городом, нагоняя тень, и даже звезда на Троицкой башне утратила блеск.

– Ваши предложения? – разлепил Брежнев губы, гадая, ждать ли осадков к пятнице. На белой глади следы, как буквы, а в Завидово есть, что «почитать»…

– Прежде всего, не допустить роста цен, – деловито заговорил председатель Совета Министров. – Поставки продовольствия в Польшу мы обеспечим, конечно, но не за наш счет. Горе-стратеги из ПОРП назанимали кредитов на полмиллиарда долларов, понастроили кучу заводов, а вот на основной вопрос – куда девать продукцию? – так и не ответили. Хотели сбывать европейцам! Размечтались… – хмыкнул он. – На Западе и своих товаров полно, девать некуда. А вот мы польский ширпотреб возьмем! Разместим заказы. Выдадим кредиты. Организуем совместные производства. Короче говоря, привяжем к себе Польшу прочнейшими экономическими связями! Как Америка – Канаду. Ну или, там, Мексику… Кстати, вот вам живой пример – ни один польский рабочий, устроенный в филиале нашего «КамАЗа» в Щецине, не участвовал в демонстрациях, а их там трудится больше четырех тысяч, да как бы не все пять! Понимаете, товарищи? Люди дорожат своими рабочими местами!

– Это хорошо, да… – покивал генсек, не замечая, что повторяет за Косыгиным, – это славно… Ну, раз задачи ясны… За работу, товарищи!

Хлопнула дверь. По опустевшему кабинету загуляло эхо, и унялось. Брежнев усмехнулся, поймав себя на том, что ступает мягко, лишь бы не спугнуть боязливую тишину.

«А толку?» – мелькнуло у него, стоило услышать щелчок замка.

Дубовая створка приоткрылась, и личный секретарь прошелестел:

– К вам товарищи Андропов и… э-э… Гарин.

– Да, да, Коля! – браво откликнулся хозяин кабинета. – Приглашай!

Первым порог кабинета перешагнул глава КГБ, а за ним пожаловал и «Хилер», он же «Ностромо». В черных джинсах и синем клубном пиджаке Миша выглядел заезжим плейбоем, лишь обычная фланелевая рубашка выбивалась из стиля. Высокий, спортивный, с лицом узким и невозмутимым, Гарин оглядывал объект «Высота» со спокойным любопытством.

– О, какие люди! – посмеиваясь, Брежнев пожал руки гостям.

– Здравствуйте, Леонид Ильич, – бегло улыбнулся Михаил. Ладонь его была сухой и крепкой.

– Проходите, проходите, Миша… Юра, что с Густовым?

– Пока в реанимации, – свел брови Андропов. – Положение тяжелое, но стабильное. И когда Ивана Степановича можно будет порасспросить, неясно. Я разговаривал с Пономаревым, звонил товарищу Пельше… Арвид Янович согласился даже на мою встречу с начальником оперотдела КПК, но смысла в этом немного. Если Густов подозревает кого-то из оперативников, то без него самого мы мало что узнаем.

– Пожалуй… – проворчал генсек. – Значит, будем ждать, когда Иван Степаныч оклемается. Миша!

Гарин, корректно отошедший к окну, приблизился, и Брежнев снова ощутил легкую тревогу – взгляд у этого молодого человека явно не соответствовал возрасту. Обычно Мишины глаза излучали сдержанность и легкую иронию, что само по себе не свойственно второкурснику, но вот порой в его зрачках раскрывалась пугающая черная глубина, и тут уж приходилось гадать, отражение чего именно ты уловил – холодной беспощадности или застарелой печали.

– Миша, – повторил генеральный, глядя чуток в сторону, – на днях мы говорили о вас с Михаилом Андреевичем… Что вы большой талант во всех этих электронно-вычислительных делах, я уже понял, хотя сам, если честно, и диод от триода не отличу, хе-хе… Но в вас дремлют и немалые организаторские способности. Объединить молодежь, направить ее энергию на благо страны – это надо уметь. И вы сумели-таки! Сам убедился, лежа в этом… как его… томографе.

Гарин встрепенулся, но Брежнев угомонил его мановением руки.

