Текст книги "Крошка Цахес Бабель"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

По поводу щирой украинки Нехамы и ее «кацапов» речь уже шла. А это замечательное слово «хозяин» в устах Фроима Грача? Ведь даже не имевший никакого отношения к Одессе украинский писатель Михайло Старицкий в романе «Молодость Мазепы», написанном за четверть века до «Одесских рассказов» Исаака Бабеля, и тот вложил в уста своего еврейского персонажа «балабусту», то есть «хозяйку».

Что именно можно взять с того Фроима Грача с его речами, одесситы прекрасно понимают. Или «чепуха» в его исполнении это таки не холоймес? Заметьте, я же не утверждаю, что это халоймес на постном масле. И даже не халоймыс на ватине. Лучше слегка перефразирую одну песню: «Староконный потухал, хапаясь за стойки: «Фроим, ты ж наколупал тыныф на помойке».

Крылатая фраза «Чтоб тебя земля выбросила!», приписываемая Бабелю, на самом деле вошла в одесский язык еще до его рождения. «Чи мене сдается», «обнимите умом» – такой же перевод с украинского языка, как «за половину даром» – с идиш, употребленное Бабелем вместо традиционно-одесского в оные времена «за любую половину». Даже у «пополам» в одесском языке уже тогда был синоним – «на сдюку».

Правда, со временем Бабель слегка стал понимать в колбасных обрезках. Видимо после публикации «Одесских рассказов» выдающийся знаток Одессы и ее языка от кого-то узнал, что налетчики, разъезжающие в пролетках и экипажах, это все равно, как товарищ Ленин, гоняющий по Москве на тарантасе, а потому в написаном хорошо позже рассказе «Фроим Грач» Бабель использовал одесское слово «штейгер». Как уже отмечалось, одинаково звучащие слова русского и одесского языков, Бабель воспринимал в русскоязычном смысле слова. А потому в самом начале двадцатых «штейгер» был для него исключительно «мастером рудничных работ», но никак не «экипажем экстра-класса» или «лихачом», доставлявшим московских богачей к фешенебельному «Яру».

«Мине сдается, что у нас горит сажа», – вот вам характерный, многократно процитированный образчик одесской речи даже не уровня «Возьми ноги в руки», а драп-дерюги три копейки километр. Только в киноповести «Беня Крик» эту фразу Бабель заменяет на: «Мне сдается, что у нас пахнет гарью». Зато, хотя для сценария это не имеет никакого значения, Исаак Эммануилович не преминул блеснуть новым знанием: «Беня подзывает лихача – по-одесски штейгера». Больше того, Беня, в сценарии немого фильма, даже произносит фразы типа «он капал на меня», чего на страницах ранее написанных «Одесских рассказов» за ним не сильно наблюдалось.

«Пусть вас не волнует этих глупостей», – в литературе и периодике это один из наиболее распространенных примеров одесского языка в исполнении Бабеля, показавшего какое пристрастие питают горожане к родительному падежу. Без особого труда можно сделать несколько переводов этого предложения на настоящий язык Молдаванки, в том числе – образца начала прошлого века. Всего один пример: «Оно вам надо полировать себе кровь за тот мишигас?».

«Ты сеешь неприятности, Арье-Лейб, ты получишь завирюху». Украинское слово «завирюха» переводится на русский язык как «пурга», но в Одессе «гнать пургу», все равно, как «гнать тюльку». Я уже молчу за то, что «сеять неприятности» означает «избавляться от неприятностей», а «сеятель» в одесском языке – конкретизированный синоним «бичкомера» в его исключительно первоначальном значении.

И это язык Молдаванки?! Геволт, не дрейте мене копф, он и без того уже беременный! Но если вам таки надо «сеять» вместо «поджуживать» или «барагозить», имейте: «Ты сеешь цурес, Арье-Лейб, ты будешь иметь гембель». А если уж сильно хочется использовать именно украинизм вместо несуществующей в одесском языке «завирюхи», нате вам иного одесского слова украинского происхождения – «шквара»: страшная непогода; неприятность, не говоря уже за «поганые дни» – время сильных ветров и штормов; черная полоса в жизни.

