Текст книги "Крошка Цахес Бабель"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

В книге «Вальсы собачьего года», вышедшей в 1995 году, журналист и писатель Валя Константинов даже опубликовал по этому поводу пародию: «Недоброжелатели попытались выставить Валеру тухлым фраером и коцаным лохом, но потянули локши». Как говорят у нас в Одессе, иди докажи, что ты не верблюд: ведь ни один из одесских писателей московского разлива до той поры не был замечен в употреблении страшно-уголовных и псевдо-одесских слов типа «балабуз», «понт», «шухер», «зухтер», «буфера», «локш» и иже с ними.

В 2004 году в Городе была издана книга Александры Ильф «Путешествие в Одессу», куда вошли ранее не публиковавшиеся произведения ее отца, писателя И. Ильфа. В частности, написанные в 1923 году «Галифе Фени-Локш» и «Куча «локшей». Последний фельетон начинается словами: «На вольном и богатом языке темпераментного юга это называлось: «Локш». «Локш» – это фальшь; обман». «Локш» – не только недотепа; простак; «лох», но и жулик, жульничество (пояснение Ильфа и Петрова в набросках к «Великому комбинатору»: «…то, что на юге для краткости называют локш, а в центральных губерниях – «липа»)».

А если бы Ильф не написал в свое время по поводу пресловутых «локшей»? Или книга «Путешествие в Одессу» не увидела бы свет? Или просто не попалась мне на глаза? Каким иным образом я бы мог ныне оправдаться в собственных глазах по поводу давней пропаганды уголовного жаргона? Который на самом деле является самым обычным одесским языком, в отличие от всех этих паустовско-бабелевских «манифаргов» и «захлянуть». Что подтверждает сама Лена Каракина, ибо рассказ «Антон Половина-на-Половину» также наличествует в упомянутой выше книге.

Быть может, мне бы со временем простили даже впервые письменно употребленного «балабуса», оканчивающегося на букву «з», но только не посягательство на тщательно сконструированный, бережно поддерживаемый и регулярно приносящий дивиденды миф «Хочешь чего-то добиться – уезжай из Одессы».

Так что я с чувством глубокого удовлетворения продолжаю торчать в Одессе и изучать шестиконечную прессу. В частности, журнал «Лехаим», что в переводе с одесского на русский язык означает: счастья, здоровья, долгих лет жизни и успехов в труде. Свою статью «Трое» автор книги «Чуковский и Жаботинский» Евгения Иванова завершает так: «Среди этих памятников был и памятник Лазарю Кармену, который сейчас находится на Новодевичьем кладбище в Одессе». Хорошо еще, что мадам Иванова не уложила Кармена в Мавзолей. Потому что, в отличие от Новодевичьего кладбища, Мавзолей таки находился в Одессе (см. «Большой полутолковый словарь одесского языка»). Игде же одесситка в четвертом колене мадам Каракин с ее отутюженным носовым платком?

Кстати, за птичек. Недавно я пояснил хавающим одесского языка сотрудницам нашего Литмузея отчего именую себе жителем Жмеринки. Так называют себя коренные одесситы, живущие на хуторе, где расположена Тираспольская площадь.

НАШ БАБЕЛЬ – НАШЕ ВСЁ!

Бабель – наше все! Этому тщательно пестуемому, предназначенному для многолетнего окололитературного прокорма мифу давно стали тесны рамки всего лишь одного города. Пусть даже этот город – сама Одесса, где для мемориальных досок уже домов не хватает. «Русский советский писатель» со временем превратился «известного писателя», впоследствии – в «выдающегося мастера слова», потом – в «представителя великой литературы» и «писателя с европейским именем», он уже стал «самым ярким в мировой литературе». Если кто полагает, что автор этих строк поехал мозгами, то привожу цитату: «…в центре Одессы родился самый яркий и лаконичный классик мировой литературы Исаак Бабель», – пишет Александр Сибирцев в газете «Сегодня».