– Знаю, знаю – это всё Иван Скоков! – лицо генерального секретаря растянуло добродушной улыбкой. – Ну, по мне, так это лишь большой плюс к вашей характеристике. Вы не гонитесь за славой, а наоборот, щедро делитесь ею с товарищами ради общего успеха. А это чуть ли не главное для… К-хм… Миша, а не возьметесь ли за ваши НТТМ во всесоюзном масштабе?

– Неожиданно как-то, Леонид Ильич, – с легкой запинкой выговорил Михаил, и генсек не сдержал мелкого торжества – растерялся товарищ Гарин!

– А в жизни всегда так! – посмеялся хозяин кабинета. – Она, чертовка, полна неожиданностей! Я все-все понимаю, Миша, и про учебу, и про цейтнот… Но вы ведь в любом случае продолжите ваши штудии в Центре НТТМ на Вернадского? Будете продвигать идеи, воплощать их «в железе»… А мы вам предлагаем то же самое, но на высшем уровне, так сказать, и с хорошим бюджетом!

– Да я не отбрыкиваюсь, Леонид Ильич, – улыбнулся Гарин, – и не капризничаю. Мне просто нужна хоть какая-то свобода рук. А то обсядут НТТМ всякие чинуши, заорганизуют важное и нужное дело. То есть, кадровую проблему я должен решать сам, а не по звонку сверху.

– Принимается, – величественно кивнул Брежнев.

– И чтобы не было гонки за массовостью! – приободрился Михаил. – Творцы – явления штучные. Собрать их, организовать материализацию замыслов трудно, конечно, зато толк будет.

– Принимается, товарищ Гарин! – расплылся генеральный. – Но у нас с Михаилом Андреичем тоже есть условие… Ждем вашего заявления о принятии в КПСС! Без партбилета, сами понимаете…

Михаил серьезно кивнул.

– Напишу.

Генсек молча пожал ему руку, и Гарин откланялся. Едва за ним закрылась дверь, как Андропов тонко улыбнулся, словно демонстрируя понимание.

– Привязываете норовистого покрепче, Леонид Ильич?

– Мне так спокойнее… – заворчал Брежнев. – Ну, как там чистка идет? Расстрельные списки принес? Хе-хе…

– Действуем по плану, Леонид Ильич, – построжел председатель КГБ. – Прошу разрешения взять в оперативную разработку Соломенцева, Капитонова, Боголюбова и Русакова.

– Бери, Юра, бери, – негромко ответил генеральный секретарь, зябко потирая ладони. – Чистка, она от слова «чистота»!

Тот же день, позже

Бразилия, река Гуапоре

Аидже склонился над девочкой, замурзанной и тощей. Годика три ей, не больше. Загорелое тельце пласталось на драной циновке, изредка вздрагивая, а большие глаза, полные страдания, таращились в последнем, гаснущем усилии.

Лес напускал крикливые голоса птиц и обезьян, по всей деревне перекатывался гомон и заунывные звуки «гуделок», и целитель скорее угадывал, чем слышал сиплое дыхание маленькое девочки.

Индианка в рваном платье не удержалась, взялась причитать, хоть и шепотом, и Аидже метнул недобрый взгляд на нее. Женщина испуганно закрыла рот обеими ладонями.

«Так-то лучше…»

Целитель опустился на колени, подтянув шорты, рубленые из старых, застиранных джинсов, и возложил руки на ребенка. Уняв боль, он наслал на девочку сон, а затем прошелся растопыренной пятерней от тонкой шейки до впалого живота.

Аидже успокоено кивнул – его ароэ майво, великий дух рода, смилостивился и наделил дитя здоровьем. Переведя взгляд на мать, трясущуюся, будто в ознобе, целитель сказал отрывисто и резко, почти грубо:

– Варить рыбу в горшке. Два дня поить дочь отваром. Всё.

Женщина, пища от счастья, бросилась вон и притащила щедрую плату – упитанного розового поросенка, чей негодующий визг буквально сверлил череп. Поморщившись, Аидже отвел материнские руки, едва удерживавшие брыкающегося свина.

– Есть сама, кормить дочь. Моя уходить.