Мадам Горобчик причитает: «…и сыны мои, байстрюки мои». Снова имевший хождение лишь на мореманских хуторах украинизм вместо общепринятого в Одессе «бастарда» еще во времена, когда языком межнационального общения Города был итальянский, а шайка в России не именовалась на одесский манер «бандой». Меня так и тянет назвать госпожу Горобчик на истинно молдаванский манер – мемзель Горобчик. Ибо слово «мемзель» вовсе не «мамзель», а та самая «байстрючка», в мужском роде – «мемзер».

В том случае, если вы полагаете, что автор перегибает палку, массово используя слова, перекалапуцанные из идиш в качестве наиболее распространенных на Молдаванке, то вынужден вас разочаровать. Мой сосед по двору Додик Макаревский привел в своих мемуарах «Книга про мое» слова слесаря-инструментальщика, пояснившего ему аж через три с гаком десятка лет после того, как вумный Бабель написал: «Одесса мертвей, чем мертвый Ленин», «На Молдаванке все говорят и понимают идиш: и русские, и украинцы, и молдаване, и цыгане, и, естественно, евреи. На Молдаванке живет один народ – молдаванский».

На Молдаванке Бабеля живет до бениной мамы евреев, которым сильно распространенный там одессифицированный идиш до фейги. По весьма существенной причине. Слово «Фейга» большой знаток одесского языка воспринимал исключительно как имя своей мамы. Что же до слова «трефные», то Бабель употребляет его в том же смысле слова, что и создатель «Петербургских трущоб» В. Крестовский в «Очерках кавалерийской жизни», написанных за тридцать лет до «Короля»: «…своего коширного горшика в трефный горшок солдатский». Бабель живописует: «Им достался ямайский ром на свадьбе Двойры Крик и, насосавшись, как трефные свиньи, еврейские нищие оглушительно стали стучать костылями». Напиши Бабель, что еврейские нищие насосались так кошерно, как трефные свиньи или трефные аидыше шнореры насосались, как кошерные свиньи – вот это было бы таки да по-одесски. Но, как и в случае с одинаково звучащими, однако имеющими совершенно разный смысл словами русского и одесского языков, Бабель воспринимал и слова из родного для него идиш отнюдь не в их одесском значении. А потому для с большим понтом одесского колорита он принялся вкладывать в уста молдаванского населения упомянутые выше украинизмы.

Примеры насильственной украинизации Бабелем дореволюционной Молдаванки можно множить. С другой стороны, все одесситы в своих произведениях вместо русского слова «арбуз» используют украинское слово «кавун» – Катаев, Ильф, Багрицкий, Утесов… Даже живший в тридцатые годы в Париже Жаботинский – и тот писал «кавун». Бабель же употребляет слово «арбуз», так как нет у него той самой памяти, присущей одесситам-современникам, всех этих многочисленных «дирекционов» в качестве «нот» и «поносок» в значении «кошелок». «Банабаки и буцы совсем цены посбивали», – Кармену и в голову не могло прийти заменить одесские слова их русскоязычными синонимами, а потому иностранные язычники могут в больших кавычках успешно переводить его произведения от сегодня до свежевырытого жизненного итога. В 1993 году в московском издательстве «Высшая школа» было выпущено пособие академика М. Гаспарова, который, комментируя стихи Саши Черного, высказался по поводу слова «лапацон»: на русский язык его «лучше не переводить». С Бабелем куда проще; или он, подобно своим современникам, писал «страшная мокрота» вместо «сильный дождь»?