Как тут не помянуть незлым тихим словом товарища Сталина, без влияния которого Бабель никогда бы не стал наиболее ярким и лаконичным классиком мировой литературы? Все-таки не зря один восторженный критик заметил: «Цветистый, перегруженный метафорами язык его ранних рассказов в дальнейшем сменятся строгой и сдержанной повествовательной манерой». Сам же Бабель, выказав недовольство по поводу собственной книги «Конармия», которую он писал, будучи любителем, а не настоящим мастером слова, во всеуслышание призывал других писателей учиться у Сталина его телеграфному стилю изложения мудрых мыслей. «Посмотрите, как Сталин кует свою речь, как кованы его немногочисленные слова…работать, как Сталин над словом надо», – говорил этот типичный советский писатель-приспособленец с потной ладошкой в кармане, которую по прошествии времени приняли за приведший в застенки кукиш. А впоследствии работавший под писательской крышей Бабель заливался кокотюхой на парижском конгрессе писателей в защиту культуры, рассказывая о прелестях коллективизации, давшей «колхознику все, о чем только может мечтать свободный человек в свободной стране».

Однако, разве «самый яркий и лаконичный классик мировой литературы» – это настоящая сенсация? Согласно статье А. Сибирцева: «…снова ж таки в июле 1917 года, уже специальный агент ЧК Бабель под видом писателя селится в центре Молдаванки. Сведения о бандитах и налетчиках, которые он собрал в ту пору, позднее стали основой для написания «Одесских рассказов». Насколько помню, бандитами и налетчикам интересовалась не ЧК образца 1917 года, расследовавшая преступления кровавого царского режима, преследовавшего Бабеля за распространение порно, а созданная в 1918 году ВЧК.

Вполне допускаю, что Бабель, каким его живописуют уже в наши дни, вполне мог, выражаясь одесским языком, сесть в разные годы одним тухесом на два чекистских базара, находившихся за тысячи верст друг от друга. Сам-то он ни в чем не виноват. Гарантировал одесситам Мопассана, а потом как человек слова нарек сам себя Мопассаном советского производства. Жил в свое удовольствие, изредка писал хорошую прозу, постоянно изнывал в мыслях о народном благе, даже не подозревая какую ахинею будут нести по его поводу благодарные потомки. Скажи кто-то Бабелю, что, через десятилетия после его смерти, каждый, кому вдруг ударит моча в голову, возложит на себя роль непрошенной Розабельвердочки, он бы вряд ли поверил. Тем не менее, при такой интенсивной постановке дела, лысина Крошки Цахеса Бабеля уже давно превратилась в роскошную шевелюру огненного цвета, а очередь кликуш, сжимающих волоски в потных от возбуждения ладошках, все равно не уменьшается.

В результате их бурной деятельности получилось почти классическое: «Мы говорим Одесса, подразумеваем Бабель», «Одесская литература = Бабель», «Одесский язык и Бабель, как Ленин и Партия». Да только ли одесский? В прошлом году заявился в Одессу стокгольмский музыковед, профессор М. Казиник, совершенно не знающий истории нашего города. С утра до вечера он не уставал просвещать одесситов, загружая своей персоной телеканалы и газетные полосы: «Благодаря Бабелю Одесса стала «городом мира». А то, что этот писатель сделал в области русского языка, до него делал только Пушкин». «Бабель – это планетарное явление, а его «Одесские рассказы» сделали Одессу городом-планетой».

Помнится, после подобных здравомыслящих речей один ныне испанский писатель резюмировал: «Я же тебе говорил, что он поц, а ты не верил, пока сам не убедился». Вместо того чтобы заметить гостю-музыковеду: Бог с ним, с Пушкиным и влиянием Бабеля на русский язык, но Одесса была городом-планетой со времен своего основания, да и считалась она не просто городом мира, а его столицей еще до рождения Исаака Эммануиловича, один строящий из себя одессита приезжий подпел Вольтеру стокгольмского пошиба в его же стиле: «…Бабель, обессмертивший не только Одессу, но и Молдаванку, давший нам прописку на карте мира». После подобного заявления этому деятелю не мешало бы сменить место прописки и обессмертить Слободку. Одесса ничем не обязана Бабелю. Это Бабель обязан своим успехом Одессе, которая была городом-легендой уже в середине девятнадцатого века.