Накинув высохшую, просоленную футболку с линялыми рокерами, он покинул деревню. За крошечными огородиками, будто за нейтральной полосой, вздыбилась сельва – душные, жужжащие, орущие, всепожирающие дебри.

Аидже держался малозаметной тропинки, не глядя на живность – гадкие многоножки и мохнатые пауки мигом порскнули в кусты, освобождая путь, и даже рой гнусной мошки прянул вон.

«Чуют, кто идет!», – наметил он скупую улыбку.

Различив в хоре звуков леса гортанное похрюкивание пекари, целитель сбавил шаг, и замер. На мысленный призыв откликнулся мохнатый кабанчик – выбежав из зарослей, пекари словно сдулся, покорно падая на спину.

Аидже пощупал его – жирненький – и вынул нож-боуи. Заколов дикую свинку, чтобы не мучалась, он отхватил оба окорочка и направился к реке, голубевшей в прогалах между деревьев – в этих местах Гуапоре несла еще прозрачные воды, а вот ниже по течению они обретали цвет кофе с молоком.

«А это еще кто?»

У мостков из жердей покачивалась большая пирога с новеньким мотором «Ямаха», а рядом сидел, опустившись на корточки, белый мужчина в поношенной военной форме без погон и шевронов. Его загорелое лицо опухло от укусов, но в прозрачных глазах горел яростный синий огонь. Уперев руки в колени, он встал, изображая дружелюбие.

– Здравствуй, Аидже, – в голосе белого звучала вынужденная почтительность. – В моих жилах течет толика индейской крови, и…

– Потому ты и жив до сих пор, – равнодушно перебил его целитель. Завернув мясо в мешковину, он омыл руки, щелкая по носу не в меру резвым пираньям. – Чего тебе?

– Меня зовут Рикардо, и я…

– Твое имя – Ричард, и тебя послали говорить со мной, – нетерпеливо сказал Аидже. – Зачем?

– А ты… вы не подбросите меня до Пайтити? – вкрадчиво выговорил белый. – Путь долог…

– Залезай.

Ричард подхватил рюкзак, и забрался в лодку, вздрагивая в ловле равновесия.

«Бывалый, – оценил его целитель, – но чужак».

Подтолкнув свое суденышко, он ловко запрыгнул, шлепая босыми ногами по узкому днищу и устраиваясь на корме.

– Говори.

Незваный попутчик пристально глянул на него, веселя Аидже. Надо же – эта бледная личинка жаждет убить «краснокожего»! Глупец. Все белые – глупцы, даже их бог.

– Ты из племени бороро? – вытолкнул Ричард пережатым горлом.

– Мать. Она дочь шамана. А отец – такой же, как ты. Пришелец и проходимец.

Бледнолицый хохотнул, и сжал губы, задавливая смех.

– А ты знаешь, что есть на свете белый человек, подобный тебе? Но только он сильнее тебя.

– Все белые врут, – парировал целитель.

– Не-ет! – глумливо усмехнулся Ричард. – Тот человек знает будущее…

– Почему же я не слышу его? – скривил губы Аидже.

– А с чего ты взял, что интересен ему? – насмешливо сощурился белый. – Разве ты замечаешь каймана на отмели? Или броненосца, роющего нору?

Целитель отложил весло.

– Будем говорить в Пайтити, – выдавил он, опуская тяжелый лодочный мотор.

«Ямаха» взревела, оглашая механическим рыком оба берега, и пирога понеслась по глади вод, задирая острый нос.

Вечер того же дня

Зеленоград, аллея Лесные Пруды

– Ты не спишь? – зашуршала одеялом Рита.

– Не-а, – вытолкнул я, наблюдая, как колышется тюль на сквозняке. Через открытую форточку доносились еле слышные шумы с далекой Сосновой аллеи, и смутные голоса загулявших соседей.

Поворочавшись, девушка навалилась на меня в своей великолепной манере, и мои руки тут же притиснули теплое, гладкое и шелковистое.

– Всё думаешь об этом… повышении? – вымолвили Ритины губы. – М-м?

– Угу… – дрогнул я улыбкой, запуская пальцы в девичьи волосы.

