Текст книги "Гроб из Одессы"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

За пару ящиков Кела был согласен кинуть, что угодно. И больше того, он бы согласился на это даже за бутылку, но его уже старый друг Петя не был мелочным. И он достал из широких штанин дубликатом настоящего гроба небольшую вещицу.

– Видишь, Кела, – подкинул ее на ладони Петя, – настоящее золото, бля буду. Это такая же правда, как то, что мне через пару часов надо быть на лекции у консерватории. А то суки-студенты разбегутся, лишь бы не учиться от меня музыке.

Кела довольно качнул головой, потому что два часа – это тоже время. И пока студенты не захомутали друга Петю, надо по-быстрому пропить его цацку.

– Хотя бы за нее штуку, – учил ценообразованию собутыльника Петя, – знаешь сколько это будет?

Петя долго шевелил губами на морде и куском кирпича по асфальту за будкой, а Кела выпученными глазами следил за такой высшей арифметикой.

– Это будет сто двадцать девять бутылок и пирожок с повидлом на закусь, – наконец подсчитал навар Петя, и Кела тут же понял, что его кореш не только известный музыкант, но и великий математик. Он даже не пытался прикинуть сколько дней жизни можно отдать на уничтожение такого количества драгоценной влаги, а просто и незатейливо заметил:

– Опять до белочки нажраться можно...

Хотя Кела был рыбак, но изредка он делал из себя охотника и ловил белочку перед посещением заведения, где ружье из бутылки заменяла капельница у полушки Кела почувствовал в ногах какую-то необъяснимую твердость. За сотню бутылок вина Гладыш был готов пилить хоть на край света, не то, что кинуть какую-то дешевую цацку поблизости. Однако, он сообразил, что солнце уже высоко стоит над будкой, поэтому не нужно бить ноги. Когда тень от винарки падала на край лужи возле нее, начинал свой обход памятных мест хутора деятель Мужик-Говно, который помогал всем страждущим Мужик-Говно обходил все будки с тщательностью погранца при контрольно-пропускной полосе. И все что ни вытаскивали интересного ханыги из своих и чужих хат для обмена на денежные знаки, привлекало его внимание. Бухарики привыкли к своему благодетелю, перековывавшему, что придем до их рук в звонкую разменную монету, а Мужик-Говно никому не признавался, как он правильно сделал бросив работу на Центролите. Хотя ему обещали увеличить зарплату на целых десять рублей и повесить изображение морды на заводской Доске Почета. А когда Мужик-Говно подсчитывал барыши от возлебудочных сделок, он искренне жалел за нехватку слюны и что не завязал с общественно-полезным трудом гораздо раньше. Потому как у бригадира до него были постоянные претензии, а синяки молились на доброту Мужика-Говно, заменявшего им банковские кредиты, ломбард и комки, вместе взятые. При этом Мужик-Говно никогда не задавал своим пациентам нескромных вопросов, откуда они взяли то, за что получают наличными без ведомостей.

Когда Кела Гладыш предъявил Мужику-Говно эквивалент ста двадцати бутылок вина и пирожка с повидлом, солнечный зайчик, отразившись с крышки гроба, больно ударил по жадному глазу этого благодетеля всех синяков. Узнав за цену товара, Мужик-Говно аж вспотел, несмотря на то, что был в нейлоновой рубахе у сеточку. Ну там тридцать копеек, целый рубль или, где наша не пропадала, аж гривенник, Мужик-Говно легко отрывал от сердца при торговых операциях. Но штука – это же сумасшедшие деньги, пять месяцев каторги на Центролите, мозгами двинуться. Хотя Мужик-Говно кипел паром, обзывай Гладыша комплиментами, до которых Кела привык с детства, скупщик все равно догонял – золото стоит куда дороже. И при этом предложил в конце концов Келе целых сто рублей, но Гладыш держался неприступнее Брестской крепости и несговорчивей немцев при подписании Брест-Литовского мира Гладыш открыл на себе рот, что золотой гроб – это не та паршивая икона пятнадцатого века на пальмовом дереве из осины, которую Мужик-Говно маклаковал у него пять дней назад за целых две бутылки шмурдяка. И хотя Кела успел немножко протрезветь, а Петю он давно потерял из вида, торг продолжался до тех пор, пока солнце не коснулось противоположного края лужи за будкой

