Текст книги "Гроб из Одессы"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Хотя городовой Тищенко и слышал этот призыв до боевых действий, он не спешил вытаскиваться из-за угла. Потому что давно понял, сколько не борись за справедливость, кроме набитой морды о другой благодарности не может быть и речи. Если не считать пули в живот. И пока Одесса лопается от разнообразных призывов – нехай каждый защищает себя, как способен. Тем более, что начальство послало Тищенко не разбираться с гоп-стопами, а следить за мирной забастовкой пролетариата, которую организовал студент Кангун на хлебопекарне собственного папаши.

Мадамочка, выдурившая за три унции снежка золотой гроб у подломившего банковский гохмановский сейф шнифераЖорки Резника, дала себе слово больше не выходить на двор без нагана в запасной муфте. А Монька Голова вернул от ее шмуток свою фортуну, сильно выиграв, и от радости презентовал этот самый золотой гроб лично Михаилу Винницкому. Принимая бимбу. Винницкий заметил, что теперь Моня имеет право шмонятьПривозную улицу без предварительной лицензии. И свистнул своим ребятам, чтобы подавали его персональную пролетку. Михаил Винницкий в этот вечер решил посетить премьеру у театре и его телохранитель Сеня Вол, переложив револьвер в специальный карман фрака, вдел в петлицу символ революции – алую гвоздику.

Гвоздики круглогодично поставляла до хаты Винницкого Бугаевка, набившая руку на разведении всякой цветочной фауны, так же сердито, как Молдаванка – на налетах.

– Где мы едем? – поинтересовался у Вола театрал Винницкий.

– Мы едем у театр «Улыбка», Миша, – разъяснил репертуар Вол.

– А вы уже взяли билеты? – на всякий случай спросил Винницкий, сильно боясь не попасть на представление.

Вол виновато смотрел у пол.

– Сеня, вы мене не ответили, – поправляя бабочку на горле, заметил Винницкий.

– Понимаете, Миша, я не имею денег карбованцы. А билеты сегодня торгуют только за их. Потому что теперь Одессой командует какая-то Центральная Рада из Киева, хотя Советы кричат, что они тоже самые главные, – сделал политинформацию отставшему от жизни Мише Вол.

– Так кто все-таки сегодня хозяин в Одессе? – так и не понял сообщения Вола Винницкий.

– Конечно вы, Миша. Хотел бы я видеть того, кто в этом сомневается.

– А чего же имеют хотеть среди здесь они?

– Мене кажется, они сами не знают. Советы умеют орать только слова на букву "Д" – "Долой!" и "Даешь!". А эта Рада переписывает городские вывески на украинский язык.

– И что теперь будет? – задумался Винницкий.

– Теперь, когда мы налетим на банк брать иди знай какие деньги, нам вместо "Хорошо" там скажут "Добре". Потому что эта Центральная Рада выступает, чтобы во всех учреждениях говорили на украинском языке. Но как мне брякнули верные люди, очень скоро Советы начнут делать этой Раде вырванные годы.

– Мне бы их заботы, – вздохнул Винницкий. – Поехали отдыхать.

По притихшим улицам Одессы шемоналисьпатрули обеих властей – гайдамаки в папахах с голубыми верхами и матросы, перемотанные пулеметными лентами. Бригада Винницкого не обращала внимания ни на тех, ни на других, а сам Михаил наслаждался свежим воздухом с легким запахом мороза и, откинувшись на мягкое сидение штейгера, курил александрийскую самокрутку с золотистой надписью на мундштуке.

Когда сорок налетчиков вошли до фойе театра, контролер тут же снял фуражку с серебряным околышем, прижал ее до сильно застучавшего сердца, изображая вид с понтом эти господа поголовно имеют билеты в лучшие ложи.

Бригада Винницкого расселась, где ей удобно, а в центровой ложе развалились, закинув нога на ногу в белоснежных "шимми", Михаил Винницкий, Семен Вол и Мотя Городенко.

Винницкий так и не увидел начала представления. Он достал из жилетного кармана золотой гроб и поигрался с двигающимися костями скелета.

