Текст книги "Крошка Цахес Бабель"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Фима Жиганец гонит, что «Шарабан», хорошо известные своей «порядочностью» не без помощи Крошки Цахеса Бабеля, одесситы украли аж с берегов Амура, где часовые родины цинковали за самураями. Согласно утверждению Сидорова, одесский «Шарабан» – не что иное, как «Амурская партизанская», «которую в гражданскую войну распевали дальневосточные партизаны». То есть партизаны на другом от Одессы конце страны могли исполнять эту песню не раньше, чем в 1918 году. И распевали они вовсе не «А шарабан, мой, американка, а я девчонка, я шарлатанка», а за правителя омского, Антанту и «ах, шарабан мой совсем разбился, зачем в Одессу да я влюбился». Фима, вам не странно, зачем на другом конце страны им нужна была такая любовь с тонким намеком на толстые обстоятельства? Тем более что в нашем Городе навалом своих партизан. В одесском смысле слова.

Для начала за слово «шарлатанка». В русском языке слово «шарлатан» употребляется столь же верно, как и упоминавшаяся ранее одесскоязычная «лажа», а потому означает исключительно «мошенник». «Шарлатан» – одессифицированное итальянское слово «siarlatano» – переносчик. Автор книги «Старая Одесса» А. Дерибас именовал шарлатаном «прекрасной души человека» Карассо, известного всему Городу уличного комедианта, носившего на спине свой кукольный театр. А спустя годы слово «шарлатан» обрело еще одно значение. «Нет теперь во всем православии, несмотря на всю ширь славянской души, такого безнадежного мота – по-одесски «шарлатан» – как этот тип полуобруселого еврея», – писал современник Дерибаса. Если «шарлатан» был бы действительно синонимом «лоходромщика», то вряд ли один из переулков на Фонтанах имел название – Шарлатанский. Но если вам сильно захочется, то вместо выражения «плутовской роман», вы запросто можете сказать «шарлатанский роман» – и тоже не ошибетесь.

То, что «шарлатан» – мот, доказывает и песня со словами: «…в дыму табачном, как в тумане, плясал одесский шарлатан. На это дело он угробил тысяч триста. Купил с навара пива, водки и вина, на остальные деньги нанял гармониста, чтоб танцевала вся окрестная шпана». «Рубль в день составляет шесть в неделю. И если не быть шарлатаном, не пить, не играть на бильярде, то можно еще прожить как-нибудь», – писал С. Юшкевич больше ста лет назад. Иди знай, вдруг в будущем найдется очередной иностранный Фима, который станет доказывать, что одесситы даже само слово «шарлатанка» похитили у россиян.

Так кто же раньше исполнял эту песню: одесская шарлатанка или амурские партизаны? Существует великое множество доводов в пользу одесского происхождения песни, от «панталон» шарлатанки, которыми одесские дамы как законодательницы российской моды перестали пользоваться лет за десять до начала гражданской войны и до основного. Вам надо сенсаций? Их есть у меня!

В 1992 году два одесских пацана совершили самый настоящий прорыв, выпустив сборник «Пой, Одесса». Так впервые увидели свет тексты одесских песен, многие из которых десятилетиями пребывали под запретом. В сборник попал русскоязычный вариант «Шарлатанки». И поехала «шарлатанка» на своем «шарабане» вот откуда: «Ин Одест, ин Одест, афдер Молдаванка, ихт хобгэтонц а полонез мит а шарлатанке». Может быть, я и неправильно записал, но где-то так исполняли одесские клезмеры еще в 19 веке, не подозревая за свое амурское партизанское будущее в исполнении Фимы Жиганца.

Вообще, как только речь заходит за Одессу, ростовчанин Александр Сидоров проявляет такое знание темы, что усраться и не жить, если не свет туши, кидай гранату. Поведав о том, что легендарную песню «С одесского кичмана» одесситы тоже слямзили, Фима-Саша приводит слова оригинала «С вапнянского кичмана сбежали два уркана, сбежали два уркана на Одест…». «Одест, Одеста, – каторжанское произношение Одессы», – приводит единственный мощный довод в пользу своих рассуждений месье Жиганец. Тоже мне удивление. Петербуржец Дмитрий Вересов в недавно вышедшем романе «Сердце льва» пишет: «оц-тоц-перевертоц, бабушка здорова», – вспомнил Хорст слова русской каторжанской песни». Называется эта русская каторжанская песня «Как на Дерибасовской угол Ришельевской», но даже Фима Жиганец почему-то не утверждает, что ее одесситы тоже украли.