Мужик-Говно только из любви к Келе и своей сердобольности слетал до хаты и выдал Гладышу целых девятьсот рублей, а потом погнал от будки вместе с золотым гробом за пазухой, наваривая в мечтах крутые тысячи. От возбуждения по предстоящему доходу Мужик-Говно даже не заметил, как налетел на тихо стоящую среди тротуара фигуру.

– Ты, пидар, мудило комнатное, что глаза дома забыл? – тихо заорала извинения фигура и тряхнула Мужика-Говно за барки.

– Я дико извиняюсь, товарищ, – отцепил руки оппонента коллекционер золотых гробов от рубахи в сетку, прикрывающей запотевшую майку с двумя накладными карманами.  Между нами говоря, Мужик-Говно тоже умел словесно постоять за себя, но сейчас базар плохо укладывался в его планы. Иди знай, вдруг он закончится, чем обычно, ненароком нагрянет милиция, а потом выскакивай из отделения хоть и без пятнадцати суток, но и золотых сбережений на кармане майки.

Прохожие успели образовать из себя небольшой амфитеатр с удовольствием, предвкушающим дальнейших событий.

– Хорошо, товарищ, – ласково похлопала фигура в галстуке Мужика-Говно по груди в знак примирения, – только в следующий раз, пожалуйста, будьте повнимательнее.

Толпа, обозлившись от этих слов, недовольно рассеялась по своим делам, сильно огорчаясь, что драки не будет. Мужик-Говно побежал дальше, а фигура в галстуке неторопливо дошла до новоявленного келыного кореша Пети и показала ему свои ухоженные цырлы.

– Даже не дрогнули, – удовлетворенно заметил Цукер, рассматривая на свои пальцы, – как в аптеке.

– Я выставил этому козлу три бутылки вина, -поделился Шнырь за свои затраты по делу. – Теперь синий поцтак нажрется, аж приятно представить.

Шнырю вместе с Цукером при золотом гробе было бы еще гораздо приятнее, если б они знали, каких убытков государству задали спаиванием Гладыша. Хотя всю ночь бушевал ливень, Кела, несмотря на грозные природные явления, тайком от супруги уничтожал свой гонорар за реализацию гроба, надежно закрывшись от ее характера в сортире. Наутро мадам Гладыш, так и не прорвавшись в уборную, свалила на работу, напоследок грозно ударив ногой по двери, за которой отсиживался сильно готовый Кела. А когда по его подсчетам жена приступила до трудовых свершений, Кела допил последнюю бутылку, выполз из своего дзота и вспомнил за рыбалку.

Гладыш выкарачился на двор с ног до головы в удочках и закидушках, но дальше огромной лужи не отправился. Он забросил у нее справы, но в этот день, видимо, караси плохо реагировали на дождевых червей. Клева не было и Кела стал прикармливать место ловли. И хотя потом Кела отчаянно полосовал лужу спиннингом, щуки почему-то тоже не проявляли до его блесны интереса.

Телефонный звонок оторвал мадам Гладыш от чашки чая и трудовых подвигов.

– Товарищ Гладыш, – беспокоил ее один из соседей, – ваш Коленька золотой опять ловит белочку среди двора. Правда, теперь не на дереве, а в луже...

На очередное лечение Келы родное государство истратило столько денег налогоплательщиков, сколько ушло вхолостую личных сбережений у Мужика-Говно. Потому что этот деятель мацалсвой карман на майке второй день подряд, но, кроме табачных крошек, прокомпостированного трамвайного билета и четырех рублей, другого золота все равно не обнаруживалось.

Игорь всю жизнь был таким влюбчивым, что от этого страдали все, кто хочешь, кроме него самого. И хотя он менял невест чаще носков, проштамповать постороннюю фамилию в паспорте вовсе не спешил. К созданию семейной жизни Игорь, несмотря на молодость, относился серьезно. И другие мамаши вполне могли ставить своим пацанам его в пример, если бы не противное поведение Игоря в быту и его кликуха Волк.