–     Клевыйталисман! – показал Моте свою новую игрушку Винницкий, – потянет за собой фарт, как морская волна пену до берега. Или нет?

В это время переполненный зал взорвался смехом и Винницкий бросил свой глаз с гроба до сцены. Артист в клетчатом костюме держал над головой плакат с текстом "Пiдпихач заклятого брехунця".

– Уважаемая публика. – надрывался клетчатый, – сейчас мы проверим ваши знания. Кто может перевести эту надпись?

Знаменитых лингвистов у зале не наблюдалось, поэтому артист развернул свой транспарант и публика прочитала перевод "Помощник присяжного поверенного".

– Мотя, – опять обратился до Городенко Винницкий, – вы умеете играть на музыке?

– Я играю на всем. Миша, – скромно ответил за свои способности Мотя.

– И даже на скрыпке? – въедливо влетел у беседу театралов Сеня Вол, рассматривая на сцену, по которой скакал длинногривый музыкант со смычком.

– Не, на скрипке не могу, – чистосердечно признался Мотя, – она зараза, такая маленькая, что с нее всю дорогу карты падают.

Музыкант на сцене начал терзать уши зала непонятными звуками.

– Если кота тянуть за яйца, он будет орать не противнее, – сделал заключение о творчестве композитора Винницкий, – Мотя, мне надоело этих штучек. Работайте, Мотя.

Через несколько минут вместо артиста со скрипка сцене стоял Мотя с шабером, делая заявление при помощи револьвера.

– Уважаемые дамы и фраера! Сейчас мои ассистенты, которых в этом цирке больше, чем волос на жопе, обойдут вас. Они имеют собрать немножко средствов у благотворительность. Просю резко не дергаться руками. У всех нас было тяжелое детство, а на улице непонятная и потому нервная атмосфера. И не надо делать из себе вид, что рыжьена лапе может заменить дырка в голове. Просю также поприветствовать находящегося лично на этом балете короля Молдаванки Михаила Винницкого. Он самостоятельно сделает вам ручкой прямо из вон той лоханки с бархатом поперек деревянного парапета.

Михаил Винницкий лениво поднялся и взмахнул рукой с бриллиантовым перстнем из ложи не ниже, чем Ленин своей кепкой с броневика.

Между рядов прошелестели налетчики с огромными подносами. Неработающая часть бригады Винницкого ощупывала оцепеневший зал дулами стволов. Что касается норковых шуб и прочих меховых излишеств буржуазии, то их вытаскали из гардероба еще до начала этого представления.

Когда Сеня Вол подбил бабки театрального вечера и доложил о размере выручки Винницкому, тот сходу допетрял. что золотой гроб со скелетом таки-да приносит исключительный фарт.

Ровно через неделю после того, как Соня Золотая Ручка умудрилась сделать семь налетов за один день, а в зоологическом саду подох шакал, в Одессе установилась Советская власть. Советы первым делом похоронили восставшего против родного папы большевика Кангуна, героически погибшего в перестрелке с гайдамаками, а потом наглядно стали доказывать Одессе, они тоже умеют по-быстрому делать из людей главные приложения до анатомического театра. Прошло немножко времени и большевики начали шмонатьгород с таким знанием дела, что эта ученость сходу не понравилась Винницкому. Король Молдаванки быстро догнал: если свежая власть со своими закидонами по конфискации продержится хотя бы год – все налетчики останутся без работы. До своего фарта Советская власть не нарвалась на характер Винницкого и стала перемерять город, вычисляя, на какие квадратные метры он богат. Винницкий немножко успокоился и первым делом скомандовал экспроприировать у большевиков золотые излишки, изъятые на раздувание пламени революции в мировом масштабе и собственных нужд.

Спачковавшиеся у одесского Центробанка налетчики не стали тыкать в нос охранявшим его красногвардейцам мандаты, которые при новой власти плодились еще быстрее вшей. Они сделали все гораздо интереснее.