Молчу за выше процитированное с понтом каторжанское «Одест» в сочетании с пляской уголовников «а полонез мит а шарлатанка». Даже не спрашиваю у знатока Одессы Фимы-Саши Сидорова-Жиганца когда было образовано слово «уркан», он вряд ли знает, равно как и где находилась княженская малина, на которой остановились отдохнуть беглецы со с понтом вапнянского кичмана. А просто приведу слова некогда известного в СССР каторжанина, который написал гаерскую хохму со словами: «Утесов Леня парень фун Одес, а Инбер тоже бабель из Одессы». Во второй половине прошлого века эти слова уже звучали как «Утесов Леня парень молодец, а Инбер тоже родом из Одессы». Зато слова Елены Ган, написанные еще в первой половине 19 века, неизменны по сию пору: «Там можно пройти полгорода, не встретив русского слова. Итальянский, французский, польский, греческий – вся эта смесь языков коснется вашего слуха, кроме языка русского. Разве что попадется вам толпа бородачей, которые, возвращаясь с работы с пилами за плечами и апельсинами в руках, толкуют меж собой: «Всем был хорош городок Одеста, да нехристей в нем шатается, что Боже упаси». Не иначе эти бородачи всей бесконвойной толпой возвращались пешкарусом на каторгу…

Кстати, за каторжан. Одесса в начале своего существования напоминала «не российский город, а какую-то полупиратскую колонию». Спустя сто пятьдесят лет после этого откровения А. Дорошенко написал: «Каторжники, которыми заселили Австралию, были, сравнительно с нашими предками, все равно, что выпускницы института благородных девиц». А профессор Саша Дорошенко – тот еще подарок с Молдаванки вовсе не бабелевского производства. Жиганец таки не знает, что такое настоящий одессит, ему кругом одни каторжане мерещатся. Даю ответ: как положено с детства любому из нас, владею ножом не только в сочетании с вилкой и умею держать волыну в любой руке. А в прошлом году на моего младшего сынка наехали два нехилых залетных каторжанина. В результате всего двух ударов голым кулаком, один из них лишился семи зубов, а нижняя челюсть второго стала подлежать исключительно капитальному ремонту. Если бы ростовский Фима узнал, что во время освоения Брайтона не злодеями-каторжанами, а обычными одесситами в начале семидесятых годов прошлого века, они в темпе вальса и безо всякой помощи полиции очистили этого близнеца Гарлема от многочисленных банд, он бы, наверное, сильно удивился и меньше бы пенился. Тем более, с такой много о чем говорящей одесситу погремухой – Жиганец.

Александр Сидоров в своем стремлении разоблачить происки одесситов дописался и до того, что одесситы украли даже «…«Алеша, ша», ставшее популярным в исполнении Аркадия Северного, песня гражданской войны, где речь идет о Петрограде». И кто бы спорил, ведь исконно русское слово «ша» было особенно типично для столицы империи. Правда, впервые оно было исполнено типографским способом еще в первой половине девятнадцатого века почему-то в Одессе. Как бы между прочим, «Алеша, ша» берет начало от куда более старой одесской клезмерской песни «Гитер бридер Хаим». И это совсем не тот Хаим, что вошел в крылатую фразу одесского языка «Хаим, слезь с руля», которую вполне можно адресовать человеку по имени Фима или Вася, без разницы.

Так кроме «Алеши, ша» пациенты питерских «Крестов», находившихся на Арсенальной улице, еще исполняли: «На Арсенальной улице я помню старый дом. С широкой темной лестницей, с решетчатым окном».