«Неповторимый язык Бабеля, его талантливая проза подняла наш город на невиданную высоту», – полагает известный якобы одесский юморист. Не сомневаюсь, что для этого деятеля, с его-то известно-традиционной гордой гражданской позой перед яйцом местечкового руководства, подобная высота невиданная. Ах, как он рьяно приветствовал внезапное появление в Городе памятника Франко, а затем робко лепетал, что Одессе не помешал бы и памятник Бабелю. Но настоящие одесситы полагают, что без памятника Франко Город вполне бы мог обойтись, а писатель Дорошенко письменно отметил, что не удивится, если обосновавшиеся в Киеве вуйки с полонины захотят переименовать Одессу в Леся-Украинск. Не приходится гадать, кто именно из псевдо-одесских юмористов тут же захлопает в ладоши по этому поводу.

В предисловии к своей книге «Рыжий город» Г. Голубенко написал: «…спасибо всем одесситам, и, прежде всего Исааку Эммануиловичу Бабелю, придумавшему когда-то для своей замечательной книги название «Одесские рассказы»…». А я-то полагал, что это название придумал Аркадий Аверченко для своей книги, которая вышла задолго до «Одесских рассказов» Бабеля.

А еще Бабель был великим музыкантом. Ведь сам Столярский именовал его одним из своих наиболее бездарных учеников. Одесса подарила миру во много раз больше выдающихся музыкантов, чем любой другой город на одной шестой части света. Вот почему в Городе состоялась премьера международного музыкального фестиваля под названием «Одесса. Бабель. Клезмер. Фест». Или вы хотели, чтобы фестиваль назвали в честь всяких-разных многочисленных одесских гилельсов-рихтеров? Так недолго договориться, что этот фестиваль можно было бы назвать именем биндюжника Теплиша. Ибо если бы не он, в консерваторском городе Одессе не было бы записано ни единой ноты старинных одесских клезмерских песен. Но Бабель писал за биндюжника совсем не Теплиша, а потому за первым клезмеровским фестивалем наверняка последует второй, который по праву будет называться «Одесса. Бабель. Клезмер. Секонд». И пусть каждый понимает меня в меру своей распущенности.

Кроме того, уже в нынешнем столетии Бабель умудрился стать великим юмористом: «Проза Бабеля – богатейшее собрание шуток, афоризмов, анекдотов. Юмор – его богатство». В чем можно легко убедиться, слушая в течение почти восьми часов шутки, афоризмы и анекдоты от Крошки Цахеса Бабеля в исполнении Семена Ярмолинца. Но разве одесситы удивятся, если «Одесские рассказы» Бабеля вскоре войдут отдельным томом и в антологию «Сокровища мировой фантастики»? Чтобы да, так нет.

Во что превратились горожане, ныне проживающие в «исчезнувшей Одессе», ясно дает понять забугорный писатель Шехтер: «…исчез одесский характер, для которого Бабель даже придумал новое слово «жовиальность». Насчет исчезнувшего одесского характера, мокрожопый месье Шехтер, нате вам дулю, купите себе трактор, а на сдачу – инвалидку. И делайте вид, чтобы вас долго искали. Что же что до слова «жовиальность», которое Бабель придумал специально для обозначения одесского характера… Не иначе российский лингвист А. Чудинов специально приехал в Николаев, перетер с пятилетним Бабелем, после чего вставил слово «жовиальный» в свой «Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка».

Или вы думаете, что Бабель придумал только вышеуказанное слово? Это же семечки для Крошки, способного и не на такое. Вот что пишет М. Фарберович: «Подлинный отец этого (одесского – авт.) языка и его канонизатор – Бабель». Ума не приложу: отчего задолго до рождения Бабеля в канцелярии генерал-губернатора Воронцова работал драгоман, переводивший с одесского на русский язык?