По уже указанной причине Бабель использует русскоязычную «хулиганскую морду», у которой в одесском языке той поры основным, но не единственным синонимом было слово «габелка». Потому-то у него в многократно процитированном с понтом образчике одесской речи «Об дать кому-то по…» фигурирует не хамура, не дюндель, не портрет, не вывеска, не сурло, не пуным, а все та же русскоязычная «морда». Оттого-то у него тетя Песя – торговка птицей, а не куролепчиха или куролепиха. И нищие – совсем не шнореры или капцаны. А контрабандист – вовсе не шмуглер. И Фроим Грач заходит исключительно в винный погреб, а не в бодегу, где именует Крика хвастуном, но не швицаром. И Цудечкис – не гешефтмахер, не форец, не скакун, не лапетутник, не бурженник, а маклер. Ой, я вас просто умоляю! Ну, какой это маклер? Это же самый настоящий люфтменш и вдобавок шлепер. Смаклеровал (втулил) помещику (магнату или мазиле) пулю с известным запахом, чтобы иметь с гешефта хороший интерес или хоть масенький парнус. После того, как сделать с тем помещиком абгемахт на уровне обоюдного гита. Это же не Цудечкис, а прямо-таки бандит! В одесском смысле слова.

Бандиты в исполнении Исаака Бабеля отчего-то постоянно общаются на языке фраеров: облава, пристав, шпики. Помолчим за героев Кармена или Славина, если даже катаевский Гаврик, обычный одесский пацан, запросто употребляет слово «зухтер» в разговоре с Петей, не говоря уже за «сидит на дикофте».

«Маня, вы не работе, – заметил ей Беня, – холоднокровней, Маня». Пресловутая «работа» тогда именовалась исключительно «делом». Но какой замечательный образчик якобы одесского языка – «холоднокровней» – вместо традиционного в подобных случаях «ша» или его синонимов. А эти малиновые жилеты, рыжие пиджаки и, особенно, обувь цвета небесной лазури в качестве прикида налетчиков, которых не раздуплить на одесское слово? Признаюсь честно, когда я впервые познакомился с текстами «Одесских рассказов», подумал, что Бабель просто стебется, как положено истинному одесситу, но потом понял: все это сочинялось на полном серьезе. Тем более, выдумывать наивный Бабель не умел, а потому, что имел, то и нес.

«Я не умею выдумывать. Я должен знать все до последней прожилки, иначе ничего я не смогу написать. На моем щите вырезан девиз – «подлинность», – утверждал Бабель, параллельно плетя мансы о двадцати двух вариантах одного рассказа и запуская в литературные круги мульки за сундуки сокровищ, доверху нафаршированных черновиками грядущих шедевров и рукописями, ждущими окончательно-бриллиантовой огранки.

Выражаясь словами абсолютно не упоминающегося спэциалистами в связи с темой одесского языка Катаева, нужно хорошо накушаться гороха, чтобы достойно прокомментировать бабелевские изыски. Аналогичным его налетчикам образом на моей памяти изъяснялись и одевались массово перебирающиеся в Одессу черти на срезе шестидесятых-семидесятых годов прошлого века. Тогда в моду стремительно входил клеш, а потому жлобы распарывали свои штаны темных расцветок и вставляли в них разноцветные клинья. Это таки было. Но чтобы одесские налетчики в самом начале двадцатого века носили лопающуюся на их мясистых ногах кожаную обувь голубого цвета, а их главарь, подобно Остапу Бендеру, вышивал в малиновых штиблетах?! Чтобы «короли Молдаванки в лаковых экипажах» ехали на Глухую (ныне Запорожскую) улицу в публичный дом Йоськи Самуэльсона, а не в заведения, расположенные, скажем, на Нежинской?! Видимо, знаток Одессы Бабель не догадывался, что этот самый «публичный дом» именовали в Городе иными словами, в том числе – «пансионом без древних языков». Равно, как и не подозревал о том, никакой Беня с его дешевой халястрой не рискнул бы в те годы даже посмотреть в сторону реального Тартаковского, в лавках которого, как пишет Бабель, служило пол-Одессы.

В иерархии действительно уголовного (по-одесски – делового) мира совершавшие эксы налетчики находились куда ближе к пресловутой параше, нежели к авторитетам. Вот вам типичный портрет одесского короля преступного мира того времени: прекрасное образование, безупречный вкус, знание в совершенстве нескольких иностранных языков, пребывание в высшем свете отнюдь не в малиновых штиблетах при револьвере на кармане.