Уже при советской власти в Одессе был освистан прибывший сюда на гастроли Театр имени Мейерхольда, привезшего постановку «Клопа» Владимира Маяковского. Причем, освистан был не кто-нибудь, а сам Ильинский. Такое случилось с ним два раза в жизни – первый и последний. Стоило ни в чем неповинному Игорю Ильинскому продекламировать: «На Луначарской улице я помню старый дом, с широкой чудной лестницей, с изящнейшим окном», как зал засвистел и затопал ногами. По причине того, что процитированные строки были явным и дешевым советизированным плагиатом, да еще с экивоками в адрес сочинителя откровенно бездарных пиэс наркома Луначарского, чьим именем назвали Одесский театр оперы и балета. Дело в том, что еще в 19 веке живший тогда еще в Одессе поэт Я.П. Полонский написал стихотворение, начинавшееся словами: «В одной знакомой улице я помню старый дом. С высокой темной лестницей, с завешенным окном». Строки Полонского о старом доме пришлись по вкусу абсолютно всем ценителям поэзии, их цитировал не то, что Бунин в своих дневниках, замечая «все это было когда-то у меня», но даже исполняли пациенты питерских «Крестов». Фиме Жиганцу таки есть о чем писать дальше.

Как бы между прочим, Аркадий Северный, на которого ссылается месье Сидоров, всю жизнь только тем и занимался, что косил под одессита. И сегодня, когда на одноименном сайте arkasha-severnij.narod.ru стоит ворованный словарь одесского языка отнюдь не питерского производства, Фима Жиганец еще смеет обвинять одесситов в краже якобы не ними созданных песен.

Это ведь не Петербург, не Петроград, не Ленинград, а Одессу именовали «фабрикой куплетистов». Это питерцы давным-давно переделали знаменитую песню, посвященную скрипачу и шниферу Г. Барскому с Преображенской улицы в «Родился на Форштадте Гоп со смыком». Это Аркадий Северный выскочил на орбиту популярности с одесскими песнями, в частности за какой-то «кабачок Плисецкого» (папа Майи Плисецкой?), находившийся на некоем одесском «прошпекте». Это ленинградец Александр Розенбаум взлетел на волне успеха своих под одесских песен. Это питерский бард Саня Черный (в честь одессита Саши Черного?) выпустил альбом с тем самым «как-то по прошпекту», а Валерий Власов выпустил свой альбом «Золото дворов шансона» с тем же одесским «прошпектом».

Это питерская бардеса Татьяна Кабанова поет не то что «На Молдаванке» и «Шарабан», но и «Перебиты-поломаны крылья» со словами «воровать я сама не умела, на Привозе учили воры». Это петербуржец Кирилл Ривель выпускает альбом с «дворовыми одесскими песнями» типа «Моя Одесса зажигает огоньки». С ума двинуться мозгами, если какой-то одессит напишет «Мой Петербург», даже если он давно и счастливо живет в этом прекрасном городе. «Я родился и умер в Одессе», – так пишут одесситы, живущие вдали от своей родины.

Мне не хватит никакой фантазии, чтобы представить себе одессита, не то, что исполняющего песни за Петроградский Ленинград, но и взявшего себе псевдоним типа Ваня Московский. Зато один москвич, имеющий такое же отношение к моему Городу, как и измышления месье Жиганца – до здравого смысла, выступает как бард Веня Одесский. А Вика Цыганова исполняет зарифмованный ее супругом, явно находившимся под воздействием Крошки Цахеса Бабеля, псевдо-одесский бред: «Сара кушает пельмени, ждет подарочек от Бени. «Здравствуй, Сара», – входит Беня Крик». Я уже молчу за то, что через тридцать лет после смерти того Бени пельмени все еще именовали на Молдаванке «тайгилахами».