Солдаты революции быстро привыкли до того, что жизнь у городе превратилась в сплошной праздник ударного труда гробокопателей. И горожане, если сами не идут вперед ногами, чаще всего гуляют среди улиц в похоронных процессиях. Красногвардейцы не сильно удивились, когда вдоль банка перла толпа с шикарным гробом под духовой оркестр. И одна дамочка объяснила командиру охраны за четыре золотых десятки, что умершего директора банка собираются отпевать по месту его основной работы.

Гроб затащили у помещение и священнослужитель, небрежно взмахнув револьвером, скомандовал начать траурную церемонию. Из гроба живо выскочил покойный директор банка Шпицбауэр, перемотанный пулеметными лентами с понтом революционный матрос, хотя и в бабочке на горле. В руках покойника был уверенно зажат пулемет "гочкис", который тут же начал выдавать красногвардейцам кадухис на животи прочие свинцовые неприятности. А безутешная вдова под густой вуалью стала наглядно доказывать, что она умеет не только ломать на себе руки во время скорбного шествия на воздухе, но и фирменные сейфы «Штраубе» под крышей. Банковские служащие не вмешивались в разногласия между красногвардейцами и людьми в трауре. Они уже привыкли, что в банке вытворяют все, кому не лень, спокойно легли на пол и стали ждать, когда кто-то скомандует; уже можно подыматься и назад работать.

Обратным ходом покойный директор банка ехал в обнимку со своим пулеметом у пролетке, потому что его место в гробу занимали совсем другие украшения. И хотя Советская власть догнала, кто устроил такие шикарные похороны, она справедливо рассудила – соваться на Молдаванку будет еще дороже, чем дополнительно перетрусить Одессу. Потому что победить солдат Винницкого – это вам не разогнать гайдамаков Центральной Рады. Одно дело, когда человек берется за оружие по призыву, совсем другое, если он с детства знает, что другой судьбы вряд ли может быть, а потому гораздо лучше обращается с финкой и кастетом, чем ножом с вилкой, и при этом стреляет на звук, с понтом до нагана привязан снайперский прицел. А таких людей у Винницкого – всего десять тысяч, поэтому легче сделать вид, что этого явления с гробом при пулеметчике в природе не существовало.

Тем более, что соваться на Молдаванку не советовал знаток местных дел комиссар Тищенко. О подвигах этого доблестного солдата революции шли непечатные рассказы. Оказывается, раньше Тищенко был подпольщиком и по заданию партии носил на себе личину полицейского. Именно такая конспирация помогла ему у свое время спасти коминтерновца Брауна, который доставлял нелегальную «Искру» у Одессу по заданию самого Ленина. Тищенко с важным видом перемерял в центре города излишки жилплощади и старательно подтверждал слухи за свое героическое прошлое. И если такой человек не советовал идти в поход на Молдаванку, это о чем-то таки-да могло сказать. Тем более, что Тищенко давил понт со страшной силой, будто лично командовал «Авроре» палить иди знай куда. При том держался сурово и немногословно, а вовсе не пел свои мемуары за Мясоедовскую улицу: "А мене по морде били, морду в жопу превратили. У мене наган забрали, в кобуру мене насрали". Так что Молдаванка могла спокойно спать после налетов.

Но однажды ночью этот вполне мирный сон был прерван грохотом канонады и такой пальбой, словно вся Одесса в пять минут решила перевести свой боезапас.

– Сеня, что за базар? Он мене отвлекает, – поведал Винницкий Волу, не прекращая вертеть в тонких артистических пальцах золотой гроб.

– Кажется кому-то большевики стали поперек горла,– коротко ответил Сеня

– Жалко.  При  таких  уродах работать – одно удовольствие, – вздохнул Винницкий. – Так кто теперь начнет делать из себя вид хозяина моего города?

– Надо будет утром посмотреть, – на мгновение задумался Вол и тут же добавил: – Впрочем, Миша, какая среди здесь разница?

– В том и понт, что никакой, – откровенно зевнул Винницкий.