Рита умиротворенно вздохнула, укладывая голову мне на грудь, и водя ладошкой по моему плечу.

– Хочешь на заочное перейти? – пробормотала она.

– Да наверное… Иначе не продохнуть. Не ночью же толкать прогресс!

– Не-е! Не-е… Ночью спать надо, – девушка хихикнула, елозя бедрами.

– Поспишь тут с некоторыми… – пробурчал я, благодушествуя, и мой рот тут же запечатали сухие горячие губки.

Стиснув пищавшую Риту, я перевернул ее на спину, с приятностью ощущая, как вздрагивает подо мной сильный животик, напрягаясь, и податливо опадает, а девичьи коленки сжимают мои бока.

– Миленький… – сорвался жаркий шепот. – Родненький…

На полчаса мы выпали из реальности.

* * *

Лунный свет падал на колыхавшийся тюль, и чудилось, что в форточку вытягивается, завиваясь, сизовато-голубой дымок. На улице было тихо, лишь на грани слышимости наигрывала музыка. Хорошо…

– Тебе хорошо? – разморено улыбнулась девушка, уловив мой настрой.

– Очень, – честно признался я.

– И мне… Где у тебя щека? – нащупав мое лицо, Рита приложила ладонь. – Чувствуешь?

– Горячая… – бормочу я, задирая бровь. – Ничего себе…

– Третий день держится твоя Сила! – счастливо выпалила девушка.

– А это уже не моя Сила, – поцеловав ладошку, я приподнялся, опершись на локоть, и губами дотянулся до девичьей щечки. – А твоя!

– Да… Ты… Что… – потрясенно выдохнула Рита, и запищала радостно, шаловливо мутузя меня и чмокая. – Спасибо! Спасибо! Спасибо! О-о, как же здорово…

Я сгреб в охапку свое сокровище, оно угомонилось, притихло, и мы уплыли по волнам сна.

Глава 5

Суббота, 5 ноября. Утро

Псков – Дахла – Эль-Аюн

На утро вылета небо провисло серыми, клубистыми тучами, а под ногами хрупал снежок. Морозов особых не чувствовалось, но ветруган по-над «Крестами» задувал студеный – пока дошагал до рампы, лицо онемело. Десантники расселись в гулкой самолетной утробе, навьюченные рюкзаками, парашютами, оружием, сухпаями, и «семьдесят шестой» взлетел.

Ребята, возбужденные дальней дорогой, перешучивались да пересмеивались, пока не утомились. Где-то над морем залегли дрыхнуть, а Жека Зенков, пользуясь лычками сержанта, устроился у маленького иллюминатора. Высмотрел он немного, но синий гофр Атлантики и красноватые наметы Сахары запечатлел на всю оставшуюся.

В новенькой форме пустынной расцветки было зябко, однако, стоило «Илу» сесть в Дахле, как грузовую кабину заволок зной. Плюс тридцать!

– Пацаны! – заорал «Квадрат», поводя широченными плечами. – Готовим мыльно-рыльные! Сегодня банный день!

Десантура захохотала, а Женька, улыбаясь заранее, как бы авансом всем тропическим кудесам, сбежал на горячий бетон впереди своего отделения. Красота!

Налево двинешь – к океану выйдешь. Волны блестят, как пряжка дембельского ремня. Направо пойдешь – в бухту Дахла упрешься. За нею истинная пустыня виднеется, а на ее фоне сереют корпуса БПК – узнавались силуэты "Упорного" и "Стройного".

– Ну, ва-аще! – выразился рядовой Кузин, азартно крутя головой.

– Африка, мон шер «Кузя»… – сощурился Зенков. – Отделение! Очки надеть! Тут солнце злое…

Достав темные очки, нацепил их – глазам полегчало.

Хотя все эти телодвижения совершались Женькой почти бессознательно, на рефлексе, вбитом учебой и тренировками. А вот в голове полный кавардак – и чисто детский восторг.

В армию он пошел по призыву души, еще в классе пятом решив для себя, кем быть. Родину защищать – вот его профессия. А тут…

Кто ж знал, что еще и мечты о дальних странах сбудутся!