Если вы полагаете, что Крошка Цахес Бабель оказал свое плодотворное влияние только на одного поэта-песенника-исполнителя, то глубоко ошибаетесь. Слушай, Ленинград, я тебе спою задушевную песню твою. Под названием «Беня Крик» авторства Михаила Сипера, похоронившего в Северной столице быть может тоже украденного одесситами у питерцев Беню: «Когда его убили в Петрограде, вся Молдаванка плакала навзрыд». Петлюра и Шафутинский на пару имели, как хотели, каждый своего собственного «Беню», начинающегося одними и теми же словами: «Я налетчик Беня-хулиган…». Высокие отношения, высокий штиль: быть просто налетчиком их совместному Бене за мало, он еще и хулиган. Но это же просто песня в сравнении с Беней от группы «Беломорканал»; если внимательно прислушиваться к словам их песни, можно загреметь в дурдом без очереди и предварительного диагноза. А питерский бард Кирилл Ривель выдал: «лабалась музыка и выстрелы гремели, и вся Одесса уважала слово Бени». У нас лабают не музыку, а жмуров или Мендельсона. За всю Одессу, уважающую слово Бени, промолчу.

И в то самое время, когда Фима Жиганец обвиняет одесситов в хищении «Алеши, ша» у петербуржцев, Санкт-Петербургский театр музыкальной комедии пребывает на гастролях со спектаклем «Мы из Одессы, здрасьте», где на всю катушку эксплуатирует наш колорит. Небось, спектакль «Мы из Петербурга, наше вам с кисточкой» такого ажиотажа в российской провинции не вызвал бы. А афиша какая у этого спектакля, ну просто на загляденье всеми шнифтами, в точности, как иллюстрация статьи Макарова в «Европе Центре», где он предупреждает: не лапайте одесские песни, это святое.

Прекрасно помню, как песню Е. Кричмара «Моя Одесса» активно приписывали М. Шуфутинскому, а «Прогулка по Одессе» была записана в творческий актив «Чижа и К(одлы?)», хотя создал ее одесский рокер И. Ганькевич. А уж как использовался песенный фольклор Одессы советскими композиторами, можно написать докторскую диссертацию. Словом, имидж Одессы и творческое наследие Города десятилетие за десятилетием массированно эксплуатируют и разворовывают люди, не имеющие к Городу никакого отношения, а ростовчанин Фима Жиганец, как положено в таких случаях, кричит: «Держи одесского вора!».

В одном таки случае Александр Сидоров снисходителен к одесситам: «Конечно, никто не будет оспаривать одесского происхождения истории про то: «Как-то по прошпекту, я с Манькою гулял… В кабачок Мещерского решили мы зайти». Подобную милость Фима проявляет только потому, что знает: за одесское происхождение этой песни написал в «Яме» Александр Куприн. А не написал бы Куприн, быть тому «прошпекту» тоже уворованному одесситами, если не у Северного с его «кабачком Плисецкого», то у уже упомянутых Сани Черного или Валерия Власова, тоже на всю катушку пользующихся нашими песнями. Я даже не допускаю мысли, что Александр Сидоров читал А. Грина, где процитирован первоначальный вариант того «прошпекта»: «Вот вхожу я в Дюковку, сяду я за стол». А прочел бы, то не понял бы многого, ибо не только Крошка Цахес Бабель, но и Александр Грин беспонтово использовал в своих произведениях одесский язык, совершенно не напрасно называя своих героев Дюк или Бенц. За Дюка речи нет, но одесское слово «бенц» точно соответствует имени персонажа: мало того, что нахал, так еще и скандалист.

На самом деле тот кабачок, он же пивная, чье название каждый на свой лад коверкают Северный с Жиганцом в пресловутом «прошпекте», носил имя Печесского. А вот отчего в этой песне слово «проспект» звучит как «прошпект» – за это даже Александр Сидоров не знает, равно и что такое Дюковка. Потому что уже многократно растиражированный типографским способом от Москвы до самых до окраин пресловутый «прошпект» – вовсе не самоварное «золото дворов русского шансона», а подлинное золото наших гаванных песен.