Ранним весенним утром сын бывшего хозяина бань на Военном спуске Жорка Гуссиди сбегал до Греческого базара за знаменитыми бубликами «семитати», которые, несмотря на постоянный бардак в городе, продолжал выпекать Каттаров. Каттарову было легче, чем старому Гуссиди, ровно в два раза. Потому что его пекарню, в отличие от бань, не успели национализировать, а во-вторых, в эти цикавыевремена людей больше интересовало кинуть в рот лишний бублик, чем помыться. Тем более, что на Пересыпи назло всем властям продолжала работать мельница Вайнштейна, гоня до моря отработанную горячую воду, в которой на шару плескались все желающие.

Жора купил связку «семитати» и сообщил Сене Волу, что теперь в Одессе в ходу другие новые деньги с изображением Богдана Хмельницкого. На что Вол меланхолично заметил: это не самое главное в жизни, лишь бы японцы продолжали печатать остро интересующие Одессу иены.

Так за японцев в Одессе и не было речи. Потому что в город вошли австро-немцы, которых в свое время надурил один из Гохманов, и притаскали за собой очередных представителей киевской власти. На этот раз у Киеве стал командовать гетман Скоропадский и его полицаи у жупанах попытались установить в Одессе очередной новый порядок. А что делала каждая следующая власть в городе? Она требовала кричать за себе "ура" и сдавать оружие. Хотя урякнуть нашлось желающих, но даже они не захотели отдать на шару боезапас, купленный на собственные средства. И пусть по улицам города шемоналсяполицай Тищенко, который раньше своими действиями по заданию куренного дескридитировал большевистскую банду, ему никто ни разу не отдал даже поломанную швайку.

Если немцев с австрияками и их киевских друзяк сильно интересовало оружие, думаете Михаилу Винницкому тихо спалось по этому же поводу. Только, в отличие от официальных властей, король Молдаванки не орал по Одессе, чтобы город на шару отдавал ему винты, маузеры и пушки. Винницкий понимал: у каждого товара есть своя цена. И за этой ценой он стоять не собирался.

Винницкий запросто приперся у ресторан Фанкони, где по-прежнему собиралась вся деловая Одесса, не обращавшая внимания на частую смену флагов В ресторане король Молдаванки имел беседу с адъютантом его превосходительства командующего войсками генерала Бельца фон Бюлофом. Миша не унизился до того, чтобы клянчить у Германии гуманитарной помощи, а запросто предложил фон Бюлофу немножко золотого запасу в обмен на товары, в которых остро нуждалась Молдаванка. Потому что хотя Скоропадский орал комплименты про свой карбованец, за которым с понтом гоняются все биржи мира, адъютант его превосходительства был не такой поц , чтобы брать в руки это сокровище.

В конце концов одессит доботался с берлинцем, что последний получит пару кило золотишка, а Молдаванка то, что лежит на Второй заставе у Хлебном городке, безо всяких накладных и предварительных налетов. Фон Бюлоф взял аванс и начал сам себе считать, что его победоносной армии, а тем более союзнику Скоропадскому такое количество оружия на фиг не надо. В назначенный день фон Бюлоф на встречу почему-то не явился, хотя ему было бы дешевле сходу пустить себе пулю в лоб, чем даже попытаться пристроить динаму Молдаванке. Миша Винницкий впервые в жизни нагнал морщины на лоб и всхмурил густые брови. Сеня Вол испуганно смотрел на побелевшие пальцы короля Молдаванки, сжимающие золотой гроб.

– Что вы имеете сказать, Вол? – угрожающе бросил в сторону своего коммерческого директора Винницкий, – или эта германская инфекция хотит держать мене за фраера?

– Миша, в мире очень серьезно происходит, – тихо ответил Сеня. – Мене брякнули верные люди, что у Германии тоже будет такой же бардак, как у нас. Они захотели поиметь революцию

– А причем здесь я? – удивился король, – Мы должны получить товар или немцы возвращают аванс

вместе с неустойкой. Или им будет таких сюрпризов, что ихняя революция может показаться мелочью среди прочих неприятностей. Вы мене поняли. Вол?