В первой половине дня Игорь вел себя гораздо нормально. Зато вечерней порой прямо-таки преображался из себя, хотя клыки из его рта на морду не лезли   Волк вместе с корешами наводил шорох на улице и при этом чувствовал себя королем хутора только потому, что ему никто еще серьезно не набил морду. Чем теснее жались прохожие до стен при встрече с этой компанией мальчишей-плохишей, тем наглее они себя чувствовали. И пугали всех подряд разными металлическими железками, потому что внутри себя бздели против настоящей силы не хуже других. А когда вечерами до их фарта попадалось мало прохожих, это шобло одесситов в первом поколении ломало скамейки на бульварах и мазало краской скульптуры, если не отбивало им куски конечностей.

Зато утром Игорь преображался из Волка до Ромео и клеил подруг по всему городу от своей необъятной любви. Телки часто отвечали Игорю взаимностью, потому что морда у него была прекраснее мусорного бака и он складно наловчился гнать подряд красивые слова. Игорь перся со своей очередной любовью на природу, постоянно объясняясь ей во внезапно вспыхнувших чувствах, сравнивая телку со звездами, цветами, птицами, рыбами и певицей Понаровской. При этом божился, что такие сильные чувства нахлынули на него впервые и тащил разомлевшую подругу в гущу кустов парка Шевченко. Дальше все было делом накатанной техники. Пылающий от страсти Волк стаскивал с телки джинсы и ставил ее в наиболее подходящую для природы позу, чтобы   девушка не простудилась голым  задом от грязной травы. А потом по-быстрому хватал ее джинсы и тикал с такой скоростью, будто эта подруга имеет шанс превратиться в волкодава и гнать за ним пусть без трусов, но зато сильно быстро.

Так если не все Игори такие волки, разные девушки тем более не всегда имеют интересы сбегать на блядкив парк культуры и отдыха, хотя, как утверждают знатоки, танцплощадка «Огни маяка» была построена именно для этих целей, если не считать подраться. Некоторые телки наотрез отказывались топать за Игорем в кусты, а тем более добровольно снимать джинсы. Несмотря на такое неконтактное поведение, Игорь не действовал силой и даже не пытался намекать за любовные действия, при которых джинсы на попе сексу не помеха. В этих случаях Игорь с нездешней силой продолжал гнать пену насчет своих высоких чувств, сравнивая свою любимую не то, что с какой-то Понаровской, а с самой многостаночницей Дарией Петровной Синициной, украшающей своим изображением доску Почета Жовтневого района города-героя. И в конце концов раскалывался: если новое свидание не состоится, так он с горя может наложить на себя не только руки, но и могильную плиту на любом из кладбищ, потому что имеет блат даже там. А чтобы девушка не передумала прийти до него в назначенный день, он, шутя, снимал с нее одну из сережек и торжественно обещал поставить это золото назад в ухо во время следующего свидания.

И хотя на следующее свидание перлись без традиционных опозданий все любимые Игорем телки поголовно, но своего Ромео они хрен могли найти в назначенном месте, даже если бы вооружились перископом на подведенных глазах вместо презервативов в сумочке и одной сережки в ухе.

Игорь понимал, что с этим делом рано или поздно придется завязывать, но он решил для себя: лучше позже, чем никогда. И продолжал вести себя так, с понтом решил поснимать сережки и джинсы с одесских телок по второму разу. В глазах своей компании Игорь выглядел настоящим мужчиной не только благодаря своим увлечениям, но и потому, что умел упорно бить ногами по бульварной скамейки, пока она не поломается, а также громко гнать матюки среди ночных улиц. Хотя реализацией джинсов и сережек занимался в тайне от своей банды «Чик-чирик», чтобы не делится добычей. А божий одуванчик барыгамадам Степовая, которая в свое время уверенно гоняла на гоп-стоп, скупала у Волка товар на корню и при этом не задавала дурных вопросов: где он находит столько одноухих джинсовых телок? Волк себе спокойно перся домой и копил деньги в ящике стола на покупку мотоцикла «Ява», чтобы гонять среди города и вырывать сумки из рук разновозрастных невест.