Всего один пример. Издательство «Эксмо» выпускает сборник «Блатная песня», чуть ли не половину которого составляют одесские песни, не имеющие даже косвенного отношения к уголовному миру. Знаменитое одесское кафе «Фанкони», один из символов Города, описано в художественной и мемуарной литературе, как ни одно из аналогичных заведений мира. Даже в советском кинофильме «Дело Румянцева», когда это кафе давным-давно не функционировало, москвич Шмыгло с ностальгией вспоминает: «Я сидел у Фанкони, за чашечкой кофе». Скажу больше, ресторан Фанкони упоминался даже на могильных плитах старой Одессы отнюдь не в рекламных целях:

«Здесь покоится диветка ресторана Аристида Фанкони Бася-Двойра Айзенберг, по прозвищу Виолина де Валет. Суровый нрав ее родителя вынудил пойти ее по непристойной дороге. В молодости она была прекрасна. Однако скончалась в забвении и нищете. Старые друзья, вкусившие ее добродетелей, с благодарностью воздвигли ей сей памятник».

Вы имеете себе представить подобную надпись на каком-то погосте столетней давности, кроме одесского? А теперь прикиньте: если такое исполнялось на кладбищенском памятнике, что тогда себе позволяли себе авторы песен, которые вовсю использовали не имевшие никакого отношения к Городу северные-тамбовские? А уже в самом конце прошлого века на публикациях одесских песен стали зарабатывать не то, что хилые лепетутники, но даже такие мощные издательства как московское «Эксмо», гонящее капитана Клюквера образца 21 века не только под маркой одесского юмора.

В «Блатной песне», выпущенной «Эксмо» через десять лет после возрождения «Фанкони», это кафе одновременно фигурирует и как «Боржоми» в песне «Как на Дерибасовской…», и как «Фалькони» в песне за уголовников Ромео и Джульетту. А через пару лет то же самое «Эксмо» выдает на гора сборник «А я не уберу свой чемоданчик», где кафе Фанкони уже фигурирует как «Фальконе». Повторно спрашивается вопрос: или в том «Эксмо» хоть кто-то читает, что им регулярно подсовывают малохольные жлобы-составители? Один только заряженный дробью арбалет из нашей старинной песни за Сурку-Цурку стоит койки в дурдоме.

Однако Фима Жиганец отчего-то не поднимает геволт: от «Фалькони» до «Фальконе» дохнут исключительно одесские кони, явно перепившие кофе в «Боржоми». И не попрекает: как это посмели москвичи не то, что выпустить слямзенный у одесситов прошпектированный «А я не уберу свой чемоданчик», но и использовать эту старинную одесскую песню, перекалапуцав ее для собственных кинематографических нужд еще в советские времена?

Если Александр Сидоров захочет хоть что-то немножко понять, он может связаться с московским писателем А. Скаландисом, автором популярных романов, в том числе «Спроси у Ясеня». И пусть ростовчанин Жиганец спросит у москвича: как его называли в Одессе еще в прошлом веке? И нехай не удивляется, услышав ответ: Шкаландисом. А как его еще именовать, ведь он по паспорту – Антон, пусть даже одесского А. Ясеня застрелили спустя год после выхода романа А. Скаландиса «Спроси у Ясеня», безо всяких понтов повествующего о неуязвимом суперагенте Ясене.

Как бы там ни было, устраиваю знатоку российского блатного жаргона месье Сидорову маленький презент. Почти сто лет назад один каторжанин из жутко-бандитского города Одессы написал в длинных стихах по поводу всяких неизвестных за пределами Города выражений: «…Понтить – здесь означает врать, взамен форсить – фасон ломать…». Звали того каторжанина Юрием Олешей. Спрашивается вопрос: кто на самом деле на полный корчик пользуется не только песенным творчеством одесситов, но и их родным языком?

Сейчас можно привести названия доброй сотни сборников типа белорусского «Песни нашего двора» или «В нашу гавань заходили корабли» питерского производства, не говоря уже за порт пяти морей Москву, где давным-давно бросил якорь упоминавшийся сборник «Пой, Одесса», совершенно не зря заминированный составителями. Вот так и приплыли в новосибирско-московско-питерские гавани корабли, груженные нашими гаванными песнями, чтобы в который раз стать ворованным «золотом русского шансона» и краденым творчеством даже белорусских дворов. Сто раз на здоровье! Тем более что все их составители хотя и заработали, но таки приплыли. В одесском смысле слова.