И если бы явно поехавший мозгами чистый фраер Беня Крик со своей кодлой в описываемые Бабелем дореволюционные годы убили при налете отдавшего им ключи от кассы Мугинштейна, то они после такого беспредела только бы и успели спрятаться исключительно на морском дне, некогда справлявшегося с современными функциями одесских полей орошения. Потому что реальная Одесса вынесла бы налетчикам-самоучкам свой приговор еще до того, как за Беней сотоварищи приехала бы полиция, весьма умело контролировавшая преступный мир Города. Открою вам страшную тайну даже для непревзойденного знатока Одессы Крошки Цахеса Бабеля: на самом деле Одесса – город не бандитский. Одесса – город ментовский. Зато благодаря «давшему нам прописку на карте мира» Бабелю, в этом самом окружающем планету Одесса мире о нас давно сложилось такое мнение: если мы не клоуним, то исключительно грабим. А туристы по сию пору шарахаются от весьма миролюбивой Молдаванки, где каждый житель, с их точки зрения, только и ждет момента засадить кому-то перо в бок. Ребята, вы лучше вместо страшной Молдаванки по мирному Жлобограду вечерком пройдитесь, будете таки иметь шансов убедиться в справедливости одесской поговорки: не ищи приключений на свою жопу, они тебя сами найдут.

А это чудесное бабелевское откровение за Фроима Грача? После всего, оказывается, это Фроим, а не Беня был главой сорока тысяч одесских воров. Вы мне поверите, если я вам скажу, что главой двухсот тысяч современных одесских воров является таксист Федя Рашпиль, разъезжающий на трехколесном «Мерседесе»? Конечно, не поверите, ведь Федя даже не депутат горсовета.

Будь язык «Одесских рассказов» Бабеля хоть слегка похож на подлинно одесский, мы бы имели шанс познакомиться с ними лишь в 21 веке. В 1923 году был написан не только бабелевский «Король», но и ильфовский «Зубной гармидер». Это произведение не могло быть напечатано в Москве по весьма простой причине: сноски с пояснениями заняли бы не меньше места на журнальных полосах, чем сам рассказ. Поэтому в журнале «Красный перец» Ильфом был опубликован авторизованный и сильно сокращенный перевод «Зубного гармидера» с одесского языка на русский язык под названием «Снег на голову».

В отличие от Бабеля, родной язык был в крови истинного одессита Ильфа. А потому он писал в оригинале, к примеру, так: «…приходит еще один зубной жлоб, и тут начинается настоящий гармидер». Но в результате ильфовское «парень держится за стол, как утопленник» не имеет никаких шансов конкурировать с бабелевским «Хорошую моду себе взял – убивать живых людей». «Кто посмеет в Одессе с живого мальчика башмаки снимать?», – писал Саша Черный. А эта «манера вешать живого человека» в исполнении репортера Штрока задолго до выхода «Одесских рассказов». Я уже молчу за заголовки одесских газет тех времен, когда Бабель гонял вперемешку с буденовцами, типа «У меня болит его голова». Не говоря уже за тексты в дореволюционной местной периодике, повествующей о том, что одесская городская Дума «не Дума, а какая-то блатная Ховира», а гласные (народные депутаты) «не гласные, а Маровихеры».

Какого такого Король Беня со своей криминальной шоблой так тщательно избегают всех этих привычных даже фраерскому одесскому уху зухтеров-ховир, не говоря уже за гармидеров-мишпух, тем более что создатель сих дивных образов литературных героев нарочно поселился на Молдаванке лишь бы постичь тайны тамошних дворов?

Зато герои Крошки Цахеса Бабеля, как всегда на высоте их автора. «Бабель дает читателю ощутить: «блатной жаргон» одесских налетчиков-евреев…» (Биографическая энциклопедия), а его «Одесские рассказы», прямо-таки «развлекающие читателей пряным ароматом одесского жаргона» (академик Н. Лейдерман).