Вот такого мальчика, круче которого, по мнению лохов, бывают только яйца, дернул среди улицы для разговора выставленный гражданин Бесфамильный.

Бесфамильный окончательно догнал, что ментам легче завести на него уголовное дело, чем найти пропавший бриллиант на кольце. Он расстроился будто на дворе еще не лето, а до него уже приехали родственники и вместо ласкового солнца постоянно светит только 119-я статья. Тем более, что жена всю дорогу выматывала у Бесфамильного остатки нервов, желая ему поскорее стать похожим на того золотого сувенира, под который у Бесфамильного выгребли ее бывшую собственность. И Бесфамильный, регулярно смотревший «Следствие ведут знатоки», почему-то решился не поехать до Москвы, куда постоянно вез свою головную боль советский народ по любому поводу, а обратиться до малышей-плохишей со своего хутора.

– О чем речь, дядя, – не показывал радости за немножко заработать Волк, – моя бригада способна до многого. Мы устроим им резиновые морды. Мы сделаем их похожих на лебедей: посадим голыми жопами в мокрую воду. Мы такие грозные, самые коневыена этом хуторе. Они принесут вашу блямбу в зубах, дядя, век свободы не видать, и будут громко плакать.

Плохиши сходу выяснили у Бесфамильного, кто подвел до него такого клевогоклиента, что на его запах неприятности слетаются безо всякого вызова и попёрлись на ипподром выяснять отношения с букмекером Менакером. При этом плохиши чувствовали себя настоящими защитниками угнетённого народа и свято верили, что идут защищать справедливость, с понтом им выпала честь таскать при себе не финки и кастеты, а чекистские ксивы.

Волк со своими хулиганами, которые поканывали за блатных только в перепуганных глазах Бесфамильного, припёрся до лошадя-чих бегов у самом разгаре этого события. Судья шваркнул в колокол, компьютеризованна система АСУ-тотализатор сделала из себя нерабочий вид, а кассиры вместо того, чтобы продолжать принимать бабки у толпы, посылают многочисленных игроков дальше их поганых ставок. Так если государство не хочет дополнительно заработать и составить конкуренцию букмекеру Менакеру, тот как раз хорошо себе понимает, что это государство способно конкурировать с частным сектором только в одни ворота. У Менакера нет кассиров, программок, этой самой АСУ-сосу и даже подков до рвавшихся к победе лошадей при низкорослых жокеях. Зато в отличие от государства у него голова в шляпе на плечах, а не то, что в штанах лежит на седле, и главное – букмекер всегда отвечает деньгами за свои действия перед советскими гражданами. Поэтому Менакер спокойно принимает ставки у опоздавшей до касс толпы, а потом безо всякого компьютера и квитанций раздаёт выигрыши, не намекая тут же заполнять декларацию за доходы.

Плохиши на свою голову попробовали потревожить Менакера посреди его титанического труда. Так разве тотошникам есть какое дело до страданий Бесфамильного по поводу знакомых их любимого тотализатора Менакера? Ни разу нет. Зато их сильно заволновало, что какая-то босота начинает дёргать букмекера по поводу мелких пустяков, когда на кону лежат десятки тысяч. Бесфамильный, конечно посчитал плохишей сомой настоящей блатотой, потому что они шарились где попадя и извергали из своих внутренностей страшные непонятные слова перед тем, как скопом налететь на чью-то морду. Так тотошники этих слов знают гораздо больше и прекрасно догоняют, что эта босота, способная только дрочить друг друга у элементарную игру очко, даже не хавает, какую тонкую игру по лошадям она пытается сорвать через свои нудности. И хотя плохиши галопом попёрли на тотошников, тем некогда было объяснять разборщикам, что пока они здесь вызверяются, лошади бегут с прежней силой мимо неплохих бабок Поэтому оборзевших писюковБесфамильного толпа просто выкинула со своего рабочего места без долгих разъяснений за их некорректное поведение у общественном месте и угроз привлечь до них внимание органов правопорядка.