Ростов в лице Фимы легко бы простил одесситам их хроническую тягу до чужого творчества, если бы они не слямзили знаменитую ростовскую песню, переделав ее из «На Богатяновке открылася пивная» в «На Дерибасовской открылася пивная». Жиганец даже приводит всего один, но конкретный пример принадлежности песни до его родного папы: «Держась за ручки, как за тухес своей Раи, наш Костя ехал по Садовой на трамвае…». А Садовая улица в Ростове была самым урожайным маршрутом для карманников». Зато Садовая улица в Одессе прямо-таки перетекает в Дерибасовскую – чем не аналогичный аргумент, за чисто ростовское слово «тухес» помолчим.

«Дерибасовская – не та улица, где могло происходить действие песни. Это улица фешенебельных кафе и ресторанов, а не босяцких пивнушек», – блистает своей невъебенной логикой месье Сидоров, позабыв, что ранее утверждал: время создания песни 20-е – начало 30-х годов. Во что тогда превращали фешенебельные места Одессы, страшно вспоминать. В том-то и цимес, что вновь открытое после развала СССР Печесского находилось на Гаваной угол Дерибасовской, да и нынче, когда квадратный метр на Дерибасовской уже идет на вес бриллиантов, на Дерибасовской угол Екатерининской функционирует пивная в виде «Ирладского паба». За пивнушку на той же Дерибасовской неподалеку от Дома книги и говорить нечего. Знаменитая на весь мир пивнушка «Гамбринус» находится на углу вице-Жукова и той же Дерибабушки. Да и в упоминавшемся «прошпекте» за кабачок Печесского поется: «захожу в пивную, сажуся я за стол».

В качестве одного из основных доказательств ростовского происхождения песни Саша-Фима приводит слова: «Две полудевочки, один роскошный мальчик, который ездил побираться в город Нальчик». Фима-Саша по весьма понятной мне причине не цитирует куплет полностью, а тут же поясняет: «Понятно, что из Ростова ездить в Нальчик легко и удобно, поскольку Нальчик под боком. Из Одессы же отправляться на побирушки в Нальчик – проделывать длинный, неудобный, кружной пусть, за семь верст киселя хлебать». Да на такие побирушки не то, что на родину Бетала Калмыкова, куда дальше отправиться можно, что доказывает окончание прерванного Фимой куплета: «И возвращался на машине марки Форда, и шил костюмы элегантней, чем у Лорда».

«А теперь, когда мы пригвоздили коварных одесситов к позорному столбу, хочется добавить еще одну интересную подробность. В песне идет речь о некоем «шмаровозе» (то есть сутенере, от уголовного «шмара» – женщина, проститутка), которого называют Костей, Степкой и некоторыми другими именами. Если восстанавливать историческую справедливость, то прототипом песенного «шмаровоза» был реальный Васька-шмаровоз с Богатяновки, о котором хранят память некоторые ростовские старожилы. Всякий раз, слушая Аркадия Северного, я невольно морщусь при словах «На Дерибасовской открылася пивная», – повествует месье Сидоров.

Или вы думаете, что я от таких заявлений, как говорят в Одессе, стану сильно морщить себе тухес? Нет, я просто потухаю с того Фима. И цитирую: «Крепко тебя целую, голубка. Эх! Дал мне Бог такую подругу и такого сына, а я сам шмаровоз». Это сутенер своей шмаре пишет? Нет, это один в русскоязычном смысле деятель 1880 года рождения, который еще в прогимназии (начальные классы гимназии, то есть первые 4 класса) «издавал» рукописную газету «Шмаровоз», знал в совершенстве несколько иностранных языков, а его перевод «Ворона» Э. По, сделанный еще в гимназическом возрасте, вошел в школьные учебники. Этот шмаровоз, кроме всего прочего, написал в Париже роман «Пятеро» исключительно для одесситов, которым, как подметил краевед Р. Александров, в отличие от русскоязычных читателей «не нужно объяснять…чем отличается шарлатан от шалопая, а шалопай от шмаровоза, кто такой лапетутник…».

Саша Черный в 1933 году написал «Голубиные башмаки», сказку с большим одесским намеком для детей: «Это не мальчик, а химический завод какой-то! Готовые чернила стоят три копейки, а ты знаешь, сколько новые обои стоят?…Шмаровоз!». Да я уже был шпингалет, когда в Одессе еще исполняли песню «Мой папа шмаровозник».