Всеми фибрами ощущаю блатной жаргон и аромат одесского языка, источаемый творчеством снимавшего хату на Молдаванке Крошки Цахеса Бабеля, ибо собственноручно отвозил на Байконур писателя Вершинина. Спустя несколько лет, вернувшись на Землю, Вершинин уже досконально знал территориальное устройство, религию, обычаи и язык коренных жителей планеты Валькирия, в чем легко можно убедиться, прочитав его романы «сельвианского цикла», выпущенные в московском издательстве «Эксмо».

Когда-то знаток Одессы в больших кавычках, известный юморист и отважный сатирик Валерий Исаакович Хаит поведал на все постсоветское пространство: «Он, Бабель, делает одесский язык, жаргон одесский, фактом высокой литературы». И хоть бы кто-то спросил: так жаргон или язык? А зачем думать хотя бы головой, когда срочно требуется успеть взнести свой личный вклад к подножью монумента Крошки Цахеса Бабеля, взметнувшийся до солнца, в смысле, русской поэзии.

«Этот человек, как пишут литературоведы, сделал одесский жаргон большой литературой», – считает критик П. Подкладов. «Бабеля без знания специфической одесской речи, ее жаргона, даже интонаций и акцентов – трудно достаточно оценить», – пропагандирует профессор В. Стецкевич. Не сильно удивлюсь, если завтра кто-то напишет, что секрет атомной бомбы на самом деле слямзил у американцев не шпион Кремер, но совсем другой одессит, а творчество Бабеля невозможно полностью понять без знания языка специфических одесских жестов, которых без понтов таки да хорошо есть. И даже не кину брови на лоб, если прочитаю, что решающий гол в фантастическом матче с «Арсеналом» забил нападающий «Ливерпуля» Крошка Цахес, а не Райян Бабель.

Но для меня по сию пору остается непостижимой загадкой: отчего никто из местечковых мелихолюбов до сих пор письменно-восторженно не высказался по поводу гениального предвидения Исаака Бабеля за осуществление всенародной мечты уже в наши дни? Быть может вы думаете, что Беня Крик взял и поперся с визитом к Эйхбауму именно в оранжевом костюме просто так? А как прекрасно гармонирует с оранжевым цветом бриллиантовый браслет под манжеткой Бени – без лишних слов ясно. И Баська ждала Фроима, разодевшись в оранжевое платье, исключительно с тонким намеком на толстые революционно-майдаунские обстоятельства. Или нужно иметь больше двух параллельных извилин в мозгах, лишь бы понять, что подразумевал Бабель, написавший в тех же «Одесских рассказах»: «Оранжевая звезда, скатившись к краю горизонта…»? Да за подобное научное открытие ныне можно даже рассчитывать на такой орден, как у самой бабки Параски, хотя бабки при этом тоже не помешают и звание действительного члена Академии наук гарантировано.

Кроме того, не могу понять, чем многократно процитированная восторженными критиками фраза «Хорошую моду себе взял – убивать живых людей» смачнее, чем «мертвый труп утопленника», «…укушен гр. Аванесовой в правое полужопие», «пистолет типа револьвер»? Вы думаете, этот какой-то юморист выдает? Вынужден вас разочаровать: это выдержки из ментовских протоколов тех лет, когда мы еще не читали Бабеля. Кстати, ходивший по всему СССР анекдот: «Мент пишет заявление: «В связи с тяжелым материальным положением прошу перевести меня на работу в ОБХСС» – подлинный образчик заявления, хранившегося в коллекции одного работника одесской прокуратуры.

«Фурункул выскочил на правой полужопе», – это уже не ментовский протокол, а врачебный диагноз. Так что если вы полагаете, что нужно быть непременно великим Бабелем или обычным одесским ментом, лишь бы выдавать перлы по поводу убийства живых людей или трупов утопленников, то должен вас разочаровать еще раз. Газета «Киевские ведомости» в 2008 году поведала, о том, что лидера одесского красного подполья Смирнова-Ласточкина белогвардейцы «заживо утопили в море».