То, что сделал Бабель уже не для русского, а для одесского языка, можно цитировать от забора и до вечера. «Истинным ценителем и, главное, знатоком одесского языка был Исаак Эммануилович Бабель, многие фразы которого давно стали расхожими: «Пусть вас не волнует этих глупостей», «Об чем думает такой папаша?», «Еще не вечер», «Биндюжник, слывший между биндюжниками грубияном». Последнее предложение наглядно доказывает, как здорово знал и ценил одесский язык Бабель. Ибо любой из одесских писателей-современников Бабеля в данном контексте вместо русскоязычного «грубияна» употребил бы слово «жлоб». Однако, разные по смыслу, но одинаково звучащие слова русского и одесского языков, Бабель понимал исключительно в русскоязычном значении. В те годы «жлоб» в русском языке означал исключительно «скряга», а в одесском языке – то же, что и сегодня.

Язык – это, прежде всего, слова, его составляющие, а не фразы из авторских текстов. Если вы знаете три десятка французских слов, это не означает, что вы владеете языком французов. В русскоязычном смысле слова.

«Одесский язык – один из говоров русского языка, имеющий хождение в Одессе, имеет ряд своеобразных черт, нашедших отражение в художественной литературе, в частности, в «Одесских рассказах» Бабеля», – повествует Википедия, но в качестве примеров выражений одесского языка отчего-то обильно приводит слова, которые нашли отражение вовсе не в творчестве автора «Одесских рассказах». Чистое жлобство получается. Или новая забава российских лингвистов.

ЧЕМ БЫ ДИТЁ НЕ ТЕШИЛОСЬ, ЛИШЬ БЫ НЕ ВЕШАЛОСЬ

Когда-то по Одессе ходила такая хохма. Кроссворд. Русская народная забава из шести букв. Правильный ответ – погром. Сейчас у россиян-лингвистов появилась иная забава. Они стали сочинять теории по поводу слов, не попавших на страницы словарей вплоть до настоящего времени. Либо слов, имеющих в словарях совершенно иные значения, нежели при нынешнем применении их в устной речи.

Российская «Культура письменной речи» публикует материал «О происхождении «лажи». Это слово «обрело в наши дни столь необычайную популярность, что составители нового «Толкового словаря современного русского языка» были вынуждены посвятить ему отдельную статью… Слово «лажа» – обман; ложь».

Говоря одесским языком, составители вышеназванного словаря облажались. Сто с большим гаком лет назад неизвестное в России слово «лажа» было в Одессе синонимом русскоязычной «маржи». Итальянское слово «лажио» одессифицировали столичники (в русском языке – менялы). Со временем «лажа» обрела значение «плохо»; «нехорошо» и т. д. Облажаться (лажануться) – ошибиться; опростоволосится. Функции же «обмана; лжи» на самом деле выполняет не «лажа», а «локш». В России давно известно некогда исключительно одесскоязычное выражение «вешать лапшу на уши». Выражение «локш» образовано от слова «локшына», которое переводится на русский язык как «лапша».

Очень многое можно было бы еще рассказать по поводу импортных теорий относительно недавнего появления в русском языке такого слова, как «пиндос». Или образованной в 1833 году одесской аббревиатуры ЧМО (в Одессе давно нет ЧМО, зато все еще имеется ШМО, а не так давно появилась ЧМА). Но вернемся к упомянутому в связи с именем «истинного ценителя и главное, знатока одесского языка» Бабеля слову «жлоб», по поводу которого россияне написали куда больше, чем, скажем, по поводу «бича» (выражение «лонг-бич» пока в России неизвестно).

И в словаре Даля, и в словаре Ожегова, который вышел в 1949 году, слово «жлоб» трактуется одинаково – жадный; скряга. А теперь небольшой тест: назовите хоть одно произведение русской литературы, написанное до упомянутого года, где это слово употребляется в любом из значений: «не имеющий представления об элементарных нормах приличия», «хам», «деревенщина», «сволочь», «быдло», «наглец», «крестьянин», «приезжий», «провинциал». Не старайтесь, ибо это слово не в русскоязычном значении стало появляться на страницах российской литературы лишь в конце прошлого века. Например, в романе Ю. Семенова «ТАСС уполномочен заявить», где «жлобом проклятым» именуют…алкоголика. Зато В. Кунин в самом конце девяностых щегольнул в «Иванове и Рабиновиче» старинным одесским выражением «Жлоб с деревянной мордой». Эту же фразу можно прочесть и в рассказе «Соль». «Жлоб с деревянной мордой», – сказала она и разревелась».