– Я вас понял, Миша, – принял Сеня это руководство к действию.

Уже ближе к вечеру Мотя Городенко, Эрих Шпицбауэр и Шура Гликберг отправились у командировку до Германии, утряся за полчаса все овировско-таможенные формальности. И пока они разыскали там переведенного на другую военную должность фон Бюлофа вместе с авансом, а потом отстучали телеграфную депешу Винницкому "Миша, вы будете смеяться, но наш кореш таки-да умер". Сеня Вол тоже не сидел без дела.

Хотя немцы корчили рыло с понтом у них дома все в порядке, они готовились делать ноги из Украины, а гетман Скоропадский не был такой шаей, чтоб забыть забронировать себе хотя бы один вагон до Берлина. Потому что его войско без немецко-австрийских штыков стоило не дороже легендарного ВОХРа. Так город обращает мало внимания на эту предотьездовскую суету и даже не гадает какая власть установится после очередной напасти. Одесса спокойно себе идет у кино «Карсо» смотреть седьмую серию «Вампиров», а Сеня Вол готовит сюрпризов немцам, которые, хотя и нехотя, решили поиметь налетчиков за фраеров.

За день  до того, как немцы надумали вывозить свои склады для разбора с собственной революцией, в городе раздалась серенада, после которой стекла вылетали из окон быстрее неплательщиков из борделя мадам Мессик на Спиридоновской улице. Стекольщики видя это дело, тут же обрадовались за свой жирный навар, а за садом Института благородных девиц стоял такой слой дыма, что пожарные закашлялись и перестали играть в карты. А потом весь город побежал ныкатьсядо порту из-за невиданного даже в Одессе фейерверка. И героические пожарные не знали куда раньше обращать внимание и вообще чего происходит. Два дня квартиры города оставались открытыми, а кругом все рвалось и горело. Но Молдаванка не унизилась до безопасного по-большевистски шмонапустых хат и спокойно ждала пока завершится воловское мероприятие. В конце концов город узнал, что это был не совместный налет авиации и обстрел флота, а просто кто-то подпалил Хлебный городок, где немцы держали всего-навсего семь тысяч вагонов артснарядов и прочие мелочи. После громкого события Привоз еще долго торговал шрапнельными шариками из свинца, а все, что не сгорело, было благополучно перевезено на Молдаванку. Немцы и австрийцы сделали на себе вид, с понтом эти неприятности их не касаются, а Винницкий хорошо пополнил арсенал на много лет вперед.

– Как там Германия? – спросил через пару недель после этих мероприятий Винницкий у Моти Городенко.

– Она почти как наш Люстдорф, только кирхей больше, – рассказал Мотя, возвращая королю его золото.

– Может стоило бы съездить отдыхнуть, – меланхолично заметил Винницкий. – Но когда это сделать, если столько работы...

Прохладным осенним вечером на улицах почему-то стали стрелять чуть чаще обычного. Налетчики, давшие себе немного расслабиться у заведении Левицкого на Нежинской, сходу решили – кто-то отбивает у них шмат работы. Сеня Вол по-быстрому отодвинул в сторону раздетую под гимназистку телку и влетел в собственные кальсоны из тонкого голландского полотна, не выпуская из руки шпаер. Налетчики выскакивали из нумеров в общую залу, где утомленно бацал по клавишам рояля фирмы «Блютнер и Шредер» метис Зорик в красном смокинге при белой хризантеме.

– Зорик, что шумит за окном? – оторвал композитора от работы Мотя Городенко со штанами из английской шерсти через плечо.

Метис напряг руку, сыпанул у ямку возле большого пальца жменьку кокаина, шумно втянул его в ноздрю, закрыл глаза и блаженно протянул:

– У нас опять новая папа из Киева. Теперь Одессой командует какая-то Директория при Петлюре. Только сейчас Киев союзничают не немцы, а господа офицеры...

– А, мы думали что-то серьезное, – разочарованно протянул Сеня Вол и вернулся до своей гимназисточки, на которой кроме соломенной шляпки из одежи были еще и лакированные лодочки.