Одессита не слишком можно поразить приведенными выше фразами. Мы по сию пору и не такое не то, что слышим, но постоянно читаем в прессе. Меня же удивило даже не то обстоятельство, что знаменитый Беня ходит не в твинчике (клифте) и шимми, а в «пиджаке» и «штиблетах». Но вот слово «клянусь» в устах Бени – это таки что-то с чем-то (см. «Таки большой полутолковый словарь одесского языка» в 4 томах, т.2, стр.142). Не говоря уже о всевозможных многословных «чтоб я так был здоров», у пресловутого «клянусь» в бенином случае есть один-единственный возможный одесскоязычный синоним. Он никогда не являлся тайной ни для одного из одесских писателей. За исключением самого выдающегося знатока Одессы и папы ее языка Крошки Цахеса Бабеля.

ВЫ МЕНЯ НА БЕНИ-МУНИС НЕ ВОЗЬМЕТЕ!

Недавно доктор наук Михаил Чабан опубликовал в газете «Русский экспресс» статью «Одесские перлы». В частности, он пишет: «Ты меня на бени – мунис не бери!». До сих пор сам точно не знаю, что значит это выражение, хотя догадываюсь. Это выражение применялось в Южной Пальмире в случае разоблачения происков или ложных аргументов собеседника… «Что ты понимаешь в колбасных обрезках?». Откуда возникло это выражение, история с географией умалчивает. Но я думаю, что из недр народа… «колбасные обрезки» – это сама жизнь, пахучая, живая и образная, народная одесская речь прямого действия».

Мой родной папа, сверстник Чабана, почти пятьдесят лет назад растолковал мне что означает крылатая фраза «Иди докажи, что ты не верблюд», но откуда взялось выражение за «колбасные обрезки» он тоже не знал. Как мне кажется, Михаил Чабан пишет «бени-мунис» оттого, что на его подсознание действует бессмертный образ Бени Крика с Молдаванки, хотя как допускаю мысль, что доктор наук знает о существовании его реального современника со Слободки Бене Буце, равно и как переводится на русский язык слово «буц».

Вообще-то «бенимунис» – многофункциональный фразеологизм. На русский язык при сильно большом желании его можно перевести даже как сакраментальное «Суду все ясно». Если бы это выражение хоть раз промелькнуло на страницах самого великого одесского писателя, Михаил Чабан по данному поводу делал бы себе в голове дырку куда меньшего диаметра. Но Бабель предпочитал, чтобы его герои вместо традиционно-одесского «обойдусь без бенимунис» говорили нечто вроде «поверю вам без честного слова».

Именно такую форму написания – бенимунес – этого одесского выражения, прозвучавшего в устах Бени в качестве «клянусь», применил Валентин Катаев в своих мемуарах, рассказывая о птицелове. Сам же птицелов-Багрицкий писал так: «И аз, бенамунес…». И при этом никто отчего-то не обрушивает свой праведный гнев на Катаева за то, что он пишет «бенимунес», а не «бенамунес». В 2003 году ушел из жизни последний из одесских могикан московского призыва двадцатых годов поэт, переводчик и прозаик С. Липкин. В своих мемуарах «Записки жильца», опубликованных через четверть века после их создания, он пишет: «голый бенемунес меня не устраивает». Примечательно, что в адрес Липкина метание критических стрел тоже не состоялось.

Так же, как и Липкин, через «е», употребляет выражение «бенимунес» одесский писатель Е. Ярошевский в своем произведении «Провинциальный роман-с». Как и «Записки жильца» Липкина, этот роман был опубликован через четверть века после его создания. Кроме «бенемунеса», Ярошевский применяет и иную форму написания – «бенымуныс», а Лена Каракина и расхваливающая Ярошевского пресса молчат сильнее пресловутой рыбы об лед. Зато в мой адрес мадам Каракин по аналогичному поводу подняла форменный геволт: ««нахес» у него «нахыс» (а про «тухес» я вообще молчу)». И уж совсем примечательно, что в своем романе, вышедшем в Одессе лишь в 21 веке, обильно расхваливаемый местечковой критикой Ярошевский запросто употребляет всякие-разные слова, за применение которых те же яйца, только в профиль делали сами себе беременную голову, а мне – вырванные годы из еле оставшихся дней в начале последнего десятилетия 20 века.