Фима Жиганец растолковывает поклонникам своего таланта некоторые слова, употребляемые в «На Дерибасовской…». Такие, как «бандерша», «тухес» и даже «кумпол» – макушка головы. А почему «кумпол», а не «купол»? Да потому что на самом деле этот «кумпол» – искаженное одесское слово «чумпол». И все слова, которые Фима расценивает исключительно языком «тюрьмы и зоны», на самом деле являются обычными словами одесского языка. В чем вы уже убедились на примере «понта». Не отпетые уголовники, а обычные одесситы прекрасно понимали язык одесских газет столетней давности со всеми этими маровихерами-кодлами. Обосновавшись в Петербурге, одесский писатель И. Потапенко еще в девятнадцатом веке подписывал свои критические статьи псевдонимом Фингал. Писатель Л. Кармен в книге, вышедшей в 1902 году книге писал: «Крыса отважился высунуть из своей ховиры…». И при том – никаких сносок-пояснений для читателей. Это же вам не слово «конвейер», которое тогда нуждались в расшифровке.

«Не поднимайте шухер», – процитировала одесская газета заявление на суде кандидата прав Шухера в конце девятнадцатого века. А в самом начале двадцатых годов Ильф в гордом одиночестве написал: «Шухер стоял такой, что целый день никто не резал скотину». Катаев слова «зухтер» и «дикофт» вкладывал в уста вовсе не уголовного гаврика с большой дороги, а пацана Гаврика с большой буквы. Выражения типа «хевра куцего смитья» Жаботинский доверял произносить почтенному одесскому коммерсанту.

В двадцатые годы прошлого века из Москвы в Одессу прилетела телеграмма: «Загоняй бебехи тчк хапай Севу зпт катись немедленно тчк Эдя». Фима Жиганец легко переведет эту фразу на русский язык, но все равно не поймет, что имел в виду автор телеграммы. Потому что в переводе с жаргона преступников она означает: «Продавай украденные ценности, обворовывай Севу, немедленно уходи». А в переводе с одесского языка: «Продавай всю домашнюю обстановку, бери Севу, немедленно выезжай». Мне остается лишь подсказать, что Сева – сын Эди, а Эдя – классик советской поэзии Эдуард Багрицкий.

С другой стороны, некоторые слова одесского языка месье Сидоров понимает исключительно в их русскоязычном значении, а потому не расшифровывает их, в отличие от «бандерши». Например, «достал визитку из жилетного кармана». А «визитка» – вовсе не визитная карточка. В общем, месье Жиганец, вам как спецу по блатному жаргону не ехать на Одессу, а благодарить ее нужно. За то, что родной язык одесситов, столь таинственный для иногородних ушей, в свое время взяли на вооружение российские уголовники еще во времена, когда «мокрухой» в Городе называли водку. Они даже нашу древнюю «маслину» перекрестили в своих «маслят», потому что за пределами Одессы тогда хавали в маслинах, как свинья в апельсинах.

Я не собираюсь гвоздить Фиму к тому самому позорному столбу, вокруг которого он не по делу распрыгался. Потому что песня «На Дерибасовской…» может служить ярким примером весьма распространенной у нас гаерской хохмы, истинным смысл которой может понять только одессит. Ведь давным-давно кто-то сочинил хохму за «шмаровоза» (шмар возит) как за сутенера. Большое дело, одесситы запросто поставили на уши даже великого юмориста Марка Твена, что зафиксировано в его «Простаках за границей». А теперь я вам по большому блату открою по сию пору тщательно скрываемую тайну Васи-шмаровоза. И чтоб меня Васей звали, если хоть что-то утаю!

«На Дерибасовской открылася пивная, там собиралася компания блатная…». Таки вам надо знать, что «блатными» и «блотиками» в Одессе именовали не только козырных фраеров с шикарными концами, но и отпетых уголовников, воровавших арбузы с телег, шопавших банки в лавках или выщипывавших хлопок из продырявленного мешка. У каждого из профессиональных представителей преступного мира, то есть «деловых», в одесском языке было свое определение – флокеншоцер, маровихер, ципер.