Африка же! Самая настоящая! С гориллами, крокодилами и Бармалеями…

Валкой трусцой подбежал офицер, и бойцы выстроились, не дожидаясь команды. Капитан Марьин был свой – одолеть его в спарринге не мог никто, даже «Квадрат», КМС по дзю-до. И кроссы Марьин пробегал первым, и… Да что там говорить – воин. Лапа у него железная, но уставными строгостями командир не увлекался. «Мне без разницы, – говорит, – как вы тянете носок. Торжественным маршем войну не выигрывают».

– Все здесь? – осмотрелся капитан, щуря глаза.

– Так точно! – отозвался лейтенант Бергман.

Вот взводный был помешан на «орднунг унд дисциплинен». Правда, не пасовал – ни в жаркие бакинские денечки, ни в душные ферганские. «Нациков» гонял, как все. За что «Бормана» и терпели…

– Поесть, оправиться – на всё у вас два часа, – Марьин выпростал запястье из рукава, краем глаза ухватывая «Командирские». – Ждем еще три борта – и готовимся к десантированию. Место высадки – город Эль-Аюн, столица Сахарской Арабской Демократической Республики, оккупированная марокканцами. Оттуда до границы с королевством – семьдесят километров, до морского порта – тридцать. Мои два взвода выбрасываются на северную окраину Эль-Аюна, и перекрывают дорогу на север. Никого не впустим и никого не выпустим. Уличные бои – этим местные займутся. У сахарцев там техники нет вообще, так что не ошибемся: едет танк – подбиваем к такой-то матери. Парочку АСУ-57 гарантирую. Взвод товарища Бергмана захватывает аэропорт на западной окраине, две БМД вам в помощь.

– Есть! – вытянулся лейтенант.

– И держим связь с мариманами – в океане наш ракетный "Севастополь", и авианесущий крейсер «Киев». Если что, вызываем «Яки», путь долбят по скоплениям техники… – смолкнув, капитан приставил ко лбу ладонь козырьком, и глянул в бледно-голубое небо, словно выцветшее на жаре. – Летят, орёлики…

Две расплывчатые черточки в блеклой лазури оформились в «семьдесят шестые».

– Вольно! Разойдись!

* * *

Ниже безымянной высоты скучились розоватые здания Эль-Аюна. Оттуда наплывали звуки стрельбы, то близкой, то отдаленной. Тарахтели «калаши», долбили пулеметы. Война…

Обернувшись, Зенков оглядел не слишком сахарский пейзаж – среди песков протекала хилая речушка Сегиет-эль-Хамра, питая зелень по берегам.

Зачуханные овцы щипали травку на фоне песчаных дюн… Отстреленные парашюты полоскали белым шелком, цепляясь за финиковые пальмы…

А товарищ капитан еще переживал насчет «неправильной» окраски самоходок! Куда, мол, в пустыню на зеленой АСУ? А в масть! «Пятьдесят седьмая» дерзко задирала орудие на месте развороченного блок-поста – мешки с песком и марокканцев из Королевской гвардии расшвыряло прямым попаданием.

– Товарищ сержант! – гаркнул «Квадрат». – Разведка!

– Вижу.

БМД неслась с севера, вынырнув из-за холмов. Затормозила, подняв тучу охристой пыли. Наводчик-оператор, высунувшись из люка, отчитался перед капитаном, и боевая машина живо развернулась, откатываясь под защиту невысокой насыпи – одна башенка выглядывает.

– Так, мужики, – Марьин вернулся бегом, серьезный, но спокойный, – колонна идет. Танковая. Авиацию я вызвал, только начинать все равно нам.

– Начнем, товарищ капитан! Пуркуа бы и нет? На ля гер, как на ля гер…

Зенков махом обошел позиции. БМД, как в полукапонире. Одну самоходку прикрыли мешки с песком, другая затаилась за грядою щербатых останцев. Гранатометчики засели вдоль узкого шоссе. «Ждем-с», – как Миха Гарин говорит…

– Танки! – разнеслось над позициями.

На подъеме, куда восходило шоссе, заклубилась пыль, и показался легкий танк АМХ с уродливой, будто обглоданной башней. За ним катились М60, куда более основательные.