Ах, как было бы клево, когда бы оказалась правдой дурка, сочиненная страдающим раздвоением личности городским окологазетным дурачком Яни-Лоркиным, которому не однажды выписывали гонорары в виде викинштейнов и всякие пилюли. Бенимунес, если бы моя фамилия в натуре была той, что запалил этот прообраз героя моего давнего романа «Операция «Гиппократ» или, совсем не всуе скажем, Беренбойм или Штейман, то и отношение упомянутой критики было бы слегка нежнее, нежели к какому-то там Смирнову, именующего Всемирный клуб одесситов Синагогой. Зато, бенимуныс, когда некоторых хорошо известных в Синагоге пишущих деятелей принялся письменно оскорблять поселившийся в Одессе оборзевший жидоед, надлежащий отпор он получил вовсе не от членов Всемирного клуба одесситов и критиков местечкового пошиба. Я с тем жлобом не устроил разве что дуэль на обрезах только по техническим причинам. Это так, к слову «бени-мунис».

Во второй половине прошлого века жили себе в Одессе два красных кавалериста времен Великой Отечественной войны – Исаак Винницкий и Иосиф Фридман. Исаак был младшим братом легендарного по сию пору Мишки Япончика, а Фридман написал стихи за похороны последнего одесского биндюжника. «Вы не скоро годы нас прикончите, бенемунес, не возьмете нас, из породы Мишеньки Япончика, сбацаем «Семь-сорок» в трудный час». Вот эти солнечные пацаны, бенымунес, в отличие от местечковых литературоведов-самоучек и докторов филологических наук импортного производства, регулярно насыпающих все более и более восторженных славословий в адрес великого знатока Одессы и ценителя ее языка Исаака Бабеля, а также московских режиссеров, неоднократно экранизировавших его произведения за Беню, точно знали: настоящий биндюжник скорее выйдет на улицу без штанов, чем без красного кушака.

Или сладкоголосые кокотюхи понимают в колбасных обрезках хуже своего кумира по части одесского языка? Бенимуныс, я вас просто умоляю! Быть может, нищим на свадьбе Двойры не достался ямайский ром? «…и потому, насосавшись, как трефные свиньи, еврейские нищие оглушительно стали стучать костылями», – написал Исаак Бабель. Я не намекаю за писания талмудоида Капулкина по поводу выражения «трефные свиньи». А повторяю прямым текстом: если бы Бабель написал типа: «насосавшись, как кошерные свиньи», это бы было таки по-одесски. Однако сам Бабель посчитал бы такое выражение кощунственным, ибо еврейское начало Исаака Вавилонского не позволило подобно тоже не гой-еси Ильфу, подняться над ним и стать чистокровным одесситом. Или лицом одесской национальности. Поселившийся в Городе еврей Бобель жестко контролировал творчество русского писателя Бабеля, а в результате тот так и не сумел стать одесситом. Вот потому-то вы и не встретите в бабелевских текстах многих слов идишистского происхождения, которые, не задумываясь, употребляли его современники-одесситы любой графы, тоже умевшие водить пером по бумаге. Знающего толк «в колбасных обрезках» трудно взять на бени-мунис. Или, если вам угодно, на хап-геволт (за взять на понт и речи быть не может).

Лет тридцать с гаком назад мне доводилось встречаться с одним сильно старым делаваром. Его слова из плавной, насыщенной метафорами речи, во многом напоминающей мне сегодня подлинный стиль одесской литературной школы, оказались воистину пророческими. В частности, делавар сказал: «Ты, иди знай, станешь последний человек среди земли, кто имеет хавать откуда выскочили «колбасные обрезки». Когда я был шкет, а площадка туманчиков стоила трендель с кербол на сдачу, махер-ребе таки бывало мене гундели: «Ты понимаешь в нашем деле, как трефная свинья в кошерных колбасных обрезках».

Старания местечковых шалахмонов, ныне лепящих из ними же созданного образа короля одесской литературы уже самого настоящего джокера из явно крапленой колоды, могут привести не к тому результату, на который они рассчитывают. Ведь при пристальном рассмотрении короны очень многих королей на поверку временем оказывались колпаками с бубенчиками, в которых пляшут на битых тузах не наколотые джокеры.