Петлюровцы и белогвардейцы не требовали от города ничего нового, кроме как опять сдать оружие. Можно подумать австро-немцев специально подоили на этот счет, чтобы преподнести кровно нажитое очередным властям. А потом по городу поползли слухи, что новые власти решили инкогнито сделать в Одессе погром. Организацией погрома занимался петлюровец Тищенко, который не успевал пропагандировать, стоит как следует отметелить проклятых жидов, так все будет хорошо. Но кто бы позволил трясти центр города, где контингента тоже хватало? Местом погрома власти избрали Молдаванку, на которой, кроме налетчиков, жили портные, сапожники, рыбаки, торговцы, биндюжники и прочие христопродавцы. У петлюровцев был кое-какой опыт по части погромов в мирных местечках. Они на свою голову решили,   что  легко  справятся с Молдаванкой,   как всегда в таких случаях,   взяли в союзники   черносотенцев и прочий контингент, которому было все равно кого бить, лишь бы дали выпить. Сам Тищенко хорошо помнил, чем кончаются экскурсии до Мясоедовской и не был таким припарком, чтобы лично тащиться в этой толпе, першейся до Молдаванки с благими целями.

Тем более, что перед петлюровцами свой погром пытались устроить господа офицеры. Они приканали до Молдаванки и, как всегда перед погромом, затребовали контрибуции, В отличие от других городов, господа офицеры вернулись с контрибуции в одних подштаниках и доложили руководству, что белому движению, а тем более такому как из них, одесский погром будет не в жилу. Петлюровцы знали про расклад с кальсонами, но тем не менее решили проявить характер за чужой счет.

Толпа запаслась оружием пролетариата, а также кистенями, заточками, прутьями и почувствовала себя силой. Она подняла хоругви с изображением светлого лика жидовской морды Иисуса Христа, его маланских учеников – апостолов, еврейки девы Марии и с их именами на устах приперлась до Прохоровской улицы делать праздник.

Ощетинившаяся баррикадой Прохоровская вызвала у погромщиков легкое недоумение. Одно дело врываться до беззащитных хат, крушить все, что не хочется слямзить и лупить плохо сопротивляющихся хозяев, при большом желании – до их смерти, совсем другое – штурмовать без артподготовки этот укрепрайон, где разнокалиберные стволы не очень большая редкость. Среди баррикады молча возвышались три фигуры, с понтом былинные богатыри.

Сеня Вол поднял руку и обратился до притихшей толпы:

– Я Сэмэн Абрамович Воловский, чией крови вам захотелось. Кто среди вас перед смертью рисканет ее глотнуть?

Мотя Городенко добавил:

– Я Дмитрий Онисимович Городенко, отвечаю за слова своего побратима: если он перенервничает – уйдет много жизней.

И сказал Эрих Шпицбауэр:

– Я сын Вальтера из Люстдорфа и Изабеллы с Пишоновской держу мазу за своих корешей, – и повел впереди себя стволом от несданного, несмотря на грозные приказы за смертельную ответственность всех властей, пулемета «гочкис».

На баррикаду один за другим подымались Хаим Слон Бабашиха, Федя Камбала Ржепишевский, Шура Матрос Гликберг, Заур Жбан Нестеренко, Андроник Крюк Папастратос, Лазарь Чуня Портной и другие спасатели Молдаванки от беспредела. Толпа с актуальным во все времена плакатом "Бей жидов – спасай Россию" воочию убедилась, что на каждого желающего приготовлен персональный ствол и по-быстрому догнала: погром таки имеет шанс состояться совсем в другую сторону и надо на всякий случай уноситься отсюда по системе бикицер.

В это время ряды погромщиков уверенно разрезала пролетка, где сидела шикарно одетая шмарас зонтиком, вокруг которой мрачно развалились плотные ребята при хорошем боезапасе.

– Извиняюсь, мальчики, – заорала мадама. – я немножко опоздала от этих дел.