Пока Плохиши счищали грязь с одёжи и уговаривали сами себя какие они грозные, а коневееих на этом хуторе не бывает, потому что замочить весь ипподром вместе с лошадьми для таких великих авторитетов – не хер делать. Менакер пришёл до себя и приступил к работе. Он выдал толпе тотошников, чьи горящие глаза при большом желании могли заменить прожектор, по стольнику на рыло. Но не за доблестный труд по очистке территории от всякого постороннего смиття, путающегося под ногами с парой пустяков, а потому, что эти громадные бабки надо по-быстрому ставить на лошадь по кличке Алмаз. Хотя тотошники прекрасно догоняли, что этот Алмаз быстрее других четвероногих может лидировать только в гонке до живодерни, они прекрасно схавали у какую игру вступают. И заблокировали своими телами все кассы ещё надёжнее, чем Матросов амбразуру пулемёта. А что делают все остальные фраера, которые припёрлись сюда спалить свои бабки, потому что советская власть разрешает вести катку только с собой на ипподроме, грозя уголовным наказанием за организацию всяких рулеток и прочих барбутов? Фраералупят своими зыркалами по таблу тотализатора и давке у касс. А это самое табло честно сообщает публике, что в очередном заезде повышенным спросом пользуется Алмаз. Так о чём это может говорить, кроме как о ставить бабки на Алмаза, чтобы озолотиться? Но как это сделать, когда гораздо легче нелегально пробиться через границу государственным самолётом ТУ-134, чем до кассы собственной жопой? Хорошо, что на ипподроме есть и другие букмекеры, кроме Менакера. И за ваши бабки они готовы принять ставки, хоть на Алмаза, хоть на Унитаза. Тем более, табло фиксирует такой коэф-фициент выигрыша, что даже округлившиеся от возможности хорошо выиграть шнифтыначинают принимать у фраеровквадратные формы. А букмекеры, судорожно беря у них лавэ, прекрасно понимают, что скорее будет выполнена Продовольственная программа, чем этому доходяге Алмазу светить добежать до финиша впереди других конкурентов, пусть даже жокей в синем картузе и трусах с дыркой ускоряет его пейс скипидаром.

Букмекер Менакер в этом заезде почему-то вспомнил, что тоже имеет человеческие слабости до игры. Он перестал корчить из себя механизм по раздаче выигрышей и рискнул поставить хороший куш на жеребца по кличке Гром, который никогда в особых фаворитах не канал. И надо же случиться такому фарту, что Менакеру не только не намяли бока плохиши, но этот самый Гром прибежал до финиша первым, а потом ещё долго оглядывался: когда это у конце концов до него доберётся лидер по всем статьям Алмаз, которому бы больше подошла кличка Махан.

Менакер спокойно подсчитал, что в этот день заработал ровно в три раза больше, чем ипподром со своими порядками, хотя все новейшие компьютеризованные системы букмекеру заменял потрёпанный блокнот за пазухой.

Потом этот деятель вспомнил за дурацкое поведение молодых людей, действующих от имени нахала Бесфамильного, и сделал через две копейки звонок из телефона-автомата.

Плохиши уже успели пробухать аванс, слупленный с Бесфамильного за свой нелёгкий труд и спокойно околачивались на родном хуторе, вытворяя военные подвиги. Когда они почистили пару ханыг и набили дыню какому-то очкарику предварительно расшугав бикс, прущих домой из медучилища, то сходу посчитали этот день не зря прожитым. И как-то незаметно для себя перестали думать за страшную месть ипподрому со смертельными исходами. Плохиши сидели на скамейке и выли под расстроенную гитару песню за Колыму, имея друг друха исключительно по кличкам – Тигр, Волк, Вепрь и так далее по зоопарковскому списку. У плохишей были такие грозные кликухи от того, как они сами себе их приклеили, а вовсе не потому, что привыкли ссать, где попадя. На мордах этого городского зверья стояли выражения, с понтом император Наполеон бегает у них в шестёрках по завоеванию мира.