Член Всемирного клуба одесситов Е. Голубовский полагает: «Бабель был настоящим певцом Одессы, он тонко чувствовал Южную Пальмиру, ее пульс, ее сердце. Он был настоящим ее сыном». Сейчас она войдет: на самом деле Бабель был замечательным русским писателем-стилистом, который менее других литераторов-одесситов подходит для сочиненной ему роли символа литературы Города. Разгадка же творческого метода Бабеля заключается в том, что для него на первом месте стояло слово; а вяжутся ли красиво выписанные фразы со здравым смыслом, как говорят в Одессе, было уже вторым вопросом.

Всемирный клуб одесситов планирует установить памятник писателю Бабелю. Очень бы не хотелось, чтобы основание монумента Крошки Цахеса Бабеля раздавило и без того чересчур хрупкую память о писателях, заложивших основы подлинно одесской литературной школы.

ЭТО ВЫ В МОСКВЕ ГРОЙСЕ ХУХЕМ, А В ОДЕССЕ – ЕЛЕ-ЕЛЕ ПОЦ

ИЛИ

ТО, ЧТО В МОСКВЕ ХОХМЯТ, В ОДЕССЕ ЕЛЕ ТЯНЕТ НА ЧЕТВЕРТЬ АДИЁТА.

Мне таки хоть раз, но сильно повезло в жизни: я никогда не играл в КВН. Как-то на рассвете заката Советской власти случайно встретился в баре с Яном Гельманом. В нынешние времена Ян торчит в Москве, где ежемесячно выдает пару сот шуток для российского телевидения. А во время той давней встречи у него впереди паровоза было написать текст для «Джентльменов», которым предстояло выступать перед делегатами Всесоюзного комсомольского съезда.

– Какие проблемы? – сказал я Гельману. – Давай изобразим в темпе вальса.

– Начинай, – предложил он.

– Джентльмены, среди нас есть комсомольцы? – Нет, среди нас только джентльмены.

Ян улыбнулся и сказал, что такую шутку нельзя озвучивать не то, что со сцены московского Дворца съездов, но даже в клубе затрушенного Урюпинска. В отличие от меня, Яну по сию пору не нужен цензор, ему вполне хватает внутреннего. Вот почему Гельман не создаст шутки, которая может вызвать даже легкое сомнение у редакции программ российского телевидения.

Как издавна говорили в одном веселом городе, ничего сильно страшного. Куда страшнее, когда приезжий начинает строить из себя одессита и, не зная ни языка, ни истинных традиций Города, позиционироваться за его пределами мордой лица одесского хохмача. Как, например, это делает доблестный популизатор даже так называемого одесского юмора Валерий Исаакович Хаит, составивший увесистый том под названием «Одесский юмор». Справедливости ради, о Валерии Исааковиче нельзя по-одесски сказать, что он тухес кирпичом вытирает. Но ведь вытирал в свое время, да еще как! Однако откуда московскому издательству «Эксмо», выпустившему его творение, знать, что являет собой настоящий одесский юмор?

И вспомнил я крылатую фразу одесского языка «Ша! Ребе будет говорить», прочитав откровения Хаита «Об одесском юморе и не только о нем», отрывающие талмуд его производства. Ребе таки сказал: «А вот против чего хочется категорически возразить, так это против жаргона и дурной языковой экзотики. И тут я полностью разделяю иронию короля одесских фельетонистов начала двадцатого века Власа Дорошевича, фельетон которого «Одесский язык» и открывает эту книгу. Главная мысль этого фельетона тоже состояла в том, что так называемый одесский колорит вполне можно выразить в пределах норм русской грамматики.

Правда, и тут бывают исключения. Вот Бабель, например. В рассказе «Король» читаем:

– Беня, – сказал папаша Крик, старый биндюжник, слывший между биндюжниками грубияном. – Беня, ты знаешь, что мине сдается? Мине сдается, что у нас горит сажа…