Марьин медленно поднес к губам тангету.

– Первый, огонь!

Шипенье гранаты, выпущенной из РПГ-16, совершенно затерялось в рокоте и лязге, но вот танк в середине колонны замер, будто споткнулся на ровном месте, и в тот же миг его башня приподнялась на клубах огня. Сухой воздух раскололся взрывом.

– Пятый и шестой, огонь!

Дуплетом рявкнули АСУ, хороня легкий танк в авангарде, и колонна остановилась. М60 разворачивались, съезжая на обочину, выстрелила парочка орудий, но без толку, лишь вздыбились лежалые пески вдалеке.

– Четвертый, огонь!

Оставляя копотный след, вынеслась граната и впилась в борт танку, над которым хвастливо реял красный флаг с зеленой звездой. Долю секунды спустя сдетонировала боеукладка, и пламя рвануло изо всех люков.

– Кузя, хватай двоих, приветишь БТР!

– Есть!

По обочине запылил гусеничный бронетранспортер «Брэдли», рассыпая пулеметные очереди. Спрыгнувшие с брони пехотинцы открыли огонь, короткими очередями пропалывая кусты тамариска.

Едва Зенков открыл рот, чтобы дать команду автоматчикам, как рявкнула пушка БДМ, а соло «Калашниковых» слились в нестройный хор.

– Отсекай! – орал «Кузя». – Отсекай! Ма-акс!

Снаряд, предназначавшийся рубке АСУ-57, угодил ниже – в насыпь, швыряя песок и каменное крошево. Самоходка пальнула прямо через клубящийся дым разрыва, и тут на перемежавшийся грохот боя наложился новый звук – далекий свистящий гул. Он близился, переходя в надсадный вой турбин, и лишь тогда Женька поднял голову выше поросли верблюжьей колючки.

С моря налетали звенья «Як-38». Их хищные силуэты стремительно скользили в голубой вышине, а ракеты, управляемые или не очень, уже вытягивали дымные шлейфы и прыскали огнем движков.

– Наши! – завопили от блок-поста. Зенков узнал голос «Квадрата».

Ракеты «воздух-поверхность» впивались в танки, как гвозди в трухлявую доску – одним ударом по шляпку, и курочили броню всею силой своих БЧ. Отдельное звено палубных штурмовиков прошлось над танковой колонной, сбрасывая кассетные бомбы с кумулятивными боевыми элементами. Они рвались часто и ярко, язвя М60 – ослепительные клубочки яростного огня вспыхивали десятками, вызывая в ответ грохот детонаций или чадный огонь расколоченных дизелей.

Зенков стянул голубой берет, и утер им потное лицо. Победа…

* * *

Дорогу к океану БМД одолела за полчаса, и вынеслась на широчайший песчаный пляж. Пустынный, он тянулся от горизонта к горизонту, манил прилечь на горячий песок или разбежаться – и в воду.

Десантники, вопя, как мальчишки, сбежавшие с уроков, рванули к воде, скидывая форму на ходу, окунаясь в набегавшие валы.

Зенков чуть ли не первым ворвался в прозрачные волны, на удивление прохладные. Но и это – в радость. После духоты на солнцепеке, хотелось свежести, а не парной.

Отмахав саженками на закат, Жека ощутил, как смывается грязь и пот, усталость и смертное томление. А в море, утверждая мир и покой, синела громада флагмана 5-й оперативной эксадры – на палубу "Киева" как раз садился припоздавший «Як». Самолет опускался замедленно и плавно, он словно тонул в мареве воздуха, взбаламученного турбуленцией.

Зенков пожелал летуну счастливой посадки, и завернул к берегу.

Воскресенье, 6 ноября. Утро

Псков, улица Профсоюзная

Выйдя к «палатам», я повеселел – работа шла по всем стройотрядовским правилам, с полузабытым звонким девизом: «Даёшь!»

Бортовой «газон», набитый мусором, как раз съезжал с небольшого пригорка, заросшего неопрятной кудлатой травой, а синий «МАЗ» грузился потихоньку – студенты выскакивали с носилками и, поднатужившись, вываливали груз в кузов.