И тут до плохишей подошёл один себе человек и начал молча слушать чего они изображают своими гнилыми голосами. Плохиши привыкли до того, что при виде их компании все почему-то переходят до противоположного тротуара, и поэтому растерялись. А прохожий, от которого несло кисляком не хуже, чем от них, спокойно почесал тельняшку на груди и тихо заметил этой компании – если ещё раз кто-то сцинкует возле ипподромного деятеля, так всё кодло может уже бежать со скамейки в поисках деревянных макинтошей.

От такой борзостиплохиши перестают вокалировать на нервах усыпающей улицы и сыпят страшными угрозами, шаря по собственным карманам. На что человек в тельняшке поднял руку и сказал: « Ша!». А потом добавил:

– Права качаете, чувырлы, приблатнёнными кидаетесь, фраера захарчёванные. Когда на мене шельмушили, на вас болтыдрочили, хлюздымелкие, маргаритки пробитые. Будете у меня гарнир хаватьи галитьвперемешку, падлы батистовые. Так что вы здесь дуру не гоните, варганку не крутите, баллоны не катите, бо очкоу вас не железное – в три свистка запаяю, парашники. Будете баки вкалачивать своим мамкам– баллалайками папашкам– есикам, плашкеты мантуленные. И вякнете тому, кто дал прикол на наколку, рвань дохлая, ещё раз рыпнется, петух гнойный, клоуна сделаю. С кем, гнида, кенысводить решил, козёлпеженый, пидар вольтанутый. А вы, отпарафиненные, из себя гильне стройте, сдайте рога в каптёрку. Фуцан щекотнулся, когда жаренный петух клюнул, Бульхаренный, в духовку задутый. Ещё раз горбатого из себя слепите, помелаоборву, локаторыотклею. Усекли, короеды?

Пускай плохишей никто специально не учил этих слов, они быстро перестали мацатьжелезо на карманах, качнули головами, потому что слушали мужчину с большим интересом и вниманием, чем ещё недавно своих учителей в средней школе. И сходу поняли, что перед таким с виду спокойным человеком может держать стойкутолько последний дубарь. Хотя они и не знали, что у своё время этот пассажир в тельняшке героически обламал самый настоящий локатор, перед которым их собственные не проканывают. Поэтому Тигр, Вепрь и прочий зоопарк сдулся штормом со скамейки и иноходью погнал колоться Бесфамильному, что ему пристроили доктора такие люди, перед которыми даже милиция – и то может сказать пас. А грозный Волк бежал впереди стаи, наглядно доказывая кого кормят ноги.

И хотя милиция не выходила из игры при виде Шныря, а без особых забот окунула его до зоны, Васька уверенно уселся в подъехавшую до него машину. Тем более, что её рулял бывший мент Махонченко.

Юрка посмотрел на линяющих по-быстрому плохишей и спросил у своего подчинённого крестника Шныря:

– Кент фуфлане гонит?

– Или, – серьёзно ответил Васька.

Цукер притаскал до Антиквара его честную долю по поводу бриллиантового кольца, но Максимов все равно недовольно покачал головой.

– Сахаров, вам пора перестать баловаться. Собрали немножко капусты – и хватить тянуть судьбу за хвост. Или тигра за усы, как вам больше нравится. Этот гроб пора сплавлять.

– Антиквар, вы же сами говорили еще двадцать лет назад: надо выжимать максимум из ситуации.

– Что было, то было, Сахаров, теперь другие времена.

– Ага, развитого социализма. – поддакнул на всякий случай Цукер, почему-то с содроганием вспомнил доктора Брежнева и невольно брякнул:

– Социализм – это учет!

– Конечно, Сахаров. А зрелый социализм – это когда учитывать еще хочется, а жрать уже нечего, – почему-то раздраженно заметил Антиквар. – Судя на вас, Сахаров, со жратвой проблем не возникает. Но неужели вам хочется начать учитывать исключительно неприятности? Я имею в виду подбудочные подвиги...