Шмарасамостоятельно спрыгнула с пролетки, и несмотря на протянутую лапу одного из сопровождающих, дернула вплотную до себя бородача из толпы с топором за поясом и прижалась до него роскошной грудью.

– Какой шикарный мусчина, – простонала мадама, прихватив мужика свободной рукой за яйца, – как насчет взять в ротик?

Пока бородач соображал, что к чему, шмаравыпустила из второй руки зонтик, по-быстрому выхватила из недр парижского туалета никелированный револьвер, вставила его между зубов пациента и сексуально проворковала:

– Ты по-натуре можешь отхлестать мене до крови, моя птичка. Я, Соня, дочка ломовика Блювштейна, если верить мамочке, буду тебе так благодарна.

– Сонька Золотая Ручка, – зашелестела толпа, пятясь назад Бородач отчаянно крутил глазами вокруг себя, потому что ему было непривычно дышать со стволом между зубов Соня перестала играть у карманный биллиард, улыбнулась и батистовым кружевным платочком вытерла слюну со ствола.

– Ты – дочка старого Блювштейна? – удивленно спросил бородач. – Он со мной гонял голубей по Малой Арнаутской...

– Так что же ты забыл среди здесь? – расхохотался с баррикады Мотя Городенко. – Я всегда говорил: Одесса – это большая деревня.

– Черт  его  знает, – откровенно   сказал   бородач, – все пошли и я тоже.

Соня Золотая Ручка вскарабкалась до загромождения Прохоровской, с понтом Свобода, ведущая народ на картине знаменитого у то время иностранного богомаза.

– Хлопцы! – обратился до толпы бородач, – та ну его, этот погром. Пошли назад и просто выпьем.

– Момэнт! – заорал Вол.  – Если вы приперлись до нас у гости, то один раз может выставить и Молдаванка. Не все же Молдаванке выставлять остальной город.

Через час объединенные силы налетчиков и погромщиков отогнали петлюровские и белогвардейские патрули от винного склада «Петров и Лурье». До позднего вечера возле баррикады шло гуляние по поводу погрома. Когда толпа гостей Молдаванки расходилась после этого мероприятия, ее на свою голову, ребра и печенку встретил провокатор Тищенко. До своего фарта Тищенко вылез из Еврейской больницы на улицу весь из себя живой ровно через три месяца после того, как с Прохоровской убрали баррикаду

Через пару событий после погрома Валька Семь Ударов прирысачил до короля Молдаванки добиваться аудиенции.

– Миша! – заорал Валька в самом начале этой встречи у верхах.  – Ше вы себе позволяете в нашем общем городе? Моя Пересыпь не перестает на вас катить удивление, Миша. Или королю все равно, ше вытворяют у Одессе эти, как пишут в листовках, интервенты?

– Валя, успокойте свой характер, – сказал Винницкий, нежно поглаживая золотой гроб, – ну приперлись до Одессы французы с красными бумбонами на голове, разве это причина так громко выходить из себя? Как будто в Одессе мало своих французов среди местного населения. А вот этих самых черных зуавов в чалмах на куполах среди нас таки-да мало. Если не считать чучелу мавра, что постоянно торчит в окне колониального чае-кофейного магазина на Дерибасовской улице…

– Причем здесь зуавы? Хотя я сам видел ув театре, как один такой же чересчур загорелый зверски душил даму ув неглеже. И задушил бы, падло, так она хрипела, если б Монька Голова не выпалил в люстру... Так разве я стал бы отрывать вас, Миша, по поводу этих малохольных сенегальцев в их чалмах, с понтом они выскочили из нашей кинофабрики? Ни разу не стал бы! Но эти французы оборзели до того, ше добакланились с петлюровцами и белыми и поделили всю нашу Одессу...

– Нашу? – повел плечами Винницкий.

– Успокойтесь, Миша, вашу. Это они думают, ше раз издают указы и приказы их кто-то боится больше короля города. Но народ же не такой дурной обращать внимание на очередных глупостев.