Обоснованно предполагаю: если бы эта крылатая фраза одесского языка была написана в «Соли» Бабеля, российские лингвисты не ломали бы сегодня копья по поводу появления иной, нежели у Даля и Ожегова, трактовки слова «жлоб». Но в данном случае речь идет о «Соли», написанной современником И. Бабеля, одесским писателем А. Батровым.

Одесский язык, знай его российские лингвисты, мог бы прояснить им многое. И тогда бы, к примеру, В. Шаповал не написал бы в своей статье «Псевдоархаизмы в словарях жаргона» по поводу редкого слова «гиль», ссылаясь на один из моих романов. А ведь это слово и его производные уже второй век, как наличествуют в одесском языке. Нормами одесского языка давно пользуются не только литераторы-одесситы. Украинский писатель Ю. Мушкетик в «Обвале», вышедшем в том же году, что и роман Ю. Семенова, запросто применяет слова одесского языка. «Жлобы, они есть везде…гилят, кугуты, за килограмм белого налива по два рубля. Да у меня дома его, как теперь говорят, навалом». Вот вам и «жлоб», и «навалом», и «гилят», то есть «чересчур завышают цену», что же до «кугута» – то это «жлоб в квадрате».

Задолго до того, как В. Высоцкий спел «Выходили из избы здоровенные жлобы», К. Паустовский написал: «Над городом властвовал порт с его люмпенами – грузчиками, босяками и жлобами». «Во время Отечественной войны шумные и легкомысленные одесситы, любители этих песенок, те, кого еще недавно называли «жлобами», спокойно и сурово, но с неизменными одесскими шуточками дрались за свой город с такой отвагой и самоотверженностью, что это поразило даже врагов». Живший в двадцатые годы в Одессе московский писатель К. Паустовский употребляет слово «жлобы» отнюдь не в русскоязычном значении.

Заглянем в тексты одесских писателей начала двадцатого века, когда «жлоб» в русском языке означал исключительно «скряга». «Скучно тебе должно быть с этими жлобами?» (Л. Кармен, 1902 г.). Лазарь Кармен еще в девятнадцатом веке использовал в своих произведениях слово «жлоб» в значениях «наглец», «хам», «поселившийся в Одессе». «– Жлобы, – говорит она. – Что это вам, танцкласс?» (И. Ильф, 1923 г.). «– Вы, кабальеро, жлоб и невежда». (В. Жаботинский «Пятеро»,1936 г. Роман был опубликован на родине Жаботинского в 21 веке.) «Босяки, нищие, жлобы, а еще занимаются политикой» (В.Катаев). «Жлобы, что вы кричите?», – обращается артист к публике в мемуарах Л. Утесова.

«– Юра, не тяни. Иначе я сам подойду к этому варшавскому жлобу и скажу, что ты его внебрачный сын. – Ты сам порядочный жлоб. Обозвать меня бастардом!». Это в тридцатые годы беседуют на высокопоставленном приеме в честь выдающегося польского художника одесского производства писатели Катаев и Олеша. (Я. Хеменский «Пан малярж»).

Безнаказанно назвать одессита «жлобом» может только близкий ему человек, да и то далеко не всегда. Когда в начале шестидесятых в Одессе аж за Лузановкой стали строить жилмассив имени Котовского, одесситы тут же окрестили его Жлобоградом. По причине того, что одним из синонимов слова «жлоб» в одесском языке является слово «приезжий». И это слово не имеет ничего общего со значением его русскоязычного аналога.