«Наблатыкаться» означает «поднатореть». «Приблатненный» – умеющий постоять за себя чистый фраер. «Блат» – протекция. По поводу приезжих в Городе нередко звучала крылатая фраза: «Он блатной, на спички «сирники» говорит». «Сирники» – спички по-украински. Теперь вам немножко ясно, что имела из себя та блатная песенная компания?

«Две полудевочки, один роскошный мальчик», – процитировал месье Жиганец и пошел гнать волну за далекий Нальчик, не обращая внимания на «полудевочек», помолчу за «роскошного мальчика». Даже не допускаю мысли, что Фима-Саша не читал Льва Толстого, написавшего в «Войне и мире»: «Наташа – полубарышня, полудевочка, то детски смешная, то девически обворожительная». Однако одесский язык – две большие разницы не только с блатным жаргоном, но и с русским языком. Синоним пресловутой «полудевочки» в одесском языке – «демиверж». А демиверж – это же вам не упомянутая на одесском надгробии диветка, также не отличавшаяся строгостью поведения. Именно о подобной полудевочке шла речь в моем давнем детективном романе «Ловушка для профессионала».

«Демиверж» – одессифицированное французское слово, то есть «получистая», «полугрязная». «Чистая» в одесском языке в одном контексте с подобными девицами означает «не имеющая венерических заболеваний». «– Она чистая? – Конечно, я ее сам три года назад имел». Это не анекдот, а реальный диалог двух одесситов. Так что полудевочка – девственница; как честная давалка, так и занимающаяся проституцией. «В рот берет, но честь не отдает»; «В зад дам, но честь не отдам». Отныне даже Саше-Фиме таки ясно, что за «честь» имелась в виду в очередной гаерской песенной хохме по поводу бабушки-старушки, с которой шестеро налетчиков имели несчастье свести чересчур близкое знакомство на Дерибасовской угол Ришельевской.

Теперь по поводу Васи-Шмаровоза. Слово «шмаровоз» имеет в одесском языке не одно значение. В те времена, когда басонных дел мастеров в Одессе имели «шмуклерами» (не путать со «шмуглерами»), «шмаровозами» именовали смазчиков колес. «Шмаровидло» (в русском языке – мазут; деготь) по сию пору означает в одесском языке «смазка». «Шмаровоз – не паровоз, на него всех не посадишь», – старинная крылатая фраза одесского языка. Затем шмаровозами стали называть и людей в грязной одежде: «– Жора, что ты выглядываешь, как шмаровоз? – Я таки целовал колеса того поезда, что увез домой мою тещу». Кроме того, как вы уже убедились на примерах В.Жаботинского и С. Черного, «шмаровоз» имеет еще несколько значений: разгильдяй, оболтус и т. д. Пусть Фима Жиганец только не упадет в обморок, но в одесском языке некоторые функции «шмаровоза» нередко выполняет многофункциональное слово «пидор». «– Сеня такой пидор! – Он кинул тебя на бабки? – Нет, я в хорошем смысле». Вот таким в хорошем смысле шмаровозом и был тот самый Вася, который ездил «побираться» в именно город Нальчик совсем не случайно, а с некоторым учетом жизненных пристрастий тамошнего населения. Я тоже совсем не случайно написал слово «лорд» с прописной буквы, напоминая, что этот, с точки зрения Жиганца, побирушка в русскоязычном смысле возвращался в Одессу из Нальчика «на машине марки Форда и шил костюмы, элегантней, чем у Лорда».

«Как лондонский жених», «как в лучших домах Лондона», «как тот лорд», «как английская королева» – давние фразы-клише одесского языка. Но в данном случае речь идет за конкретного Лорда, чье светлое имя упоминает в своих мемуарах даже одна из этуалей, то есть звезд советского кино тридцатых-пятидесятых годов. Бульдога Лорда водили по Городу в костюме, что по тем временам было в диковинку. Как отмечал двуногий одесский современник Лорда: «Собака не простая, а вся в медалях… Одна на весь город. Вся Одесса ею гордится».