– Антиквар, меня с детства учили слушать старших. Вы меня убедили, Максимов. Я скажу ребятам – время дешевых штучек ушло. Мы переходим до серьезной работы. Когда клиент будет в городе?

– Через  три  дня. – спокойно  заметил  Антиквар. – И нам есть что обсудить, Сахаров. А Левка Бык пускай себе думает, что он командует операцией. И делает так. как я скажу. Вы меня хорошо поняли, Сахаров?

–     Иф, – ответил почти по-английски Колька.

Антиквар впервые за весь день улыбнулся и заметил:

– Я вижу, вы меня действительно хорошо поняли...

Юрка Махонченко небрежно развалился на корме и лениво смотрел в сторону турецкого берега. Васька Шнырь еле шевелил веслами под солнцем, изнывая от своей нелегкой работы. Внезапно глаза Махонченко сверкнули, он оживился и заорал.

– Давай!

Шнырь налег на весла с такой силой, будто за ним погнались катера пограничников. И без устали промолотил почти двести метров, затабанив возле одинокой головы неподалеку от буйка.

– Гражданин! – заорал голове Махонченко. вертя голой  рукой с красной повязкой, – немедленно на... тьфу! В лодку!

– А... че... такое? – прерывисто  выдохнул  пловец.

– Че   такое, – передразнил   его   вспотевший Шнырь, – говно редкое! А ну. залазь через борт, если не хочешь иметь неприятностей еще больше, чем ты уже заработал.

Купающийся гражданин с детства был приучен к советскому образу жизни: раз орут, значит имеют право. А также он привык выполнять все, что от него требуется, даже если оно плохо укладывается со здравым смыслом. Поэтому купальщик подтянулся на руках, красных, как цвет зари, и цепких, будто клешни благополучно уморенных одесских крабов.

– Нарушаете границу заплыва, гражданин, – спокойно заметил ему Юрка, – жизнью рискуете из-за пустяков. Непорядок...

– Виноват, – по-военному ответил гражданин в семейных трусах.

– Ничего, – едко бросил Васька, – пятнадцать суток искупят твою вину перед родиной, будь спок.

– Какие пятнадцать суток? – перебздел отдыхающий.

– А вы что думали? – ехидно спросил Юрка, – я просто так здесь на лодочке катаюсь? Государство мне доверило, и я не подведу. Это ж форменное хулиганство нарушать границу заплыва. Потом вы начинаете тонуть, а стране от этого одни убытки. Или вы забыли, что ваша жизнь принадлежит родине, гражданин? И если родина прикажет ее отдать, что вы будете делать, когда захлебнетесь на дне водой? Как станете отдавать долги вскормившей вас стране? То-то же.

– Иди знай, – вспомнил свою беседу с помполитом Васька, – может ты не просто за границу заплыва пер. а напрямки до Турции собрался. Тогда тебе пятнадцать суток за счастье засветит.

– А нельзя ли как-то... этого... – начал выдавливать из себя гражданин с побелевшей, несмотря на загар краснокожего, мордой.

– Да, – твердо сказал Юрка, – можно еще штраф до пятнадцати суток и сообщение на работу о вашем недостойном поведении во время отдыха. Из турбазы, само собой, выпишут. Это если мы промолчим за потуги по измене Родины. Потому, чувствую, это ты с

виду – поц, а внутри вполне советский человек.

Гражданин   хлопал   глазами,   будто нахватался ими медуз под водой.

– Для меня буек – это как граница! – зло выкрикнул Шнырь, опять вспомнив свои бои на заставе, – кто ее переплывет – нет прощения! – и с новой силой лег на весла по направлению к берегу.

– Ребяты! – взмолился отдыхающий, – я больше не буду. Три метра от берега и не дальше. Если на работу сообщите – я ж зимой в отпуск пойду. С квартирной очереди передвинут – еще пятнадцать лет ждать буду. А у меня детей трое. Ведь премии годовой лишить тоже могут... Если не посадют...