– Так нехай себе делят, – успокоил гостя Винницкий. – Надо же понтярским властям раздувать щеки на своих фраерских мордах

– Так вы хочете знать, чего они прикоцали, хотя греческое войско тоже швендяет по Одессе? Можно подумать, они приехали ув гости до папаши Ставраки прямо на ишаках, а не морем. Но грекам шара не проканала. А французы с петлюровцами и белыми сделали границы из канатов между своими хуторами и придумали пропуска.

– Валя, вам жалко если эти малохольные сами себе играются у таможенные департаменты? Надо же людям чем-то заниматься перед тем, как отправиться на тот свет...

– Ше вы знаете, Миша, у мене из-за ихних игрушек вчера припоганилось настроение. Пру я с Дерибасовской на Ланжероновскую по важному делу и никому не бью ув морду, как вдруг мене не пускают. Требуют какой-то пропуск, чтобы ногами ходить с боку улиц – и такой порядок посреди всего города. И всем наплевать, ше деньги везут до банка ув  строго определенное время. Моим ребятам пришлось немножко пострелять заставу, шебы успеть на дело у петлюровскую зону. Уже после того, как мы взяли банк и ехали домой до нас прицепились гайдамаки: зачем мы сделали за их границей пару трупов? Вы мене знаете, Миша, я никогда не теряюсь. Я сказал гайдамакам, ше перебежал до них из-за границы по политическим соображениям. И хотя нас, политических, белым никто не собирался выдавать, мы на всякий случай вернулись домой через французскую зону.

– Миша, ше это получается, вы не знаете? Мы будем их стрелять, а они назло все равно ставить новых людей и требовать пропусков, раз им всем так моча ударила в голову. Ше я обязан через чию-то глупость и адивотство тратить на шару патроны, которые купил у вас, между нами, Миша, не очень дешево? А за пропусками стоит кругом такая очередь, с понтом эти гаврики не отпускают фуфлыжную бумагу при печатях, а девки мадам Лапидус дают у кредит всем желающим. Причем, ше в этом деле самое интересное – ни у кого из всех этих дубаков не хватает мозга брать денег за свои пропуска. Так вся Одесса, несмотря на эту шару, все равно норовит всунуть им хабаря на карман. Даже иностранцам. Скурвят фраера французов: научатся на лапу брать, как вернутся домой – хрен отвыкнут. И будет еще революция и ув Париже по такому поводу, попомните мое слово...

– Вот с этого надо было начинать, – оживился Винницкий, – Покажите мне, Валя, на кого похожи этих бумажек.

– Хоть сто штук, Миша, – Сказал Семь Ударов и вытягнул из-за пазухи жменю разных пропусков.

– Идите  до   хаты,   Валя, – сказал король. – И идите хорошо. Скажите Пересыпи – Винницкий разберется с этими пропусками.

После того, как Семь Ударов благополучно миновал все зоны, ограбив по дороге до хаты гастрономический магазин Шварца, нагло стоящий одновременно на двух разных территориях, король позвал до себе Сеню Вола. И приказал ему готовить до работы гектограф, национализированный Молдаванкой еще во времена царского гнета прямо с железнодорожной платформы

– Сеня, – обратился до Вола Винницкий, – готовьте нашу типографию.

– Тут такое дело, Миша, – замялся обычно покладистый Вол. – Ребята на этой технике попечатали немножко карбованцев...

– Что? – зашипел   всегда   невозмутимый   король, – хорошая бумага дороже этих денег.

– Так и я им сказал. Но мальчики гонят, что цены так прыгают уверх и им не всегда хватает. Так чтоб они не переводили хорошую бумагу и заработать, мы немножко сдали эту машину у аренду. И теперь большевики в подполье кроцают нашей типографией свои листовки на поганой до невозможности бумаге. С понтом у свое время отоварились так гнило, что им не по карману биржевые цены на клевыйтовар.

– Может они просто экономят? – задумался король.

– Нашли на чем экономить. Люди берут у руки эту продукцию и сходу понимают, что все будет такого же качества, если большевики  опять схватятся за власть.