– Видал? – хмыкнул довольно Ромуальдыч. – А ты боялся!

– Нельзя начальству вот так вот, прямо, – попенял я ему. – Покорректней надо, как бы вскользь: «Испытывал определенные сомнения».

Вайткус рассмеялся, и хлопнул меня по плечу:

– Миша, даже не пробуй! Чиновника из тебя не выйдет все равно – натура не та! – вскинув руку, он повысил голос: – Етта… Привет труженикам!

– Деда! – завопила Ирма, неузнаваемая в робе и каске. – И ты здесь!

Чмокнув меня мимоходом, да и то в щечку, она порывисто обняла Ромуальдыча, воркуя:

– Деда… Деда…

А «деда» таял и плыл.

– Внученька моя, – журчал он, – любименькая!

– Здорово, шеф! – откуда ни возьмись, материализовался Данька Корнеев. Гордо сияя, он пожал мою руку.

– И ты здесь! – улыбнулся я. Покосился на девушку, стыдливо опустившую ресницы, и хмыкнул: – Всё с вами ясно…

– Ну, показывай, – бодро велел Вайткус, – чего вы тут натворили.

– Да тут работы еще – вагон и маленькая тележка, – оживленно болтал Данил, неосознанно тулясь поближе к Ирме. – Мы тут сблатовали второкуров, строителей и реставраторов…

– Целый автобус набрался! – воскликнула девушка.

– Ну! – радостно подтвердил Корнеев. – И мы из Ленинграда прямо сюда. Думали, волокита начнется с горисполкомом… Ага! Как родных встретили! Им уже позвонили из Москвы, так они тут просто изнывали от желания помочь и обеспечить… – он торжественно, обеими руками указал на стильную табличку, золотым по черному извещавшую: "Областной Центр НТТМ", и сделал жест, как будто забрасывал что-то в двери: – Заходьте!

Едва Даня исчез за распахнутой створкой, как Ирма затеребила меня:

– Так ты один сюда? А Рита где? Или она с тобой?

– Да куда ж без нее, – мягко заулыбался я. – Мы сюда на все ноябрьские. Жди, в обед заявится. Ее Корнилий в монастырь повез.

– В мужской? – прыснула «любименькая внучечка».

– А он тайно! Нарядит Ритульку иноком…

– Везет же…

Временная проводка и голые лампочки высвечивали убожество запустения, но можно было и по-другому взглянуть – как на ремонт и наведение порядка.

Невысокие шаткие леса загромоздили все пространство. Девчонки в спецовках аккуратно счищали со сводов «накипь» XX века, замазывали выбоины и сколы. Стрельчатые окна накрепко заделали рамами, по углам гудели вентиляторы, нагнетая теплый воздух, а двое сноровистых мужичков выкладывали огромную печь.

– Мы, когда с пола весь бетон скололи, – обернулся к нам Данька, – вот туточки нижний слой кирпичей вскрыли – печной под, или как он там называется… А Ирма реконструкцию забабахала!

Девушка глянула на «экскурсовода» с укоризной, и я тут же подхватил, для пущего педагогического эффекту:

– Вульгарный тип, м-м?

– Он исправится! – пообещала Ирма, грозно хмуря бровки.

– Уже! – преданно вытаращился Корнеев.

– Етта… – прогудел Ромуальдыч за витой колонной. – Ого! Вы что, весь подвал выгребли?

– Да! – мигом возгордился Данил. – Вон, второй «МАЗ» грузим! Столько культурного слоя накидали…

– Скорее, бескультурного! – подхватил высокий бородач в каске и чистеньком комбинезоне. – Михаил! – сунул он лопатообразную пятерню.

– Тоже, – улыбнулся я, пожимая мозолистую руку.

– Ой! – воскликнула Ирма. – Дайте я между вами стану!

Мы с тезкой с удовольствием дали, и по истертым каменным ступеням спустились в подвал. Здесь держался холод, но сырость не чувствовалась. Каменные своды сходились над головой, и у двух лампочек-соток не получалось осветить обширную площадь – в углах темнота сгущалась, пугая тайнами старого замка.