В. Жаботинский писал в начале тридцатых годов в Париже: «Слово «приезжий»…надо было послушать, с какой интонацией произносили его когда-то иные из моих земляков… Надуть? Меня? Что я, приезжий?». Непереводимо; или надо сложить вместе понятия «провинциал», «троглодит», «низшая раса» – только тогда получится нечто подобное этому эпитету, которым отстранялся когда-то за межу цивилизации, без различия, человек из Херсона или человек из Петербурга».

На нашей улице жил старик, поселившийся в Одессе в начале двадцатых годов прошлого века. Если он делал что-то не то с точки зрения соседей, они, в конце шестидесятых, пропагандировали: «Шё ж ви хотите с-под Вани? Он же ж приезжий!». Если вы думаете, что сегодня одесситы перестали пользоваться этим словом, то ошибаетесь. Разве что заменяют его «жлобом». «У нас в доме теперь одни жлобы, – поведала мне мама после массового приема «Фураина» нашим двором, – и такие хорошие люди». «Шё я вам хочу сказать: в Одессе стало навалом жлобов», – писал Бог весть еще когда с подачи двух хохмачей А. Айзенберг.

А «жлобская колбаса»? Так еще в восьмидесятые называли домашнюю колбасу, которой торговали колхозники на одесских привозах. «Келбас «Жлоб»», – провозгласил буквально вчера мой приятель, накрывая стол после рыбалки. В нынешнем веке ценники «Жлобская колбаска» и «Колбаса украинская «Жлобская» украшали витрины не только Брайтона.

В общем, если бы «писавший на живописном одесском языке Бабель» хоть раз употребил слово «жлоб» не в значении «зажимконторы», современным российским лингвистам пришлось бы ограничиться сочинением теорий происхождения таких исконно русских слов как «понт», «пиндос» или «чмо».

КТО КОМУ ЗДЕСЬ РАБИНОВИЧ?

Бабелевский миф воистину безграничен: он не укладывается в рамки элементарно здравого смысла. Говорят, что произведения этого писателя ныне переводят даже на японский язык. А где деваться японцам, если уже в наше время по поводу любого иного советского писателя не сочинено такого количества слезоточивых литературоведческих легенд? Тем более что, в отличие от иных известных писателей одесского разлива, Бабелю «повезло» стать жертвой сталинских репрессий. Подобное печальное обстоятельство положительно не могло не сказаться на писательской карьере Исаака Бабеля уже после его смерти. Но если бы Бабель действительно писал на одесском языке, его творения элементарно не смогли бы перевести ни на один из языков мира.

Россияне более полувека распевают песню «Шаланды, полные кефали», где наличествует фраза «Вы интересная чудачка». В 2007 году в Одессе побывал российский писатель и журналист Александр Никонов. После того, как Никонов прочел книжку одного одесского рыболова и охотника, он написал: «Прожив полжизни, я только-только узнал, что, оказывается, «чудак» по-одесски «мужчина», а «чудачка», соответственно «женщина». Слово же «интересная» означает «симпатичная». Так что моряк Костя, обращаясь к рыбачке Соне, назвал ее не «интересной чудачкой» в прямом смысле, а просто привлекательной девушкой». К сказанному Александром Никоновым могу добавить, что русскоязычный «чудак» переводится на одесский язык как «чмурик» или «чюдик».

Так это русский писатель, давно знакомый с выражением «интересная чудачка». Не сомневаюсь, что, к примеру, «столетние брюки» в исполнении Ильфа и Петрова, Никонов воспринимает исключительно в качестве «старых штанов». Хотя на самом деле речь идет о клетчатых брюках.