– Ишь.   детей   вспомнил, – чуть  ослабил   ход Шнырь, – что ж ты их не вспоминал, когда за буек пер, границу нарушал, жизнью рисковал? А теперь мы за тебя отвечать должны, головы свои ставить?

– Ладно, боцман. – примирительно сказал Юрка. – детей жалко. Укажешь в рапорте – попытка на рушения границы заплыва, а не родины, проведена воспитательная беседа. Вместо пятнадцати суток или другого срока – день трудового участия в субботнике...

– Спасибо, ребяты. – растрогался отдыхающий, подтягивая мокрые трусы на поясницу.

– Повезло тебе, что мы добрые, – устало сказал Шнырь, – но только заради детей.

– Товарищ Воловский! – гаркнул Юрка, и Левка недовольно вылез из тени, прихлебывая на ходу теплое пиво, – обеспечьте гражданина фронтом работы

– Есть обеспечить. – икнул Воловский и присоединил пассажира в семейных трусах до трудовых свершений причала, над которыми уже потели на солнце несколько нарушителей.

– Ну что? – спросил Юрку Шнырь.

– Капшо! – довольно потянулся Махонченко и добавил свое любимое слово, – ... через плечо, и кончик в ухо для прочистки слуха. Ты что не видишь, забор красить некому? Надо еще пару человек.

– Понял, – сказал Шнырь и налег на весла до сиротливо качающегося буйка, который на всякий случай был установлен чуть ближе к берегу, чем другие.

Причал сверкал чистотой и порядком, как невеста перед первой брачной ночью. Юрка Махонченко побрился два раза, а Шнырь нацепил на себя новый рябчик, который берег до следующего сезона, чтобы отдать за шесть бутылок водки. Хотя в эту ночь через свежевыкрашенный забор почему-то не лезла ни одна рожа при удочке. В гостеприимно распахнутые ворота причала приперлась толпа рыболовов с одинаковыми сумками, прутами без лески, прическами и возрастами.

– Мы тут с товарищами рыбу половить хотим, – заметил начальнику причала один из них

– Видите ли, товарищи, – не послал рыбаков традиционно на, а начал спокойно объяснять Махонченко, – сейчас только половина восьмого. Через полчаса я позвоню на погранзаставу, если она даст "добро", тогда пойдете на... на лодках ловить рыбу.

– А вы позвоните сейчас, – впервые в жизни по требовал чего-то от Махонченко один из клиентов причала.

Вместо того, чтобы послать его на и не разнюхав есть ли у рыбаков при себе коньяк. Юрка почему-то покорно пошел до телефона. И случилось невероятное: застава разрешила выход в море не просто раньше времени, но и с первого запроса причала.

–     Товарищи, – обратился к рыболовам Махонченко. – приготовьте ваши документы.

Толпа одновременно нырнула в нагрудные карманы. а затем передумала и достала из боковых общегражданские паспорта.

–     В лодке два человека, получите у боцмана кодолы, пайолы, якоря и весла, – по быстрому сделал обязательную инструкцию начальник причала. – Выбирайте лодки.

– А чего тут выбирать? – спокойно заметил старший рыбак, – нас как раз на все лодки. Все, что есть на вашем причале.

– Вы знаете, – замялся Юрка, – меня предупредили, что будут еще гости, просили резервировать одно плавсредство.

– Эти гости пойдут на катере, – решил за Махонченко собеседник.

Через несколько часов после того, как рыбаки вышли в море и окружили плотным кольцом все лучшие места напротив Юркиного офиса, а некоторые даже попытались ловить рыбу, на причале заявился еще один клиент. Он шел в ярко-красных длинных шортах, при фотоаппарате на груди и сопровождающим с пучком удочек в чехле. За ним еле успевала по песку дама, габариты которой весельная лодка выдержала бы с большим трудом.

– Гуд монинн! – сказал этот рыболов в необычно чистой одежде, улыбаясь Шнырю и Махонченко одновременно.

– Господин Полонски рад видеть вас, – перевела дама и перевела дыхание, – он страстный рыболов. Но главное – друг Советского Союза. Ему давно мечтается половить рыбу в нашем прекрасном Черном море