За какой перевод на любой из европейских языков могла бы идти речь, если бы Бабель действительно использовал в своих произведениях многочисленные слова и фразеологизмы одесского языка? «Бабель … отлично владел языком одесских окраин. Язык этот – головоломка для переводчиков на Западе», – утверждал Лев Никулин. Если для западных переводчиков малочисленная элементарщина типа «ты останешься со смитьем» была действительно головоломкой, то чем тогда являются для них фразы в исполнении писателя В. Жаботинского типа «хевра куцего смитья»? Теперь представим себе, что персонажи Бабеля употребляют те же выражения, что и герои его современника Жаботинского. Нечто вроде: «– Наш Беня со своей халястрой таки бикицер искалечил аж Тартаковского». Или россияне, за немцев-японцев даже речи нет, понимают, что «искалечил» – подлинное слово из лексикона бандитской Молдаванки двадцатых годов, значения которого по сию пору отчего-то не знает Крошка Цахес Бабель, сколь бы ни пыхтели созидатели сего образа. А уж как он хорошо торчал на блатной ховире Молдаванки, лишь бы изучить язык и нравы налетчиков, об этом давно во всем мире известно. «Писатель даже снимал на Молдаванке комнату, чтобы поближе узнать их (бандитов – авт.) жизнь, но продолжалось это недолго. Его квартирного хозяина убили бандиты, так как он нарушил законы воровской чести», – гонит локша мэйд ин Бабель уже не Константин Паустовский, а Любовь Кузнецова.

В романе «Пятеро» В. Жаботинского, кроме прочих многочисленных одессизмов, употреблено и не расшифрованное автором слово «альвичек». Несколько лет назад мне пришлось пояснять русскоязычному переводчику отнюдь не импортного производства, что образован одесскоязычный термин «альвичек» (торговец сластями) от «альвы». То есть цареградского лакомства, который впервые увидел и попробовал в Одессе князь Иван Долгорукий в начале девятнадцатого века. Некогда диковинная для россиян «альва», как в лингвистическом, так и в кулинарном смысле, впоследствии стала привычной для них «халвой».

Все давно привыкли к тому, что как только речь заходит об одесской литературе, тут же следует перечисление обоймы: Бабель, Ильф и Петров, Катаев… Но нужно быть очень наивным человеком, чтобы полагать: пресловутая южнорусская школа в начале двадцатого века вдруг взяла и выскочила сама по себе быстрее хотюнчика на ровном месте. Так что начало одесской литературной школы положил вовсе не «отец одесского языка» Бабель, а Рабинович. Не тот Рабинович, который из-за популярности одесского писателя Рабиновича был вынужден взять себе псевдоним Шолом-Алейхем, и даже не памятник с отшлифованным ухом из дворика Литературного музея, а Осип Аронович Рабинович. Именно он стал отцом-основателем некоторых литературных норм не только одесского, но и русского языков.

Когда, как говорят в Одессе, Бабеля еще в отдаленном проекте не было, Рабинович уже употреблял в своих сочинениях: «в печке прячется» (то есть сравнения быть не может), «коми» (служащий), «Шамиля ловить» (находиться в состоянии алкогольного опьянения), «тратта» (вексель), не говоря уже за «ша», «чтоб вы были мне здоровы», «Гвалт: я буду кричать: ура!», «взять на цугундер», «чтоб мне руки отсохли!».

Произведения Рабиновича печатались не только в столичных журналах «Современник», «Библиотека для чтения», но и в московском «Русском вестнике». И благодаря редакторским пояснениям читатели узнавали, что означает «мешурес», «паскудняк», «шлимазальница», «магазинёр», «кельня» и иные слова одесского производства.

Рабинович даже ввел само понятие «одесский язык»: «…язык одесский, плавный и скользкий, как прованское масло, с легким букетом померанцевой корки».

Именно в те годы и сочинили термин «русско-еврейский язык». На самом деле это был язык одесский. Такое вот доказательство, которое с легкостью подтвердят А. Стетюченко, С. Осташко и А. Грабовский. «Калейдоскоп» Рабиновича был напечатан в «Русском слове» в 1860 году. «…куплю качкавалу да кусок вяленого коропа, а грек у нас, кажется, есть». Попробуйте найти у самого растиражированного «знатока одесского языка» не половину, а хотя бы целое предложение со столь обильным использованием одессизмов. О каком «русско-еврейском» языке может идти речь, если «короп» – украиноязычный «карп», слово «качкавал» образовано одесситами от итальянского casio-cavallo, а «грек» – вовсе не пиндос. Грек, хотя и не франзоля, но тоже уже давно известная в русском языке изначально одесскоязычная «булка», сильно потеснившая в России «сайку» с прочими «кренделями». Примечательно, что слово «качкавал» Рабинович применяет в излюбленном одесситами по сию пору женском роде. Если вы хотите узнать что такое «качкавал», то смотрите или редакторские пояснения к «Калейдоскопу» образца 1860 года, или «Большой словарь иностранных слов» А. Москвина, выпущенный в Москве в 2003 году. Так что вам очень легко представить, какой успех ждал бы японских, английских и даже российских переводчиков, возьмись они за творчество Рабиновича.

Если бы я не был охотником, то не понял, отчего герой дважды экранизированной «Бесприданницы» Островского имеет фамилию Паратов. Зато хозяин питейного заведения у Рабиновича носит весьма понятную всем фамилию – Шкаликман. Но в середине девятнадцатого века ныне привычное для россиян слово «шкалик» нуждалось в пояснении.

На самом деле одесские слова идишистского происхождения занимают в произведениях Рабиновича значительное, но не главенствующее место, как хотелось бы национально озабоченным. Еврейский язык оказал куда более сильное влияние на сложившийся в первой трети девятнадцатого века одесский язык уже после смерти подлинного отца одесского литературного языка Осипа Ароновича Рабиновича, который наряду с «ша» из идиш использовал одессифицированные украинские слова: «кербель» (от слова «карбованец», он же «рубль»), молдавские – каруца, малай, мамалыга, немецкие – векмердек…

Впрочем, это ведь не диссертация, подробно поясняющая каким образом «майсы» из идиш, обретя совершенно иное значение, превратились в одесскоязычные «мансы» или как «хохма», то бишь «мудрость», обрела значение «шутки». Используем ли мы одессизмы из произведений Бабеля – вопрос не более чем риторический. Зато многими словами, которые ввел в литературу Рабинович, мы пользуемся по сию пору. От «мамалыги» (кукурузная каша или мука; нерешительный человек) до «магазинера». Мне не приходилось не то, что слышать, но даже читать в местной морской прессе, слово «кладовщик» вместо «магазинера». Еще бы, ведь «кладовщик» – синоним «зухтера» или «шушары», то есть «стукача». А это замечательное выражение из Рабиновича «Кусок практического философа»? Вот откуда берет начало негативное значение одесского слова «кусок». Потому и просто «кусок», не говоря уже за «кусок идиота», куда сильнее «идиота» целиком и полностью. Но если нам потребуется «кусок» в русскоязычном смысле, мы запросто применим не то, что «шмат» или «кусман», но даже «кецык», «кусманчик» или «кошмантик» в качестве «кусочка».

Писатель Осип Рабинович, заложивший основы одесской литературной школы, в возрасте 52-х лет уехал лечиться на родину австро-венгерского писателя Ивана Франко, где и скончался за четверть века до рождения Исаака Бабеля. Рабинович похоронен в городе Мерано, ныне находящегося на территории независимой Италии. В Одессе же нет даже мемориальной доски в честь этого писателя. А зачем она нужна, если у нас уже есть памятник Ивану Франко и когда-то будет памятник Исааку Бабелю?

«КОРОЛЬ» УМЕР! ДА ЗДРАВСТВУЕТ «КОРОЛЬ»!

«Есть у нас один очень известный писатель. Русские писатели считают его еврейским, а еврейские писатели считают его русским. Так и не знали, куда его причислить, пока не открыли, что он пишет на чистейшем одесском языке…Желающих ознакомиться с одесским языком мы прямо отсылаем к этим произведениям», – написал одесский фельетонист Маноля, он же автор термина «одессизмы» литератор Э. Соминский. Среди произведений писавшего на чистейшем одесском языке очень известного прозаика есть и «Король». Или вы считаете, очень известный писатель, за которого намекаю, придумал название «Одесские рассказы»? Таки нет. Но если вы полагаете, что фамилия этого писателя – Бабель, то ошибаетесь. Исаак Эммануилович Бабель достиг совершеннолетия не по гой-еси понятиям, когда «Король» Семена Соломоновича Юшкевича в 1907 году начал свое шествие по российским и зарубежным театрам.